Вагон из прошлых лет. Картины воспоминаний. гл. 30

                Ленинград - Петербург

В начале лета 1970 г. я получил диплом об окончании истфака МГУ. Нужно было определяться с выбором дальнейшего пути в науке. Для меня не было особых сомнений в выборе этого пути. Я всегда хотел быть ученым – исследователем в области общественных наук. Вопрос был только в том, в какой ее области. Когда-то я хотел стать искусствоведом или филологом. Я даже сделал попытку, еще до армии, очень опрометчивую, поступить на искусствоведческое отделение истфака МГУ. Но не прошел по конкурсу, хотя специальность (история искусства) сдал на отлично. Теперь приходилось быть осмотрительнее. Работая в академическом институте экономики, я подумывал пойти в аспирантуру института. Меня привлекала история экономики России. Но как раз, к этому времени существовавший в институте отдел Истории народного хозяйства СССР, включавший исследования и по истории экономики дореволюционной России, руководимый известным ученым С.С.Хромовым, преобразовали в сектор Обобщения опыта социалистического хозяйства. Таким образом, интересовавшая меня тематика, отсекалась. Конкретная экономика сегодняшнего дня и советского периода меня не слишком интересовала. Учась в университете, на истфаке, я уже твердо решил заниматься историей России Х1Х  и начала ХХ вв. Именно к этой тематике склонялись мои научные интересы, тема моего диплома тоже относилась к экономической истории Х1Х века. Я решил поступать в аспирантуру Института истории СССР АН СССР. Вряд ли я осознавал тогда в полной мере, насколько дерзкой и даже безумной была моя попытка. Но, видимо, действительно, как поется «только смелым покоряются моря» (или безумству храбрых поем мы песню). И к удивлению всех моих родных и знакомых я прошел, проскочил в узенькую дверь, в «игольное ушко» этого закрытого, очень идеологического тогда института. Теперь, оглядываясь назад, и осмысливая то время, я понимаю, что мне и чрезвычайно повезло и на руку сыграло счастливое совпадение ряда факторов и обстоятельств. Одним из главных и решающих, видимо было то, что я пришел из академического Института экономики, реноме которого было очень высоким. Кроме того, во главе Института истории СССР стоял тогда чл.-корр. П.В.Вол-буев, а отдел Истории капитализма в России возглавлял д.и.н. Ив-нов, оба очень демократические люди, продолжатели научной «Сидоровской школы», глубокие специалисты, стремившиеся поднять на новый уровень изучение экономической истории России. В частности, по истории капиталистического периода развития России в институте шло преобразование тематики, поиск новых направлений ее изучения. После многотомных исследований по истории социальных и общественных движений, исследований по рабочему и крестьянскому вопросу, чуть ли не впервые обратились к широкому изучению истории предпринимательства – теме, находившейся тогда под негласным запретом. В то же время в рамках исследования предпосылок Великого Октября уже начало развиваться целое направление, связанное с изучением развития финансового и финансово-монополистического капитала в стране и т.п.  И я подал заявление в аспирантуру, как раз во-время. Я оказался, как говорят, в нужное время, в нужном месте. Как молодой специалист, человек, пришедший из ведущего академического института в области экономики, я видимо казался подходящим приобретением, для исследования этой новой проблематики. Тем более, что я пришел с неплохими рекомендациями из Института экономики. Мне и предложили  затем в отделе взять для подготовки диссертации соответствующую тему. Петр Андреевич Зай-ковский, к которому я обратился, т.к. для поступления в аспирантуру было необходимо направление из истфака МГУ, так же дал необходимый отзыв о моей склонности и способности к научно-исследовательской работе, хотя и сдержанно нейтральный по тону.  Помогло и то, что отличную оценку моей научной работе (в качестве которой я выставил дипломную работу) при поступлении в аспирантуру дал в качестве рецензента, д.и.н. С.В.Т-тюкин, очень талантливый и глубокий ученый, и по своим качествам благородный и безупречный человек, которым я всегда втайне восхищался. Вступительные экзамены и собеседования прошли на мое счастье благополучно. Даже экзамен по английскому языку на академической кафедре, по поводу чего я страшно волновался, к моей несказанной радости был сдан на отлично. И вот моя безумная авантюра увенчалась успехом. С первой же попытки я был зачислен в дневную аспирантуру ведущего академического института истории в нашей стране. В 1970 г. я стал его аспирантом. Это была одна из немногих, но может быть самая крупная, из моих удач, если не на жизненном пути, то в научной карьере, без сомнения. Я был на вершине счастья. И три года, проведенные в аспирантуре, рядом со многими выдающимися учеными -   историками нашей страны, были, наверное, самыми счастливыми в моей жизни. 
Я пишу об этом так подробно еще и потому, что эти годы, эта сторона моей жизни, так или иначе, отразились и в моих стихах. Так, благодаря аспирантуре, мне посчастливилось довольно длительное время (более месяца) прожить в Ленинграде. Я поехал туда где-то осенью 1971 г., чтобы собрать материал для диссертационной работы. Благодаря этой поездке появилась целая серия стихотворений о "Великом городе", вызванных впечатлениями от моих прогулок, странствий по нему и его загородным дворцовым пригородам: Пушкину (Царскому селу), Павловску, Петродворцу  (Петергофу) и др. Я был в Ленинграде и раньше, школьником старших классов (кажется, девятиклассником), но не долго (не более четырех-пяти дней), и в зимнее время. Теперь я мог более глубоко ощутить его дыхание, атмосферу, очарование, особый исторический колорит, его будни и поэзию.

                Есть город, воздвигнутый на островах,
                У самого края земли.
                Старинные крепости на берегах
                И строгие шпили вдали.

                Дворцы, как эскадра в походном строю
                И в камень одета земля,
                И город гранитный встречает волну
                Форштевнем крутым корабля.

                И чайки навстречу в косую летят,
                И пушки палят на валу,
                И факелы грозно на башнях горят,
                Салютуя кораблю.
               
Жил я в небольшом здании академической гостиницы, обычной советской застройки, расположенной вне исторического центра города, на улице Энгельса. Была еще одна гостиница Академии наук, расположенная в самом центре, на улице Степана Халтурина, на задней линии Зимнего дворца. Она помещалась, как говорили, в бывших конюшнях одного из великих князей, кажется Владимира Александровича. Но надо сказать, что в Ленинграде, каждое здание, пусть даже и конюшня, было произведением искусства. В этой гостинице в центре устроиться, однако, не удалось. Поэтому мне приходилось, каждое утро добираться с улицы Энгельса до центра, где были расположены  центральный архив (на Площади декабристов, бывшей Сенатской площади) и библиотеки, на трамвае.

                Когда в дворцовом Ленинграде
                Среди холодной прямизны
                Я коченел, то ты наградой 
                Мне стал и чувством новизны. 

                Слезая с ветхого трамвая
                У портиков и колоннад,      
                И быстро сквер пересекая          
                Старинных парковых оград,

                Входил я  в строгий, книжный зал
                Среди столов и стеллажей
                И книги ветхие листал       
                Достав их прямо с витражей.

Половину дня, я обычно, посвящал изучению заказанных архивных дел в архиве, или книг в "Салтыковке", а затем отправлялся бродить по городу, благо все интересовавшее меня было рядом. Бывший дворцовый Петербург и живущий обыденной жизнью советский Ленинград, как-то умели существовать рядом, вполне гармонично сочетаясь, особенно на Невском проспекте и соседних с ним улицах, со множеством прекрасных магазинов и заведений, музеев и скверов. Но особенно меня поражало, что достаточно было свернуть с оживленного, многолюдного, живущего кипящим будничным ритмом Невского проспекта, в соседнюю улочку, или, на пересекавшие проспект, набережные Мойки или Фонтанки, как можно было попасть в совершенно другой мир – забытости и тишины, в Х1Х век. 

На Невском лиц водоворот,                На Невском лиц круговращенье,
На Невском не бывает будней.                А на каналах тишина.   
Здесь каждый день сжигают судьбы,           Вас удивит тогда паденье
Пока судьба Вас не сожжет.                К воде древесного листа.

Быть одиноким здесь несчастье.              Пройдите берегом канала
Какая жизнь кругом кипит,                И Вам покажется порой,
Ее Вы покоритесь власти,                Что капля от дождя упала   
Когда Вас Невский закружит.                Над тихой сельскою рекой.

Отдавал дань я, проходя по Невскому, и удивительному Аничкову мосту, обрамленному конями Клодта, на ходу сочиняя экспромт по этому поводу.

                На Аничковом мосту

                Бароны разные бывают:
                Один – бретер, лощеный мот;
                Другой – металл одолевает,
                Как, например, барон Петр Клодт



Но конечно более всего чувствовался исторический Петербург, не Ленинград, на набережных Невы, в дивной линейной горизонтали бесконечных дворцов и крепостей, вытянувшихся по берегам реки. Это было, какое то пиршество и совершенство архитектурных ансамблей, будто слившихся с широкой водной гладью, вдохновленных  ею, рожденных из нее.

                Петербург
               
                Жемчужной раковины гений,
                Как солнца свет (луч) из темноты,
                Как завиток застывшей пены
                Дворец (рожденный) поднялся из воды.

                Текут дворцов горизонтали
                Вдоль берегов, гранит поправ,
                И медный всадник с пьедестала 
                Не усмирил свой буйный нрав.

                Пред ним  Невы простор соленый,
                Дворцов державная краса.
                И статуй бронзово-зеленых
                Глядят незрячие глаза.

               
Здесь на набережных Невы, в большей мере, чем на Невском проспекте, ощущается парадный фасад императорского Петербурга, застывший образ имперской России, так же, как Красная площадь и Кремль – это застывший архитектурный образ Московского царства, до петровской России.

                Очищенный от суеты,
                На набережных город бронзовеет.
                В вечерней дымке золотятся шпили.
                На город опускается бессмертье
                И солнце над ростральною колонной
                Пылает дальним маяком,
                И чайки над волной летят в косую,
                Как паруса…
Это город - памятник
 
                Трех веков расколотых свидетель,
                Потемневший в пламени горнил,
                Выше бронз и самой звонкой меди,
                Выше всех адмиралтейских игл.

Еще более всего меня поражали как бы ведущие свою отдельную жизнь, но чрезвычайно живые, беседующие друг с другом статуи в парках и садах Петербурга и в его загородных дворцовых ансамблях. Это был какой-то особый, рожденный искусством, дышащий историей, но живой и реальный, параллельный мир оживших статуй, который так точно схватил в своих работах Александр Бенуа.               

                Здесь статуи живут, как люди,
                Ведя беседы и гуляя в парках.


Еще более заворожил меня этот живой, параллельный мир парковых статуй, когда я сьездил в Павловск, Петергоф и, особенно, в Пушкин (Царское село), где задумчивая жизнь  дворцовых ансамблей и парковых статуй как-то ассоциировалась с миром лицеиста Пушкина, наверное, безмятежно носившегося среди этих бесконечных зеленых лужаек и прудов, и, дурачась, объяснявшегося в любви различным мраморным нимфам, вакханкам, Цирцеям и Афродитам. В результате, статуи ожили и в моем воображении, в стихотворении, связанном как-то в моем поэтическом сознании с Царскосельским миром Пушкина, атмосферой мифологии классицизма окружавшей его здесь. Поэтому позднее я включил это стихотворение, хотя самого Пушкина, как персонажа в нем нет, в свой небольшой Пушкинский цикл ("Пушкинский венок") стихов.

                Царскосельская сирень

                Сирень цветет на островах,
                Средь царскосельской тишины.
                В озерах, словно в зеркалах,
                Ступни богинь отражены.               

                Ночами, с мраморных ступень
                Они спускаются к воде,
                И кружит голову сирень,
                И ветки клонятся к звезде.               

                И по ночам, на берегах,
                3вучат здесь возгласы и смех.
                С венками нимфы на лугах
                Резвятся, полные утех.               
               
                В кустах акаций промелькнет
                Нагой девичий силуэт.
                И кто-то в воду соскользнет,
                Промчит лесной кордебалет.

                Но только луч скользнет едва,
                И день проступит над водой,
                Безмолвны стынут острова,
                Умолкнет разговор ночной.

                И где застиг их свет звезды
                С земли свой не подняв наряд
                Совсем продрогнув у воды
                Нагие статуи стоят.