В Польше!

Фольварк за моей спиной весело догорал. В предутренней серости весёлые яркие языки пламени, что то стлались к земле, а то птичками-фениксами поднимались к низким, пока ещё черным тучам, дивно смотрелись каким-то весенним праздником. Огромный, заросший камышом у берегов пруд, отражал свет, мрак и тени, охотно добавляя переливами воды под ветерком, паутинные оттенки неразгаданной тайны. За дальним леском  кричала печальная неясыть, и больные рваные горловые возгласы дикой птицы полностью выражали моё теперешнее настроение. Коняга  вздрагивал от треска рушившихся стропил, деревянных стен, построенных много лет назад из неохватных деревьев, косил фиолетовым глазом и явно имел только одно на уме, товарищ, давай двигать отсюда в сторону более спокойную! Было нечто мистическое в этой картине уничтожения родового гнезда! Дворянство в наш спокойный просвещённый восемнадцатый век матушки Екатерины часто обращалось к античному, древнему  и мистическому. Мне зрелище напоминало гибель Атлантиды в миниатюре. Как говаривала тогда моя старая тётушка, обитавшая в усадьбе своей под Смоленском и любившая весьма наши отечественные местные "мёдовые напитки" испокон веков всякие там Цирцеи к мужскому обхождения не отвратны были. Но при этом и приколдовывали. Раз, и мужчинка в свинью превращается. Хотя и так по-чести сказать, Господь Бог наш вас из глины и праха создал. Так  чего от такого существа людям честным ждать приходится? Мой вот секунд-майор, муж-то покойный, как напьётся, так сразу свинья свиньёй, одно слово брандахлыст. Или там, чепела без сковородки! Да и трезвый-то, ох, крутёнек был, Царство ему небесное. Бывало нацерцеится до состояния риз, и голышом по дому ходит, только в простынку белую наряжен. Он, мол, Юлий Кай Цезарь, денег пока нет, так будем пить беззаконовахом, махом и даром, потому  нам посланы в утешение вещи вкусные медовые, до которых водке простой как нашей свинье Матрёне до фрейлины американского двора! А про проделки колдуньи Цирцеи я вспоминал не случайно. Повстречался с такой ипостасью женского пола, до смерти теперь не забуду! Служил я тогда в гусарах, форму носил чёрную с белой оторочкой, сидел на мели вечно, но в удовольствиях мелких себе не отказывал. Банчок там сварганить, или за дамами полусвета приударить, или в запой на неделю – святое дело. Поручик Глинка тут как тут, собственной персоной! Полк наш выступил по приказу императрицы в Польский поход, а шли мы на помощь законному крулю Польши Станиславу Потоцкому. В Царстве Польском гниль завелась, чуть ли не как в Королевстве Датском. Повосставали паны мелкие и великие. Одно слово знают «Не позволям!» Это крулю в лицо! А для себя "либерум вето", и неподлеглось да с реституциями от империи нашей Российской! Вот и решила матушка-душа Екатерина Великая помощь против польских повстанцев оказать. Самого туда Суворова послала, ну и не одного, конешно, мы при нём были. Как ни шипели на гвардионов наших пся-кревы местные, да не обломилось. Так мы им дали, на долгие годы в задние ворота память. Кого и постреляли, перевешали. А что же со шпынями делать, цукерки им раздавать? Как-то полк наш на бивуак встал, а мы-офицеры, отпросились у полковника в фольварк ближайший, в баню! Лошади существа отменные, но вот ежели погонять их, так потеют, что кавалеристу,  водичкой личико ополоснувшему, не отмыться от запахов и грязи. Да и для души русской буйной парная банька необходима. И косточки размять, и раны старые отогреть! Семеро нас было, взяли с собой цуйки бочонок приличного размера, да мяса копчёного, а чем солёным думали на месте разжиться. Не впервой. Солдатиков брать не стали, сами, мол, с усами, по паре пистолетов, да сабли наши. Отмахнёмся! Узнали, от хлопов местных про фольварк панский и туда. Подскакали, осмотрелись. И правда! Строение стоит огромадное, а рядом конюшни, скотные разные дворы, постройки хозяйственные, для обслуги жилища, и банька имеется. Да не просто там с отоплением по-чёрному. А прямо как дворец мраморный. И парная чистая есть, и бассейн с водой и статуями в виде девок каменных, и место, где опосля дела мыльного выпить-закусить можно в очень даже приличной обстановке. А из живых людей и нет никого. Правда, бродит по усадьбе девка лет семнадцати. Вся в затрапезе, платочке льняном и босая. Позвали мы её, поговорили, и узнали, что родня она дальняя хозяевам. Те от смуты сбежали, а её оставили дом охранять. В усадьбе и пекарня есть, так она хлеб как раз сегодня и приуготовила, а в погребах разных там огурцов солёных, капусты, патиссонов и прочего чего, столько, что на полк хватит! Можно и парную протопить, и воды для мытья натаскать. Короче, исполнение желаний и благорастворение в воздусях! Правда, без бассейна. Он ранее сам из пруда наполнялся, да не знает она как это сделать. А нам чего. Мы после парилки и в пруду охладимся! Лошадей в конюшню поставили, овсеца им из хозяйских запасов, а сами с девкой той чернавкой отдыхать расположились. Как положено, по стаканчику цуйки гданьской прияли, да к пару поближе. Каменка огромная, мы пивком как поддадим, пар до потолка, бой в Крыму, всё в дыму, ничего не видно. А потом в пруд с разбега, в водицу холоднющую, да к столу. Водка на глазах быстро убывала. Девка подсказала, а мы послушали, да из подпола бочку вёдер на пятьдесят с пивом ихним прикатили. Ледяной напиток, души услада! А девка и каравай горячий, и соленья на стол так и мечет, успевай убирать. А потом принесла две бутылки Бургундского старого, замшелые, все в пыли и нам предложила. А какой гусар от вина когда отказывался. Вот тут-то меня и скрутило. В бою последнем контузило меня взрывом близким, а потом при штурме редута канонир местный по голове банником для чистки пушек приложил. Чую, в голове шумит,  боль страшная, и вот-вот вырвет меня на потеху товарищам. Ну, я и выбежал быстренько в кусты, а там проблевался, да и упал, где стоял, вроде как без чувств! И это я! Словно дебелая купеческая дочь перед лицом сватающегося гусарского маиора, у которого гульфик в гостиной расстегнулся, а естество его мужеское наружу выпало! Сколько я так пролежал, мне неведомо, да и без разницы всякой было. Встал я на ноги, как мог вернулся в парную и остолбенел. Все шесть моих товарищей мёртвые лежат! Пена из рта синяя, сами синие, а в руках у них бокалы с тем самым Бургундским. Тут шорох сзади, я отпрыгнул в сторону, и вовремя. Протазан тяжеленный мимо уха просвистел. А держала его в руках та, что за бедную родственницу себя нам выдавала. А тут уж я её саблей достал, так кисть правую и отрубил. Начисто! Кровища хлещет, а девка эта хоть от боли визжит, а левой рукой нож выхватила и на меня. Ну, я её больше рубить не стал, а кулачиной в нос её польский и засветил. Помогло сразу. Легла без вздоха и точно, без чувств. Перетянул я ей рану ремнём, верёвочкой, что у меня всегда для пленных была, узлами  хитрыми закрепил вторую руку через горло с пораненой и полежать оставил. Пошёл проверять, что с моими товарищами. А чего тут проверять, коли собачка дворовая через дверь открытую вбежала, да корнета Вяхирева в губы лизнула, а затем сразу и легла рядом, отошла собачья душа в Рай! Все отравленные! Вышел я во двор, коней вывел из конюшни, отвёл к пруду и стреножил, а сам в фольварк вернулся. Гляжу, девка в себя пришла, зашипела. Мол, бардзо я вас всех ненавижу. Отца с братьями убили, а я отомстила. И дальше буду русских убивать. Отрубишь вторую руку, зубами грызть буду. Я уже сколько фуражиров армии вашей уничтожила, не сосчитать. Вдоволь напилась кровушки алой, хоть не навка, а смерть несла. Налюбовался на товарищей своих? По делам ворам и мука! Лучше бы она промолчала, может быть и жива осталась. Я когда по кустам метался, то под ёлкой здоровенной муравейник огромный разглядел. Туда я её и оттащил. Распорол сабелькой хламиду на ней, оголил, да к ветке толстой за подмышки подвязал, как раз так, что висела она кончиками пальцев ног муравейника касаясь. Косу её тоже к ветке привязал, в рот тряпки кусок сунул. Вокруг талии её девичьей  скрепы пропустил, да за спиной вокруг дерева закрепил. А потом из фляги своей на живот её и ноги медовухи налил и на муравейник брызнул. Поползли на это дело обитанты местные, яро зашевелились. Гляжу, уже и по ногам вверх устремляются. Девка сразу участь свою поняла, ногами старается от земли оттолкнуться, да только муравейник рушит, а я плюнул ей под ноги, да к бывому фольварку ушёл. Соорудил факел побольше, гардины старые, пылью все пропитанные, запалил! Так полыхнули, еле выбежать успел. А потом коней цугом, сам впереди и в полк. Вот такие дела у меня в Польскую ту кампанию были! А товарищи мои до сих пор перед глазами стоят! Мне отмщение, и аз воздам!