Полярная сова живет на островах

Мы с ним учились в одном классе. Он сидел передо мной, на моем, так сказать, варианте, и я частенько списывала у него  по математике, а лабораторные по физике мы выполняли вместе. Он подсаживался ко мне, и Римма, соседка, собрав тетрадки, безропотно уходила на последний стол - он всегда пустовал в физическом кабинете. Римма неплохо разбиралась в физике, но вот объяснять ничего не умела. А Ромка очень хорошо объяснял. Главное, он всегда видел, что я понимаю, а что - выше моего понимания, и не занудствовал.

Еще мы с ним любили играть в "крестики-нолики". Это такая игра была у нас, несколько усложненный вариант классической: выстроить в ряд пять крестиков. Или ноликов. Я любила оперировать ноликами. Однажды мы разыграли чемпионат класса по "крестикам" и я выиграла, обставив Ромку. Хотя, признаться, победа показалась слишком легкой, и, помню,я пару раз задумывалась и анализировала игру в поисках подвоха. Но не находила.  Девчонки же уверяли, что Ромка нарочно где-то "зевнул". Ну, это его дело.

А играли мы  азартно. Ромка   на 180 градусов разворачивался от учителя и грудью ложился на мою парту. Замечаний не слышал. У него вообще было замечательное свойство - не слышать и не замечать того, что, по его мнению, было несущественным. Он позволял себе сидеть спиной к учителю не потому, что не уважал его, а просто давал знать: с темой знаком, усвоил и ничего нового не ждет. И представьте, именно так учителя и понимали. Или, например, внимания не обращал на литературу, русский - всякие там сочинения, разбор характеров, главные и побочные темы.
 
 - Я грамотно излагаю свои мысли на бумаге? - ставил он в тупик Нину Петровну.
Про нее говорили, что в молодые годы она была лучшим преподавателем литературы в городе. Может быть. Но когда она пришла в класс, мы увидели старую полусонную женщину с короткими ручками и ножками и большой, раздувшейся, как у жабы, шеей. Ее и звали все Жабой. Наверное, Жаба страдала какой-то болезнью: большей частью на уроках  она спала, задав нам либо писать очередное сочинение на вольную тему, либо читать бесконечный роман "Война и мир". А в минуты бодрости ругала за то, что не умеем расставлять запятые.

 - Запятая - это ваша интонация, - говорила Нина Петровна. - Это вы сами: ваши мысли, чувства, разум. Но каков ваш разум и где ваши запятые? - оглядывала она класс поверх очков в поисках запятых.

Ромка вел с Жабой долгие бесполезные дебаты. Она  методично выводила ему тройку за тройкой, а он по-прежнему с обезоруживающей прямотой задавал один и тот же вопрос:
- Нина Петровна, я грамотно излагаю свои мысли?
 - Но где ваши запятые?
И все начиналось сначала.

Впрочем, я отвлеклась. Речь ведь о Ромке. Хочу сказать, что он был на редкость невозмутимым и целеустремленным человеком. Если считал, что ему в будущем не пригодится умение красиво писать и замечать знаки препинания, - значит, так оно и было. А вот математику и физику знал не хуже Василия Федоровича, а может быть, и лучше. Ведь сколько раз было: мы мучаемся над контрольными, а Ромка в лаборатории рисует наглядные пособия для шестых классов. В такие дни я получала единицы, и Василий Федорович потрясал моей тетрадкой как образцом невежества и тупости. Но, что поделаешь, математику я на дух не переносила.

И вот этот Ромка выкинул номер в наш последний - выпускной - вечер. Уже отстреляло шампанское в душном и пестром актовом зале. Как весенний дождь, прошумели тосты и, радостно-возбужденные, мы отбарабанили слова признательности и прощания. Музыка, речи, слезы и "последние танцы" - все смешалось, как в детском калейдоскопе...

Классная собрала нас в своем кабинете. Бесшабашные, уже не здешние, уже чуть разъединенные предстоящим расставанием, мы вошли и рассыпались по партам, как рассыпается яркое конфетти по полу. И впервые сели так, как давно хотелось. Две закадычные, казалось бы, подруги, две Тани - в разных углах класса, маленькая Галинка  и верзила Сергей - вместе.

- Теперь вижу все ваши симпатии и антипатии, - сказала классная. - Не пойму только, почему это раньше скрывалось.

И наступила тишина. Мы смотрели друг на друга, на учительницу, и видели все, как будто впервые, - черная доска, расчерканная, распятая, парты в нестираемых формулах и признаниях, стенгазета - "Да здравствует 10 "а"!". А потом каждый выходил к доске и говорил, чего он хочет в этой жизни  и как будет жить, и готов ли он к этой жизни. Было похоже немножко на клятву, немножко на заклинание. Классная закрыла журнал и не задавала лишних вопросов.

Дошла очередь до Ромки. Он вышел неспеша,  по привычке взял в руки мелок, а потом рассмеялся и со скрипом поставил на доске жирную, толстую точку.

- А я, - сказал он,  вытирая пальцы, - поеду в Ленинград. Физика льда. Окончу, получу распределение и заберу Аркашку. Я буду работать, а Аркашка - писать свои рассказы.

Последние слова он договаривал, уже садясь, как всегда, передо мной. Мы ведь были на одном варианте. Класс обалдел. А я онемела. Он, наверное, пошутил. Но я видела перед собой прямую и упрямую спину - и поняла, и ужаснулась. Из своих шестнадцати лет четыре я болела неразделенной любовью, и это было самое тяжелое из всего, что я вообще пережила в жизни. Вот почему я ужаснулась Ромкиным словам и сострадала ему. Но когда через две минуты он повернулся ко мне и ухмыльнулся: "Вот только в училище будет скучно. В столицах, наверное, не играют в "крестики-нолики", - я посмотрела в его глаза и ничего не увидела, кроме обычного спокойствия и иронии.
Так он объяснился мне в любви или нет?

Этот вопрос мучил меня всегда, когда я получала от Ромки неожиданный привет. Впервые это случилось в университете. Я сидела без денег, без стипендии, на помощь из дома не надеялась, как вдруг девчонки несут перевод: "Танцуй, ты теперь богачка!". И я побежала на телеграф за большими по тем временам деньгами - 150 рэ. Мне было плевать, что у них нет автора, и я не знаю, чью милость получаю. Тетка на почтамте сказала: "Из Ленинграда", а меня только ночью обожгло: "Ромка". Я не задумывалась, следил ли он за мной или случайно произошло, но те деньги помню до сих пор.

В следующий раз пришла маленькая посылочка, а в ней осколок чего-то тяжелого: то ли камня, то ли железа. Метеорит, объяснили мне коллеги, когда я притащила свой странный подарок в редакцию, где работала. И мы его долго разглядывали в отделе писем и гадали, что бы это значило. А ничего не значило - просто Ромка давал о себе знать.

Наконец, на моем письменном столе водрузилась странная седая птица с янтарными бусинками глаз - чучело полярной совы. Я иногда беру ее в руки и близко-близко рассматриваю. Мне хочется распороть ей брюшко и увидеть Ромкину записку, в которой он зовет меня на острова. Но я сдуваю легкую пыль и тихонько ставлю сову на место. А вдруг у нее внутри только пластилин и вата?!