Я не жалею. Глава - 8

   
  Распоясавшееся лето палило нещадно. Асфальт, разомлевший под солнцем, тысячекратно разутюженный автобусами, чадил и более не выдерживал испытаний каблуками. Особенно, в эту пору, ему доставалось от женских шпилек. Безбожно истыканный модницами всех мастей, он безропотно терпел нескончаемую экзекуцию и когда кончались всевозможные пики, старался привести себя в порядок, затягивая израненную, чёрную плоть.
  Задыхающийся город, как и ошалевшие от жары люди, ищет спасительной тени. Дылдастые тополя и крепко сбитые дубы, жалостливо стараются укрыть всех: распаренных, будто после сауны, несчастных горожан и раскалённые трамваи - автобусы. Особенно у них получалось заслонить небольшие халупы, которые просто растворялись в умиротворяющей тени. Низкорослые мазанки, с теневыми канапушками становятся вожделенными оазисами некого подобия прохлады. С высотными зданиями - похуже. Уподобляясь ветреной моднице - лишь - бы выпендриться, поспешно одевшись в стекло, металл и бетон, они бездумно устремились в верх. Здесь  - то, их и подстерегало коварное солнце, отыгрываясь за других.
  Чистые арыки, по восточному щедро делятся своей прохладой. Говорливо журча, словоохотливо рассказывают небылицы о вольготной жизни в горах. За весёлым воркованием, не забывая напоить выстроившихся в длинный ряд очереди многолетних дубов и тополей. Вскормленные и опоенные свободолюбивым напитком, они слегка вздрагивая, словно руки, поднимают ветки, благодарно шелестя листвой. 
  Горы, сдвинув снежные малахаи на самую макушку, скупясь, тоже платят свою дань вездесущему светилу в виде тающих ледников. Источаясь тысячами и тысячами ручейков, они плавленным серебром собираются в шумные потоки, устремляющимся вниз, к беспечному городу угрожая всё сметающей селью.
  Совсем худо было бы цветам, но несгибаемый человек, денно и нощно пекущейся о красе своего города, по нескольку раз в день, обильно, досыта, заливает их водой. Наперекор взбрыкнувшей погоде, они стойко делятся ароматом, ободряя и радуя глаза горожан.
  Вечером, когда жара наконец начинает липко сползать, красавец - город, вновь оживает. Из открытых окон душных квартир льётся разновозрастная музыка голосистых "Спидол" и не убиваемых "Романтиков". Стайки влюблённых, растекаясь по паркам и скверам, в который раз ищут спасительную тень - теперь от посторонних взоров.
  Мы тоже, сменив рабочую робу на приличный прикид, стремимся улизнуть из разгорячённых общаг. Попрыгав в автобусы, катим туда, где призывным маяком, на всю округу, гремит музыка. Конечно, это танцплощадка в парке "28 панфиловцев", либо, тоже в парке, но "Горького". Периодически наведываемся на обе, стараясь ни одну не обидеть.
  Живая музыка не оставляет равнодушным ни единого. Вот нежно воркуя, заставляет теснее прижиматься влюблённых друг другу, распаляя  юные, растревоженные весной сердца, заставляя биться их, гулко - в унисон. То в непонятной тоске предстоящей разлуки, заливает юное сердце горючими слезами. Затем рассыпавшись оглушительным грохотом, подначивает по - детски резвиться и скакать во всю прыть. И не важно, как это ты делаешь, главное от души и с задором. И так бесконечно...
  Ближе к полуночи, музыка - подустав,  сбавляет бешеные обороты. Теперь, кто по одному, а кому повезло - парами, молодёжь, воркующими ручьями, растекается во все стороны. Одни, помятуя о завтрашнем, рабочем дне, спешат домой. Другие - счастливчики, взявшись за руки, блаженно бредут - куда глаза глядят, лишь  подальше от дома.
  Мы тоже, чаще не солоно хлебавши, сонно хлопая ресницами, устало трясёмся на последнем автобусе в свой многосотовый дом - общежитие. "Икарус", вымотанный за день, не менее устало поскрипывая, ни шатко - ни валко, катит по засыпающему городу. Как и любая красавица, Алма - Ата, перед тем как уснуть, кокетливо смотрится миллионами огней в мокрые проспекты, удваивая их число.  И уже это не безликий асфальт, а огненная река, с причудливо извивающимися, неоновыми отражениями беспрестанно моргающих реклам. Редкий прохожий, с вечно кривляющиеся тенью, мелькнёт на перекрёстке. Город, сонно утопая в пламени ламп, впадает в сладчайшую дрёму. Укладываясь поудобней, словно малое дитя, нет - нет ворохнётся и слегка посапывая, ненадолго замирает. Но властвующий Морфей, напустив всепоглощающий сон, всё сильнее сковывает его члены. И нет силы, способной сопротивляться ему. Всё засыпает... Спит город... Спят люди...