Башмачник

Есть на свете один башмачник по имени Фаррух. Это мой дедушка, с которым мы живём вместе.

У дедушки есть небольшой пригородный дом. Дед там, правда, редко бывает - почти всё время проводит в своей мастерской в городе. Жаль, конечно, потому что дом мне очень нравится. Нравится абрикосовый сад и виноградник, оплетающий покосившуюся от старости решётку, и большая раскидистая яблоня, склонившаяся ветвями к плоской крыше.

Крыша мне тоже очень нравится, особенно, когда дедушка застилает её простынями. Я знаю, что затем он всегда разложит на них сушиться абрикосы и яблоки. Я всегда поджидаю того момента, когда фрукты слегка подвянут, впитав в себя южное жаркое солнце, но ещё не просушатся до конца. Мне кажется, в этот момент они самые вкусные, поэтому я всегда забираюсь на крышу, чтобы украсть горсточку. Я аккуратно заметаю следы своего пребывания, заполняя оставшимися фруктами опустевшие пространства, но дедушка, почему-то, всегда разгадывает мой план.

Мне кажется, что от дедушки невозможно что-либо скрыть. Лицо у него узкое, тёмное и морщинистое - само похоже на курагу, а глаза чёрные-пречёрные, как два камешка. Дед, когда увидит тебя, улыбнётся одними уголками рта, и посмотрит так, по-доброму, но проницательно, с прищуром - сразу понятно, обо всём он уже догадался.
Он никогда не ругает меня, но, когда мы собираемся на рынок, он усаживает меня на арбу, а сам берётся за поводья. Дедушка знает, что я люблю управлять лошадью, а вовсе не ехать сзади - такой уж у меня характер. «Лидерский, - говорит дед,  - а значит, как никто, должен понимать меру ответственности». Это, стало быть, означает, что он меня так наказывает за всякие проделки, например, за то же воровство фруктов, ведь их стало меньше, а, значит, и меньше выйдет заготовок к зиме.

В общем, еду я в арбе, насупленный, но делать нечего - думаю над своим поведением и, к тому моменту, когда вдалеке начинают маячить жёлтые стены города, и бирюзовые, будто парящие над ними в воздухе, минареты, мне уже становится совестно.


На рынок мы всегда ездим с самого раннего утра: во-первых, потому, что дедушка потом отправляется в свою мастерскую, а во-вторых, потому, что днём по рынку вообще мало кто ходит. К обеду жара устанавливается нещадная, даже раскалённый воздух дрожит вокруг, будто желе, и горожане стараются прятаться под навесы и меньше выходить на солнце. Одному дедушке всё нипочём - сидит себе на крылечке своей будки, жуёт насвай, глядит на мир своими чёрными глазами - пуговицами. Мир этот представляет собой узкую пыльную улочку на окраине, так что я не понимаю, чего именно дед там выискал интересного.

«Ты, малец, думаешь, что жизнь повидал тот, кто весь мир объездил, - говорит дед и улыбается своими уголками рта, - а жизнь - это не декорация с домиками, а люди, которые в этих домиках живут. Знаешь, сколько людей я повидал?».
Вообще-то, дед Фаррух  - башмачник, а вовсе не певец или, например, врач, так что не знаю, сколько уж он их видел.


Дедушка любит говорить о людях. Он обычно рассказывает весьма странные вещи, но делает это так увлекательно, что вокруг всегда собирается кучка любопытствующих мальчишек. Мне кажется, что он подшучивает над нами, но как тут поймёшь? Когда я спрашиваю об этом, дедушка неизменно начинает улыбаться, а возле его чёрных глаз собирается сеточка морщин. Ни дать, ни взять - нэцкэ, вырезанное из тёмного дерева талантливым мастером.

«Люди немного похожи на башмаки, которые носят», - любит говорить дедушка. Вот это и вовсе странно!

«Как же, башмаки», - ворчу я.

«Не веришь?» - спрашивает дед, хитро улыбаясь.

Подначивает, стало быть, чтобы я зашёл в его мастерскую. Наверняка нашёл себе очередной интересный образец - пару стоптанных как-то по-особенному ботинок или что-то в этом роде.

В мастерской у дедушки полно самой разной обуви. Тут тебе и изящные туфельки богачек, и растоптанные башмаки работяг, мокасины - расшитые и нет, сапоги из мягкой кожи, детские ботиночки и даже нечто новомодное, под названием босоножки.
У нас, вообще-то, их редко носят - ходить в них неудобно, говорит дед, песок и пыль забиваются под ремешки и натирают кожу. Но делать нечего, не пропадать же им! Дедушка всё умеет чинить - и башмаки, и босоножки.

Дед знает очень много об обуви, но еще больше - о её хозяевах. На полках в пропахшей красками и клеем мастерской, как будто в музее, стоят бесчисленные пары обуви, а дедушка, расхаживающий между ними будто экскурсовод, достаёт их по одному и рассказывает мне о них.

«Вот эти, посмотри-ка, - дед достаёт с полки красивую лакированную мужскую туфлю, и в нос мне ударяет резкий запах краски, с которой дед недавно работал. - Ну же».
Он всегда даёт мне подумать самому, прежде чем пускается рассказывать о своих «экспонатах».

«Ну, это туфли, - задумчиво говорю я, вертя в руках туфлю. - Мужские. Размер средний. Модные. Выглядят дорого».

Я чувствую себя доктором Ватсоном из той книжки, которую мне недавно подарил дедушка на день рождения. В ней рассказывается о талантливом детективе, побеждающем врагов с помощью своего блестящего ума и такой хитрой штуки, как дедукция. Мне кажется, мой дедушка тоже немного похож на мистера Холмса - во всяком случае, этой самой дедукции ему не занимать.

 «Эх ты, - говорит дед. - Туфли-то дорогие и модные, ухоженные, да только подошва почти стёрта, да и не впервые подлатана. Кто-то из кожи вон лез, чтобы купить их, малец. Хотел соответствовать тому, чем не является».

Дедушка забирает обратно туфлю и ставит её на полку так аккуратно, будто это и впрямь реликвия.

«Вот так и человек, порой, садится не в свои сани, - задумчиво говорит он. - Катится-катится, в поручни вцепится, чтобы не вылететь на поворотах».

Это дед так намекает на то, что хозяин мог бы купить туфли попроще - те, что по карману, но, когда я озвучиваю свою мысль, он только качает головой и вновь улыбается так, что не поймёшь, то ли я прав, то ли нет.

«А этот всё время куда-то спешит, посмотри-ка, - говорит дедушка, достав другой поношенный ботинок. - А остановиться, оглянуться, да подумать, посмотреть времени у него нет».

Дедушка достаёт, наконец, свой последний, на сегодняшний день, новый «экспонат».
«Вот, посмотри-ка, - говорит он. - Совсем новая».

Я беру в руки изящную женскую туфельку. Она, и впрямь, почти новая - снизу на подошве можно обнаружить запылившийся ценник, а кожа сверху лишь слегка примята. Нога у хозяйки совсем маленькая, почти что детская, но сбоку, изнутри, обозначился маленький выступ, оставленный косточкой.

«Странно, что её принесли тебе, - говорю я, - вон, у неё даже набойки ещё почти что целые».

«Я ведь не сказал, что её принесли чинить», - говорит дедушка Фаррух.
Вот тебе раз!

Я начинаю усиленно соображать, хмурюсь и даже как будто сразу становлюсь старше, а дедушка улыбается, наблюдает за мной.

Мне хочется блеснуть, и я думаю о том, что же такое могло произойти с хозяйкой. Хмурюсь, морщусь, чешу лоб, и тут-то меня осеняет!

«Купила она туфли такие, чтобы красиво было, но они ей малы, - говорю я. - Вот и не смогла больше ходить в них. Затем и принесла их тебе, чтобы ты их растянул».

«Браво, браво, - дедушка хлопает своими морщинистыми загрубевшими ладонями. - Девчушка хотела купить туфельки, во что бы то ни стало, пусть даже ей будет больно носить их».

Дедушка аккуратно ставит туфельку обратно на полку.

«С характером твоя хозяйка, - говорил он туфельке, - но смекалистая девчонка. Такая не пропадёт».


Дедушка может рассказать вам про любую пару из тех, что побывали у него в мастерской. Порой я забываюсь, и мне вновь кажется, что дедушка просто ловкий шутник, любящий поводить за нос неоперённых мальчишек. Но, удивительное дело - все его рассуждения, в конце концов, оказываются правдивыми. Воистину какая-то магия или даже сама дедукция!

«Ну как, дружочек, - говорит он мне вечером, когда мы возвращаемся домой, - много сегодня узнал людей?».

Это всегда означает, что дедушка заготовил мне новую интересную историю.

Я, наконец, правлю арбой. Дедушка посмеивается, сидя рядом с покупками, и жуёт яблоко.

«Хочешь послушать про мои башмаки?» - спрашивает он, и я с удовольствием соглашаюсь.

Полозья нашей арбы скрипят по дороге, уходящей вперёд - в вечеряющую степную даль, а вокруг серебристым шёлком колышется ковыль. Лошадь переступает по дороге, и я не тороплю её - мне нравится лёгкий ветерок, ласкающий моё лицо. Дневной зной постепенно спадает, а значит, у нас есть время насладиться тёплыми летними сумерками.

В траве на разные голоса поют цикады - гомон стоит, хоть уши затыкай. Я смотрю вперёд - если приглядеться, вдалеке можно разглядеть взмывающих над горизонтом птиц.

Я знаю, что, стоит нам вернуться домой, дедушка сразу же вынесет на веранду чайник и тарелки со сладостями, фруктами и орехами. Он разольёт душистый терпкий чай в свои любимые пиалы и, усевшись напротив меня, примется рассказывать мне свои истории, разнообразные, как наш пёстрый дастархан.

«Есть на свете один башмачник по имени Фаррух...».