Картина по номерам. Автопортрет с нарциссами

Мертвый, живой - все в одной свалке!
Это железные времени палки,
Оси событий из чучела мира торчат…
В.Хлебников

1.

- А ты значит в этом доме квартиру снимать будешь? – старушка подозрительно поглядывала на Марго.
- Да. А что? – Марго поправила выбившуюся из-под банданы ярко-рыжую от хны прядь.
Беседовать со старушками-соседками не входило в ее планы.
- Не боишься? – спросила старушка с интонациями Бабы-Яги из сказок Рома.
- А должна? Дом не похож на аварийный.
-  Как сказать, - загадочно изрекла соседка. - Ты уж не первая.
- Ну, разные бывают у людей обстоятельства, - Марго взялась за ручку подъездной двери.
- Вот именно обстоятельства, - поджала губы старушка. – Один жилец-то того…
- Что того?
- Прыгнул, - с удовольствием сообщила она.
- С балкона? – неприятное чувство заскреблось в душе.
- Ну, не с балкона, - старушка выдержала МХАТовскую паузу, - поднялся на крышу. На девятый этаж. И того…
- Дом-то трехэтажный, - Марго с сомнением смотрела на собеседницу.
 Она и вообще не понимала, почему продолжает этот дурацкий разговор. Старушка выглядела настолько древней, что вполне могла принимать свои фантазии за действительность. В прорези на джинсах пролезал холодный ветер, кусал за коленки, да и кеды не  самая теплая обувь. Весна в этом году наступала медленно. Совсем не характерно для Астрахани. Ее (весну) уже окрестили самой холодной за пятнадцать лет. Любят синоптики эти статистические страшилки.
- У нас разве упадешь насмерть? – как будто с сожалением сказала соседка. - В дом-то его конечно, больше не привезли. И вот до этого тоже…
Старушка пожевала губами.
- В 1917 году? Большевики?
Собеседница на сарказм не отреагировала:
- А нет. После него. Жила одна. Аня. В мединститутах училась. Все давление мне мерила. И уколы ставила, если надо.
- Спрыгнула?
- Пропала, - просто сказала старушка. – Странная была. Необщительная. Правда, зато,  - она бросила на Марго красноречивый говорящий взгляд,  - друзей не водила. Компании всякие.
Взгляд этот говорил, что моральный облик молодой женщины подвергается большим сомнениям.  «Пить не будете? Голые танцевать не будете при луне?» – вспомнился Марго герой советских классиков Адам Козлевич.
- А потом вещи, говорят, все на месте, а ее нет.
- Нашли в итоге? – Марго вспомнила, что в сумке у нее лежит чудесный тонкокорый лимон. И чаю захотелось со страшной силой. Но уйти почему-то мешало странное, смутное, почти болезненное чувство.
- Какой там? Разве наша милиция может?
- А еще трамвай собираются пускать, - пробормотала Марго.
- Чегой-то?
- Полиция, - машинально поправила Марго.
- Не знаю, какая такая полиция. Что за название такое?
- Спасибо за информацию.

Не боясь показаться невежливой, совершенно закоченевшая Марго поднялась в квартиру. Она поставила чайник на плиту и огляделась. За полдня удалось ей много. Дом, в котором пришлось снимать квартиру, действительно был старой постройки.  Хотя ремонт хозяйка сделала современный, и о том, что это дом, который пережил, наверно, революцию, напоминали только четырехметровые потолки и огромные окна и двери. Марго, хрупкая, небольшого роста, казалась себе Машей, попавшей в жилище трех медведей. Но дом этот был недалеко от музея Хлебникова, где ей предстояло работать какое-то время и писать кандидатскую по творчеству этого гениального, а потому странного поэта. Она увлеклась футуристами еще на последних курсах университета. Ее отъезд в маленький провинциальный город из Москвы вызвал много вопросов. Но у Марго был не самый простой характер. И свои представления о независимости, свободе и реализации амбициозных планов. Она категорически отказалась от папиных связей и денег. Свой путь она хотела пройти сама. По отцу у нее были ассирийские корни, но восточная кровь вовсе не сделала ее мягкой и покладистой. Зато наградила упрямством. На самом деле ее звали Марганита, что означает «жемчужина». Она и вправду была редкой красоты. И редкой же требовательности к себе и к людям. Марго налила себе свежезаваренного чая, восточные же корни не позволяли ей пить чай, который простоял больше часа. Чай вообще был ее настоящей страстью. И покупала она его, несмотря на скромную зарплату, в магазине «Унция», уже на пороге этого магазина впадая в прострацию от пьянящих ароматов. Зевая, на кухню вышел абсолютно рыжий от кончиков по-детски мясистых  горизонтальных ушей до кончика пушистого хвоста малютка Шимшон, что в переводе означало солнце. Котенок был найден на лестничной клетке, он казался скромным и милым, а потому сердце Марго не выдержало. За неделю он превратился в довольно упитанного Шишка. Она потрепала котенка за ухом, была укушена, и Шишок с чувством исполненного долга пошел к миске с едой.

- У вас открыто! - крикнул мужской голос.
Марго поперхнулась чаем, лимон плюхнулся на джинсы. На пороге кухни стоял молодой русоволосый мужчина в замшевой куртке и джинсах, потертых по последней моде. Марго почувствовала запах дорого парфюма. Запахи были второй страстью. И если бы она не стала литературоведом, то, безусловно, была бы парфюмером. Марго стоило один раз обонять запах, чтобы запомнить его и отличить от других.
- Какая-то у вас очень несовременная привычка – не закрывать двери.
- А у вас привычка в эти двери входить? Это очень современно.
Она яростно оттирала пятно на джинсах.
- Ну, допустим, я здесь по делу.
- Допустим, - согласилась Марго. – Боюсь даже спросить, по какому.
Мужчина ей, скорее, понравился. Но грубила  она, напуганная его неожиданным появлением. Как говорил ее отец, с такой ядовитостью она мужа себе не найдет. Мужчина протянул корочку. «Дмитрий Сергеевич», - прочитала Марго, фамилию толком не увидела да и должность тоже. Красная книжечка захлопнулась.
- Вот мне нравится, как вы, представители разных органов, показываете удостоверение, - заметила Марго. - Ведь совершенно невозможно успеть что-нибудь понять, Дмитрий Сергеевич.
- Можно просто Дима, - улыбнулся Дмитрий Сергеевич.
Улыбка у него оказалась очень доброй, несмотря на общий суровый вид.
- И что вы хотели узнать?
Дмитрий Сергеевич присел на корточки и погладил Шишка по голове, тот немедленно вцепился передними лапками ему в руку, одновременно отталкивая ее задними.
- Сторожевой? – поинтересовался Дмитрий Сергеевич.
- Других не держим.
- Слышали уже историю, наверное? - Дмитрий Сергеевич  поднялся.
- Про прыгнувшего или про исчезнувшую?
Дмитрий Сергеевич кивнул:
- Информация поставлена у нас хорошо.
 Марго развела руками.
- Ее звали Анна Фролова. Студентка мединститута. В шумных компаниях не замечена. Ни к кому не ходила. И к ней тоже никто не приходил. Очень нетипично, да?
- Наверно, но люди разные. Для кого-то это вполне нормально. А потом, мне кажется, современный мир – мир одиноких людей.
- Может, вы и правы. К вам она не заходила?
- Я здесь сама около недели. 
Дмитрий Сергеевич явно не спешил уходить. Марго, вспомнив о законах гостеприимства,  неуверенно предложила:
- Хотите чаю?
- Хочу, - немедленно откликнулся он и, сняв куртку, под которой оказался симпатичный джемпер, сел за стол. Тонкий аромат цитрусовых усилился.
- Никогда не пил ничего вкуснее, - искренне восхитился Дмитрий Сергеевич, дружелюбно поглядывая на Марго.
- Вот, мне кажется, вы не совсем на работе, - предположила Марго и стянула с головы бандану. Под ней оказался огненный  волнистый хвост.
- Вы как ваш котенок. Одной масти, - улыбнулся Дмитрий Сергеевич и тихо добавил. – Всегда нравились рыжие волосы.
- Не обольщайтесь - они крашеные.
Дмитрий Сергеевич довольно хмыкнул:
- Если честно, не совсем. Мимо шел. Дай, думаю, зайду.
Марго мельком взглянула на часы, висевшие на стене. Взгляд этот не остался незамеченным. Но Дмитрия Сергеевича, по всей видимости, не так легко было смутить.
- Я вижу, вы обустраиваетесь? А давайте я вам помогу. Время у меня есть.
- А давайте, - вдруг согласилась Марго. - Я хотела разобрать кладовую комнату. Хозяйка сказала, что все ненужные вещи я могу выбросить.
Кладовая действительно оказалась комнатой. Если бы не отсутствие окон, она вполне могла бы служить кабинетом. Сейчас все здесь было заставлено хламом: сломанной мебелью, кипами старых журналов и даже пакетами с виниловыми пластинками.
- Раритет, - восхитился Дмитрий Сергеевич, заглядывая в один из них.
- Здесь и проигрыватель имеется, - удивилась Марго.
Она достала пыльную пластинку в бумажной скромной обложке, та была тяжелой:
- Похоже на начало века, судя по весу и виду. Александр Вертинский.
Марго включила проигрыватель в розетку. К их удивлению, резиновый диск закрутился. Шишок с большим интересом наблюдал за процессом и, по всему было видно, что-то замышлял.
- Нельзя, - погрозила Марго и поставила пластинку на диск.
Раздалось характерное для старой записи шипение, затем издалека звуки рояля, и странный, слегка картавый голос запел:

В бананово-лимонном Сингапуре, в бури,
Когда поет и плачет океан.
И гонит в ослепительной лазури
Птиц дальний караван.

Певец делал совершенно непередаваемые паузы, театрально завывал, количество «р» словно было специально придумано для его недостатка, но все вместе рождало ощущение настоящего искусства. Дмитрий Сергеевич и Марго сидели на кипе старых журналов, Шишок шуршал на одной из полок под самым потолком.

- Удивительно, - проговорил Дмитрий Сергеевич. – Не кладовка, а машина времени.
-  Скорее, Выручай-комната в Хогвардсе, - огляделась Марго. – Чего тут только нет. Похоже, сюда никогда не заглядывали, просто сваливали десятилетиями все ненужное.
- Вы, брови темно-синие нахмурив,
Тоскуете одна,
- печально пел голос.
- Очень несовременно. Но вечно, - подытожил Дмитрий Сергеевич. – Вы так и не сказали, как вас зовут.
- Марго. Можете звать меня Марго.
- Маргарита – литературное имя.
- Нет. Марганита.
Дмитрий Сергеевич удивленно поднял брови:
- Что-то восточное?

Марго не успела ответить. На полке над их головами зашуршало сильнее, и Шишок с мужественным молчанием полетел вниз, расшвыривая по пути старые газеты. Рядом с ним в нескольких сантиметрах  упала небольшая картина в рамке. Котенок выгнул спину дугой, и, зашипев, пулей выскочил из кладовой. Все произошло так быстро, что Марго успела только охнуть. На них с полотна смотрели черные, как дно самого глубокого колодца, глаза. Женщина сидела возле мансардного круглого окна, опершись на резную спинку стула. Через стекла проникал красный закатный свет. Цветы были повсюду. Нарциссы на изящных хрупких стеблях с желтыми колокольчиками в середине и белыми нежными лепестками вокруг стояли в причудливой вазе, были разбросаны по высокому подоконнику, лежали небрежно на коленях женщины. Их было так много, что Марго казалось, что она ощущает их тонкий аромат. Один даже был вставлен в иссиня-черные волосы, гладкие, стянутые в тугой узел. От этих черных волос лицо казалось мертвенно бледным, или, лучше сказать, аристократически бледным. Тонкие губы были искривлены усмешкой. Но больше всего на портрете поражали глаза под надломленными посередине черными же бровями. Они казались бархатными от длинных густых ресниц. В зрачках не отражался свет, но они смотрели прямо в глаза зрителю. Смотрели пристально, не позволяя отвести взгляд.

- Глаза, как черные дыры, - Дмитрий Сергеевич недоброжелательно разглядывал холст.
- Это потому, что в них не отражается свет, - Марго же невольно любовалась странной картиной
- И сама эта женщина - черная дыра.
- Почему вы так думаете? – на интуитивном уровне Марго была с ним согласна, но дух противоречия брал верх.
- Слышали что-нибудь о науке габитоскопия?
Марго отрицательно покачала головой.
- Учение о внешности человека. Горы бумаги были исписаны следователями при правильном подробном составлении словесного портрета, - Дмитрий Сергеевич вздохнул. - И, конечно, это не напрасно, потому что внешность многое может сказать криминалисту о характере человека.
- Ну, это типа Ломброзо? Нависшие надбровные дуги говорят о склонности к преступлению? – усмехнулась Марго.
- Все гораздо тоньше, Марго. Кстати, Ломброзо же высказал мысль о физическом сходстве гениальных людей с помешанными, - добавил Дмитрий Сергеевич.
- Ну, хорошо. Засчитано, - улыбнулась Марго.- Что же вы можете сказать об этой женщине?
- Она капризна, склонна к истерике и экзальтации. Мир должен вращаться вокруг нее. У нее частые перепады настроения. Она может быть довольно жестока. Скорее всего, она занимается творчеством.
- О как! – Марго с уважением посмотрела на Дмитрия Сергеевича.
- Да. И зовут ее Руфь Гликберг.
- Это-то откуда? – глаза Марго стали еще больше от удивления.
- Написано на картине, - засмеялся Дмитрий Сергеевич.

Оказалось, разбирать старые вещи – занятие очень долгое. И вовсе не потому, что много работы. Дмитрий Сергеевич и Марго бесконечно останавливались, привлеченные осколками прошлого. Они успели послушать музыку, посмотреть старые советские журналы,  рассказать друг другу о себе, поесть бутербродов и даже перейти на «ты». Одна стена оказалась оклеенной старыми газетами начала века. И оба они увлеченно лазали по ней. Дмитрий Сергеевич стоял на стремянке.

- Газета «Красный скотовод», - не унимался он. – 1931 год. «Социалистическому стаду лучшую зимовку. В объявленной ударной декаде полностью оборудовать все базы и телятники».
- Ты шутишь?
-  На полном серьезе: «социалистическому стаду».
- Это просто ленинская библиотека, - Марго развязывала стянутую бечевкой кипу газет.- Эти еще старее.
Она листала желтые, но довольно хорошо сохранившиеся листы.
- Тугоухим, - сообщила Марго, подняв назидательно палец. – «Искусственные барабанные перепонки «Здравый смысл» улучшают слух, собирая звуковые волны к уху совершенно так же, как оптические инструменты улучшают зрение, приближая отдаленные предметы». Санкт- Петербург. Невский 55. 1908 год!
- Здравый смысл? - Дмитрий Сергеевич спустился вниз.
- Здравый смысл и сейчас бы не помешал. И не только тугоухим. Люди, к сожалению, давно перестали слышать друг друга.
- Не все, прошу заметить. А вот и гаджет начала века, - восхитился Дмитрий Сергеевич.- «Чудо перо. Не надо больше дорожных чернильниц. Чудо перо пишет водой. Изящно, годно для меток белья. Перо долго сохраняется». Кстати, 20 копеек за штуку.28 октября 1916 год.
-  Слушай, сайт знакомств! - Марго схватила Дмитрия Сергеевича за руку.- «Брачная газета». Девица без прошлого, средних лет, блондинка, хорошей семьи, с высшим образованием, музыкальная, знающая хозяйство, живущая интеллигентным трудом. Понимаю коммерческое дело, но хвалить себя не имею права. Желаю познакомиться с целью брака с умным, добрым, некрасивым брюнетом, инженером, солидным чиновником или армянином – интеллигентом. Только совершенно одиноким от 35-50 лет. На флирт не отвечу. Адель Сумигер».
Марго повалилась на мешки со старой одеждой и захохотала:
- Это прямо про меня! Живу интеллигентным трудом!
- А почему он должен быть некрасивым? – обиделся за мужчин Дмитрий Сергеевич.
- Ну, чтобы не сбежал, наверно, - отдышавшись, Марго вытерла слезы. - Бедная Адель. Ничего не изменилось в мире, принадлежащем мужчинам.
- А вот смотри-ка. Тебе должно быть интересно, - Дмитрий Сергеевич достал еще один надорванный лист, похоже, афишу. – «Армянское собрание. Футуристы в Казани. Одна гастроль. В четверг 20 февраля».
Марго смотрела через его плечо и понимала, что ей нравится запах этого мужчины.
- Футуристы знаменитые московские устраивают лекцию о живописи и литературе. Василий Каменский, Давид Бурлюк, Владимир Маяковский.
Марго взяла у него из рук листок:
-  Аэропланы и поэзия футуризма. Кубизм и футуризм. Достижения футуристов. Будут читать свои стихи. Начало в 8 часов вечера.
- Между прочим 1 рубль 20 копеек. Большие деньги, - откусив бутерброд, заметил Дмитрий Сергеевич.
- Это действительно интересно. Нет, это не Выручай-комната. Это пещера сокровищ Али-бабы.
- Тебе можно работать над своей диссертацией, не выходя из этой кладовки, - заключил Дмитрий Сергеевич.
- Я точно устрою здесь кабинет, - решила Марго. – Все лишнее выбросим.
- Из школьной программы я смутно помню, что твои футуристы - плохие парни.
- Ну, с точки зрения обывателя – да. Они всячески поддерживали о себе это мнение. Абсолютно нормальный молодой эгоизм. Они любили подразнить всех. «Только мы – лицо нашего времени. Вымойте ваши руки, прикасавшиеся к грязной слизи книг, написанных этими бесчисленными Леонидами Андреевыми».
- Короче: чем хуже, тем лучше?
Марго кивнула:
- Ну, а сейчас не сбрасывает разве молодежь с парохода современности Пушкина и Достоевского?
- История циклична?
- Все в мире циклично. В этом был убежден Хлебников. Именно он изобрел, нет, открыл Законы Времени.
- Интересно.
- Очень. Он – гений. И он гениально сконструировал формулу счастья:

Мне мало надо.
Краюшку хлеба,
Да каплю молока.
Да это небо.
Да эти облака.

-  Разве у него все так просто и красиво? – удивился Дмитрий Сергеевич.
-  Просто и красиво, - согласилась Марго и замолчала на полуслове.
Какой-то странный звук доносился из комнаты.

2.

Кафе «Бродячая собака» было переполнено. Вечер достиг своего разгара, и под потолком плавали сизые клубы дыма. После выпитого голоса становились громче. Мысли короче. Расстояния меньше. Руфь сидела на своем излюбленном месте в самом дальнем углу зала. Ее темные глаза блуждали бесцельно с одного захмелевшего лица на другое, старательно избегая взгляда на мужчину, сидящего напротив. Черные волосы тускло отливали синевой в уставшем электрическом свете.
Вдруг раздались глухие удары бубна. На сцену потянулась странная процессия. Ее возглавлял огромного роста, пожалуй, чересчур красивый в своей грубой необузданности уже известный публике московский поэт. Руфь никак не могла запомнить его фамилию. За ним шли странно одетые мужчины с привязанными к животу  диванными подушками, оловянными ложками в петлицах потертых фраков, с разрисованными лицами. Подвыпившая публика встретила их свистом и хохотом. Но не смутила. Один из них полноватый с разрисованной щекой в высоком цилиндре остановился и обвел зал мутным взглядом.
- Видимо, взгляд должен быть зловещим, - усмехнулась Руфь, выпуская дым папиросы, вставленной в костяной мундштук.
- Клоуны, - пробормотал ее спутник и отвернулся.
 Каждый молод молод молод
В животе чертовский голод.
Так идите же за мной.
Руфь еще раз остановила взгляд на высоком в желтой женской кофте.
- Скука какая, - отвернулась она от сцены.
- Как вам? – рядом на стул, не спрашивая разрешения, плюхнулся ее давнишний приятель- художник.
- Платье порвешь, Осип, - Руфь отдернула синий подол.
- Пардон!  Вот это сила!
- Где?
- В них. «Будем лопать пустоту глубину и высоту». Это же гениально!
- Кто ж ему виноват, коли денег нет. Пусть ест пустоту, - Руфь демонстративно положила изящной ложечкой икру на тарелку.
- Ты же сама творческая личность. Должна понимать. Это революция в поэзии.
-  Вот эти бабэоби? – вмешался черноволосый мужчина.
-  И это тоже! – продолжал экзальтированный Осип. - Тебе, Павел, не понять. Ты любитель изящной словесности.
- Не знал, что это недостаток.
- Они возвещают новое время!
Руфь опустила подбородок на скрещенные тонкие пальцы в крупных кольцах:
- Может быть, но неужели время будет таким?
- Оно будет прекрасным. Будетляне называют они себя.
- Бу- дет- ля- не, - по слогам произнесла Руфь, словно пробуя слово на вкус.
- Оно будет! - повторил Осип. – Свободным и светлым.
- Все эти мальчишки, от голода и бурлящих гормонов эпатирующие публику, вырастут. Наедятся, наконец. И будут, как все.
Осип так же внезапно вскочил и, зааплодировав, бросился к сцене.
- Тоже… мечтает попасть в историю, - презрительно выговорил Павел.
Руфь цедила крепкий кофе без сахара.
- Ты будто не хочешь, - обронила она. - Лучше поешь. Заплачено.
- Мой голод другой, - у него был низкий приятный голос, да и сам он имел замечательную внешность: его лицо было простым, даже обыденным, но глаза ярко-синие в черных ресницах приковывали к себе.
- В животе чертовский голод, - усмехнулась Руфь. - Кстати, корзина с цветами от тебя?
Павел промолчал.
- О кого же еще, - констатировала Руфь. – Я скоро возненавижу нарциссы.
- Ты ненавидишь все, что связано со мной, - в отчаянье проговорил он. - Иногда мне кажется, что если меня не станет, ты вздохнешь свободно.
Руфь повернула голову и пристально посмотрела на него, тот опустил глаза.
- Ну, во-первых, не все ненавижу, - в ее голосе на мгновение прозвучали другие грудные ноты. – Но я люблю сильных. Вон хоть тот красавец в чудовищной желтой блузе.
На сцене, широко расставив ноги, стоял тот, о ком говорила Руфь:
Через час отсюда
В чистый переулок
Вытечет по человеку
Ваш обрюзгший жир.
Он мрачно обводил публику тяжелым взглядом из-под полуприкрытых век.
- Ты никого не пропускаешь мимо, – ревниво бросил Павел.
- Ты хочешь сказать, что я…
- Перестань. Я так о тебе не думаю.
- А еще, - Руфь откинулась на спинку стула, синий бархат закрытого наглухо платья выгодно подчеркивал ее фигуру. – Я люблю талант. Что ты умеешь делать талантливо?
- Я могу любить тебя.
- Это скучно. И я хочу домой.
Мужчина встал.
- Нет. Провожать меня не надо. Да и Любовь Михайловна не рада будет тебя видеть.
При упоминании этого имени Павел скривился.
- Прощай, Павел.
Руфь накинула песцовую накидку на плечи и, провожаемая мужскими взглядами, проплыла через зал к выходу.

Ночью разыгралась метель и стучала в окна. Ветер сбивал с ног припозднившихся прохожих, швырял в них комья снега. Луна смутно желтела, пытаясь пробиться через плотные облака. Руфь дрожала от холода, хотя изразцовая печь пылала жаром. Сквозь французские огромные окна проникал причудливый свет фонарей. Руфь плотнее укуталась в пуховое одеяло. Перед ее затуманенным мысленным взором мелькали разрисованные лица, растянутые в оскале рты.

- Фиолетовые руки на эмалевой стене, - вспомнила она брюсовское, разглядывая квадраты печи. Руфь не заметила, как погрузилась в сон. Почему-то она увидела Павла, стоящего на пронзительном питерском ветру. Внизу плескалась черная вода, и Руфь чувствовала, как он замерз.
- Павел, - окликнула она его.
Он почему-то не оборачивался. Руфь сделала несколько неуверенных шагов в его сторону.
- Павел, - еще раз позвала она и развернула его, взяв за плечо.
Одежда его оказалась мокрой насквозь. На нее смотрело белое лицо с пустыми глазницами.
С утра она чувствовала себя совершенно разбитой. Раздражали звуки, белый свет, льющийся из окон. На кухне стучала кухарка, она тоже с утра была не в духе. Руфь пила свой любимый кофе и курила. Любовь Михайловна по обыкновению читала вслух свежие газеты:
- «Наши футуристы». 13 февраля в Литературно-художественном кружке во время чтения одного из рефератов о футуристах разыгрался крупный скандал, потребовавший даже вмешательства полиции. Московские футуристы Ларионов, Бурлюк и Маяковский.
- Точно, - Руфь сделала  глоток. - Вот как его фамилия.
- Чья?
- Неважно, - отмахнулась Руфь.
- Своими выпадами, - продолжила Любовь Михайловна, -  вызвали негодование публики, которая стала свистеть и требовать их удаления. Бурлюк на этот вечер явился с раскрашенной физиономией.
 Руфь взяла в руки другую газету:
- «Те, о которых говорят». Петербург только и говорит о футуристах. Мы даем группу этих молодых героев, называя лишь двоих, чтобы не делать рекламы остальным. Интрига - лучшая реклама, - усмехнулась Руфь. – Рекламы остальным. Эти двое 1) профессор Кульбин и 2) студент Бурлюк. Фотография не нуждается в комментариях: она украсила бы любую коллекцию профессора Ломброзо и других исследователей вырождения.
Руфь отшвырнула газету:
- Ну, вот они скатились до оскорблений. Браво.
Руфь подошла к окну и остановилась, лицо ее от белого яркого света казалось еще бледнее.
- Снег. Как не типично для нынешней зимы, - тихо проговорила она.
- Ты знаешь, мне предложили работу: переводы с французского.
- Художественная литература?
-  Нет. Статьи из журнала для хозяек, – Любовь Михайловна, увидев гримасу на лице Руфь, добавила.- Главное, чтобы платили вовремя.
- Это точно, - Руфь внимательно посмотрела на Любовь Михайловну.
Несмотря на то, что той не было тридцати, да и выглядела она достаточно свежо для своего возраста, никто не называл ее просто Любой или Любочкой. Словно она и родилась сразу Любовью Михайловной. У нее были синие глаза, довольно пухлые губы и темные волосы, но портило все постоянное выражение готовности к слезам. Сколько знала ее Руфь, Любовь Михайловна всегда лечилась от всевозможных болезней, часто, по мнению Руфь, мнимых: брала ванны, ездила на курорты, принимала микстуры от нервов.

Реклама словно создана была для нее. Испробовала Любовь Михайловна все: «пилюли «Ара» – одна пилюля на ночь и с утра с Богом на работу»; новый глицириновый крем для чистки зубов «Дентин»; самокрасящие гребенки «Фор», которые красят волосы в любой несмываемый цвет; питательное средство для женщин под названием «Альбухоп» укрепляет весь организм и рекомендуется при нервности. Вообще же ее настоящей страстью было лечиться. Сейчас, как поведала Руфи Любовь Михайловна, она принимала чудодейственные пилюли «Марбор», которые обещали восхитительный бюст буквально через два месяца применения. Стоило  это 3 рубля 50 копеек и высылалось прямо из Парижа. Все французское, кстати, Любовь Михайловна боготворила и частенько поговаривала о том, чтобы переехать в этот чудесный город ее мечты. Все дело же, по мнению Руфи, было в неумении  Любови Михайловны выстраивать отношения с мужчинами. Она моментально привязывалась к ним и после короткого романа страшно им наскучивала, продолжала при этом цепляться за них и угрожать собственной смертью, что естественно отношений не укрепляло.

Руфь и сама не понимала, зачем продолжает общение с ней. С существом глупым и пустым. Они познакомились еще в гимназии, но круг их интересов настолько отличался, что дружба была невозможна. Как-то Руфь пожалела Любовь Михайловну после ее очередной несчастной любви и попытки отравиться. Да так и осталась Любовь Михайловна в непонятной роли. Руфь она обожала, завидовала ей и боялась одновременно.

- Любовь Михайловна, а у тебя бывает когда-нибудь желание думать о чем-нибудь другом, кроме своей несчастной жизни? - вдруг спросила Руфь
Любовь Михайловна непонимающе взглянула на нее.
- Книги, например, живопись, музыка.
- Я читаю газеты, - обиженно поджала губы Любовь Михайловна.
- Ну, да. И сочинения господина Загоскина, - вздохнула Руфь. – Я в мастерскую, закончишь завтрак без меня.
Шурша длинной черной юбкой, Руфь прошла в свой кабинет, громко именуемый мастерской, и не могла видеть злобного выражения, застывшего на лице Любови Михайловны.

3.

В комнатах музея было по-утреннему тихо. Первые лучи весеннего холодного солнца пробивались  через тяжелые гардины. Платон Аристархович, директор музея, и его давний коллега Андрей Александрович Тарев, профессор МГУ, сидели в креслах с потертой местами болотной обивкой.  Марго раскладывала на рабочем столе свои бумаги и, улыбаясь, поглядывала на них. Она была ученицей профессора и его приезд на прикаспийскую конференцию молодых ученых очень ее обрадовал.
- Значит, в качестве консультанта пригласили, профессор? – улыбнулся Платон Аристархович.
Небольшого роста, с белыми волосами и бородкой, в бархатном пиджаке, он казался совсем не современным, словно пришедшим из прошлого, даже позапрошлого века. Андрей Александрович, напротив, казался очень современным в дорогом замшевом пиджаке и мягкой кожаной обуви.
- Да. Я единственный в мире специалист по черной магии.
Все трое засмеялись.
- Да… записи Хлебникова ничуть не менее интересны, чем подлинные рукописи чернокнижника Герберта Аврилакского.
- Кстати ты смотрел программу? Там будет и исследование законов времени Хлебникова.
- А что вы думаете про эти законы, сударыня? - поинтересовался Платон Аристархович.
- Я думаю, Хлебников прав.
Платон Аристархович покивал головой.
- Да-с. Он не просто не отвергал научные доводы. Он на них базировался. Поражает его интуиция.  Ведь он фактически предсказал будущие открытия.
Платон Аристархович встал, достал из антикварного шкафа старую книгу в ветхом коричневом переплете и осторожно полистал ее:
- Вот. «Пульсируют солнце, пульсируют сообщества звезд, пульсируют атомы, их ядра и электронная оболочка, а также каждый входящий в нее электрон. Но такт пульсации нашей галактики так велик, что нет возможности его измерить. Никто не может обнаружить начало этого такта и быть свидетелем его конца. А такт пульсации электрона так мал, что никакими ныне существующими  приборами не может быть измерен. Когда в итоге остроумного эксперимента этот такт будет обнаружен, кто-нибудь по ошибке припишет электрону волновую природу. Так возникнет теория лучей вещества». В 1924 году Луи де Бройль придет к выводу о волновой природе электрона, - Платон Аристархович посмотрел на Марго поверх половинок-стеклышек.
- А в 1979 году, - добавил Андрей Александрович, - наши ученые и американцы откроют пульсацию Солнца. До обидного мало знают и говорят о Хлебникове наши современники.
- Мир Хлебникова – это мир чисел.
- А вовсе не поэтический? - уточнила Марго.
- Скажем, не только поэтический, - ответил профессор Тарев, с интересом перелистывая книгу. - Например, принцип возрастания или затухания природных и общественных процессов в геометрической прогрессии не нов и был известен еще древним цивилизациям. Однако открыть  математические закономерности ритмики этих процессов, благодаря потрясающей интуиции и творческой самоотдаче, было суждено именно Велимиру Хлебникову.
На столе негромко щелкнул чайник, и Марго встала.
- Господа, вам чаю?
- Да, - одновременно ответили они.
- Марго умеет заваривать удивительный чай, - восхитился Тарев.
- Это настоящее искусство. С появлением Марго мы наконец пьем чай по всем правилам, - согласился Платон Аристархович. – Даже завели маленькие чашечки.
Марго ополоснула чайник, насыпала  четыре ложки чая, на нее пахнуло ароматом раскрывающихся листьев. Она привычно вдохнула этот запах и вдруг поняла, что он ей не просто не нравится, а даже раздражает. Она замерла на мгновение, пытаясь понять, что происходит. В памяти возник другой запах, запах кофе, густой, терпкий. Марго захотелось ощутить вкус этого напитка, хотя кофе она никогда не любила.
- С вами все в порядке? – услышала она напряженный голос Платона Аристарховича.
Марго обернулась, отгоняя наваждение.
- Что?
-  Вы не отвечаете, - Андрей Александрович внимательно взглянул на Марго.
- А у нас кофе есть? - спросила Марго.
 Андрей Александрович удивленно поднял брови.
- Только растворимый где-то в шкафу, - отозвался Платон Аристархович.
- У вас изменились вкусы? – поинтересовался Тарев.
Марго пожала плечами, вспомнив жаркие дебаты о вреде кофе и пользе чая, которые они вели в Москве с Таревым, ценителем бразильских зерен.
- У вас телефон.
Марго поставила чашки перед мужчинами и только потом  взяла неумолкающую трубку.
- Теперь мне нужна твоя помощь, - услышала она голос Дмитрия Сергеевича.
Через полчаса они сидели с ним в кафе, где, по словам Дмитрия Сергеевича, варили самый вкусный кофе в Астрахани. И Марго с удовольствием пила обжигающий напиток. Черный, без сахара и сливок.
- Нравится? – Дмитрий Сергеевич с сомнением смотрел на чашку.
- Да, - Марго улыбнулась. - Что нового?
- Пока ничего. Интересный портрет получается у Анны Фроловой.
В дверях показалась невысокая блондинка в розовом пальто. Она обвела зал глазами. И Дмитрий Сергеевич приветственно поднял руку.
- Видишь, - обратился он к Марго, - это ее подруга, если они вообще у нее были. Я договорился о встрече здесь, она долго не соглашалась.
- Но твое обаяние.
Дмитрий Сергеевич развел руками:
- Я имею дар убеждения.
- Что я здесь делаю?
- Слушаешь. Создаешь свою картинку.
- Я - Гастингс? – поинтересовалась Марго. - Или Ватсон?
Сняв пальто, блондинка села за их столик.
- Здравствуйте, Настя. Спасибо, что согласились прийти. Это моя помощница.
- Марго.
- Ана.
Марго поперхнулась, капли черного напитка упали на блузку.
 Ко всему прочему у блондинки Аны оказались широкие черные брови и довольно крупные зубы с брекетами, которых та, по-видимому, вовсе не смущалась.
- Что-нибудь закажете? - поинтересовался Дмитрий Сергеевич.
- Нет. Спасибо. У меня перерыв между лекциями. Задавайте вопросы, - Ана положила на столик телефон со стразами и ключи от машины.
- Вы - подруга Ани?
- Нет. Мы общались, - Ана отвела упавшую крашеную прядь за ухо, в котором явно сверкнул крошечный бриллиант.
«Совсем неплохо для студентки», - подумала Марго. Второй раз за день она почувствовала немотивированное раздражение. Настолько сильное, что ей захотелось немедленно встать и уйти.
- Что происходило в последнее время?
- Ничего особенного.
- Аня познакомилась с кем-то? Может, рассказывала о каком-нибудь парне?
- Анька и парень? – усмехнулась блондинка. - Вряд ли.
- Почему?
- Вы же видели ее фотки? Ничего особенного. Да еще одевалась, как, - Ана подбирала слова, - как мышь.
- Вы поэтому с ней общались? – не выдержала Марго. - Некрасивая подруга?
- Жалко ее было. Дом, учеба. Ничего яркого в жизни. У нее даже инстаграма не было.
- Ужас! Как она жила-то? – изумилась Марго и чувствительно получила ногой по щиколотке. Лицо у Дмитрия Сергеевича осталось непроницаемым.
- А с вами не соскучишься, я понимаю, - буркнула Марго, метнув на Дмитрия Сергеевича испепеляющий взгляд.
- По крайней мере у меня парень есть.
- А в ее поведении, - вмешался Дмитрий Сергеевич, -  в последнее время не было ничего необычного? Не могла она просто уехать и никому ничего не сказать?
- Не было, - она свела широкие нарисованные брови на переносице. - Хотя. Она стала злой.
- Злой? Как это проявлялось?
- Вообще. Раздражалась быстро. Стала высокомерной.
Марго видела, как у самой Аны лицо сделалось жестким и злым.
- Какие-то юбки стала носить длинные, дурацкие.
- А раньше носила короткие?
- Раньше джинсы носила.
- Может, секта какая-нибудь? – предположил Дмитрий Сергеевич. – Разговоры на  религиозные темы?
- Не помню. Вдруг увлеклась дурацкой поэзией.
- Почему дурацкой? – снова не удержалась Марго, убирая ноги под свой стул.
- Потому что поэзия – это бредятина. Никто сейчас ее не читает.
- Вы на Пушкина намекаете?
- Нет. Не такое старье, конечно. Да какая разница? Не помню. Все в тетрадку записывала.
- Вы читали?
- Я похожа на больную?
Дмитрий Сергеевич предостерегающе посмотрел на Марго, и та с трудом сдержала язвительное замечание.
- В последний раз, когда я ее видела. Не помню числа, даже не спрашивайте, она собиралась на какую-то литературную встречу. Кажется, в галерею или в музей какой-то. И не пошла с нами в кино.
- Да. Странный выбор для современной девушки, - согласился Дмитрий Сергеевич.
- Если вы все вопросы задали, то мне пора.
Дмитрий Сергеевич развел руками.
- Скажите, - остановила ее Марго. – Вас совсем не тревожит ее судьба?
- Ну, я не верю, что с ней случилось что-то плохое, – пожала плечами Ана.
- И еще. Почему вы так странно себя называете?
Блондинка скроила жалостливо-презрительную мину.
- Вы книжек вообще не читаете? Это сокращенное.
- От Анастасии?
- От Анастейши, - блондинка, больше не удостаивая вниманием, уплыла.
- Я так и думала, - пробормотала Марго.- «Боже! Пропал калабуховский дом».
- Что ты думала? – глаза Дмитрия Сергеевича смеялись.
- Во-первых, за ногу получишь, а во-вторых, пропавшая Фролова была неплохой девушкой.
- Раз она не нравилась Насте?
- Хотя бы поэтому. Похоже, русская культура и литература, в частности, проиграла эту битву за умы.
- Кто выиграл?
- Видимо, Эрика Леонард Джеймс.
- Нет. Раз есть девушки, которые предпочитают поход на литературный вечер посещению кинотеатра. Что ты обо всем этом думаешь?
- Кофе был чудесным.
- А еще?
- Надо, наверно, узнать, где проводились литературные вечера за последние несколько недель.
- Я спрашиваю не об этом. Хотя это справедливо. Что ты скажешь об Анне Фроловой?
Он положил на стол фото молодой девушки с каштановыми волосами.
- Скромная, нетусовочная, видимо, с богатым воображением. И, скорее всего, очень одинокая.
- Думаю, что любой, кто отнесся к ней с участием или сделал вид, что так относится, мог увлечь ее. А дальше…
- Но она не стала носить короткую юбку.
- Что по поводу «дурацкой поэзии»?
- Здесь вообще огромный простор для предположений. Например, поэзию Хлебникова Анастейша туда с удовольствием бы определила.
- С чего-то же надо начинать. Узнай, пожалуйста, проводит ли ваш музей литературные вечера.
Марго согласно кивнула, все еще разглядывая фотографию девушки.
- Нашла, где повесить картину? - неожиданно поинтересовался Дмитрий Сергеевич.
- В спальне, напротив кровати.
- Могу вбить гвоздь в стену.
- Уже. Напрашиваешься в гости?
- Ну, откровенно говоря, да.
- Приходи так. Без гвоздя.

4.

В комнате под самой крышей было тесно и накурено. Правда, пили чай из пузатого огромного самовара, гордости хозяина. Сверху висела нитка с сушками до того твердыми, что есть их не было никакой возможности. Большая квартира  на последнем этаже в доме на Таврической улице имела эту необычную угловую круглую комнату. В ней и собрались многочисленные гости, которые чувствовали здесь себя абсолютно спокойно. Хозяин, закутанный в клетчатый плед, читал что-то на низком диване, и это никого не смущало. Группа молодых поэтов за столом как всегда спорила о литературе.
За маленьким окном летали, беспорядочно кружась, огромные хлопья.

- Хлопья-переростки, - проговорила Руфь.
Высокий, чуть сутулый, с бледным лицом мужчина тоже смотрел в окно. На нем был сильно поношенный костюм и рубашка без галстука. Вид его был почти неприличен, но, кажется, это совсем не смущало мужчину. Он напоминал Руфи птицу, на секунду залетевшую в комнату.
- Вы как будто не с нами сейчас, - задумчиво сказала Руфь. – Где вы, Виктор?
Он пожал плечами.
- Зовите меня Велимир.
- Спасаетесь от злых духов?
- Нет. Хочу изменить судьбу.
- Вы всегда такой?
- Какой? – он первый раз взглянул Руфи прямо в глаза.
И она, привыкшая, что от ее взгляда смущались, вдруг почувствовала, как провалилось сердце и щекам стало жарко. Она потупилась:
- Неразговорчивый.
- Я говорю. Много. Но про себя.

У него был тихий голос. Вся его фигура казалась странной, инородной здесь. Поражали, пожалуй, глаза, похожие на синие озера. Руфь тонула в них. И не за что было ухватиться.
- Вы любите снег? – спросила она просто, чтобы услышать его странный голос.  Так говорили бы птицы, если бы им была доступна человеческая речь.
- Я больше люблю весну. И чтобы степь, и запах полыни, стрекот кузнечиков. Вы бывали в астраханских степях?
Руфь покачала головой.
- Крылышкуя? - улыбнулась она. - Как вам это в голову пришло? Но ведь ярче и не скажешь.
Он снова пожал плечами. За их спинами раздавались взрывы молодого, задорного смеха. Шумный великан в желтой блузе читал свои стихи. Кажется, не совсем пристойные. Но они словно были отрезаны ото всех. И, похоже, оба это ощущали.
- Вас называют королем времени, - улыбнулась Руфь, но глаза ее оставались серьезными.
- Они преувеличивают. Хотя время - это самое интересное, что может изучать человек.
- А поэзия? Неинтересна?
- Мир чисел гораздо поэтичнее.
- Странно слышать это от поэта.
- Я не поэт.
Хлопья за окном стали гуще. За их плотной завесой уже сложно было что-то рассмотреть. Несмотря на то, что смеркалось, из окон на их лица струился белый свет. И они казались еще бледнее. Черные глаза Руфи странно и страшно смотрели с белого полотна.
- Вас интересно было бы нарисовать, - вдруг сказал Велимир. – У вас удивительные глаза. Как два колодца, куда не проникает ни свет солнца, ни свет звезд.
- Это комплимент? – уточнила Руфь.
Она отвернулась от окна и разглядывала его странное небритое лицо и давно не стриженные волосы.
- Я не умею делать комплименты, - Велимир поежился. - Я говорю, то, что вижу.
- Это должно доставлять вам массу неудобств. Ведь говорить все, что видишь и о чем думаешь, не всегда прилично.
Руфь помолчала.
- Ты так не считаешь?
Велимир коротко взглянул на нее и промолчал. Либо он не заметил этого перехода на «ты», либо принял.
- Тебе все равно, что думают люди? – поинтересовалась Руфь, она не могла понять, почему так привлекает ее этот нелепый человек.
Он снова пожал плечами.
- Значит, ты по-настоящему свободен, - изумилась Руфь.
- По-настоящему свободны только птицы, - впервые улыбнулся Велимир и посмотрел в окно сквозь белую пелену и, казалось, сквозь время.
- Твое любимое пирожное, - Павел неслышно подошел сзади.
 На блюдце с сиреневыми цветочками лежал аппетитный кусочек. Руфь резко обернулась. Она долго, не узнавая, смотрела на него.
- Съешь сам.
Павел молча поставил блюдце на подоконник и стремительно, не прощаясь ни с кем, вышел. Его никто не удерживал. Руфь, с трудом подавив раздражение, села на стул с резной спинкой, стоявший поблизости, и, достав мундштук, вставила в него папиросу и закурила.
- Он тебя любит, - без всякого перехода сказал Велимир.
- Это не моя вина, - Руфь выпустила облако дыма и поправила и без того безупречно убранные черные блестящие волосы.
- К слову о свободе. Ты замечала, как свободен бывает человек, когда не любит? Как он безжалостен и силен?
- Я всегда такая.
- Ты никогда не любила, - в голосе Велимира не прозвучало вопроса, он утверждал.
После молчания Руфь отрицательно покачала головой. И было непонятно, соглашается она с ним или опровергает его слова.
- Господа, а помните гениально сумасшедшее велимировское «Вечер. Тени»? – молодой полноватый мужчина с круглым лицом и странно неживым левым глазом бесцеремонно вторгся в их пространство. - Прочти!
- Ты же знаешь, Давид. Я не люблю читать свои стихи. Уволь меня.
- А я люблю тебя, Велимирушко:
Вечер. Тени.
Сени. Лени.
Мы сидели, вечер пья.
В каждом глазе – бег оленя.
В каждом взоре – лет копья!
- И скорее справа, чем правый.
Я был более слово, чем слева, - добавил чей-то низкий голос
- Здорово, черт возьми! «Я был более слово, чем слева». Ты знаешь, что ты - гений? – Давид обнял Велимира за плечи.
Тот  поморщился, освобождаясь.
- Королева, что грустите? – не унимался Давид. - Бросьте его, скучного, некрасивого. С Гениями трудно. Они же НЕНОРМАЛЬНЫЕ. Отсутствие НОРМЫ. Любите меня, я просто талантлив!
Руфь улыбнулась.
- Вот уже полчаса я наблюдаю одним глазком за вашим тет-а-тетом.
- Это нескромно, - покачала головой Руфь.
- Зато интересно. Грешен, люблю наблюдать за людьми.
- Додик, перестань возбуждать интерес дам своим уродством. Все знают, что твой стеклянный глаз – предмет твоей извращенной гордости, - раздался снова тот самый низкий голос.
Но Давид, кажется, не заметил колкого замечания:
- Будьте осторожны, королева. Велимир – птицелов. Знает, как завлечь в свои сети. «О чем поешь ты, птичка в клетке? / О том ли, как попалась в сетку?»
Руфь по-прежнему молча курила и улыбалась.
- А знаете ли, что наш Велимирушко открыл новый вид кукушки? – он строго посмотрел на нее безжизненным левым глазом.
Руфь удивленно повернула голову.
- Даже написал научную статью в какой-то жутко умный журнал.
- Так кто ты? Поэт, математик, естествоиспытатель? – обратилась Руфь к Велимиру.
- Он – дервиш. Он не для земной жизни.
- Ну, хватит, Давид, этой рекламы.
- Да. А я - часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо, - Давид слегка наклонил голову и, посмеиваясь, возвратился к столу.
Лежавший на диване хозяин снова решил пить чай, самовар разогрели. Он призывно блестел боками под светом лампы под желтым абажуром. Шел второй час ночи.
- Так странно, что ты с ними, - удивилась Руфь.
- Почему?
- Ты другой.
- Откуда ты меня знаешь?
- Чувствую. И все эти скандалы и пощечины общественному вкусу тебе не по душе.
- Я их люблю. Они талантливые. Смелые. Будетляне.
Руфь внезапно накрыла его руку своей.
- Уйдем отсюда?
Их глаза встретились, черные и голубые, и что-то дрогнуло в уголках губ.
- Куда? Мне некуда тебя позвать.
- Мне есть куда позвать тебя.

5.

С утра накрапывало. Но не по-осеннему скучно, а весело и задорно. И низкое небо не удручало. Словно все в природе понимало, что от весеннего дождя не надо ждать беды. Но Марго, любившая дождь, с удивлением отмечала, что радости внутри у нее совсем мало. Было воскресенье. Торопиться было некуда. Она выпила с утра две чашки крепкого кофе и вместо запланированной работы над диссертацией утонула в плетеном кресле и бездумно смотрела, как Шишок с упоением гонял подаренную ему беленькую мышь с розовым пластиковым носом. Нос этот был уже изрядно покусан, и Марго подозревала, что любопытный Шишок «разъяснит» (по меткому выражению Булгаковского Шарика) мышку до конца, докапываясь, что у нее внутри. Марго бросила взгляд в зеркало и вздрогнула от неожиданности. Она совсем забыла, что вчера, повинуясь какому-то порыву, купила оттеночный шампунь и закрасила свои рыжие локоны в черный цвет. Эффект получился довольно мрачный, и Марго пока не решила, нравится ей это или нет. «Когда женщина не довольна своей  жизнью, она меняет  цвет волос», - как говорят турки. Марго не чувствовала, что хочет изменить свою жизнь, но ее не покидало ощущение, что вокруг что-то происходит помимо ее воли. И вот эта-то потеря контроля ее и беспокоила. Отражение ей не то, чтобы не нравилось, но вызывало какие-то смутные ассоциации. Марго вспомнила о купленной картине по номерам, изображавшей нарциссы. Чувствуя сильное незнакомое ранее желание рисовать, она села за стол и включила настольную лампу. Нарциссов была целая охапка. Они стояли в широкой вазе, некоторые были разбросаны по подоконнику, другие изящно умирали на столе. Марго глубоко вздохнула и взялась за кисточку.

Время шло незаметно, и Марго не могла точно определить, когда появилось это неприятное чувство. Оно мешало и никак не могло оформиться. Она оглянулась. Уставший, растрепанный Шишок сладко спал на кровати, положив мордочку на свою добычу. С одной стороны у мышки подозрительно торчала шерсть. Мерно тикали большие напольные часы. Она вначале пугалась их тяжелого боя, но, привыкнув,  поняла, что они добавляют уюта. Другие звуки не нарушали тишину. Это-то, наверно, и было странно, словно комната, где находилась Марго, вдруг оказалась отрезанной от остального мира. Ни звуков улицы, обычно шумной. Ни звуков в большом общем коридоре. И в этой странной тишине она почувствовала чей-то взгляд. Такое ощущение бывает у человека, когда на него смотрят в упор. Марго похолодела и очень медленно подняла глаза. С портрета на нее, не мигая, смотрела Руфь Гликберг тяжелым темным взглядом. Марго понимала, что не может пошевелиться. Казалось, еще мгновение, и губы Руфи дрогнут в усмешке.

В голове проносились какие-то странные обрывки не то воспоминаний, не то виденного когда-то давно и забытого: река в утреннем тумане, огромные лопасти парохода, лицо с залихватскими усами, влажная палуба, тревожные визгливые крики чаек. Какие-то фигуры, начерченные на мокром песке, обрывистый берег, листок скомканной белой бумаги. А главное - затопляющее сознание  и душу чувство тоски. С такой тоской не живут люди. С такой тоской они умирают. И сладкая мысль о смерти мелькнула и осела где-то в глубине. Марго чувствовала, что задыхается. 

Звонок в дверь, обычно резкий и пугающий, прозвучал спасительно громко. Марго вскочила, опрокинув стул, и малодушно побежала к двери. В ногах, путаясь и мешая, бежал в миг проснувшийся Шишок. На пороге стояла незнакомая молодая девушка. В скромном платье в цветочек и джинсовой курточке, русые волосы были убраны в узел. В руках она держала папку для рисунков.

-  Простите, что я без приглашения. Меня зовут Оля.
- Очень приятно, Оля, - сказала Марго вполне искренне, голос ее еще дрожал от пережитого.
- Я хотела бы поговорить с Аней. Ее телефон отключен. На занятия она не приходит. Вот я и…
- Проходите, - к Марго возвращалось самообладание. Они расположились на кухне, где уже через минуту закипел чайник, и запахло чайными ароматами.
- Вы вместе учились?
- Нет, - девушка смущенно сидела на краешке стула, не выпуская папку из рук.- Мы ходим на курсы рисования. Это в Кремле.
- А. Так вы – вы художница?
- Скорее, это мое хобби. Да и для Ани тоже. Где она?
- Видите ли, Оля, - Марго помолчала. - Мы не знаем, что с ней и где она. Может, вы сможете нам помочь. Как ее подруга.
Оля испуганно посмотрела на Марго:
- Значит, это все-таки случилось!
- Что именно? Не бойтесь, Оля. Я тоже хочу ей помочь.
- Мы полгода ходим на эти курсы. Там и познакомились. Аня была хорошей. Честной и справедливой. За это ее многие не любили. И друзей у нее в институте не было, - Оля прижала вдруг руки к груди. – Ой, почему я сказала: была?
- Ну, раз исчезла, логично, что была, - успокоила ее Марго.
- А последнее время. Как вам объяснить? Я как будто знала двух людей. И вот эта вторая Аня рисовала даже другое. По-другому. И все время молчала. И курила, - Оля мельком глянула на волосы Марго. - И покрасилась в черный. И сказала, что скоро, я кое-что услышу о ней.
- Вы говорили о смерти? - на душе Марго заскребло.
- Нет. Но она много знала наизусть и читала мне стихи. Странные.
- Хлебникова? - спросила Марго.
- Откуда вы узнали?
- Не узнала. Предположила.
- Она меня иногда брала с собой на вечера на Хлебниковской веранде. Там интересные люди, но мне все же этот поэт не близок. И последний раз я не пошла.
- Аня обиделась?
- Нет. Но как-то так посмотрела, что я потом долго жалела, что отказала. Начала звонить в этот же вечер, но телефон не отвечал. Аня в последнее время часто, - девушка подбирала слова, - не любила быть с людьми. И я дала ей время. Но я правда не знала, что…
- Вы повторите все это следователю, Оля?
- Конечно.
Марго взяла телефон и набрала знакомый номер.
- У нас новый свидетель.
- Чудесно, Гастингс. Еду.
- Захвати пирожных, - неожиданно попросила Марго.
- Ты же говорила, что равнодушна к сладкому?
- Угу. И ем ползернышка ячменного зерна.
- Еще немного и я женюсь на тебе, - весело заметил Дмитрий Сергеевич.

6.

Весна вступила в свои права. И когда в туманном Петербурге люди не снимали пальто и не убирали зонты, в Астрахани было по-настоящему тепло. По утрам только становилась понятно, что до лета еще далеко.
- Никогда не просыпалась так рано, - Руфь поежилась под большим вязаным белым платком.
Над рекой поднимался, клубясь, пар. Вода была теплой, как парное молоко. В неверном утреннем свете тускло поблескивала трава в росе.
-  А я жаворонок. Всегда любил просыпаться рано и приходить к реке.
- Ты - журавль, - Руфь прижалась к его плечу. – В небе. Не со мной. Да. Волга – единственное, на что можно смотреть в этом городишке. Надеюсь, я не оскорбляю твоих чувств?
Велимир промолчал, увлеченный картиной.
- Это редкостное захолустье, - продолжала она. - Почему ты любишь бывать здесь?
- Почему птицы всегда возвращаются домой? Наверняка в южных странах гораздо лучше.
- Инстинкт.
- Можно назвать и так. Я родился среди монгольских кочевников.
- Они были буддистами?
- Да.
- Поэтому ты такой уравновешенный? Спокойный. И всех оправдывающий. Ты мой Будда, - она прижалась к его загорелой щеке, пахнущей солнцем и какой-то травой.
Он не ответил на ласку, жевал сорванную травинку и, казалось, был погружен в себя.
- Павел прислал мне письмо, - вдруг сказал он.
Руфь откинулась на траву и смотрела, как по небу медленно плыли подкрашенные с краев алым облака.
- Строчки были закапаны слезами?
- Зачем ты так? - Велимир с укором посмотрел на Руфь. - Просил оставить тебя, потому что я не способен сделать тебя счастливой.
- Я его ненавижу, - Руфь тяжело дышала, казалось, одной силой мысли она могла сейчас уничтожить его. - Он забыл спросить меня.
- Нет, Нарцисса, - он недавно  стал так называть ее за любовь к этим цветам и к самой себе.- Ведь по сути он прав.
Руфь резко села.
- Я не хочу ничего слышать! Я просто хочу, чтобы он убрался, исчез из моей жизни! Совсем! - глаза ее страшно чернели.
В них как будто и правда не отражался свет. Велимир молчал, в его глазах текла река.
- Ты не любишь меня, - с горечью сказала Руфь. – Летишь по жизни, даже не как журавль, а как перекати-поле.
Велимир, казалось, не слушал ее и чертил что-то на влажном песке. Руфь взглянула внимательнее: перед ним был начерчен круг с точкой в середине. Он заговорил, как сомнамбула, ни к кому не обращаясь, словно про себя:
- Я думаю, цель художников – создать общий письменный язык. Общий для всех.
- Почему художников? - машинально спросила Руфь, все еще испытывая сильное раздражение.
Она почти не ждала ответа, но, к ее удивлению, он продолжил:
- Живопись всегда говорила языком, понятным всем. А значит они могут построить письменные знаки для всей  населенной человечеством звезды.
Становилось жарко. На лбу Велимира блестели капельки пота.
-  Зачем понадобился тебе этот новый язык? На старом-то люди не понимают друг друга, не слышат, - не унималась Руфь, лицо ее исказила судорога то ли сдерживаемого плача, то ли отвращения.
- Раз слово, изначально служившее миру, теперь служит вражде, его надо заменить.
- На твои жарбоги, виреи, времыши? – Руфь чувствовала, что несправедлива, но мстительное чувство не давало ей остановиться.
Он так легко мог отказаться от нее и так бережно хранил и защищал свои сумасшедшие идеи. Руфи впервые с начала их знакомства захотелось сделать ему больно.
- И я свирел в свою свирель, - злобно пробормотала она, вставая и стряхивая прилипший к платью песок. - И мир хотел в свою хотель.
- Я много думал, - Велимир явно был один в своем странном мире. - Азбука есть краткий словарь пространственного мира, близкого художникам.
Он схватил ее за руку:
- Смотри. Мне В кажется в виде круга и точки в нем.
Он начертил прутиком две черты, перпендикулярные друг другу, и поставил под нижней линией точку:
- Это Х.
Он быстро чертил линию и галочку посередине:
- Это З, вроде упавшего К. Это просто и гениально! – он, радостно улыбаясь, взглянул на ее злое лицо.
- Да, - согласилась Руфь, вырывая руку. - Это действительно просто. Но позволь я буду пользоваться обычной азбукой. И рисовать мир таким, каким я его вижу. Я возвращаюсь. Ты со мной?
- Нет. Я посижу еще. Ты ступай.
- Скоро станет жарко. Надень шляпу.
Ее последних слов он, по-видимому, уже не слышал. Рисунки на песке продолжались. Руфь с тяжелым чувством вернулась домой, подавляя желание немедленно уехать в Петербург.
Дома возвращения хозяев ждал их знакомец, известный в городе ценитель искусства, купец Савва Аркадьевич Мамаев. Он принес Руфи целую корзину нарциссов. Их дурманяще-сладкий аромат наполнял комнату. Белые лепестки были свежими и удивительно изящными. Руфь прижалась к ним лицом и глубоко вдохнула:
- Удивительные создания, не имеющие листьев. Не похожи на другие цветы.
- Знаю, знаю вашу страсть, - Савва Аркадьевич поцеловал ее руку.
- Благодарю вас, - Руфь поставила часть цветов в вазу, остальные рассыпала по подоконнику. - Теперь я знаю, как закончить свой портрет.
Она принялась за работу, сев напротив начатого полотна. На мгновение мелькнула мысль, что выражение лица на этом портрете будет не самое доброе.
Савва Аркадьевич не мешал. В молчании прошло около часа. Он прохаживался по небольшому залу, разглядывая разбросанные наброски, сделанные Руфью и Велимиром. Его зарисовки были небрежны. Сделанные словно второпях или между прочим.
- Не мешаю я вам, Руфь Соломоновна? – остановился он за ее спиной.
Его тучная фигура отразилась в старом почерневшем по углам зеркале.
- Нет. Сейчас будем кофе пить.
- Откажусь. Вот чаю можно выпить.
Савва Аркадьевич внимательно рассматривал лицо, появившееся на белом холсте:
- Как это у вас выходит? Вот ведь вылитая вы. Я с женой недавно решил новомодный фотоснимок сделать. На память, так сказать, потомкам. Так вот я там меньше на себя похож. Лицо глупейшее. Глаза вытаращенные, словно в испуге. Потомки решат, что я ненормальный, - Савва Аркадьевич тихо засмеялся. - Надо было у вас портрет заказать.
- Виктор Владимирович не согласился бы с вашей оценкой моего труда. Здесь нет нового слова в искусстве, - Руфь положила кисти и вытерла руки.
С холста на нее смотрели ее собственные черные колодцы глаз.
- Зачем новое? Если старое хорошо?
- Хорошо, что он вас не слышит.
- А я человек прямой. Я и в глаза скажу, что он с товарищами больно резво за дело взялся. Эволюция, а не революция, - очень серьезно проговорил Савва Аркадьевич. - Развитие, а не ломка.
- Уж и не знаю, что лучше. Может, правда сломать все, и дело с концом.
- Да кто ж сказал, что это новое? – удивился Савва Аркадьевич. - Сочинение господина Тургенева читали, конечно?
Руфь кивнула.
- Так еще господин Базаров все ломать хотел. Так что новое – это, может, строить начать?
- Пристраивать, - улыбнулась Руфь.
- А Виктор Владимирович все на реке?
- Ему там думается лучше.
- О чем? О новом слове? – поинтересовался Савва Аркадьевич.
На столе появился самовар, простые белые чашки с блюдцами.
- Не только. О многом. Например, о времени и его законах.
Они сидели на застекленной веранде, в открытые окна вплывали волны жара. Ни одна веточка не шевелилась. И на улице было по-провинциальному пустынно. Наступал тот послеполуденный час, когда все живое замирало.
- Странный человек Виктор Владимирович. Дед его тоже реку любил. Был судовладельцем, честным купцом. А он вроде блаженного. Вы - другая.
- Какая? – Руфь, прищурившись,  посмотрела на блестящую золотую цепочку, покоившуюся на внушительном животе.
- Вы сильная.
- Он тоже сильный. Это обманчивое ощущение. Просто его сила в другом.
-  В чем?
- В его убеждениях. Он не отрекся бы.
- Взошел на костер? А толку?
- Это отличает его от нас с вами. Компромиссы для него невозможны.
- Уж не обижайтесь, Руфь Соломоновна, это, по-моему, глупость. Кому польза-то от его смерти? Ты промолчи, а думай по-своему. Кто мешает? – Савва Аркадьевич отодвинул пустую чашку.
- Может быть, совесть?
- Портретик свой не хотите мне продать?
- Продать? – Руфь засмеялась. – Подарю, как закончу. Еще пару штрихов.
- Вот мне, купцу, совесть не дает подарки от женщины принимать. Назначьте цену. И вам выгодно, и мне спокойно.

7.

Марго физически не могла оставаться одна в квартире, но и сказать об этом она тоже не решалась. Марго предложила Дмитрию Сергеевичу прогуляться. Он весело предположил, что это все для того, чтобы не звать к себе и не кормить его, но согласился.  К вечеру похолодало, они брели по ухоженным парковым дорожкам. После дождя пахло свежестью, травой и непередаваемым запахом весенней земли. Марго плотнее укуталась в шарф. Дмитрий Сергеевич уже несколько раз удивленно смотрел на изменившуюся Марго, но от вопросов, как и в прошлый раз,  воздерживался.

- Ну, ты же хочешь спросить: зачем?
- Это же не навсегда? - робко поинтересовался Дмитрий Сергеевич.
- Смоется через неделю, - согласилась Марго и поправила черную прядь.
-  А я ведь заинтересовался этой Руфью Гликберг. Ты знаешь, что она была знакома с Хлебниковым?
- Я спрашивала у Тарева, у Платона Аристарховича. В архивных материалах тоже ничего! С чего ты взял?
- Работал в городском архиве. Наткнулся на записи некоего Саввы Аркадьевича Мамаева, купца и по совместительству ценителя искусства. Твоя картина принадлежала ему. И ты живешь в доме, построенном этим Саввой Аркадьевичем. Безусловно, раньше он  весь принадлежал  его семейству. Из его записей следует, что он был знаком и с Руфью и с Хлебниковым. Похоже, что Руфь приезжала в Астрахань вместе с Велимиром. Как тебе поворот?
Марго изумленно помолчала:
- Это имя никогда не упоминалось в связи с ним.
- Думаю, это не случайно. Потомкам наивно полагать, что они знают все о личной жизни своих великих предшественников.
- Зачем было скрывать отношения? Он ведь не был ничем связан?
- Может, он вообще не любил, чтобы лезли в его личную жизнь. Люди разные. А может, это было пустяком.
- Нет, - Марго отрицательно покачала головой. - Скрывают то, что важно. Что оберегают от чужих глаз.
- Что скрываешь ты?
Подул ветер, и на Марго посыпалась вода с блестящих, умытых листьев. Марго ойкнула, прижалась к Дмитрию Сергеевичу и не ответила.
- А теперь давай сложим некоторые факты современности, - невозмутимо продолжил Дмитрий Сергеевич, обнимая е за плечи. - У нее была депрессия – раз, изменилось самоощущение - два, она вдруг полюбила то, что не любила раньше - три. Не надо быть психиатром, чтобы сложить все и понять, что это похоже…
- На диссоциативное  расстройство идентичности личности, - закончила Марго.
- Или в просторечии: раздвоение этой  самой личности. Откуда знаешь научное название? – подозрительно спросил Дмитрий Сергеевич.
- Как говорит мой любимый доктор Хауз: «Зачем шесть лет учиться в медицинском институте, если есть интернет».
- А еще он говорит, что все врут.
- Надо же! Ты тоже смотришь сериалы?
В глазах Дмитрия Сергеевича застыл вопрос, но Марго явно не собиралась на него отвечать.
- Ну, хорошо. А какой выход из этой ситуации могла найти Фролова?
- Бегство.
- Точно. И если это так, шансов найти ее практически нет.
- Что вызвало это расстройство? Стресс? Отсутствие внимания? Психологическая травма?
- Ну, к врачу она, к сожалению, по этому поводу не обращалась. Я проверил. Но и это еще не все.
Они свернули с аллеи в уютный уголок. Под зазеленевшими кленами стояла удобная деревянная скамейка. Не сговариваясь, они опустились на нее. Дмитрий Сергеевич положил ногу на ногу.
- Тот парень? – почему-то сразу догадалась Марго. - Как там его?
- Петр Бордов. Все очень похоже. Симптомы. Только в его случае была безответная любовь.  И он тоже выбрал бегство. Они никогда не встречались, не были знакомы. Что между ними общего?
- То, что они жили в этой квартире, - ответила Марго. – Нехорошая квартира № 50, 302 –бис.
Марго передернуло от мысли, что придется возвращаться обратно.
- И у него были приступы подавленности? И смена вкусов?
Дмитрий Сергеевич внимательно посмотрел на Марго:
- И смена вкусов. Поссорился со всеми, ушел с работы и спрыгнул с крыши. Ты точно ничего не хочешь мне сказать?
Марго отрицательно покачала головой и добавила:
- Пока вы разговаривали с Олей, я выяснила: Фролова часто бывала в музее. Почти каждый день. Поэтому ее и запомнили.
- Она что-то искала?
- Или чем-то наполнялась. Может, ее гнала туда тоска? - в глазах Марго плескался страх, но Дмитрий Сергеевич в этот момент задумчиво смотрел в другую сторону.
- Я чувствую, что мы крутимся возле открытой двери в поисках ключа.
 На другом конце аллеи показался странный мужчина. Некоторое время Марго пыталась понять, в чем заключалась странность. А потом до нее дошло, что необычной была одежда. На нем было длинное пальто с развевающимися полами и цилиндр. Самый настоящий, начала века. Марго сжала руку Дмитрия Сергеевича.
- Что? – изумился он.
- Кто это? – Марго в ужасе смотрела на призрак.
- А это. Сегодня губернаторский бал. Взрослые люди играют во взрослые игры. Реконструкция называется.
- Ты замерзла? Ты вся дрожишь. Тебе нехорошо?
Она вдруг вспомнила сегодняшнюю ночь. Марго проснулась от ощущения чьего-то присутствия. Шишок, выгнув спину, шипел в пустоту. Шерсть на нем стояла дыбом. Марго не закричала только потому, что ее обуял животный ужас. Это только в фильмах, увидев что-то страшное, люди орут, как сумасшедшие. В реальности тело сковывает паралич.  Словно тень скользнула к окну: «Бисми-лЛяхи-ррахмани-ррахим.Аль-хамдули –Ляхи рабби-ль алямин», – мысленно зашептала Марго не весть откуда выплывшие слова.
- Мне нехорошо, - призналась Марго.
После ее рассказа Дмитрий Сергеевич молчал некоторое время, а потом решительно сказал:
- Я читал статью твоего Тарева о влиянии искусства на человека.
Марго удивленно взглянула на Дмитрия Сергеевича.
-  Думаю, нам нужен его совет. Завтра я выясню еще кое-что, касающееся нашей Руфи. А пока забираем Шишка и едем ко мне домой. Я вчера купил зерна.

8.

За окнами быстро, как и всегда на юге, смеркалось. Зажгли лампу, в открытые окна вместе с остывающим днем влетали комары, и бабочки и суетливо танцевали вокруг абажура, некоторые, опалив крылья, падали на скатерть. Комната Велимира, где всегда была удивительная тишина, словно дом был отрезан от всего остального мира, наполнялась отвратительным звоном. Мелисса на подоконнике источала тонкий аромат, и это несколько сдерживало упрямых насекомых.

До половины второго Руфь металась от одного окна к другому. Чернильная ночь накрыла город. Пахло пылью и травой. Где-то вдалеке слышались пьяные голоса, играла гармошка.

- Дикость! Дикость монгольская. Ненавижу это место. Этот чудовищный город, - Руфь не замечала, что курит третью папиросу подряд. Во рту было горько, голова гудела, и тревога все сильнее сжимала сердце. Когда часы со скрежетом пробили два удара, Руфь услышала звук открывающейся двери.
«Только без сцен в духе Любови Михайловны», – мелькнуло у нее. Она яростно вдавила папиросу в пепельницу и теперь молча стояла, скрестив руки на груди. Велимир устало провел рукой по лицу и упал в кресло с потертой обивкой болотного цвета. На нем был мятый пиджак и брюки, шляпы не было вовсе. Оба не произносили ни звука. Наконец он протянул Руфи свернутый листок:
- Еще днем встретил почтальона.
Руфь все так же молча стояла, прямая, как струна, так и не протягивая руки.
- Что там? - она удивилась, как спокойно звучал ее голос, хотя внутри все клокотало. Ей хотелось закричать, ударить его, но сил будто хватало только на то, чтобы стоять вот так прямо.
- Павел покончил с собой, - его рука с листком упала на колено. - Сбросился с крыши.
- Большей глупости невозможно представить.
Велимир внимательно взглянул на нее:
- Тебе его не жаль?
- Жаль. Но это его выбор. А ты - мой выбор. Он с ним смириться не смог.
- Как-то по-водевильному все. Обманутый муж, любовник…
- Он мне не муж. И ты прекрасно знаешь это.
- Ты понимаешь, что его смерть страшна. Я все подсчитал. Если в первую точку умирает жертва, через 3 в степени n дней умирает убийца, - Велимир судорожно потер лоб. - «Мне отмщение и Аз воздам»
- Ты болен? – Руфь тревожно посмотрела на него. - Ты бредишь?
- Я вывел формулу времени! Ты понимаешь, что малые показатели степени относятся к жизни отдельных людей, управляя возмездием?
- Я не понимаю.
- Событие, достигшее возраста 3 в степени n дней, меняет свой знак на обратный. События – это два встречных поезда, идущих по одному и тому же пути.
- Отмщение? Я не виновата в его смерти!
- Когда, - Велимир мучительно подбирал слова, которые были бы ей понятны, и словно физически ощущал свою немоту. - Когда есть близость двух, расставание и разделение пространством становится смертью или приближением к ней.
Какое-то время они молчали. Руфь чувствовала, что, несмотря на жару, заледенела, даже кончики пальцев стали холодными. Она с трудом разлепила губы:
- Я понимаю только одно: ты путешествуешь налегке. Я – лишний багаж.
Велимир по-прежнему молчал, сжимая листок в руке. Он удивленно разглядывал его, словно забыв, откуда он взялся и зачем. Похоже, каждый из них слышал только себя.
- Я говорил: мне некуда тебя позвать.
- Рядом с тобой не плохо, - констатировала Руфь. - Рядом с тобой нет места.
- Я очень устал. Я хочу спать, - он стянул пиджак и, бросив его на кресло, ушел в маленький кабинет, плотно закрыв за собой дверь.

Какое-то время Руфь сидела за столом, положив голову на скрещенные руки. За окном надрывались кузнечики. «Крылышкуя», - усмехнулась про себя Руфь. Легкая прозрачная ткань занавески едва заметно дрожала от теплого воздуха. На столе лежал скомканный листок почтовой бумаги, стояла чашка с остывшим недопитым чаем. Руфь тяжело вздохнула, а затем, стараясь не шуметь, прошла в соседнюю комнату, а еще через какое-то время вышла одетая по-дорожному с небольшой кожаной сумкой. Она задержалась у стола, взяла в руки карандаш, но передумала. Стояла уютная ночная тишина. С реки вдруг донесся гудок парохода, и Руфь решительно вышла из дома.

9.

- Все попытки найти Руфь Гликберг не увенчались успехом, - Дмитрий Сергеевич в волнении ходил по кухне. Шишок с интересом наблюдал за его ногами. Потом характерно потоптался задними лапками, выбирая удобное положение для прыжка, и прыгнул, вцепившись в штанину джинсов.
- Шишок! – одновременно закричали Марго и Дмитрий Сергеевич.
Шишок обиженно залез на колени к профессору и отвернулся.
- Не знаю, что там у них произошло, - продолжил Дмитрий Сергеевич. - Но 12 июня 1914 года  в «Астраханских ведомостях» я нашел объявление об исчезновении человека.
- И кто же искал? – Тарев отпил душистый напиток и погладил Шишка по голове.
- Обращаться можно было по местному адресу. И это адрес дома Хлебникова. И в Петербурге к Любови Михайловне Весниной.
- Странно все-таки, что поэт нигде не упоминает ее имени. В музее собраны лучшие материалы по Хлебникову – и ничего. Ни строчки, - Марго убрала снова рыжую прядь за ухо.
- Это как раз не странно, Марго, - задумчиво проговорил Тарев. - Учитывая, что Хлебникова больше всего интересовал мир чисел, а не реальный мир с реальными людьми. Самое удивительное, что он мог предвидеть нечто подобное. Он считал очень важным уравнение:  2 в 13 степени плюс 13 во 2.
Тарев рассказывал, скорее, обращаясь к Дмитрию Сергеевичу, потому что Марго понимающе кивнула головой.
- Этот день, если считать со дня рождения человека, бывает для многих роковым.
- Думаю, и для Руфи Гликберг. И для Фроловой, и для Петра Бордова – этот день действительно стал роковым, - добавила Марго.
- Вы говорите об этом, как о математическом законе, - возмутился Дмитрий Сергеевич.- Хлебников, мягко говоря, мог только предполагать!
Тарев слегка улыбнулся:
- Мне понятен ваш скепсис, Дмитрий Сергеевич. Но позвольте представить вашему вниманию любопытный факт. В своих заметках «Учитель – ученик» Хлебников вопрошает: «Что будет в 2222? Через 317 лет после 1905 суда какого-нибудь народа потерпят крушение, может, у черного Мадагаскара. Что будет в 2066 году, если ряд волн союза не прервется?» Имея в виду сохранение государств. И все это можно было бы рассматривать как фантазии не совсем здорового человека. Но чуть дальше он напишет: «Не следует ли ждать в 1917 году падения государства?»
- Он написал это в 1916? Когда в воздухе не могло не чувствоваться революционной грозы? - усмехнулся Дмитрий Сергеевич.
- Он написал это в 1912, - тихо проговорила Марго. – А в повести «Ка» из расчетов Хлебникова следовало, что в 1980 году будет перемещение войск с Запада на Восток для участия в войне с какой-то восточной страной. Видимо, имелся в виду Афганистан.
Дмитрий Сергеевич потрясенно молчал.
- Кто на высоте, у того нет времени, считал поэт, - Тарев вздохнул. - Он видит прошлое и будущее. Если отдельные люди движутся по времени на несколько лет впереди остального человечества, они достигают этого вышиной мысли.
- И эта картина, - Марго с сожалением посмотрела на завернутый в бумагу портрет, лежавший на столе. Шишок, беззастенчиво растянувшийся на коленях профессора, играл со своим хвостом.
- Увы, влияла на вас, Марго. И не самым лучшим образом. Думаю, в музее она найдет свое место.
- Да. Теперь я понимаю, что происходило. Мне часто стало казаться, что я - это не совсем я. Могу сказать только одно: Руфь Гликберг не была добра, но она точно не была счастлива.
- И не только на тебя, выходит, - добавил Дмитрий Сергеевич. – Можно предположить, что и на Анну Фролову, и на Петра Бордова, живших в этой квартире.
- Видимо,  написана она была не с самыми лучшими чувствами, - согласился Тарев. – А Руфь Гликберг была талантлива. Потому и влияние столь сильное.
- Анну Фролову не найдут? - спросила Марго.
- Этого никто не знает, к сожалению, - развел руками профессор.
Поздним вечером самолет Тарева взмыл в небо. Дмитрий Сергеевич и Марго стояли в зале ожидания на втором этаже аэропорта и смотрели, как сверкающая огнями машина исчезает в ночном высоком небе без звезд.
Марго было грустно:

- Годы, люди и народы
Убегают навсегда
Как текучая вода.
В гибком зеркале природы
Звезды невод, рыбы – мы,
Боги – призраки у тьмы.

Дмитрий Сергеевич обнял ее за плечи и чуть прижал к себе:
- Я рад, что ты вернулась.
- Я тоже.
- Знаешь, не хотел тебе говорить, но с черными волосами ты была ужасна.
Марго улыбнулась. В ее глазах отражались огни.