Часть 1

— Вставай, Егор, вставай и пошли домой.

Кислый запах подвала и хруст битых бутылок под ногами так страшно знакомы и привычны, расширенные зрачки ничего не соображающих, стеклянных, как у старой затасканной куклы, глаз — норма. Кукла не поднимается, она лежит в углу раскрошенным фарфором, её приходится сгребать в охапку и тащить на плечах прямиком на девятый этаж, переступая через другие игрушки. Тощее тело больно давит на ключицы, но ещё больнее — на душу. И хочется перекрутить жизнь, как плёнку, на десяток треков назад, сменить «Мёртвых дельфинов» на Бетховена. Так отчаянно хочется вернуться туда, где её имя — Лея — не будет звучать нелепо.

Ступеньки щербатые, бетон избитый сотнями каблуков, словно синие вены на предплечьях.

***
— Я в медицинский поступать буду, — Лея скромно одёргивает клетчатый подол и садится рядом на спинку скамейки.
— Ммм, девочки в халатиках это… мило, — он сплёвывает под ноги и лезет в карман потёртой кожанки за очередной сигаретой. — Будешь?
Лея отрицательно качает головой и наивно смотрит в небо, видя впереди светлое будущее.
***

На верхних этажах опять темно — лампочки вдребезги — Лея идёт интуитивно, надеясь оступиться, скинуть с плеч почти прозрачную ношу, скатиться вместе с ней вниз по пролёту. Но вместо этого, она ещё крепче сжимает тонкое предплечье Егора и шагает в пять раз осторожнее.

***
— Лея, я заметила, что ты уж слишком хорошо общаешься с нашим новым соседом, — мама варит кофе в начищенной до блеска турке, а на столе приятно дымится овощной омлет. — Мне это не нравится, я настойчиво прошу тебя прекратить, таких людей не должно быть в круге общения приличной девушки.
— Ты совсем его не знаешь…
— Лея, я лучше разбираюсь в людях, просто послушай меня. И не забудь, что сегодня вечером я проверю у тебя новую пьесу.
***

Хлипкая дверь с полуотпавшей табличкой «166» (почти символично) слегка скрипит. Лея вваливается в нутро не менее тёмной квартиры и скидывает свою ношу прямиком у порога. Нет сил ни закрыть дверь, ни самой дойти до спальни. Егор что-то бормочет, слабо извиваясь змеёй. Лея касается его мертвенно белой кожи, и её рука кажется ещё темнее.

***
— И чего ты опять нос повесила, Шоколадка? — Егор наматывает на ладонь поводок, сдерживая огромного стаффа, заметившего вдали снежно-белого кота.
— Опять мама… Она мне житья не даёт…
Он смеётся, демонстрируя небольшую щербинку между зубами и застрявший возле клыка укроп.
— Мои старики тоже меня кумарили, это нормально, детка.
— Да? Твоя мама тоже заставляла тебя играть вечерами два часа на фортепьяно и час на скрипке? Отчитывала за каждую четвёрку и заваливала разнообразными репетиторами и кружками?
Он молчал и продолжал улыбаться, стафф басовито лаял на равнодушного кота и готов был сломать запястье своему хозяину.
— У меня нет ни на что времени из-за неё! Я друзей не могу завести и… неважно.
— Парня? — глаза его лукаво блеснули, улыбка стала ещё шире.
— Да нет, — она смущённо опустила глаза, — куда мне, я некрасивая, к тому же мулатка… Ладно, я пойду.
— Иди.
***

Егор утыкается ей в грудь, как слепой котёнок, крепко сжимая кожу где-то под лопаткой, Лея почти вскрикивает от боли, представляя, как по шоколадной коже растекается тёмно-сливовое пятно. Он же, словно услышав её мысли сквозь героиновый бред, выпускает с пальцев красную ткань кофты и складку кожи, позволяя девушке выровнять дыхание. Лея осторожно освобождается с его липких паучьих объятий и отползает в противоположный угол. Сквозняк пронизывает тело насквозь, заставляя топорщиться короткие волоски на руках, враз покрывшихся гусиной кожей, а по утонувшему в крепком корсете мышц позвоночнику, казалось, начали бегать стайки муравьёв, но Лее не холодно.

Егор же дрожит всё сильнее, почти что вколачивая хрупкое тело в потёртый линолеум, а бормотание почти вытеснил стук зубов.

***
— Ты пойми, дочка, мы же с мамой не желаем тебе зла, — отец осторожно гладит её по жёстким курчавым волосам и целует в висок. — Ты же наша гордость: лучшая ученица класса и подающий надежды музыкант… Я запрещаю тебе общаться с этим индивидом. Считай это приказом.
***

Лее не холодно, она не боится сквозняков, но нужно найти силы подняться и закрыть дверь. Ради Егора. Всё ради Егора.

Слишком громкий хлопок разбивает ночную тишину в старом панельном доме, бьёт кувалдами в барабанные перепонки и, кажется, вот-вот и заставит оборваться тросы лифта, что и без этого не работает месяца три.

— Я уже не справляюсь, Долин, слышишь? — но он не отвечает.

***
— Лея, ему от тебя нужно отнюдь не общение, понимаешь? — мама почти кричит, затаскивая её в квартиру с лестничной площадки. За спиной клубится сигаретный дым и орёт из портативной колонки какая-то метал группа, но бронированная тёмно-ореховая дверь тихо закрывается, отсекая подъезд от идеального мирка их семьи. Здесь всё чинно и предельно строго: хаосу, табачному дыму, гроулу и Егору здесь не место.

Не место в мирке их семьи, но место в сердце Леи.
***

Вскоре Егор медленно приходит в себя, его рвёт какой-то жёлтой жижей (и в венах его побывал явно не только героин). Лее уже давно не мерзко, она молча смотрит, как густая кашица пачкает бледно-синие губы и стекает по подбородку на пол. Егор смотрит виновато-нервно, Лея поднимается и, немного шатаясь, идёт в ванную за тряпкой. В коридоре невыносимо сильно воняет мочой и рвотой.

Тряпка немного влажная и несильно пахнет плесенью. Егор откашливается и пытается подняться, Лея прямиком у него под ногами размазывает жижу, не думая о том, чтобы сделать это аккуратно. Ей кажется, что для начала стоило бы привести в порядок Долина, а может даже и помочь ему дойти к спальне, но Лее так отчаянно не хочется этого делать.

***
— Шоколадка, а Шоколадка, — Егор крутит на тонком указательном массивную связку ключей, — а каким врачом ты хочешь стать?
— Ой, рано ещё об этом говорить, — Лея достаёт из бокового кармана рюкзака чупа-чупс и старательно ковыряет упаковку, — у меня ЕГЭ только через два месяца…
— Да ты же зубрилка, — он привычно-хитро улыбается, — всё сдашь. И всё же, каким?

Лея смущённо опускает ресницы, и привычным жестом поправляет клетчатую форменную юбку.

— Наркологом…

Внезапно ключи перестают безумно вращаться, Егор замирает, словно кот, внезапно застуканный у банки со сметаной, и глаза его застывают где-то на Лееной переносице.

— Кажется, это судьба, Лея. Просто судьба.

У него, кажется, вот-вот начнётся истерика, плечи бьёт крупная дрожь, а недокуренная сигарета и вовсе выпала на заплёванный ним же бетон. Лее почти страшно, но Егор так же быстро, как и вышел из себя, пришёл в норму. Встревоженное его состояние выдают только алые пятна на вечно бледном лице и часто вздымающаяся грудная клетка.

— Что ты имеешь в виду? — Лея осторожно подходит к нему и заботливо касается его спины.
— Если покажу, не испугаешься? — в голосе опять мелькает коварство лисы и едва уловимая тревога.
— Нет.

И Егор, подняв рукав, показывает ей своё предплечье.
***

Долин переступает через дурно пахнущую тряпку и брезгливо морщится. Он смотрит на Лею сверху вниз так жалостливо и виновато. Говорит, мол, это был последний раз, говорит, он завяжет, справится. Лея смотрит на него устало и считает едва заметные веснушки на носу — не слушает, нет, не слушает, она давно знает, что он лжёт. Долин будет держаться до первой же ломки, а потом опять, не видя ничего вокруг помчится за новой дозой. И тогда она снова будет бегать по подворотням и подвалам, ища Егора и давясь слезами безысходности.

***
Лея сидит у зеркала и всматривается в свои зрачки. Родители давно говорили ей, что все металлисты «сидят» на игле, но она не верила, просто не хотела верить. А что теперь? А теперь она ещё больше хочет быть рядом с Егором, отогреть его своей любовью и изменить. Лея знает, что она сможет, Лея многое читала о наркоманах, Лея верит, что любовь всё преображает.
***

Первые лучи солнца пробиваются сквозь плотные шторы, Егор слабо сжимает девичьи ладони и пытается прижаться сухими губами к её лбу. Лея лишь морщится от резкого запаха и немного отклоняется назад. Девушка когда-то читала, что розовые очки бьются стёклами вовнутрь, и сейчас готова подписаться под каждым словом.

Четыре года окончательно измучили Лею, она устала и просто хочет к маме.