Про мою пробабку

Я застала пробабушку живой. Редкий случай. Она пережила войну, и в мое детство ей было уже за 80. Ушла, когда мне было меньше семи. В високосный год, зимой. Говорили, все случилось тихо – сидела за обеденным столом и, вдруг, голову склонила на бок и все. Потом, уже повзрослев, я узнала, что она не перенесла повторный инсульт. После ее ухода в наших домах было пусто. Все знали, что это случится скоро, ожидали, но готовы не были.
Только за столом – завтраком, обедом или ужином кто-нибудь обязательно вспоминал, как она играла с нами(детьми) в прятки, неизменно прячась за какой-нибудь из дверей, как кормила голубей из окна пятого этажа квартиры, а от благодарности пернатых козырек нашего окна всегда был в голубином помете.
Она всегда хотела, чтобы всем было хорошо – близким, далеким. Неважно. Всегда хотела, чтобы все были сыты и счастливы. В семье вставала на сторону мальчиков и мужчин, потому что считала, что сильный пол – негибкий, оттого и страдает.
В войну она вышла замуж за иранца (говорили, так надо было), родила девочку, мою бабушку. Потом иранского прадеда расстреляли. Как иранского шпиона. И пробабка еще пять лет билась, чтобы его оправдали. Уже ради правды. После войны снова вышла замуж. Не знаю по любви или нет, но моя мама всегда рассказывает об этом человеке с большим теплом, считает своим родным дедом.
То, что в роду есть иранцы, я узнала в 7 лет, моя бабушка – в зрелой молодости, как и мама.
Пробабушку звали Александрой, в 80 говорили «баба Шура». Когда родилась я, меня хотели назвать в ее честь, но мама отказалась: «Нет, не надо. Будет «Шурка». Не хочу».