В последний раз

Дверь с тягучей вопросительной интонацией скрипнула, разрезая тишину, и открыла мне взор на чердак. Вечернее солнце залило всю комнату: от пола до потолка, все полки, коробки и стены, а значит, с ног до головы, и меня. Освещённые оранжевым, половицы грели босые ноги, ловили тени шкафов, стоявших в самых далёких, некогда самых тёмных, углах. Их тоже окропили гаснущими лучиками, а книги — такие же ветхие, как и все в этой комнате — от рыжего тепла стали пахнуть резче и вкуснее — пылью и воспоминаниями.
Скрипя половицами, я подошёл к окну с облупленной краской на рамах и разводами от пальцев на стёклах и сел возле него на темно-зеленое кресло с золотыми цветами на спинке.  Любимое бабушкино кресло, стоявшее посередине гостиной, как главная гордость этого дома, теперь доживала свой век здесь — в древней паутине и тишине.
На деревянной доске, именовавшейся  подоконником, лежали спички, наверное, десятилетней давности, а может, и больше. На коробке красовалась неаккуратно нарисованная гвоздика с подписью "9 мая!". "Видно, кто-то забыл перед отъездом" — я взял спички, легонько потряс и, убедившись в их наличии, сунул в карман куртки.
Прошло довольно много времени, а солнце так и не собиралось заходить за горизонт: как будто оно хотело прогреть каждую вещь на этом чердаке.
Я взглянул на комнату своих детских лет в последний раз. Все те же шкафы с ароматными шуршащими книгами о музыкантах, путешественниках и солдатах, это зеленое, казавшееся таким большим раньше, креслице, а напротив — детский письменный стол, заваленный тетрадями с третьего класса, атласами, дневниками с замазанными двойками и блокнотами, хранивших "крестики-нолики". Над столом и вдоль стены, все ещё освещённой оранжевым, висели пожелтевшие дряблые страницы из энциклопедий о растениях вперемежку с музыкальными инструментами — "Так и не выбрал, что больше по душе". У двери так и остался мой первый вколоченный гвоздь , а на нем — чёрная весенняя куртка с олимпийским мишкой на груди.
Угольки заката в последний для меня раз  осветили чердак уже малиновым светом. Вот я встал с кресла и пылинки закружились в этом розовом воздухе в медленном танце.
Подойдя к своему любимому, с трещиной сбоку, шкафу, открыл стеклянную дверцу и взял наугад книгу: ею оказалась та, что я ни разу даже не открывал, думая, что такие толстые, в крепком синем переплёте книги читают только взрослые. Через пару мгновений книга оказалась  у меня подмышкой, а я, через пару метров, за скрипучей дверью с табличкой "не вхадить!".