Там, где шумят березы

Инга встала в пять. За окном густилась темень, и из-за этого она чувствовала себя как-то неуютно. Поставила чайник. Пора поднимать Василия, но легли вчера поздно, и было жалко будить крепко спящего мужа. Стояла и переминалась с ноги на ногу. «Пора», — сказала она тихо, слегка потрепав его плечо. Василий резко открыл глаза, заворчал, осознав происходящее, сел в постели. «Завтракать пошли», — протянула Инга и вышла из комнаты.

Собирались второпях. До полседьмого нужно добраться до вокзала. Электричка, с утра не прогревшаяся, деревянные длинные лавки неприятно морозят голые руки, неприкрытые ноги, заставляют вздрагивать. Поэтому, выходя на станции, чувствовали какое-то облегчение и радость. К тому же веселое весеннее солнце поднялось и разогнало мрак, приятно грело, обдавая с ног до головы.

Курганная. С вокзала отправились на базар купить необходимое: краску, кисти, искусственные букеты. Раньше сажали живые цветы, но когда едешь раз в пятилетку, уже не до саженцев. С собой — бережно, как ребенок, укутанная в ткань тяпка, в пакете — обед: бутерброды, вареные яйца, пироги, кефир.

С базара отправились на автостанцию. Оттуда удавалось добраться до развилки возле старого, действующего когда-то, колхоза «Красный октябрь». А дальше зона отчуждения. Пятикилометровый отрезок,остававшийся до Чаплыгина,преодолевали либо на попутках, либо пешим ходом. Мать Инги предпочитала «голосовать», когда отправлялась в хутор сама или с дочерью, на почве чего в доме часто разгорались дебаты. «Надь, ну ты чего удумала? Люди всякие бывают. Еще и с ребенком, ее хоть пожалей», — нравоучал мать Андрей Семенович. Она молчала, смотрела поверх него. Маленькая Инга не могла взять в толк, почему папа ругается. Ехать с незнакомцами ей было вовсе не страшно, а с разговорчивыми — даже очень весело. Рассказывали хуторские новости, по традиции жаловались на разбитые дороги.

От Курганной доехали быстро. В маршрутке смотрели на Ингу с Василием хуторские, незнакомые лица. Кто-то вез с базара хозяйственные товары, которых в хуторских универмагах часто не хватало. Везли и «живой груз». В картонных коробках шумели желтые комочки утят, сидели, притихнув в испуге, большеухие кроли, купленные дородной женщиной, видимо, на развод.

Вышли у спрятанных в деревьях ворот колхоза и стали искать попутчика, но вдали как назло виднелась только сверкающая на солнце, поднятая в воздух маршруткой пыль. Да и та осела через минуту.

Василий перекинул сумку через плечо, удобнее перехватил тяпку. Двинулись. Солнце уже как следует разогрело майский воздух, било теплом в макушку и плечи. Приходилось останавливаться, пить, разминать уставшие от тяжести сумок ладони.

В хутор заходить было боязно. Инга приезжала сюда последний раз лет в двенадцать. Серые, покосившиеся от времени столбы, как стражи возвышались по обеим сторонам крайней улицы. Женщине почудилось, что они не рады не навещавшей их много лет знакомой. Внутри что-то дрогнуло и больно отозвалось.

Каждый раз, ловя в окне глазами остров захваченного травой и деревьями станичного или поселкового погоста, Инга чувствовала, что он смотрит на нее, убегая вдаль, машет покосившимися и завалившимися крестами, ветками тополей, берез, давным-давно высаженной и разросшейся сирени. Укоряет непутевую, хочет крикнуть: «Вспомни». В такие моменты Инга и начинала думать о поездке к своим, заговаривать потихоньку о ней с Василием. Он хмыкал, сетовал на завал на работе. На том все и кончалось. Но в этом году Инга не отступила, и муж сдался. Решили съездить до Пасхи, но затянули и ехали после. Свои должны были все понять и простить.

Дом Ингиной бабушки продали давным-давно, почти сразу после ее смерти. Деда Михаила не было уже лет десять. Землю сдавали. Жить на хуторе в родительском доме после смерти стариков стало некому. Мама Инги с братом Сергеем уехали учиться в город, там и свили гнезда. Приезжали летом, привозили внуков, помогали с огородом. До восьми лет бывала у бабушки и Инга, пока Нина Исаевна тяжело не заболела и не слегла окончательно.

От тех хуторских времен остались у Инги вспышки воспоминаний да шрам от падения с качели. Зеленый забор с нарисованными дедом гусями и живые гуси. Только что ссыпанные со сковородки семечки, которые жевались целиком, с шелухой. Летник, где купались, грея воду на маленькой печке, и где читали взахлеб на старой перинной кровати «Кладовую солнца» Пришвина. Отдающий тиной и лягушками пруд. Огород, идущий под уклон, отчего ветер в любое время дня норовил сбить работающего с ног. Пугающий и манящий мост по дороге к библиотеке, на котором, по рассказам местных жителей, свел счеты с жизнью несчастный влюбленный. И, конечно же, хуторской погост. Вовсе не зловещий. Изученный вдоль и поперек в то время, когда старшие были заняты прополкой и покраской в небесно-голубой памятников. Здесь были прабабушки Ольга и Мария, бабушка Нина и дед Михаил. А вон там, дальше, нашел вечный покой какой-то мальчишка-ровесник, утопший в пруду.

Любовно высаженные деревья и кусты защищали от ветров, а в середине погост походил на полесок. Березы, березы и прохладная тень под ними. Наверно, лет через десять деревья станут полноправными хозяевами могил, забытых разъехавшимися и может уже сгинувшими на городских кладбищах детьми. Могилы эти зарастут, уйдут в землю, сольются с березами и сиреневыми кустами.

Инга как сейчас помнила, что там, на погосте, было спокойно. С городского кладбища в родном городе хотелось скорее уехать. Там тоже были деревья, но территория его находилась на возвышении, и островков растительности не хватало, чтобы прикрыть и защитить покоящихся и приехавших к ним в гости от пробивающих насквозь порывов ветра. Да и из-за наспех съедаемых поминальных закусок становилось как-то неловко и стыдно. В Чаплыгине ели и поминали без спешки, не таясь. Трапеза после работы не казалась чем-то зазорным, и Инга уплетала вместе со всеми нехитрые кушанья, разглядывая лазурное, без единого облачка небо.

Хутор был небольшим, и до нужной улицы дошли быстро. Инга вглядывалась в каждый дом, точно надеясь, что один из них подмигнет, насупится и выдаст: «Ну и где же ты была?». Но дома молчали. На улице появились незнакомые, выделяющиеся своей новизной постройки, двухэтажные, современные, с разбитыми перед ними на манер городских клумбами. Василий шел торопливо, смотря перед собой на дорогу. Инга терла лоб,всматривалась, но все было впустую. «Ты же говорила, что ого-го сколько времени прошло. Уже и забор поменяли, наверное, и летник снесли, а может, и дом, вот ты найти и не можешь», — успокаивал жену Василий. Инга кивала головой, вздыхала, кутаясь и пряча шею в легкую куртку как можно глубже. Канувший в лету дом виделся Инге плохим предзнаменованием. Что, если не отыщет своих и в их последнем жилище?

Ветра не было. Блестел и переливался день, перешагнувший через середину. Выйдя за хутор, пошли по широкой, утоптанной дороге. По краям — поля и лес. Дышалось легко, и Инга с Василием ускорились. Раз-два, раз-два. Через полчаса добрались до последнего поворота. Инга еще не видела погоста четко, но точно слышала. В кронах деревьев гулял ветер, лохматя березовые косы, тормоша стройные, стремящиеся ввысь свечки тополей.

Инга вдохнула поглубже и приготовилась к встрече. Все восемнадцать лет она думала, что же скажет своим, как оправдается из-за долгого отсутствия, и вот долгожданный момент настал. Все, что больно щемило и рвалось еще вчера, тяжко давило утром и ныло где-то глубоко внутри под ребрами не один год, вдруг прорвалось, хлынуло, покатилось по дороге навстречу древесной песне.