Август в кулаке

Бабушка умерла в августе, звенящим днем, когда от лета остался крошечный горячий осколок. У меня на ладони до сих пор есть небольшой шрам. Могу показать.
Сначала она попала в больницу и лежала там несколько недель, а выписавшись, поехала на дачу. За время ее отсутствия вокруг участка густо разрослась трава, и бабушка, всю жизнь поддерживавшая идеальный порядок, пошла косить. Свежие швы предсказуемо разошлись, бабушка предсказуемо не поехала на ночь глядя в город, госпитализировали ее предсказуемо только через трое суток, и последними словами ее были: "вот теперь я буду жить".
Хотя мне было уже 13, они не показали ее тела, не взяли на похороны, решили за меня, что я "должна запомнить ее живой". Вокруг было много взрослых - одни деловито суетились, другие непрерывно плакали, я же привычно не мешала никому.
Я думала о своей живой бабушке, и о том, что когда-нибудь ее образ отдалится и станет прозрачным, а когда я буду умирать, людям вокруг меня будет совсем не до того, какой была она. Заливаясь слезами, я искала слова, короткие, которые пригодились бы для того, чтобы передать о ней память, дальше, в другие столетия.
Слова, которые я нашла, обескуражили и испугали меня. Их было всего три.
Бабушка любила чистоту.
Почему-то я знала, что годы спустя ее, и не только ее, жизнь, многие жизни женщин, возможно, и моя - комфортно поместятся в этих словах.
Но пока я жива, еще сколько-то десятилетий и лет я буду помнить ее живой, до боли сжимая в кулаке осколок лета, в звенящий от зноя день августа. Ее так и звали. Августа.