Знаменитость

Выдуманный рассказ, с ограничением возраста в +18, написанный на скорую руку.

Теплое утро, маленькая комната перекрытая шкафом по середине, в такой каморке ненароком почувствуешь себя псом, нежели человеком. Александр встал потянувший руки в разные стороны, пошел в ванну ухмыльнувшись в зеркало, умыл свое слегка помятое, щетинистое лицо. Похмельное утро - подумал он, зевнув и скорчившись от боли в кишках, нужно выпить кефира или поесть капусты.
Открыв холодильник обнаружил недопитую банку пиво, заплесневелый сыр, скисший кефир от которого ужасно посло кислятиной и мареновую капусту, достав капусту и кусок ржаного хлеба, стал закидывать в рот, роняя кусочки небрежно на столу и на пол. Боль в кишках стала утихать, он обрадовался и тут же выблевал все на пол, чуть туда же не упав, подскользнувшись на своей рвоте. Оправившись на стол, решил еще раз умыться. Умываясь почувствовал как верно веет отвратительный запах его блевоты, от которого Александру становилось еще хуже, незамедлительно он побежал обратно в комнату, где солнечные лучи пробивались сквозь смут табака.
Облокотившись на стену, капашился в кармане ища хотя бы окурок, окурка там не оказалось, зато на полу один отблескивал у горки бутылок вина и одной пинты водки. Зазвонила дверь, Александр взбалмошно дернулся, ему было страшно и подозрительно. С не доверием он пятился к окну, прижавшись к подоконнику, обхватил кухонный нож двумя руками.
Дверь замолкла, у соседей шумело радио, Александр успокоился, медленно ложась обратно в груду белья, которую он называл кроватью. Солнце светило, деньги у Александра закончились еще вчера. Людей он видеть не мог, это было отвратительно для него. Относился ко всем презрительно, с недоверием. Даже родных не всегда пускал в квартиру.
Время тянулось, тоска о детстве витала в голове, он лежал и смотрел в потолок. Покапавшись руками, в груде белья, попалась старая газета измазанная то ли гудроном, толе весть знает еще чем. Прочитав статью, толь о юнце, то ли о поэте. Взял в руки бечевку и железную прут, вбил его в ванну, натянув бечевку. По вещал одежду, замоченную день ото дню, с присохшими кусками мыла, снял ее снова, натянув веревку на шею, вздернув всю смуту и жизнь на корню. Брызги летели от потного тела, добавив уродливой ванной, прелестную конопатость, пота, санины и рвоты, ушел он отнюдь без известно, месяца два спустя его тело нашли.
Он думал хоть так станет всем нужным, будет известным, хотя не мог терпеть людей и в дали. Вышло все без толку, ни кто и не знает, кто он такой, да и жил ли вообще, лишь запах противный, в квартире витает, до сих пор с того дня и по сей.