Из цикла Милкины рассказы Операция

У Милкиной мамы больное сердце. Его изранил инфаркт миокарда на фоне новокаиновой блокады. Тогда маме было тридцать шесть, а Милки в планах ещё не было.

Миле всегда страшно, когда мама после приступа лежит в постели: бледная, с тёмными кругами под глазами, не поднимающая голову от подушки. Иногда маму увозят в больницу. И Мила с отцом навещают её в унылой палате, где острый больничный запах и мама — тихая, грустная и незнакомая.

Той зимой мама, отец и Мила приехали в областную больницу. «Вылечить маму», — думает Мила. Но в тёмный кабинет, где белеют фигуры в белых халатах, заводят Милку. Её кладут на большой стол и наклоняют над ней какой-то колпак. В руках у медсестры огромный шприц, наполненный белой жидкостью. Милка зажмурилась от страха и… как будто провалилась куда-то. Из Милкиной памяти абсолютно стёрлись манипуляции, проводимые с нею в том тёмном кабинете.

Врезалось в память другое: вдруг началась какая-то суета, хлопнула дверь, вкатили носилки, на них кого-то поспешно уложили и покатили через улицу в другой корпус. Мила с отцом идут рядом с каталкой, на которой мама, задыхающаяся от сердечного приступа. На улице сильная метель. И казалось, что мама умирает.

На следующий день отец и Мила снова в больнице. «Навестить маму», — думает Милка. Но они спускаются в подвал, где её переодевают в больничный фланелевый халат со штампом, жёсткие дерматиновые тапки и отводят в палату.

В палате чужие тётеньки с перевязанными шеями и разговаривающие шепотом. Милка хотела спросить, что с ними такое случилось, но не успела: за ней пришла медсестра и опять повела куда-то. Какие же длинные коридоры в этой больнице!
В белой и просторной операционной её усадили в высокое кресло, и тётя врач попросила открыть рот. Мила послушно открыла и тут увидела, как врачиха из-за спины достаёт шприц с длинной иголкой. Милка оглушительно заверещала, соскочила с кресла и, оттолкнув докторшу, бросилась наутёк. Сбежать не удалось, у самой двери из операционной сильные руки схватили её и вернули на место. В кресло сел могучий дядька в белом халате, он посадил к себе маленькую девочку и зажал в своих коленях её ножки и ручки. Врачиха с силой разжала Милкин рот и, не обращая внимания на её вопли, поставила зажимы. Милка сопела носом, юлила попой и плечами, стараясь вырваться, но безуспешно: дядька был гораздо сильней её. Вдруг поняв и приняв всю неотвратимость происходящего, она зажмурила глаза, чтобы не видеть этого страшного шприца с длинной иглой. Иголка с хрустом вошла в нёбо, в нижнюю челюсть. Новокаин пролился горечью на язык, и всё занемело…

Мила открыла глаза и увидела высокий потолок с белым тусклым плафоном. Во рту было горячо и сухо. Она хотела пошевелить языком, но тот не слушался и не хотел проверять, что же такое произошло во рту. Над ней вдруг наклонилась голова с перевязанной шеей и спросила шёпотом: «Пить хочешь?» Милка моргнула, и ей промочили губы мокрой ватой, намотанной на палочку. Милка облизнулась и глазами попросила ещё. «Всё, тебе больше нельзя», — прошептала голова.

Милка поняла: случилось что-то ужасное, она испугалась и со страху уснула.

На следующий день ей разрешили встать с постели, но в столовую не отпустили, а принесли обед в палату. Пить по-прежнему ничего не давали, можно было только мочить губы мокрой ватой. А в горле пекло нестерпимо. Соседки по палате — две взрослые тётеньки — следили за ней неусыпно. Одна из них — актриса областной фиралмонии, ой, филармонии, лечила связки и разговаривала шепотом. Милка прониклась к её красоте, профессии и интеллигентности. Та шептала всякие интересности про филармонию, а Милка уже представляла, как будет рассказывать в саду про то, что лежала в больнице с настоящей артисткой. Вторая же тетенька была после операции, ей, как и Милке, вырезали миндалины, а проще говоря — гланды.
Вечерами в фойе включали телевизор, и начинался коллективный просмотр. Милка полюбила эти вечера. Пока все смотрят телевизор, она убегала в палату, открывала кран и жадно пила из-под него воду. Сухость из горла ненадолго отступала. Её застукала артистка: «Мила, тебе же нельзя столько пить после операции, нужно потерпеть, иначе не заживёт».

Долгожданным днём под окном раздался папин голос, и, выглянув в больничный двор, Милка увидела своих родителей. Они стояли внизу, подняв головы, смотрели в окно второго этажа, где белело Милкино лицо. Она вдруг заплакала, увидев маму живой и невредимой. Разговаривать Милке было больно, и поэтому она молча смотрела на родителей, слушала, что они ей кричали, и махала своими ручками.

В палату принесли огромный пакет с конфетами: никогда ещё Мила не видела столько конфет. «Это мне?» — удивленно подняла она глаза на санитарку. «Тебе, тебе — только особо не лопай пока», — ответила санитарка.

А ещё через неделю Милку вместе с пакетом конфет и без миндалин выписали из больницы! Конфет, правда, поубавилось. Нет, Милка их не съела, она угостила своих соседок по палате. И санитарку.

С тех пор Мила не болеет ангиной. Инфекция, не встречая на своем пути преграды, проникает сразу в лёгкие. И когда она кашляет, то ей говорят: «Какой кашель у тебя нехороший…» — и растирают грудь и спину свиным внутренним салом.



2017г.