Глава 4

    — Сейчас я отпущу тебя, и ты поедешь.

       — Нет, папочка, не отпускай! Я же упаду! Я боюсь, папочка!

        Мужчина идет рядом с розовым велосипедом, поддерживая его за багажник, чтобы девочка не упала. Это ее первый опыт самостоятельной езды на двухколесном велосипеде.

        — Не упадешь, Рапунцель, крути педали! Крути педали! У тебя замечательно получается!

          Разноцветные металлический всплохи, словно помехи в телевизоре, прорезают глаза, и картинка, будто фотография в альбоме или кадр киносъемки, меняется.

          Перед глазами в беспорядочном хаосе мелькают черно-белые и пепельно-серые картинки, словно потрепанная фотопленка, но ей удается остановиться только на голубой дверце матиза, за которой виднеется вечернее небо, практически индиговое, с проблесками кобальта. Люди в белых халатах подхватывают ее и перекладывают на носилки. В отдалении слышится вой сирены.

         — Давление в порядке, пульс девяносто при норме семьдесят, — говорит какой-то незнакомый женский голос. – Да она, похоже, в рубашке родилась.

        Носилки вдруг начинают трястись, — наверное, ее уже подняли в воздух. Из губ вырываются стоны, потому что при каждом качке в голове снайперской винтовкой выстреливает свинцовая боль. При новом качке она проваливается в спасительное забытье и открывает глаза только...

           ... в больнице.

          Вспомнив нужное слово, она подскакивает, точно пронзенная стрелой, и изгибается дугой. Сердце бешено стучит внутри, то проваливаясь в пятки, то выпрыгивая обратно, будто резиновый мячик. Кожа покрывается узорами из мелких мурашек, по спине ручьем течет холодный липкий пол. Волосы сальными лохматыми прядями липнут ко лбу и вискам, нахально лезут в глаза, нос и рот.

           Она старается успокоиться и садится на кушетке, свесив безжизненные, как лапша, ноги на пол. Сдувает раздражающие соломенные локоны и заправляет их за уши. Кровь гулко стучит в висках, по лицу ходят жевалки. В оголенных нейронах взрывается фейерверк чувств. Дежавю. Прескевю. Удовлетворение. Интрига. Подозрение. Непонимание. Вина. Стыд. Голод.

            Теперь она знает, где находится, и одним вопросом становится меньше. Но дурманящий туман в голове не тает. Ей нужно срочно кого-то найти и поговорить. Ну, в смысле послушать, но для нее сейчас все одно и тоже. Вспоминается медсестра, ее побег, косые и корыстно любопытные взгляды в столовой, и девушка понимает, что навряд ли кто-то ее поймет.

          Или даже захочет понять.

          Неожиданно, словно вспышка, вспыхивает надежда. Даниил Данильевич. Он обещал зайти в обед, но ей кажется, она столько не выдержит. Не протянет. Все внутри нее вибрирует от нетерпения. Она обязана, как можно скорее рассказать о том, что видела в своем сне. Могло ли это оказаться воспоминанием?

          Голубой матиз. Вечер. Сирены. Что если где-то в них таится подсказка? Ключ, который приведет к ее имени? Девушка застонала от бессилия и схватилась за виски, уткнувшись носом в колени. Судорога пробрала ее тело. У нее началась ломка, и автоматически поднялась температура. Клацая зубами, она выдернула иголку от капельницы, заклеила ранку пластырем и встала.

          Движение отозвалось болью в затылке и сопративляющейся слабостью в теле. Собрав волю в кулак, она сделала несколько шагов и схватилась за дверной косяк, точно за спасительный канат. Дыхание было тяжелым и хриплым, как если бы она пробежала десятикилометровый тросс. Даниил Данильевич. Толкнув дверь бедром, девушка вывалилась в коридор и сжала поручни мертвой хваткой. Она справится.

            Вдалеке белел проем, сияя, словно долгожданная звезда. Лелея надежду, она кинулась к нему и упала на колени. Тупая боль пронзила ее ноги, кожа на ладонях содралась. Волосы стеной упали на ее лицо, отграждая от всего мира, в ушах звенело, точно от церковного набата. Девушка хотела позвать на помощь, но язык и теперь не хотел ее слушаться. Да и навряд ли кто-нибудь пришел бы — кругом было ни души.

           Страх, безумие, отчаяние и потрясение вонзились миллионами иголочек в ее незащищенную кожу, будто острые зубы пираней. Пираньи. Она закрыла глаза, анализируя новый образ. Девушка способна была лишь слабо охнуть от боли. Силы покинули ее, гортань нещадно жгло пламенем жажды. Она презирала себя за то, что не могла даже прошептать свое имя.

        Желание бороться растаяло, как мартовский снег, все быстрее и быстрее девушка погружалась в спасительное забытье. Но внутренний голос не хотел сдаваться, он упорно твердил своей хозяйке идти и сражаться. Когда же он понял, что та не внимала его просьбам и приказам, то перед ее глазами снова появились уголок голубого матиза и вечернее небо. Она ощутила, как адреналин расплавленным железом течет по ее сосудам, и как мозг получает порцию своей амброзии. Даниил Данильевич.

         Сопротивляясь огромной дозе сонливости, она разлепила ресницы и с большим трудом перекатилась на бок. Попыталась опереться на локти, но это получилось только с третьей попытки. Девушка по-прежнему ничего не слышала, детский ужас охватывал ее, и слезы обильно текли по щекам.

         Она больше не хотела и не могла глотать порцию за порцией страданий и унижений. Ее запас оптимизма иссяк, и ей хотелось только одного, чтобы все это наконец прекратилось и наступил покой. Ослепительный белый свет приближался, и, вздохнув, девушка отдалась в его путы.

         Даниил Данильевич.
   
         Она нашла в себе крупицы силы и поднялась на колени. Каждое ее движение сопровождалось десятком ударов сердца. Тук-тук-тук. Встала на ноги и, пошатываясь, схватилась за стену. Еще тук-тук-тук. Сделала шаг. Вдох-выдох. Второй шаг, третий, четвертый... Вдох-выдох. Тук-тук-тук. Лишь бы не упасть, ни о чем, кроме этого девушка не могла сейчас думать. В ней боролись инстинкты самовыживания. Она должна жить.

         Звуки до сих пор появлялись и пропадали, порой девушка не слышала даже собственного дыхания. Казалось, в уши запихнули тонну ваты. Голова ужасно раскалывалась, точно ее надвое разрубили тупым топором.

            Нечто в стороне, в какой она по-прежнему не понимала, блеснуло что-то металлическое. Она медленно повернула голову и наткнулась на зеркало. Продолговатым прямоугольником оно было встроено в бледно-зеленую стену. Из него выглядывала незнакомка, и она совершенно не нравилась девушке.

           Потом ей вспомнилось, что в зеркалах отражаются те, кто стоят перед ними. Она замотала головой, выискивая хитреца, решившего с ней поиграть в «прятки», но потом в тысячный раз убедилась, что одна. Как и во время пробуждения. Этого лица девушка никогда прежде не видела. Однако это было ее лицо. Она подалась вперед, рассматривая отражение, и обомлела.

            Наконец слух вернулся к ней, и ее оглушил пронзительный, дикий, первобытный крик. Голос, кажется, был женским и отдаленно почему-то ей знакомым. Это кричала она сама.
      
           Она вопила и вопила, а из холодной серебристой глади на нее глядела девушка. Ее лицо было исполосовано уродливыми молочными шрамами. Пшенично-русые волосы колтуном свисали до талии, глаза непонятного цвета, окантованные пышными ресницами, багровели синяками.

         Реальность начала мерещиться ей то иллюзорной, то далекой, то придуманной. «Мираж». Ей казалось, стоит только крепко-накрепко закрыть глаза и сильно этого захотеть, как она проснется в своей кровати дома, в своей настоящей кровати, и будет помнить, как все нормальные люди, свое имя. Будет помнить все.

           Потом чужие руки обвили ее, словно лиана, и уволокли прочь. Она брыкалась, сопративлялась, кусалась, плевалась, визжала, хваталась за плинтуса и углы, но не смела оставить девушку в зеркале. В том, что случилось с незнакомкой, — ее бесспорная вина.

           Раздались чужие голоса — инородные, вражеские, противные, опасные, ненавистные. Ощутив под собой знакомое одеяло, она начала брыкаться и фыркать, словно юная необузданная кобылица. Отвращение. Неприязнь. Отторжение. Безумие. Неприятие. Слово за словом вспыхивало в ее голове. Буквы, словно цвета в калейдоскопе, перемешивались, и выпрыгивали наружу, кружились и вертелись в парах, выстраивались в ряд.

          Чужое прикосновение. Враги, все враги. Испуг. Ужас. Возмущение. Ненависть. Чувствительность. Раздражение. Отвержение. Несогласие. Вызов. Боль во внутренней стороне локтя. Запах спирта. Чужие оборванные реплики.

           Шорохи. Поглажевание по волосам. Чужие объятия. Успокоение. Покорность. Благодать. Нирвана. Доброта. Мир. Комфорт. Тепло. Уют. Свобода. Расслабление. Безопасность.

           Она раскрывает глаза и видит Даниила Данильвича. Он сидит напротив нее на том самом стуле, задумчиво трет большим пальцем подбородок и, кажется, глубоко расстроен. Кто она? Почему сюда попала? Почему ничего не помнит? Куда делись все слова? Девушка моргает и пытается вспомнить, что случилось.

            Из ее горла вырывается странное, возбужденное бульканье. Врач подскакивает к ней и нежно проводит пальцами по щекам напряженной пациентки.

           — Все хорошо, — убедительно говорит он, но та больше ему не верит. — Ты вышла в коридор. Ты искала меня? — спрашивает Даниил Данильевич, участливо заглядывая ей в глаза.

           Какого они цвета? Она так и поняла.

           — Что-то случилось? Тебя что-то тревожит? Расскажи мне, не копи внутри себя.

           Девушка стыдливо отводит глаза и в терзаниях кусает нижнюю губу. Теперь ей не хотелось рассказывать Даниилу Данильевичу ни про голубой матиз, ни про сирены. Сон кажется ей чем-то личным, а она не может доверять человеку, который скрыл от нее деффекты внешности.

           — Хочу... спать... — удалось выдавить ей, и она перевернулась на бок, подставив мужчине свою спину.

            Тот тяжело вздохнул, но настаивать не стал. В конце концов им предстояла еще долгая дорога. Дорога, растворяющаяся за первым же поворотом.