На пароходе музыка играет

Недавно на канале "Ля-минор" в рубрике "К нам приехал" выступала популярная в 80-е годы певица Ольга Зарубина. Наряду с другими своими песнями она исполнила суперхит  того времени, песню Вячеслава Добрынина "На теплоходе музыка играет". И мне вспомнились мои поездки на теплоходе по великой русской реке Амуру. И еще одна история, которую мне недавно рассказал мне один знакомый.  Как и я, он в детские годы каждый год плавал на этих пароходах, когда его родители отвозили на летние каникулы к бабушке.  И ему больше всего запомнилось одна такая поезда.
 
Как известно, река Амур течет издалека, из Забайкалья и впадает в Татарский пролив, который отделяет остров Сахалин от материка.  Пароходы, идущие из Николаевска до Хабаровска, плыли против течения, и рейс в один конец занимал в те годы 4 дня. И вот что случилось в этой поездке с автором этого рассказа, я и хочу написать. Было тогда моему другу 13 лет. Назовем его Вовкой, чтобы не раскрывать его тайну.  Вот что он мне рассказал.
 
 
« В конце 50-х годов мои родители обычно выезжали в Хабаровск из нашего поселка на берегу Амгуни, притока Амура, в отпуск речным транспортом. Самолеты тогда летали редко, билетов было не достать, хотя уже было прямое авиасообщение между Николаевском и Хабаровском. Пароходом "Комиссар", который курсировал между Николаевском-на-Амуре и поселком Полины Осипенко на реке Амгунь, мы добрались до Николаевска. В это лето вместе с нами выехала наша соседка по квартире, невысокая, если не сказать маленькая, и довольно полная женщина. Ей в ту пору было около 50 лет.  Она очень добрая и, так как своих детей не имела, ко мне с братом относилась как к родным детям.  Мы звали её тетя Ага.
 
В Николаевске наши пути с ней на время разошлись. Она остановилась у своих друзей, а наша семья – папа, мама я и мой младший брат у старшей  сестры папы. Жила она в небольшой двухкомнатной квартире в Ключевском переулке вместе  с  семьей   дочери, которая занимала отдельную комнату, потому что там было двое маленьких детей. Поэтому все мы размещались на ночь с большим трудом на полу.  Эта квартира была как-бы перевалочным пунктом, там останавливалась вся многочисленная родня, проезжающая через Николаевск. Кто приезжал раньше, постепенно перемещался на полу ближе к дверям, а приехавшие в последнюю очередь - ближе к кровати хозяйки квартиры с её мужем.  К ночи весь пол был застлан различными матрасами, одеялами, тулупами, зимними пальто, т.е. всем, что могло бы сделать помягче это ложе для многочисленных гостей. Оставались лишь небольшие промежутки для прохода.  И никто не роптал, все рады были и такой возможности разместиться. И пищу все принимали на маленькой кухне в несколько заходов, потому что больше 4-5 человек там разместиться было невозможно.  А так как пароходы в Хабаровск ходили через день, пассажиров было очень много, иногда приходилось жить и неделю, прежде чем гости могли уехать на пароходе.  И в этот раз мы тоже уехали  не сразу, а дня через три-четыре.
 
Сестру моего отца в городе знали многие. Она была прекрасной портнихой и обшивала очень многих известных женщин, в том числе и жен чиновников разного уровня. Она знала, что я хочу стать моряком. А в Николаевске в те годы было известное мореходное училище. Красивое двухэтажное здание училища с башенкой на углу стояло на берегу недалеко от причала, где швартовались пароходы до Хабаровска и другие суда.  Оно понравилось мне сразу, как только я увидел его.   А потом,  когда  я узнал, что это училище еще в прошлом веке закончил  знаменитый адмирал Макаров, флотоводец и изобретатель, погибший в русско-японскую войну 1904 года, я проникся еще большим уважением к этому заведению и в глубине души мечтал в нем учиться.
 
На второй день нашего пребывания в городе старшая сестра отца позвала меня с собой: «Пойдем, Вова, я хочу тебе подарок сделать».  За неделю до этого у меня был день рождения, вот тетя и решила мне что-то подарить.  Пошли мы с ней. Я думал, что пойдем в универмаг, который был недалеко от Ключевского переулка. Но мы прошли мимо и по улице Кантера дошли до здания мореходного училища.  Тетя  со мной уверенно зашла в главный  ход и была остановлена  юношей в форме  учащегося мореходки прямо у дверей. Там был пост,  и посторонних в здание не пускали. Тетя  попросила его вызвать  работающего в этом здании преподавателя и назвала фамилию. Постовой по внутреннему телефону куда-то позвонил и сказал в трубку: «К вам пришла женщина, просит встретить» и трубку повесил. Через несколько минут появился высокий и уже пожилой человек в морской форме с нашивками на рукавах.   Он сказал постовому, чтобы нас пропустили, и мы прошли. Моряк  за руку поздоровался вначале с тетей, а потом протянул руку мне.  Была она твердая, как из металла.  Я подумал: «Вот что морская служба с людьми делает, как камень становятся».
 
Этот моряк пошел впереди, а мы за ним.  Прошли довольно длинный коридор и спустились по лестнице в подвал. Еще немного прошли и, повернув направо, зашли в дверь, на которой было написано «Магазин» и часы работы.  И я  увидел то, о чем мечтал. Разные фуражки и бескозырки, тельняшки, ремни с бляхами, ботинки и многое другое. Но  я этого уже не различал. Во все глаза смотрел на  богатство, что уже успел увидеть при первом взгляде.  Моряк попросил продавщицу подобрать мне на вырост фуражку, тельняшку и ремень, записать все на него.  Очень быстро продавщица исполнила его просьбу,  и я  примерил  все, что она принесла. Великовато чуть-чуть было, но это же приобреталось не на один год, а я еще должен расти. Моряк и тетя сказали, что все подошло. Тетя отдала продавщице деньги, и мы пошли домой.  Все купленное было завернуто в бумагу и не бросалось в глаза. У выхода из здания мореходки мы распрощались с дядей-моряком. Я изо всех сил пожал ему руку и как можно проникновенней сказал: «Спасибо».  Он потрепал меня по голове и  произнес: «Носи. Глядишь, и станешь моряком», и резко, по-военному, через левое плечо повернулся и пошел от нас.
 
Пока мы шли домой по улице, я благодарил тетю за такой подарок, говорил, что давно мечтал иметь все, что она мне подарила. Она сказал, что это подарок и от моих родителей, потому что именно мой папа дал ей денег на эти покупки, и когда я приду, должен поблагодарить и родителей.  Я так и сделал, когда мы пришли в квартиру. Быстренько все примерил, и еще надел новые брюки, которые мне накануне отъезда сшил мой папа. Как и тетя, он очень хорошо шил и рубашки, и брюки, и даже пальто. Вот такой был умелец. И брюки он сшил по флотскому образцу, как у матросов, без ширинки, с откидывающейся кпереди всей  верхней частью.  Когда я во все вырядился и вышел из комнаты, где переодевался, то все так и ахнули. Тетя сказала: «Настоящий нахимовец».  На стене в комнате висело большое зеркало, в него, видимо, смотрелись  люди, которым тетя шила платья и пальто, чтобы увидеть себя в полный рост.  Я взглянул на себя в это зеркало,  и сам себе понравился.
 
Через несколько дней отходил наш пароход.  Я упросил родителей позволить мне одеться в покупки, и они, понимая мое состояние, разрешили это сделать. Поэтому я шел на причал, сияя как начищенный чайник. На пристани я увидел тетю Агу и сразу похвастал ей, какой подарок получил от взрослых. Она поцеловала меня и пожелала хорошо расти и,  если захочу, стать моряком. Но тут же сказала, что это трудно, и на море большие волны, и может укачать.  На пристани собралась вся наша многочисленная родня и знакомые и наши, и тети Аги.  Все трепали меня по голове и говорили, как я вырос, уже настоящий юноша, настоящий нахимовец.  Наконец объявили посадку,  и мы зашли на пароход. Для меня это было не первое плавание на двухпалубном пароходе, я хорошо ориентировался, но впервые я шел в такой форме, похожую на нахимовскую.
 
Наши билеты  во втором классе, каюты которого  располагались на второй палубе, ближе к корме.  В каютах  две полки, одна над другой. На окнах -  деревянные жалюзи, которые были закрыты, когда мы вошли в каюты. Но мы их быстро подняли,  и стало светло. Мы разместились в двух каютах. В одной мои родители с моим маленьким братом, а во второй я с тетей Агой. Она внизу, я на второй полке. Были поставлены в каюту все вещи,  и мы вышли на палубу и, встав у ограждения борта, стали смотреть, как наши родственники и знакомые, столпившись на причале напротив нас, дают советы и переговариваются.
 
Наконец над акваторией порта зазвучала знакомая музыка марша «Прощание славянки». По традиции именно под эту музыку все пароходы отходили от причала.  Слышались команды капитана парохода, который с мостика в рупор кричал: «Отдать швартовы. Машина, малый задний ход!»  Вяло завертелись огромные колеса с лопастями, причальная стенка стала отодвигаться от парохода. Именно так я всегда ощущал, когда расстояние между причалом и пароходом увеличивалось.  Все стоящие на причале и мы дружно замахали руками. Постепенно пароход отходил все дальше и дальше,  и стоящие на причале становились все меньше и меньше и наконец, превратились в однородную массу вдоль  причальной стенки.  Пароход развернулся и вышел из затона на простор Амура. Наше плавание началось.
 
Мои родители и тетя  Ага пошли в каюты раскладывать вещи из чемоданов и развешивать их на плечики в небольшом шкафу у входа в каюту. А мы с братом сидели на удобных деревянных белоснежных креслах как раз под окнами нашей каюты и смотрели на проплывающий мимо нас город Николаевск.  Потом к нам присоединилась тетя  Ага, и я смог доверить ей младшего брата. А сам пошел гулять по палубе. Мне очень хотелось показаться всем пассажирам парохода в таком виде -  нахимовца.  Но обойти всю палубу по периметру не так и сложно.  Хотя я и стоял некоторое время на носу, вглядываясь вдаль, но ничего интересного, кроме одинокого катера, который тащил баржу нам навстречу, не увидел.  Потом долго глядел на воду, которая острым носом парохода резалась надвое и разбегалась  от бортов в сторону,  становясь все меньше и меньше.
 
Я не буду рассказывать про всё наше четырехдневное плавание на пароходе, только  о тех событиях, которые мне больше всего запомнились.  Сразу скажу, что отношение ко мне членов команды парохода изменилось. Возможно, они и впрямь думали, что я нахимовец. И хотя фуражку я снял, в ней летом было жарко ходить, но тельняшка и  пошитые на флотский манер брюки с ремнем и бляхой с якорем позволяли так думать.  Когда я осторожно стал подниматься по трапу на мостик, и моя голова появилась на третьей палубе, стоявший вахту помощник капитана улыбнулся и махнул мне рукой – мол, поднимайся.  А потом он рассказал мне, что пароход идет по фарватеру, который перед началом навигации уточняется специальными судами и показывается вехами.  Вехами являются створы на берегу, я их постоянно видел и раньше. Одна повыше, другая пониже. И глядя в бинокль, вахтенный помощник капитана должен следить, когда  эти створы сойдутся и тогда пароход должен ложиться именно на этот курс.  Створы по носу и по корме должны сдваиваться, и тогда пароход не сядет на мель.  Спросил, видел ли я фильм «Волга-Волга», где показано, как пароход сел на мель.  Он дал мне поглядеть и бинокль и рассмотреть далеко вдали створы.  Потом сказал, что ночью на створах автоматически зажигаются огни, и пароход имеет возможность без опаски плыть и ночью.  Еще он сказал, что «плыть» у моряков или речников не принято говорить. Надо говорить – «идти». Плывет человек или брассом, или другими способами, а судно идет по морю или реке.
 
Съестных запасов в дорогу мы купили,  и родственники нам дали много, но мама считала, что один раз в день мы должны есть первое. Поэтому на обед мы ходили в ресторан, который был совсем рядом с нашими каютами, в корме на второй палубе.  Обедали мы в ресторане за одним столиком все вместе – трое взрослых и мы с братом. Я старался так сесть за столик, чтобы видеть весь коридор между каютами второго класса и всех, кто входит в ресторан.  Слева от входа была небольшая эстрада, на которой по вечерам играл оркестр, чаще всего четыре-пять человек.  В некоторых наших поездках на пароходе у оркестра  был и солист – мужчина или женщина, которые исполняли советские песни.  Вот и в этот раз пела женщина, которая мне показалась очень красивой.  Поэтому каждый вечер с кормы парохода раздавалась музыка, и все люди старались поближе подойти туда. В самом ресторане было не так много места для танцев, но зато на второй палубе через открытые окна ресторана музыка была слышна не хуже, и все могли спокойно танцевать, не толкая друг друга.  Я еще тогда подумал, что в вечерней тишине эта музыка с парохода должна быть  далеко слышна.
 
Я любил наблюдать, как с парохода увозили пассажиров на шлюпках, чтобы высадить их  у тех сел, где не было дебаркадеров. А были они только в крупных селах, которые назывались районными центрами, и еще в нескольких больших на берегах Амура.  Для начала пароход становился на якорь. В это время я старался был на носу и наблюдать, как якорная цепь сбегает в отверстие в палубе, увлекаемая тяжелым якорем.  Перед этим капитан командовал через рупор: «По местам стоять, на якорь становиться!». Колеса по бортам замирали, с них лопастей стекали капли воды.  И когда якорь был отдан, пароход останавливался,  и капитан давал команду: «Шлюпку левого борта на воду!». Все сёла на берегах Амура были на высоком правом берегу реки и поэтому пароход, стоящий против течения, спускал на воду шлюпку именно левого борта.  В это время я старался прийти на корму, где и были спасательные шлюпки.  Матросы разворачивали дуги, на которых висели шлюпки, чтобы они были не над палубой, а над водой, и потом опускали их на  воду. Спускался трап, и четверо матросов переходили на шлюпку и садились на весла, которые опускали в воду.  Потом по трапу в шлюпки спускались пассажиры, им передавали их вещи. И когда шлюпка заполнялась людьми, лодку отцепляли,  и она шла к берегу. Матросы усиленно гребли веслами, чтобы преодолеть течение реки.  Там шлюпка приставала к берегу, пассажиры сходили на берег, и в шлюпку садились пассажиры, которые собирались плыть на этом пароходе.  Все это продолжалось довольно долго, иногда пассажиров было много и приходилось делать два, а то и три рейса шлюпки к берегу.  Потом пароход выбирал якорь, начинали крутиться колеса, своими лопастями загребая воду,  и пароход потихоньку набирал ход.
 
Забавный случай произошел на третий день нашего плавания. Мы, как обычно, пошли обедать в ресторан. Так как старались прийти к открытию ресторана, то других претендентов на наш любимый столик не было. Расселись, заказали обед. И тут тетя Ага, как будто что-то вспомнив, пошла в каюту. Через некоторое время я, сидящий лицом к коридору, увидел, как резко распахнулась дверь каюты, и тетя Ага кубарем выпала в коридор. Быстро вскочила и в каюту, захлопнув за собой дверь.  Мне показалось, что этот кульбит видел только я один.  Через некоторое время принесли первое блюдо, и мама послала меня сказать тете Аге, чтобы та возвращалась. Я захожу в каюту и вижу тетю Агу чем-то расстроенной, с красным лицом. Я сказал, что принесли первое, и пора идти обедать. Она мне буркнула что-то типа «никуда я не пойду». На мои дальнейшие вопросы не отвечала, что на неё было совсем не похоже.  Я вернулся к столу и сказал маме, что тетя Ага не хочет идти обедать. Мама встала и пошла в каюту. Через некоторое время они пришли вдвоем.  Тетя Ага была раскрасневшейся, а на губах мамы играла улыбка. Обед прошел в обычной обстановке.  И никто больше на эту тему не разговаривал.
 
И уже через много лет,  будучи взрослым, имея своих детей, я узнал, что тогда случилось с тетей Агой.  Она в ресторане посчитала, что её трусики не свежие, и решила их поменять. Зашла в каюту, сняла одни и собралась надеть другие. И чтобы никто не вошел, решила подпереть дверь спиной, забыв, что дверь открывается наружу. И выпала в коридор с голой попой. Разбираться, видел ли кто её в таком виде, было некогда, она быстро ретировалась в свою каюту и в расстроенных чувствах от такого позора решила не идти обедать. Когда все это она рассказала, все мы, взрослые, и мои дети, чуть не умерли от смеха.
 
Угля у теплохода на весь рейс не хватало, поэтому в Комсомольске пароход бункеровался, т.е. загружал уголь. Обычно это выглядело так. Пароход приставал в Комсомольске к причалу, высаживал пассажиров и потом шел к барже с углем, стоящей на рейде на якоре. Все предыдущие рейсы на пароходе я выходил с родителями в Комсомольске. На этот раз мне разрешили остаться на пароходе, но мама строго-настрого наказала не лезть куда не следует.  И я стал свидетелем процесса бункеровки. Пароход пришвартовался к барже,  и кочегары на тачках по сходням несколько часов возили уголь с баржи на пароход. Почти все  на пароходе  покрылось  угольной пылью, поэтому после бункеровки матросы стали драить палубы парохода. Потом он опять швартовался к причалу и  взял  пассажиров, которые сходили на берег,  и новых, которые садились в Комсомольске-на-Амуре.  Мама обрадовалась, увидев меня живым и невредимым. 
 
Все дни плавания на пароходе отец играл в шахматы с пассажирами.  Или в салоне на второй палубе в самом носу, или за столиком на свежем воздухе.  Шахматы в те годы были народной игрой, за матчами на первенство мира между Михаилом Ботвинником и претендентами, то Василием Смысловым, то вот новым, молодым рижанином Михаилом Талем, следила вся страна. Поэтому многие мужчины хорошо играли в шахматы, и мой отец не исключение. Он любил играть, но достойных соперников у него было немного. Вот и на пароходе он чаще выигрывал.  Мне нравилось наблюдать, как проигравший ему соперник клал короля на бок на доску и протягивал отцу руку. Кто-то говорил: «Сдаюсь» в безвыходной ситуации, а иногда отец говорил: :«Мат», и партия заканчивалась.
 
А вот когда мы проснулись в день нашего приезда в Хабаровск, было пасмурно, по небу носились темные тучи,  и дул сильный ветер.  Чистую гладь реки сменили весьма большие волны на реке. Иногда совершенно отчетливо ощущалась бортовая качка, когда большой пароход медленно наклонялся то в одну, то в другую сторону.  Я поспешил на мостик в надежде кое-то узнать. Там стоял вахту тот самый помощник, который вводил меня в судовождение. Но был и капитан парохода, который разрешил мне быть в рубке. На мостике стоять было очень некомфортно, ветер буквально сдувал с ног.  Я слышал разговор капитана со своим помощником, в котором капитан не исключал возможность, что придется дожидаться ослабления ветра, стоя на якоре недалеко под Хабаровском. Потому что волны в месте слияния Амура и Уссури, где водная гладь достигает 10 км, могут быть очень большие и опасные даже для такого большого парохода.  Но еще оставалось плыть почти семь часов, и за это время может все измениться.  Я спустился в каюту и все рассказал родителям.  Тетя Ага сразу заохала, она вообще была большая паникерша.  Но наш рейс благополучно закончился в назначенное по расписанию время.  Когда наш пароход стал подходить к железнодорожному мосту у Хабаровска, я впервые увидел, что мачты парохода специально наклонили, чтобы они не задевали за пролет моста. Уровень воды в реке бывает разным. В  тот год он был выше нормального уровня на 4-5 метров,  и поэтому пароход не мог пройти под мостом, не задев его своими мачтами.  Потом мачты подняли в  обычное положение. Если бы я в это время не был на капитанском мостике, то ничего этого не увидел бы. Конечно, пароход покачало, когда он вышел на простор реки у слияния двух рек – Амура и Уссури и, пройдя мимо знаменитого утеса, пришвартовался у одного из дебаркадеров Хабаровска.
 
Позднее вместо колесных пароходов появились винтовые теплоходы, работающие на жидком топливе. Это были теплоходы типа «Ерофей Хабаров», двухпалубные. Позже появился теплоход «З0 лет ГДР», трехпалубный, очень комфортабельный. Но он использовался на круизных маршрутах.    Затем эти теплоходы стали вытесняться скоростными теплоходами на подводных крыльях типа «Ракета» и «Комета».  На них  уже не звучала музыка.  Эра тихоходных двух или трехпалубных теплоходов ушла в прошлое.  Они остались лишь в памяти людей нашего поколения».
 
Вот такой рассказ я услышал от своего знакомого.  Все, что он рассказал, было мне до боли знакомо, ну разве что те случаи, о которых он упомянул, не случались со мной. Но плавания на пароходе по широкой глади Амура в пору моего детства остались в памяти навсегда.  Амур – очень большая река, широкая, да и населенных пунктов на его берегах не так много. А вот на других реках, где в 50-80-е годы плавали пароходы и теплоходы, на которых  по вечерам играла музыка,  думаю, для  жителей многочисленных поселков и маленьких городков это еще более запомнилось.  Поэтому такой популярной стала песня Вячеслава Добрынина.