Биарриц

Этой мой Биарриц: “Бискай” плавными волнами густой травы бирюзового отлива волнуется рядом, и на горизонте череда перелесков и прячущихся в них селений, точно сейнеры в путину постоянно и упорно ищущие и заякоренные. И бриз, веселый и быстрый шумит в качающихся кронах береговой березовой аллеи. И дурманящий клевер с его медовыми испарениями, особенно к вечеру, когда бриз уже улетел и томная пелена опускается на эти просторы. Все затихает. Оттуда, издалека, по плавным и ленивым волнам бескрайнего русского поля спешит ко мне протяжный звон проснувшегося колокола соседского храма. И кажется, что время и пространство едины и вечны. Горизонт опускается, приближаясь по утихшей ряби, восток темнеет, высыпав яркие звезды, и только на западе сполохи окрасили верхушки потускневших облаков в яркие световые зигзаги… Мой Биарриц!
Залетный соловей, скрывшись в густой листве старых, могучих берез, не умолкает, забыв обо всем. Его порыв удивляет притихшее пространство и, кажется все, все молча слушают одинокого певца. Наконец, он смолкает, уступив тишине и вечеру, и шорохам, тихим и невнятным.
Появившаяся “летучая мышь” выхватывает своим светом яркое пятно на садовом столе, играет тенями, полными загадочности и удивления…

*
Мнится далекое западное побережье, низкая луна над притихшим садом великолепного дворца, даренного щедро и бескорыстно императором в порыве чувств и желаний.
Евгения думает о нем, сейчас таком далеком и озабоченным делами. “Делами”, думает Евгения, и “женщинами”, добавляет она. Ее соглядатели уже описали ту, которая сейчас смутила сердце повелителя. Евгении приходят на память другие, прошлые времена, не такие уж далекие, когда другой император, полубог, повелитель Европы, тот, первый Наполеон Бонапарт, среди великих дел так, порой безрассудно увлекался женщинами. Почему безрассудно? Нет! Совершенно нет. Евгения мысленно улыбается, вспоминая известную историю его увлечения…
Очаровательная полька, Мария Валевская. Молодая стать еще трепещет рядом с ним. Она упорствует, но он рассыпает обещания, такие заманчивые, что сердце молодой красавицы тает. И, как последний довод, нашептывание родных и близких о долге, родине, Польше, страдающей и ждущей ее решения. “Она, конечно, уступила”, улыбается Евгения. “Император всегда побеждает! И это не суть важно, каково это поле битвы. Это династическое! С этим не стоит бороться, думает Евгения о своем супруге.
Дворецкий напоминает императрице о времени и о завтрашней ранней поездке в Париж.
- О, да, Марсель! Ты прав. Возьми мою Лулу. – Лулу, любимое существо императрицы, нехотя идет к предупредительному Марселю.
- А что, виконт Де Нюиси? Он приехал?
- Да, мадам. Он в левом крыле. Ждет вашей аудиенции. Оставить на завтра?
- Нет, нет, Марсель. Проводи его в мою зеленую гостиную. Я приду через четверть часа.

Марсель многозначительно улыбается. Садовый полумрак скрыл реакцию слуги. Правда, это особый слуга. Преданный и верный вот уже двадцать лет. Больше покоедворец, нежели другое. Знавший все тайны и верно хранивший преданность своей повелительнице.
- Виконт! – Удивление Евгении абсолютно естественно, - вы здесь! Я очень рада.
- О, моя повелительница! Сердце мое уже давно с вами, - абсолютная искренность бывалого дворянина и частого сотрапезника императора.
- Ну, будет вам, притворщик! Прошлый раз вы были не совсем учтивы. Оставить меня без визита! Нет, я вас не прощаю.
- Но мадам! На то была воля императора. Я так спешил. Гнев Его Величества опасен. Вам ли не знать этого.
- И вы хотите, чтобы я поверила в это?
- Да! Это чистая правда, мадам.
- А ваш адюльтер с моей камеристкой? И это после таких пылких излияний в беседке, у моря? Ну, нет! Вы просто накалываете любовниц, как бабочек на спицу. Я не против, нет, нет! Но почему и я должна быть в этой коллекции? Я, императрица? Отвечайте, плут вы этакий? – Молодой человек молча улыбается, не сводя своих глаз  с Евгении. – Что? Потеряли дар речи, привычные слова? Да?
- Да, да, мадам! Такое обвинение вашему преданейшему обожателю! Право, я не заслужил это!
- Так соблазнили ли вы милую простушку? А?
- Это так, игра, мадам. Один безвинный поцелуй сорванный с чистых губ. И все. Целомудренный поцелуй старшего брата.
- А, так у вас уже здесь родственники, виконт?
- Роднее вас, мадам, нет никого! Милуйте или корите. Виноват!

 -Да будет вам. Вы раскаиваетесь так искренне, что Бог простит вас, а я и подавно. Но! Что император? Как его настроение?
- Чудесное, мадам! – выпалил виконт и тут же осекся.
- Да-а-а! И что так повлияло на императора? Дела? Нет! Как я знаю, там много нерешенного. Так что? – Виконт, широко раскрыв глаза, смотрит на Евгению. Молчит. Лицо его покрывается пятнами и капельками пота. – Ну, смелее, я вам приказываю, слышите, виконт?
- Слышу, мадам!
- Так что? – Снова молчание. - Я вам скажу, виконт. Женщина. – Виконт медленно стал приходить в себя. – И не отрицайте. Это некая Катрин Дешан. Хороша собой? Да?
- Да, да, мадам! – очнулся виконт и тотчас снова впал в прострацию.
- Вам, как истинному ценителю женского пола, виднее, - Евгения улыбается и подходит к банкетке.
- Садитесь, виконт и не напрягайтесь. Я осведомлена кое о чем.
- Подозреваю, мадам, что обо всем, - вернулся Виконт в обычное состояние.
- Обо всем ведает только Бог!
- Да, да, мадам. Только Бог. И он видит мое священное преклонение перед вами. Вы мой идеал.
- Пустое. Продолжайте в том же духе. Вам это идет. Что передавал император?
- Вот это! – Виконт протягивает Евгении шкатулку.
- Что в ней?
- Не знаю, мадам. Император просил только передать вам ее, что я и делаю с большим удовольствием.
- Хорошо. Благодарю вас. Вы заслужили снисхождения, - Евгения подошла к виконту поближе и подала руку для поцелуя. Тот припал к ней и не выпуская, упал на колени.

- Что это? Встаньте сейчас же.
- Нет! Простите меня. Я был слеп.
- Хорошо! Хорошо! Только не надо этих сцен. – Виконт вскочил, радостно воскликнув:
- Вы моя Богиня! Один поцелуй и все!
Евгения, чуть помедлив, внезапно привлекла к себе молодого человека и … впилась ему в губы. Пока виконт, совершенно обессилив от этого поцелуя, приходил в себя, Евгения уже быстро удалялась из зеленой гостиной. Ее губы многозначительно сложились в улыбку.
А на утро многочисленная свита и экипаж императрицы уже неслись в сторону Парижа. Виконт Де Нюиси скакал рядом с каретой и свежий ветер трепал его золотистые кудри и обжигал пунцовые щеки. “Она меня простила”, думал молодой повеса. “Спасибо, Биарриц! Жизнь прекрасна!

*
Мысль рывками прорывается вперед, вперед, и уже другой Биорриц, захлебывающийся в проблемах и сладкой музыке Салонов, все разглядывающийся и разглядывающийся этим необычным господином с мудрой и ироничной улыбкой на полных губах. Отель безмолвен и размерен с давних пор своего существования. Это, казалось бы остановившееся время, привлекает его постояльцев, солидных буржуа, ищущих покой в этой стране, этой местности и городе. И только через дорогу, где красуется фасад высокого дома, протекает другая жизнь, полная коллизий, обыденности и странности его обитателей. Владимир Владимирович видит с веранды этажа, рядом с кирпичным домом для званных обедов, как своенравная девчонка беззастенчиво показывает свои острые коленки проезжающим мимо нее лимузинам. А ее густо напомаженная мать в это время пытается завести заглохнувший автомобиль, остановившейся прямо на въезде на улицу. Пожилой доктор, сосед Владимира Владимировича по веранде, видя это облизывает свои губы и бормочет слова восхищения. Пока старшая возится с авто, младшая залезает наверх и, сидя в небрежной позе, откровенно и призывно смущает обывательскую атмосферу улицы…
Вот! Вот! Рождается, да, я уверен, рождается малолетняя проказница, соблазнительница, дрянная девчонка, покорившая весь мир вызывающая нимфетка – Лолита. Быть может потом, в тиши кабинета, все образы, возникшие так спонтанно, писатель выстроит в стройную поэму любви. Необычной, вызывающей, эпатирующей, но любви. Порочной, чистой, впитавшей весь аромат Биоррица, а может быть и не только его. Фантазия безгранична и легка. Она становится частью жизни. Запретной на много десятков лет в этом безудержном порыве ложного целомудрия и болезненной нравственности.
 
Мир уже знал других, воспетых так восторженно гениями средневековой поэзии. Они в том же возрасте, что и эта. Но сколько восторгов, сладких и возвышенных эпитетов, поклонников, независимо от времени и места связано с ними! И еще впредь будут, будут восторгаться и мечтать о такой любви. А она? Глазами пресыщенного соблазнителя – совратителя мечтающего о большой любви, но, верно, достойного только разочарования в этом необычном романе с нимфеткой, обреченного на отчаяние и тюремную камеру…
- Володя! Чем это ты увлечен? – Жена ждала ответа. Но ответа нет! Действо внизу завораживает своей непосредственностью и полным отсутствием сдерживающих факторов.
- Прости, дорогая! – Поворот головы в сторону вопрошающей его жены, - Так, любопытно, что с ней будет завтра, через месяц, год? И останется ли эта уже не детская непосредственность, так плавно и незаметно переходящая в желания проснувшейся женщины. Абсолютная игра!
- Но это еще дитя, Володя. Несмышленое дитя.
- Еще. Но уже инстинктивно знающая … умеющая… старающаяся в своем придуманном безразличии обстоятельств. И имеющая уже своих тайных обожателей. Молчаливых и тайных.
- Ты о чем это?
- Так, дорогая, мысли…
Машина внизу, наконец, завелась, и сцена окончилась. Пространство снова покрылось всегдашним безразличием. И только господин слева пребывал в прострации, не замечая ничего вокруг.
Назавтра, выйдя из отеля на прогулку, Владимир Владимирович увидел давешнего господина напротив, у ворот дома. Он ждал кого-то. Вежливо кивнув ему и, пряча улыбку, Владимир Владимирович направился в городской сад.
Гордая и естественная игра и вспыхнувшая страсть этого молодого проснувшегося существа, полная неопытных поступков тела и генетически точного движения души.
- Моя прелестница! – Мокрые губы пожилого господина кривятся в неудержимом желании быть ближе, доверительнее к этому отроку, как из кокона появляющейся женщины, чистой в своем прошлом и многообещающей в настоящих буднях, способной сделать из них праздник души.

- Моя прелестная! – только и шепчет, озираясь вокруг господин. –А не пройтись ли нам в соседний сад? А?
- Папочка, я тебя не знаю!
- Я Садвин, деточка. Живу в этом отеле.
- А-а-а-а!
- Хочешь, я куплю тебе конфет? Шоколаду?
- Вот еще! А, впрочем, да! Несите скорее.
- А ты не убежишь? Боже, какая свежесть, - господин оживляется и неожиданно целует эту точеную, беленькую шейку.
- Не смейте больше этого делать! Я не люблю, когда меня лижут, - голосок суров, но глаза лукавы и вопрошающе заинтересованы.
- Прости, прости! Как удержаться? Я скоро!
Капризница остается одна, а господин вприпрыжку бежит к павильону и, возвратившись, преподносит ей большую коробку конфет.
- Вот, наслаждайся. А я побуду рядом.
- А мама тебя бы просто стерла в порошок, папочка, если бы видела наше свидание.
- Ты что! Какое свидание?
- Известно! Вот как ты волнуешься. Наверно боишься опоздать к ужину. Что скажешь жене?
- Ты, деточка, совершенно без комплексов. Дай твою руку.
- Вот еще надо! Возьми свои конфеты. - Существо, влезло на скамейку с ногами, оголив свои коленки. Господин совершенно оторопел.
- Кушай, кушай! Это ведь сладко.
- А ты, папочка, добрый. – Рука господина гладила коленку, глаза полузакрылись. Он молчал.
- Брось. Пошли отсюда, - существо весело побежало к зеленым корням могучих деревьев у каменного водоема городского сада. Господин засеменил за ней, оглядываясь и предвкушая нечто большее.
- Какая свежесть! Боже, какая свежесть! – твердил он на ходу.
Обозрев деревья, походив по берегу водоема и насладившись муками господина едва поспевавшего за ней, существо выбрало широкую скамеечку и снова забралась на нее с ногами.

- Фу-у-у! Теперь, я думаю, все. Набегалась, - господин плюхнулся рядом.
- Что, папочка? – Лукавая девочка плотоядно смотрит на господина.
- Хочешь, сходим в синематограф? – спрашивает заинтересованно господин.
- Нет, лучше к тебе. Хорошо? - господин теряет дар речи и хлопает глазами.
- Как… Когда… А..?
- Что, язык проглотил? – Смех, звонкий смех молодого существа.
Сидя за низкой оградой, в тени деревьев, Владимир Владимирович, того сам не желая, становился невольным свидетелем этого свиданья. Он, конечно, хотел тотчас уйти, но привычки, излюбленное место, и совершенно нейтральный диалог этих двоих, остановил его. “А как повелевает! Ну, точно королева!” Надо было уходить, становилось совершенно неприличным. “Пора!” усмехнулся Владимир Владимирович, оставив свое излюбленное место. Всю дорогу к отелю его не покидала мысль о происшедшем, невольным свидетелем которого он был.
- Володя! Как прогулка? – Жена с улыбкой встретила его.
- Даже трудно сказать, дорогая! Жизнь настолько интересна, настолько пошла. Но что-то есть в этом естественном движении и вечном притяжении. О! Молодость.
- Ты о чем, Володя?
- Подожди. Дай собраться с мыслями. – Он пошел дальше, в кабинет, и жена поняла, что ожидать ответа бесполезно.
Как зарождается прекрасная, скандальная и очень чистая вещь? А вот так, из почти ничего, но стремительно и властно. И потом, уже завоевав мир чувств и интерес одних, возмутив других, победоносно остается на Олимпе. А навеяна была в этом сотканном из ожиданий и неги, скромном месте загадочного побережья Европы, в Биаррице, изнывающем от маленькой передышки, в звуках тихой музыки воспоминаний и ожидания чего- то. Прекрасного? Обыденного? Необычного? А быть может в другом месте? Кто знает…

*
“Учитель русской словесности” в престижном Западном университете, столицы другой страны, на другом конце света, подаривший в середине века несколько прелестных сердечных откровений, молодых и дивных, открытых и ярких, в ту глухую пору расцвета дикого тоталитаризма на одной восьмой суши, и покинувший ее не по своей воле – но уже по своей, оказавшийся в Биаррице. Что это? Нет! Не случай. Видно воздух так сладок, а горизонт так широк…
Горбатая улочка спускается к цветущей россыпи коттеджей, красные крыши которых царят над долгой гладью залива. Бискай спокоен, что даже на слух необычно. Ленивые волны будоражат его поверхность, а высокие облака медленно плывут вдоль побережья. В маленький, чистенький, европейский домик врывается с азиатской безысходностью другая, отличная от этого великолепия, спокойствия и умиротворения, жизнь. Жизнь столицы, ее людей, ну просто сага! Она воплощается, как это было раньше с другими откровениями автора, в иную ипостась, этот всепобеждающей танец теней – кинематограф. И снова проверяются пассажи, здесь в скромном келье творца, придуманного, но так взаправдашно описанного с натуры. Уходящей натуры. Со стороны виднее, это правда.
Поломанные судьбы удачливых людей, тяжелый путь познания через кровь и смерть, предательство и верность. Предательства многих, верность одиночек. И так долго – долго. Пока не нахлебались вдоволь и “свободой” и “чинами”. И снова Биарриц – для раздумий и осмысления случившегося в этом веке. И так из века в век. Удивительная судьба далекого и близкого, звучащего по-русски и загадочно: Би-а-рриц!

Мой Биарриц… Он в России, у подножья столицы. Среди среднерусской равнины, у кромки Русского поля, раскинувшегося также привольно, как Бискай. И насколько видит глаз, оно бескрайне. Только далекие перелески, там, у горизонта, как сейнеры, подобрав под себя многочисленные селения с их веселыми домиками, упорно ждут эту вечную путину. Что там дальше? Как там будет? И так из века в век.


16.08.2003.