Из жизни полосатиков - 11

                Из жизни полосатиков (продолжение).

                Вы уже, должно быть, запомнили из моих предыдущих рассказов двух закадычных друзей, Саньку и Лёху, живших в нашем посёлке. Хотя это были уже степенные мужики лет под пятьдесят, все знакомые продолжали их  звать так, а не иначе. Впрочем, они и сами по-другому себя не называли. Как-то в начале июня понадобился мне Санька. Зачем, уж и не помню за давностью лет. Вечерком, по этой самой надобности, я к нему и отправился. Шёл к одному Саньке, а встретился с обоими неразлучниками. Они как раз приехали с рыбалки и во дворе на заборе развешивали сети для просушки.
                -- Привет, Кузьмич! – они даже вроде как бы обрадовались моему приходу, вытерли руки об мешковину и протянули мне. – А мы только-что о тебе говорили. Собирались звонить, как токмо  с сетёшками разберёмся.
                Я насторожился. Возможны два случая моей  надобности: или моя машина срочно понадобилась, или нашли что-либо интересное для меня.
                -- Да ты не напрягайся – не удержавшись, засмеялся Санька. Новость-то хорошая. – Ездили мы с Лёхой на карасьи озёра. Захотелось, понимаешь, карасиков в сметане, давно не ели. Сейчас они токмо-токмо отметались, голодные, и потому ходют, на месте не стоят. Взяли всего-то две разноячеистые сети, ботала-рюхала, да лодку надувную. На малых озерках неглубоко, посерёдке-то едва полтора метра будет.  Продрались через старый камыш (это они так тростник называют, никак научить не могу), плёсо перегородили и ботать начали. Поплавки почти сразу задергались, а как ближе подплывать стали, так они и совсем утонули.
                За разговором друзья споро развесили обе сети, Санька зашел в дом, вынес большой ковш с водой, мыло и полотенце. Тут же, во дворе, поливая друг другу,  вымыли руки, и сели на лавочку. Я устроился напротив, на берёзовой чурке.
                -- Значитца так, думали карася-то много -- продолжил свой рассказ Санька -- а когда выбрали их из сеток, а и полтора ведра не будет. А карась-от хороший, да и желтяка много. Вот и решили, с другой стороны ботнуть. (Я не сказал, что большинство озёр в пойме Пышмы имеют вытянутую форму. Это всего лишь старицы. Весной они переполняются водой, а к осени некоторые сильно мелеют.). Санька закашлялся – давай Лёха дальше ты, у тебя язык без костей…
                -- Ага, ага – Лёха возбужденно взмахнул руками – переставлять сети не стали, а заплыли с другого конца озерка и опять ботами погнали. И тут я гляжу, а с краю камыша кочка-то одиночная. Сам не знаю почему, но мне любопытно стало, какая-то необычная была, даже как сказать не знамо. Давай, говорю, Санька, глянем. Подплыли, А она и не кочка вовсе даже, а гнездо, к камышинкам прицепленное, и в нём четыре яйца. Белые, как у голубя, токмо крупнее и удлиненные такие же.  Я с детства рыбалю, а такого гнезда не встречал. Чтобы одиночное было и яйца крупные. Мы вон с Санькой знаем, где гагарки, их ещё нырками называют, потому что они ныряют здорово, каждый год гнездятся. У них яйца тоже белые, токмо мельче. И у них в одном месте сразу много гнёзд. И не на воде, а на сплавине, прямо в грязи.
                -- Какие ещё гагарки? – удивился я – гагар я знаю. Они не мелкие, даже крупнее кряквы раза в полтора-два.
                -- Ну, ты даёшь, Кузьмич! – тут уже удивились оба друга-рыбака – они помене чирка будут, и не утки вовсе! Сами весной и летом разноцветные, только брюхо белое. Их даже застрелить почти невозможно, успевают нырнуть, только дробь по воде схлопает. Но я то убивал парочку и больше не стал. Мясо у них рыбой и тиной пахнет. А клюв у них острый и перепонок на лапках нет, вместо них ремки какие-то.
                Пока он рассказывал,  уже понял, что речь идёт о поганках, только неизвестно какого вида.
                -- Это вы даёте! – возмутился я – а ещё приятелями называетесь. Знаете целую гнездовую колонию, а мне ни полслова, хороши приятели!
                -- Дак, ты не знаешь чо ли?  Мы и подумать не могли такого! Их там вон сколько! Да мы хоть завтра покажем, у них как раз яйца должны в гнёздах быть, все свои дела бросим, а покажем, только не обижайся!
                -- Завтра не надо, а в выходные как хотите, но чтоб показали. А завтра постараюсь к этому гнезду подобраться. Кто со мной может поехать?
                Друзья запереминались. Оказалось, что завтра оба работают и отпроситься никак не смогут.
                Санька вдруг сказал – мы тебе расскажем и нарисуем, как подъехать к озерине, где через камыш пробраться и где гнездо находится. Один легко найдёшь, ты же эти места прекрасно знаешь… Он принёс бумагу, карандаш и принялся выводить какие-то каракули, приговаривая при этом: сюда не суйся, объездом езжай; здесь колея глубокая, аккуратнее; здесь справа подмыло, держись левее; здесь одиночная осина, дальше пешком; а вот озеро, а здесь заплыв – камыш примят.
                -- Стой, стой, я же это озерцо точно знаю. Два года назад утиную охоту на нём открывал. И подъезжал посуху вот с этой стороны. Вот здесь скрадок был, из него вся открытая вода просматривалась! Не поеду я вашей дорогой, я другую знаю, лучше покажи, где гнездо расположено…
                -- Здесь – ткнул Санька карандашом.
                -- Понятно! Ну,  пока! Пошёл я…
                -- Подожди. Лёха найди какую-нето посудину, наклади карасей. Надеюсь, от рыбы не откажешься?
                С утра уехать не удалось: задержали дела. Но к обеду я всю эту рутину растолкал, и сказав, что еду в лесничество, уложил в машину складную алюминиевую лодку, болотные сапоги и бинокль, выехал.
                В лесничестве с делами справился быстро. Добрался до места за полчаса, ни разу не побуксовав. Не доезжая метров сто до озерка, оставил машину на полянке и скрытно пробрался в скрадок, от которого остался практически один остов. И всё-таки это было хоть какое-то укрытие со слоем подсохшего сена на  земле. В бинокль гнездо обнаружил быстро. С расстояния в пятьдесят метров оно казалось как на ладони. Птица сидела на гнезде. Это была серощёкая поганка. Вот только узнать самец это или самка, было невозможно, так как у поганок нет полового диморфизма. То есть  они окрашены одинаково. Кроме того они оба принимают участие в насиживании кладки.
                Птица неподвижно сидит на гнезде, лишь изредка поворачивая голову. Разглядываю расцветку. На голове, от клюва до затылка, чёрная «шапочка». Клюв острый длинный. Верхняя его половина – надклювье – чёрная, нижняя – подклювье – жёлтая. Щёки и подбородок – пепельно-серые. Горло – рыжее. Грудь, крылья, спина – серовато-бурые. Хвост совершенно не виден, как будто его и нет.
                Я уже хотел было пойти за лодкой, чтобы сплавать и осмотреть гнездо (потревоженные на гнезде поганки его никогда не бросают), но увидел вторую птицу, неожиданно вынырнувшую неподалёку от гнезда. Она подплыла к гнезду-кочке, вытянула вперёд шею и издала воркующую трель. Сидящая на гнезде, не поднимаясь на лапы, беззвучно соскользнула с него. Приплывшая птица принялась неуклюже взбираться на гнездо, помогая себе крыльями. Вот она уже наверху, поднялась на лапах, приняв позу пингвина. То есть встала вертикально, причём лапы казались продолжением туловища, а хвоста так и не было видно. Стало видно ярко-белое брюшко. Она дважды на всю ширину развела и свела крылья,  как бы обмахнув яйца, и по-куриному, враскачку, устроилась на гнезде. Первая птица недолго посидела на месте, затем опустила голову в воду и без всплеска нырнула, оставив лишь лёгкие круги. Так и не дождавшись, когда и где она вынырнет, я отправился за лодкой. Подъезжать ближе не стал, а собрал её около машины и за верёвочку подтащил к берегу.
                Сидящая на гнезде птица подпустила лодку метров на двадцать, бесшумно соскользнула в воду и вынырнула метрах в тридцати среди редких стеблей тростника. Она сидела неподвижно, и только когда я оказался в непосредственной близости от гнезда, забеспокоилась и издала несколько раздельных тревожных криков, нечто похожих на хриплое «чек». Вскоре чуть в стороне вынырнула вторая поганка и подплыла к первой вплотную. Больше я за ними не наблюдал.
                Гнездо представляло собой довольно массивное сооружение, и не было кочкой, а явно строилось птицами. Строительным материалом служили листья, стебли и корневища водных растений. В стенки гнезда оказались вплетены стоящие стебли сухого тростника. Всё гнездо было сырое, даже аккуратно выложенные бортики. Тёплые четыре белых яйца с матовой скорлупой, так же оказались влажными. Возможно, что гниющий материал гнезда давал дополнительный обогрев яиц. Из-за вплетённых стеблей гнездо не могло быть плавучим, как у чомги или большой поганки. Веслом замерил глубину. Она едва достигала полуметра. Веслом же пытался  прощупать осадку гнезда, но оно всюду натыкалось на преграду. Возможно, основание гнезда достигало дна.
                Я замерил и записал размеры гнезда и яиц, огляделся.  Поганок не заметил, но когда подплыл к берегу и посмотрел в бинокль, одна из них уже сидела на гнезде. Дальнейшую судьбу этой пары и их выводка я так и не узнал. В последующие годы мне неоднократно приходилось видеть выводки серощёких поганок и наблюдать за ними.
                Что интересно, птенцы появлялись на свет в густом, почти чёрном пуху, но с белыми продольными полосами на голове и шее. Полосатики уже на следующие сутки после рождения покидали гнездо и сразу забирались на спину или под крылья родителей и так путешествовали по озеру. Взрослые птицы при возникновении опасности даже ныряли вместе с ними.