Недоросли

                Глава 4
Начало повести http://www.proza.ru/2009/08/28/766
Предыдущая глава http://www.proza.ru/2017/03/06/2315

 – Слышь ты, дебил, если мы сейчас придём на речку, а там нет никаких студенток, обратно повезешь меня на себе. – Семнадцатилетний Женька Мартынов – сын продавщицы Зинки в этой компании был спонсором.

 Вот и в тот вечер он, незаметно украв у матери ключи от магазина и вернув их на место, отоварил товарищей вином, водкой и прочей снедью: конфетами, колбасой, консервами. Такой фокус он проделывал не в первой раз – знал, что мать в убытке не останется: там обвесит, здесь обсчитает, с какого-нибудь алкаша, который и самого себя-то не помнит, два раза возьмет долг, и дебит с кредитом непременно сойдутся. Женька был крупный «мальчик», наглый и самоуверенный. Ему ещё с младых ногтей внушили, что деньги и связи в этом мире решают все. У его матери Зинки и отца – владельца единственной в округе пилорамы – связи были, конечно, не ахти какие, да и деньги не такие, чтобы нос задирать, но у других и того не было. Сверстник, к которому обращался Мартынов, был ниже его почти на две головы, и из-за меленького роста все в деревне звали его Цыпа, а так – Витька Самойлов. Цыпа – парень от сохи, типичный крестьянский ребенок: мать – доярка, отец – тракторист. Он был вертлявый, потешный подросток, который неплохо играл на гармошке и на гитаре и любил петь песни. Рост он с лихвой компенсировал  весёлостью и подвижностью. И, наконец, последний подросток в этой компании – Артём Нестеров (Казамат), представитель так называемой колхозной интеллигенции: отец – бывший агроном, мать – библиотекарь. В целом, это были нормальные ребята: выпивали иногда, курили, пели у клуба под гитару песни, в основном Цоя, и солдатские романсы, но ни один из них свою судьбу с деревней связывать не собирался – вымирала деревня.

 А главное – с девчонками было туго. Летом ещё куда ни шло: дачницы приезжали, а вот зимой от тоски хоть помирай. Среднюю школу закрыли лет десять тому назад, за знаниями приходилось ездить за десять километров в райцентр на рейсовом автобусе. Слава Богу, отъездились, экзамены за 11-й класс сдали – теперь катись куда хочешь, и каждый уже приблизительно знал, куда он покатится: Артём по осени – в армию, а там или в полицию, или на сверхсрочную службу. Удастся получить высшее образование – может быть, выбьется в офицеры. Женька Мартынов (Пупок; эта кличка ещё к его пращурам прилипла, а теперь и он унаследовал её) в армию не собирался – родители «порешали» этот вопрос с военкомом и теперь он был «насквозь больной». Пупок, понятное дело, по родительской стезе пойдёт в купечество – в Туле у тётки своя кондитерская мини-пекарня, обещала пристроить, а там, глядишь, и сам заматереет при деле. А Цыпа пока не определился, мечтал стать завклубом, но по осени прошлого года клуб закрыли, да и мать его растила одна. Витькин отец погнался за «длинным рублём» и стал вносить аммиак в почву на арендованных неизвестно кем полях (такие поля шли, в основном, вдоль центральных трасс, там сеяли ячмень для пивзаводов), но ненадолго его хватило – умер от рака горла. А батька хороший был, добрый, веселый, работящий; даже умирая, всё шутил, превозмогая нестерпимую боль – ничего не мог проглотить, кроме глотка первака и нескольких ложек бульона. Умирал долго, мучительно, говорил хриплым, свистящим шёпотом и всё шутил, чтобы мамка не плакала:
 - Я на том свете подружусь с богатыми людьми и выспрошу у них: кто, куда из них свои кубышки с золотом зарыл, а тебе приснюсь и все расскажу, дом себе с Витькой в посёлке купите с газом, с водопроводом…
 «Нет, не потянет мамка культпросветучилище, – думал Цыпа, – нужно самому работать. Может, Пупок по дружбе поможет прибиться к какому-нибудь месту».

 Вся троица, хотя и шла с удочками в руках и рюкзаками за спиной, наряжена была явно не на рыбалку, а на свидание. Все чистые, опрятные. А все началось с того, что Цыпа увидел в райцентре студентов-туристов, которые ежегодно сплавлялись вниз по реке и непременно делали стоянку на Татарской переправе, тут Витька и смекнул, что девочки сами к ним плывут, только нужно подготовиться к встрече и дождаться. План всем понравился.

 Река находилась в трёх километрах от деревни. Была дорога и короче, через лес, но накануне прошел дождь, грязно, можно было и кроссовки с джинсами испачкать, потому пошли кругом, через бывшее колхозное поле, на котором теперь дачники собирали грибы. Колхоза как такового уже не было. Оставались последние тридцать коров, которых гоняли из деревни в деревню: в одной деревне в коровнике был свет, чтобы доить, а в другой – водопровод, чтобы мыть бидоны. Никто из здравомыслящих людей не мог объяснить эту стратегию председателя, но все знали, что к осени и последних коров не останется. И так на сотни, тысячи верст вокруг – «Россия, нищая Россия».

  В том, что молодые ребята хотели подружиться с девочками-студентками не было ничего плохого, если бы они не были изначально уверенны в их порочности. Они даже не сомневались в том, что туристки непременно развращены городом, что они пьют водку, курят, матерятся, как сапожники, и неразборчивы в половых связях. Откуда такая уверенность? Да из телевизора, из газет, из журналов, из новых популярных, растиражированных песен. В их деревню тоже пришла цивилизация: на каждой хибаре висела спутниковая антенна. Исконно крестьянских детей мало того что оторвали от земли, вырывали вместе с корнями, да ещё отряхивали с корней остатки родной земли – их день за днем сознательно развращали, подсовывая им лживый образ успешного, крутого мужика-мачо: самоуверенного, циничного, богатого, окруженного красивыми женщинами. Как-то не верилось в то, что девочки-студентки поплыли по реке за красотами природы и что им захотелось романтики, а не экзотического секса в лесу, в палатках, дикого и страстного. Вина ли ребят с том, что выросло целое поколение крестьян, не умеющих ни отбить косу, ни запрячь лошадь, ни наточить пилу, ни починить трактор? Политика временщиков сделала и их временщиками на своей же собственной земле.

 Вот, казалось бы, прошло несколько десятков лет, как исчезли тучные стада колхозного скота, а река изменилась, поросла ивняком и борщевиком, заливные её берега затянулись тиной. Оно и понятно, когда раньше минимум два раза в день, тысячи раздвоенных копыт коров до земли вытаптывали все в округе, идя на водопой, скотина делала благое дело – чистила русло реки, поднимая муть, мешая образоваться тине. Теперь к реке можно было подойти лишь по еле различимым в густой траве заливного луга рыбацким тропам. Густая, нетронутая трава вымахала по пояс. Теплый летний ветер лениво гнал за горизонт пеструю рябь лугового разнотравья.

 Свои уловистые заветные места рыбаки держали в тайне, только ближе к воде они облагораживали берег: вырубали лопатами ступеньки, ровняли площадки, окашивали тропинку, опиливали ветви лозинок и ивняка. Друзья перепробовали несколько мест, но все они не устраивали троицу: где-то сильное течение, где-то плантации кувшинок, где-то было просто тесно рыбачить втроем.
 – Может, здесь станем? – предлагал беспокойный Цыпа, уставший лазать по травяным дебрям. Его маленький рост явно этому не способствовал. Казамат и Пупок бегло осматривали место, переглядывались, соображая.
 – По-моему, туфта, – говорил Пупок.
 – По-моему, тоже. Ни присесть, ни прилечь, а роса падет – все в глине будем, – резюмировал Казамат.
 – Ну, давайте хоть где-нибудь приткнемся, у меня уже вся морда от крапивы горит, – канючил недоросток Витька.
 – Терпи, суконец! Сам эту кашу заварил, ещё и жалуется, захотелось ему городских шмар попробовать. Смотри, водку поколешь – утопим тебя к хренам в этом омуте вместе с рюкзаком и с удочкой. – Пупок раскраснелся, вспотел, и его русый чуб прилип ко лбу, но Женька не унывал, чувствовал, что это только начало их приключения.

 Друзья вновь выбирались наверх: ноги путались в траве, леска удочек то и дело цеплялась за бурьян. Вскоре показалась и Татарская переправа, подошли. Ещё издали увидев Сыча, решили не светить водку и спрятали рюкзаки в крапиву. Юрка сидел на корточках возле костра и что-то колдовал над углями. Подошли, поздоровались. Встреча с Сычом не входила в их планы.
 – Вот речной упырь, откуда он тут взялся? – Пупок не любил Сыча – тот когда-то отказал ему от дома, приревновав к Карке, да ещё пригрозив пристрелить обоих. А дело-то было почти на мази, Карка вилась вокруг него, как кошка: то грудью ненароком зацепит, то, как бы невзначай, по ноге рукой проведет. Играла она с Женькой, как кошка с мышью, а тот робел, смущался, не зная, как скрыть эрекцию. По деревне ходили слухи, что это ни первое её увлечение молоденькими ребятами, пацаны постарше уже побывали в её объятиях и оценили виртуозность многоопытной блудницы, а вот юному Пупку не повезло – рассекретили. Но с тех пор Карка не выходила у него из головы.

 Сыч посмотрел на рыбаков с усмешкой.
 – Клюет?
 – Если бы клевала, тут народу было б, как на вокзале – видите народ?
 – Не-а!
 – Тогда и спрашивать не хрен!
 – А ты поймал чего?
 Сыч ухмыльнулся:
 – Я-то за рыбой хожу, а не из ног глухоту выбить – глянь в садке, – в приподнятом из воды садке шумно плескались десятка четыре крупных лещей и красноперок, – щучку взял утром на три кило, ночью на сома пойду.
 – А щука где?
 – Продал рыбакам вроде вас, бакланам, – Сыч достал из углей запеченную в глине рыбину и отодвинул её в сторону остывать, – печеного голавля будете?

 Друзья отошли в сторону пошептаться, решили угостить Сыча водкой, но весь запас не светить. Цыпа пошел к рюкзакам, Пупок и Казамат присели к костру.

 – Значит, можно не разматывать удочки? – спросил Казамат.
 – Вы придурки? – улыбнулся Сыч и пояснил: – Это же река: у каждой рыбы своё время и своё место. Тут нет такого, чтобы ничего не ловилось, и нет такого, чтобы ловилось всё сразу; можно на перекате поблеснить попробовать, но вы здесь всю снасть оставите, не знамши дела.
 – Водку будешь? – спросил Пупок
 – Нальете, выпью. Хорошо тут у нас – тихо. – Сыч как яичную скорлупу охотничьим ножом стал колоть глину на печеной рыбине. Чешуя отваливалась вместе с глиной, исходящий от рыбы пар вкусным ароматом наполнил воздух. – Вот так я, братцы, и живу, лес и река кормят, как зверя.
 – Слышь, Юрка, я сегодня в городе студентов видел, ну этих, туристов на лодках, что каждый год плавают, небось, к вечеру приплывут, – пустил «леща» Цыпа.
 – Приплывут послезавтра.
 – Они чего два дня десять километров будут плыть? – не поверил Пупок.
 – Десять – это напрямую, а река, как змея, извивается – тут все сто двадцать, а они за день сорок километров одолевают, не больше.
 Друзья посмотрели на Цыпу так, что тот съёжился, как от холода воробей, и стал ещё меньше:
 – Это точно? – переспросил он.
 – Точнее некуда. Могу даже сказать, где они стоянки будут делать.

 Друзья заметно скисли от такой информации – зря намылились, бриться не придется.
 – Цыпа, козёл, меня мать удавит, если узнает, что я в магазин залез, ладно бы хоть для дела.
 – Придём послезавтра.
 – Послезавтра я уже в Туле буду у тётки. А я как дурак презервативов набрал… Ну, Цыпа, заплатишь мне за водку и прочее, распишу на троих по справедливости.
 – Да пошёл ты на хрен, тебя что силком заставляли водку воровать или какой уговор был? В Туле купишь порно-журнал, закроешься у тётки в туалете и представляй себе и студенток, и монашек, и торгашек, хочешь с презервативом, хочешь нет, – Витька хоть и мал был ростом, но задирист. Артём улыбался. Такое с его друзьями часто случалось.

 Вновь вернулись к костру. Выпили ещё бутылку. Сыч быстро захмелел и ушёл спать в свой шалаш, который он построил неподалеку. Вернее, шалаш Юрки тут стоял всегда – в сезон в деревню не набегаешься, а там все запасы: соль, хлеб, папиросы. Он тут же солил и вялил рыбу, тут же и продавал перекупщикам.

 – Вы как хотите, а я сегодня к Карке пойду, пока Сыч тут за пескарями гоняется, на безрыбье и рак рыба, – поделился планами Пупок.
 – Я – пас! – отрезал Казамат. – Я свой член не на помойке нашёл.
 – А прейзики на что?
 – Я к этой Карке даже в ОЗКа (общевойсковой защитный комплект) не подойду, будь она последней бабой в мире. Да ну, мерзота какая-то: с мужиком вместе водку пить и идти с его бабой кувыркаться?! И как с ним жить в одной деревне, здороваться?
 – Так кто же про это узнает-то?
 – Я узнаю!
 – А ты, Цыпа? Тебе же, кроме Карки, вообще никто не даст.
 – Не знаю, стрёмно как-то. У неё, говорят, сифилис.
 – Хренифилис! Это бабы специально слухи распускают, чтобы мужики к ней не бегали. Будь у неё сифилис, тут бы вся деревня давно сгнила.

 Витька колебался и даже в тайне завидовал друзьям: один сказал, что пойдет, другой – что не пойдет, сказал, как отрезал, а он – ни рыба, ни мясо. Вспомнилась мать, и стоило только представить её взгляд, как она посмотрит на него, когда узнает, что он был у Карки – от одной только мысли об этом захотелось провалиться сквозь землю со стыда. Нет, и он не пойдет. Пусть Пупок идёт, у них денег до хрена, можно и от сифилиса вылечиться.

 Вечерело. С реки потянуло свежестью, в лесу защебетали птицы, как бы подводя итоги долгого летнего дня. Ветер стих, и над речкой недвижимо повисли пышные облака – зазолотились на Востоке и зарозовели на Западе. В травах зазвенели кузнечики. К реке на вечернюю зорьку стали съезжаться рыбаки. Их не было видно, лишь на реке слышалось, как они рассаживаются по своим прикормленным местам, настраивают снасти.

 Напрасно Пупок демонстрировал друзьям презервативы с разными вкусами и спецэффектами, к Карке идти они не хотели. Потом из шалаша вышел Юрка:
 – Всё пьете, алкаши! Накидали мне тут пакетов, бумаги.
 И Женька Мартынов не успел и глазом моргнуть, как его презервативы, завернутые в целлофановый пакет, полетели в костер. Пламя несколько раз лизнуло их и превратило в пепел.

 Для Казамата и Цыпы вопрос о походе к Карке был закрыт.

 Подходя к дому Юрки Сыча, пьяный Пупок, шатаясь, бранил свою подругу односельчанку и одноклассницу Маринку Вербину, вот что ей было не дать ему, Женьке, ублажить свою плоть. Даже не ублажить, а унять, обуздать, смерить, истощить, черти её дери! Нет, ей, наоборот, нравилось, доводить его до белого каления своими ласками и поцелуями, а потом бежать домой по первому зову мамы, а он поступай как хочешь: мучайся, болей. Ведь довела, сучка, до того, что он вынужден идти к Карке, а после Карки, как говорят деревенские мужики, любая баба покажется беспонтовою резиновою Зиной. Нужно было только придумать цель своего визита. Но и здесь Пупка ждало разочарование – Карку его визит не обрадовал:
 – Тебе чего?
 – Так, в гости зашёл, давай посидим, винца выпьем.
 – Шёл бы ты домой, мальчик. С мамкой посиди, выпей, подрочи и успокойся.
 – Ты ещё, б…, будешь со мной шутки шутить! – он ударил её в подбородок, и она отлетела от входной двери, сжалась в комок, а он наступал на неё – молодой, здоровый, решительный. Пупок поднял её с пола и бросил на расстеленную кровать, принялся расстегивать блузку, рванул лифчик, полез под юбку, и Карка затрепетала под ним вопреки своей воле, как трепещет гитарная струна от прикосновения руки музыканта:
 – Ох, смотри, Женька, не пожалеть бы потом, – застонала она и принялась извиваться под ним, как змея. Мартынов взглянул на неё и моментально протрезвел, он не узнал знакомою ему Карку, на него смотрел какой-то демон сладострастья. Черные угли её глаз прожигали душу насквозь. Её волосы разметались по смуглым плечам и серой простыне кровати, чувственный рот превратился в оскаленную пасть, вооруженную частоколом белых хищных зубов, красивая грудь обнажилась, и на ней налились соком желания соски – тёмные, крупные, сочные, как спелые вишни. На спине у Пупка затрещала от её ногтей кожа. Было больно, но до ужаса приятно. Их роли поменялись: уже не он её насиловал, а она его, и не просто насиловала – истязала, истязала со знанием и мастерством палача-виртуоза, балансируя на грани жизни и смерти, взахлёб пила его юность. От него на Карку повеяло давно забытым ароматом Пашки Мезенцева. Бедный Пупок и рад был бы вырваться, передохнуть, выпить хотя бы вина, но не тут-то было – Карка была ненасытна. Только к утру она выпустила его из своих объятий, прижала к груди голову и понюхала волосы:
 – Ну, вот теперь от тебя пахнет, как и от всех мужиков – псиной. Собирайся домой, мамка заругается.

 К обеду у Пупка на лице уже красовался красивый бланш под глазом и опухла разбитая губа. Оказывается, продавщица Зинка перед поездкой с сыном в Тулу посчитала весь товар в магазине, а тут на тебе – подарочек, да у неё за неделю столько навару не бывает, сколько родной сынок вынес за один вечер. Отец младшего Пупка был скор на руку и немного попортил портрет сыну. Жаль, что он пока не знал, что они с сыном теперь не только родня по крови, но и по Карке. Мать пошла с родителей товарищей взыскивать деньги за украденные продукты. Впрочем, это уже мелочи.

 Младшему Пупку с легкой руки Карки масть покатила. В этот же вечер ему почему-то решила отдаться Маринка Вербина, а ведь тоже целку из себя строила, а там дорожка-то уже езженая, не зря, видно, в райцентре квартиру снимала. Долгожданная близость  с его девушкой Женьке показалась какой-то тусклой и пресной, бревно бревном – отдалось как будто милостыню оказала. По сравнению с Каркой – бездарь. 

 Пока Мартынов ездил в Тулу, та отдалась ещё кому-то, а тот, в свою очередь, тоже подарил какой-то девице чудную ночку – лето, сеновалы, пора любви, романтика. И пошло-поехало. Главное, Женька по секрету всему свету разрекламировал Карку так, что к ней в дом, пока Юрка рыбачил, повалили толпы сексуально озабоченных малолеток…

Следующая глава «Развязка»  http://www.proza.ru/2017/03/31/994

Начало повести http://www.proza.ru/2009/08/28/766

Предыдущая глава http://www.proza.ru/2017/03/06/2315