Поцелуй

– Эй, – прошипела с задней парты Татка, пользуясь тем, что Александра Борисовна, стоя к классу спиной, писала на доске примеры. – Слышишь? – она для убедительности ткнула меня карандашом между лямок фартука.
– Чего? – обернулась я.
Глаза у Татки возбужденно горели, а на языке плясала ошеломляющая новость, которая уж никак не могла подождать до конца урока.
– В тебя Юрка Карпушкин влюбился! – шепотом выпалила она.
– Врешь! – не поверила я.
В любви вредины Карпушкина чести было немного – срам один. Мало, что глуп, так еще и карандух – одна голова над партой торчит.
– Не вру! – возмутилась Татка. Мелок Александры Борисовны все еще постукивал по доске, и подружка моя снизошла до объяснений. – Юркина бабушка сказала моей, а моя – мне, вот! Он в тебя втюрился! – она посмотрела на меня победительно: ну что?
Я пожала плечами. На это возразить было нечего. Бабушкам лучше знать.
Переписывая в тетрадку примеры, я поглядывала на Юрку – на его стриженную кружком макушку и светящиеся от солнца уши, розовые, как у поросенка. Неужто он и правда в меня влюблен? Может, он не такой уж и вредина?

После математики было чтение. Александра Борисовна стала проверять, как мы выучили стихи к завтрашнему 8-му марта. Девчонок она почти не спрашивала – только пацанов. Слушать их бубнежку не было никакого интересу. Я стала смотреть в окно. Там была весна и много-много неба – земля, голубея бесчисленными лужами, удваивала его. С крыши текло – огненные капли летели вниз, будто солнце тоже таяло.

В конце урока Александра Борисовна достала из шкафа и поставила на стол белый кувшин, полный бумажных тюльпанчиков – желтых и красных. Это мальчишки на уроке труда сделали.
– А теперь, – сказала она, – мальчики могут поздравить нас с Женским днем. Поднялся радостный гомон. Пацаны ринулись к учительскому столу, мигом расхватали тюльпаны и раздали смущенным нам. Я понюхала свой цветок – красная головка криво сидела на толстой ножке, скрученной из зеленой бумаги – он пах канцелярским клеем.

Когда все расселись по местам, Карпушкин поднял руку.
– Что тебе, Юра? – спросила Александра Борисовна и почему-то поглядела на меня.
– Я хочу это… – он замялся, – тоже поздравить. Можно?
– Ну, поздравляй, – вздохнула Александра Борисовна.

Юрка торопливо полез в парту, звонко стукнулся головой о крышку и достал длинный кулек из коричневой бумаги – в такую у нас в магазине заворачивают халву и селедок.
– Я же говорила! – с торжеством шепнула Татка мне в спину.
Юрка пересек класс наискосок и сунул кулек мне в руки.
– Вот! – гордо сказал он, – поздравляю тебя! – и, подумав, добавил. – От себя самого лично.
– Спасибо, – польщено пролепетала я.
– Тили-тили тесто! – завопил хулиган Вовка Косов.
Александра Борисовна нахмурилась и погрозила ему пальцем.

Сквозь бумагу чувствовались хрупкие палочки. Я развернула ее под жадными взглядами, и в классе повеяло праздником. В кульке оказались нарциссы – немножко помятые с желтыми, похожими на дудочки серединками.
– Это мы с бабушкой сами вырастили дома на подоконнике, – важно объяснил Юрка оторопевшему классу.
– Молодец Юра, – похвалила Александра Борисовна, – садись.
Дали звонок. Девчонки кинулись ко мне: «Ой, покажи!», «Дай понюхать!», «Красивенькие какие!», «Подумаешь, у нас этих цветов сколько хочешь!» Я улыбалась: ну да, ну да.

На улицу мы вышли вместе с Таткой.
– Ты гляди, – сказала она, – как бы Карпушкин за тобой не увязался, а то он знаешь какой! Ну, пока, – она махнула мне на прощанье рукой и поскакала через дорогу. Татка жила прямо против школы.
А я повернула налево и, загребая галошами талый снег, двинулась вдоль кирпичной ограды школьного сада. Солнце припекало мне щеку. Распустив на ходу тесемки зимней кроличьей шапки, я подставила упругому влажному ветру голую шею – как же хорошо!
Вдоль дороги переливался бензиновой радугой ручей. В другое время я бы свернула из тетрадного листа кораблик и, пустив его вплавь, бежала бы за ним до самого дома, но сегодня у меня был букет, и я несла его, выставив напоказ, раскрытый кулек. 

За колонкой меня нагнал Карпушкин. Нарочно караулил, что ли? Пальто на нем было расстегнуто, шапка сидела набекрень.
– Давай понесу! – он дернул у меня из рук портфель.
– Не надо, – застеснялась я.
– Ты домой?
– Ага…
– Я провожу, – бесцеремонно сообщил Юрка и пошел рядом.
Я не знала, о чем с ним говорить, и молчала.

Тротуар совсем запрудили лужи. Мы пробирались гуськом по самому краю, ныряя под мокро шуршащие ветки лип, растущих вдоль дороги. Стволы были будто в солнечных зайчиках – в рыжих пятнах лишайника. Снег вокруг деревьев протаял уже до самой земли, и возле корней виднелись первые желтоватые травинки.
Возле нашего дома было не так топко, но следы тут же заполнялись искрящейся влагой.
– До свиданья, – вежливо сказала я, берясь за железное кольцо калитки.
– Постой-ка, – Юрка потянул меня за рукав.
– Чего тебе? – не поняла я.
 Он набрал воздуху и решительно объявил:
 – Сейчас я тебя поцелую, – должно быть, заранее все это придумал.
– Ты что, Карпушкин, дурак? – опешила я.
Не отвечая, он выпятил толстые губы, потянулся на цыпочках и липко ткнулся мне в щеку – будто лягушка в лицо скакнула.
– Фу! – я с отвращением отпихнула его, угодив рукой во что-то мягкое.
От толчка Юрка с размаху плюхнулся в снежную кашу, подняв фонтан брызг. Шапка его слетела – уши пунцово вспыхнули на солнце. Он схватился за скулу – руки у него были все в цыпках с черными каемками под ногтями – кажется, я заехала ему в глаз.

Не дожидаясь, пока он очухается, я шмыгнула за калитку и с грохотом опустила щеколду. Меня колотило от негодования. Вытерев рукавом замаранную слюнями щеку, я швырнула Юркины нарциссы под ноги. Обертка букета намокла, нежные лепестки неловко заломились, ледяная вода затекла в серединки-дудочки и затуманилась от пыльцы. Мне стало жаль цветов – разве они виноваты? Я выронила портфель, присела на корточки и всхлипнула: бедненькие мои…

Едва я вошла в дом, бабушка потянула носом:
– Никак нарциссы принесла? Откуда это? – удивилась она.
– В школе дали, – не вдаваясь в подробности, буркнула я.
– Пахнут-то как! – растрогалась бабуля и велела налить для них воды в синюю стеклянную вазочку. Я долго смотрела на цветы. Мне было грустно. В понедельник утром они завяли.

Татка перехватила меня перед уроками – специально топталась у лестницы, чтоб не пропустить. Она оттащила меня в сторону и проговорила зловеще:
– Ты в класс лучше пока не ходи.
– А что такое? – испугалась я.
– Карпушкин всем рассказал, что ты с ним целовалась. Это что, правда? – она взглянула на меня с интересом.
Я похолодела и замерла. Татка расценила мое потрясенное молчание по-своему и хихикнула:
– Ну и как?
Поняв, что толку от меня не добьешься, она картинно завела глаза к потолку: вечно с тобой одни хлопоты! Потом сжалилась и посоветовала:
– Ты дождись, когда Александра Борисовна в класс зайдет и тогда приходи.
Совет был хорош: при учительнице меня дразнить не станут. Я так и сделала. Спряталась за дверью и влетела в класс после звонка вслед за Александрой Борисовной.

Весь урок я сидела, не поднимая головы, и думала, что делать, как избежать позора. Ничего не придумывалось. Вокруг меня порхали ехидные шепотки и гадкие улыбочки. На перемене меня окружили.
– Тили-тили тесто! – радостно взревел хулиган Косов, – Карпушкина невеста! – и стал тыкать в меня пальцем, приседая от хохота. Дразнилку вмиг подхватили. Я вжала голову в плечи и затравленно огляделась, ища защиты. Татки нигде не было видно. Вокруг зияли скалящиеся рты и блестели сузившиеся от смеха глаза.
Сам Карпушкин из-за парты не вылез. Сначала он избегал смотреть на меня, но теперь повернулся, довольно ухмыляясь. Я ахнула: правый глаз у него походил на лопнувший вареник с вишней – распухший, багрово-сизый – красота!
Меня вдруг охватил боевой восторг. Я выпрямилась и задрала подбородок.
– Э, а ты правда с ним целовалась? – наседал Вовка, дурашливо – чмок-чмок – шлепая губами.
– Правда, – громко сказала я.
Гогот стих, будто выключили. Такого от меня не ожидали.
– И меня поцелуй! – нагло осклабился Вовка. – Я может тоже хочу!
– Ну, иди сюда, – голос мой стал звонким от злости, – я и тебе фонарь засвечу, как Карпушкину – рассказывай потом, как ты со мной целовался!
Ребята опять загоготали и заоглядывались на Юрку. Со стыда тот сунулся было под парту, но, поняв, что там не скроешься, вылез и, провожаемый тычками и свистом, кинулся прочь из класса.

Перемена кончилась. Вошла Александра Борисовна, оглядела нас, машинально пересчитывая по головам.
– А Карпушкин где? – заметив пустое место, спросила она.
Ей никто не ответил.