5. Пединститут

 


а) студенческое время

Осознавал ли я полностью, куда поступал учиться? Нет, не осознавал – ни тем летом 1964 года, ни последующие 5 лет; может быть, я никогда не хотел стать кем-то конкретно… Даже временно.
Да и сам педагогический вуз во многом – уровнем преподавания, направлением преподавания, кадрами – разрывал педагогику, разрывал собственное функциональное предназначение: совсем не удивительно, что многие и многие партийные, советские, а ныне и административные работники в Ульяновской области за плечами имели как раз пединститут; пединститут также был кузницей кадров работников милиции, КГБ, специалистов всевозможных заводов и фабрик…
Столь широкий диапазон у пединститута, естественно, был вынужденным, но функциональная размытость могла быть объяснена и принципиальной нерешаемостью проблем воспитания и образования подрастающего поколения в стране, одержимой макроидеями.
У меня никаких идей ещё не было и я, вместе с 14-ю своими одноклассниками (из 21) поступил в вуз.
Может быть, из-за географии – на отделение географии химико-биологического факультета, но точно сказать не могу: уже в вузе предметы для меня буквально скрывались за личностью тех, кто их преподавал.
…классическую географию (общее землеведение) преподавала великодушная и квалифицированная Ирина Владимировна Ладыженская; топографию и на старших курсах экономическую географию добросовестная до мелочей Татьяна Петровна Станкевич (Королёва); почвоведение – только что закончивший Ленинградский университет Геннадий Павлович Рачинский, который старался из-за каждой сопутствующей мелочи выстроить концепцию, но ему всегда чего-то не хватало… Очень легко вёл динамическую геологию Юрий Михайлович Абсалямов – безусловный специалист и милейший человек; историческую  геологию – с   масштабными и непонятными мне тогда взглядами Иван Прокофьевич Шарапов (это о нём через три десятка лет я напишу в вузовской многотиражке небольшую статью «Житие Ивана Прокофьевича Шарапова»);  физическую географию материков – Нина Михайловна Коротина, за плечами которой уже тогда выстраивалась судьба…
Но все эти люди, образованные, несомненно, были лишены какой-то научной дерзости (кроме, конечно, Шарапова, но тогда он был закрыт для меня).
А затем приехал человек, который слишком явно и предметно (и непривычно, даже «неприлично»!) ставил цели и достигал их – Кальянов Ким Степанович, читавший безразмерный курс физической географии СССР (он тут же привлёк меня к работе в эрозионной лаборатории, и я, наверное, более года занимался проблемами эрозии почвы…); приехала честная Галина Зосимовна Веснина (родом из Вологды) с курсом экономической географии СССР и увеличивающая при разговоре частоту звука “Э” (оборотное) в десятки раз: едва ли не в каждом слове слышалось “ЭЭЭЭЭ…”; год, кажется, проработал (до Весниной) умный и аристократичный Олег Константинович Замков,  с которым, тем не менее, у меня завязывались отношения с обоюдной симпатией; также около года – демократичная и раскованная профессор Пославская из Ташкента…
Таким образом, географический блок дисциплин не увлёк меня… Наверное, всё-таки  из-за личности преподавателей.
…биологический блок, наверное, начинался с ботаники: пожилая и интеллигентная Любовь Васильевна Орлова, словно мгновенно погружала меня на своих занятиях в какую-то московскую профессорскую среду…Отчего? Но на другом предмете, педантичная и ненужно требовательная Троицкая (Пузакова) Алевтина Ивановна уже отталкивала от физиологии растений, хотя лектор сам, Орлов Иван Дмитриевич, доходчиво и интересно представлял свой курс…
Общий курс систематики растений всему потоку, и географам и химикам, читала академичная и строгая Роза Ефимовна Левина, настоящий профессор. Кто бы мне сказал тогда, что именно Роза Ефимовна определит мою жизненную судьбу!  А на 5 курсе, когда уже вставал вопрос об аспирантуре, Роза Ефимовна так и сказала мне, что она запомнила меня только потому, что я был (якобы) единственным, кто ничего не писал, а слушал….
Да нет, Роза Ефимовна ошибалась…
Зоологию беспозвоночных вела интеллигентнейшая во всём Людмила Абрамовна Грюкова: более влюблённого в сам процесс преподавания преподавателя, наверное, не было; думаю, что не могло быть и более порядочного человека. О Людмиле Абрамовне можно было бы написать прекрасный рассказ, но перо должно быть у гениального писателя уровня Гоголя: о том, как она говорит, как ходит, как одевается, как смотрит, как удивляется тому, что ты в чём-то сплоховал…
Перед Людмилой Абрамовной мне всегда было чувствовать себя как-то стыдно – выглядеть, не знать…
 Зоологию позвоночных – седой Семён Сергеевич Гайниев, со своеобразным произношением гласных, словно в каждом звуке у него вибрировал непонятной тяжести шарик; но всех позвоночных он, будучи ихтиологом, на 80% подменял рыбами…На этом предмете я особенно отвлекался и думал о чём-то ином…
Физиологию человека преподавал молодой и только что защитившийся Леонид Лазаревич Каталымов, старавшийся читать без бумаги и правильно, и ему в целом, это удавалось, но согласную “ч” всё-таки, проговаривал со звуком “э”; анатомию человека – Наталья Павловна Синягина, всегда волнующаяся и домашняя…
А в стране, тем временем, в науке многое происходило, и я  был немного «в курсе»: возвращались «буржуазные» науки: кибернетика, генетика, математическая статистика…
И в 1967 году впервые генетику на отделении химии в нашем вузе стал читать Рэм Владимирович Наумов; но я-то учился на 4-ом курсе на отделении географии, и лекции Наумова по генетике и Кальянова по физ.географии совпадали по расписанию! Я выбрал генетику, и помню неприятный для меня разговор между Рэмом и Кимом, один радуется, что у него человек «со стороны», а другой негодует: «Как, мол, так?»…
С Рэмом Владимировичем  меня судьба  сведёт  ещё очень близко…
На 5-ом курсе Наумов уже читал нам курс дарвинизма. Настоящий оратор! Сейчас, в марте 2016 года, «заново» вспоминая и те годы, и многие последующие во многих учебных заведениях, могу повторить, что более ясного и увлекающего изложения какого-либо вопроса я никогда не слышал!
…и множество предметов было ненужных, как, например, история КПСС, читавшаяся нам целый год Н. Д. Фоминым, маленького роста, привыкшего к тому, что он излагает основы образованного человека… Также год нам читались политэкономия капитализма и политэкономия социализма нервным И.Д.Змушко, у которого слова вылетали со свистом даже при нормальном разговоре: Змушко, между прочим, по какой-то «экономии» на экзамене мне поставил «2», и, находясь на летней полевой практике, я ездил ему пересдавать.
Правда, один такой «ненужный» предмет мне нравился из-за лектора  Иосифа Григорьевича Дубинина, читавшего с явным напором на доверчивую аудиторию   научный атеизм (прилагательное "научный", конечно же, нужно оставить в скобках)…
Из общих дисциплин, помню, читался курс психологии очень подготовленным лектором-джентльменом Ерастовым, но, видимо, я не был тогда готовым воспринимать этот предмет…
Мимо меня,  прошли и лекции по философии В. В. Софрошкина – из-за его тихой речи: я либо не дослышивал, либо вообще терял нить его рассуждений…; педагог Николай Максимович Яковлев также не произвёл, может быть, и заслуживающего впечатления,  впрочем, вполне может быть, что мысли мои уже были далеки…; но вот методист по биологии Л. А. Бабич, уже пожилая тогда, мне кажется, безнадёжно отставала и от предмета биологии, и от детей; практически я на её лекции не ходил: невыносимо было слушать ахинею, как когда-то выразился поэт Бродский. Методиста по географии вообще не помню, но помню, что как раз методистам не доверял априори.
А вот кто читал нам историю педагогики?
С симпатией, правда, я слушал преподавателя астрономии Рахиль Минахиевну Разник, но занятия по немецкому языку флегматичной Е. А. Трубкиной (Вайнблат) прошли для меня, наверное, даром…
*
Как я учился? Поверхностно. Может быть, и не умея вникать в проблемы конкретных наук; «зубрить» также не умел.
Не было ясных целей передо мной в пединституте. Мой ум оставался слабым и созерцательным; может быть поэтому, именно в студенчестве моё внимание всё более и более стали привлекать предельно общие проблемы, совсем не имеющие отношения ни к географии, ни к биологии: явное впечатление на меня оказывала музыка стихов о природе, непосредственно сама природа
Именно в студенчестве я узнал самоценность художественного слова как такового… И как-то сразу для меня очевидным поводырём в собственных духовных исканиях стала сама симфоническая музыка
*
Студенческое время! как я благодарен судьбе за него, благодарен за то, что оно познакомило меня с замечательными людьми, благодарен за то, что оно подарило…возможность переживать, сомневаться, любить…
И в особенности я благодарен судьбе за то, что именно в это время я встретил свою будущую жену, с которой мы прожили почти 45 лет, и которая остаётся для меня  эталоном чистоты отношения к другим людям…
Яркое, уходящее к себе время! время метания, время неосознаваемого, но очевидного выбора самого направления жизни, о котором я ничуть не жалею
И  был я в нём – как распаханное поле
и не знал, что вся оставшаяся жизнь будет попыткой хоть как-то отблагодарить это время
*
Отчего же? За что благодарить? За своё же посредственное обучение?
Нет, что-то я написал неверно….
…пять лет теории сопровождались практикой определения флоры и фауны родного края: в июне каждого года мы выезжали в характерные для нашего края биоценозы  и ландшафтные зоны – в Ивановку Старомайнского района, Шиловку  Сенгилеевского района, Красносурское Карсунского района; совершали радиальные экскурсии в окрестности Ульяновска, от географического кружка в июле 1966 г ездили в Тебердинский заповедник на Кавказе, предприняли туристический переход Ульяновск – Сенгилей в 1967 г, часто работали на агробиостанции, в 1968 г летом уезжали на дальнюю полуторамесячную практику на Алтай…
Кроме того, в окрестностях города была картографическая практика под руководством Александра Дмитриевича Ермолаева, краеведа и писателя, уже пожилого тогда… И в том же 1965  году, то есть после 1-го курса как фотограф я попал на дальнюю практику старшекурсников в Саяны, на знаменитые Красноярские Столбы…
Но особенную гордость я испытал летом 1967 г, когда серьёзный флорист Юрий Александрович Пчёлкин пригласил нас с Володей Ежовым помочь ему провести геоботаническую и флористическую экспедицию по Ульяновской области по маршруту: Старая Кулатка – Павловка – Баклуши – Славкино – Сурские вершины – Барыш – Лесное Чекалино – Темрязань – Акшуат…И втроём мы полтора месяца шагали по безлюдным местам, изредка отмечаясь в указанных населённых пунктах…
…5 лет мы (наш возраст от 17  до 22 лет) были предоставлены самим себе под великодушным руководством в основном умных преподавателей… И редкие из нас жили на квартирах, большей частью в общежитии, то есть, рядом…
И мы находили общие интересы, мы встречались друг с другом…
5 лет – это школа жизни, и 5 лет жил я среди ровесников, и мама и крёстная с бабушкой были далеко; я даже работал кочегаром в большой кочегарке у кинотеатра «Рассвет» (1967), в «маленькой» – у  телецентра весь учебный год 1968-1969…
Слава Богу, на «картошку» нас посылали всего один раз в сентябре 1965 г в Папузы Инзенского района.
Нет, всё вместе – было настоящей жизнью…



б) работа в пединституте

Диссертация по изучению гетерокарпии (разноплодия) в онтогенезе, которую я выполнил, работая в школе учителем, послужила основанием для зачисления меня в штат пединститута… Однако, мой имидж «мечтателя» (созерцателя) вряд ли этому поспособствовал: волевое решение Р.В.Наумова взять меня преподавателем на свою кафедру (зоологии) буквально наткнулось на препятствие со стороны завуча школы № 8 Щербаковой и директора Пономарёвой, где я уже давно не работал… Щербакова даже присутствовала однажды на моей лекции по методике биологии с целью дискредитации меня как преподавателя вуза…Компромиссным решением было решение дать мне трёхмесячный испытательный срок…
*
В годы работы в школе (1969-1978) пространство поведения и общения для меня было ограничено общественными догмами – с одной стороны, с другой – я  и сам был несвободен в силу недостатка  жизненного (лучше – житейского!) опыта, а развивать (т.е. – усиливать!) догмы – не «хватало воздуха».  Личная вера в идеалы была безгранична, она-то и препятствовала приспособлению к обстоятельствам и…разрывала догмы: но в любом случае  я терпел поражения…
Но вот – я в институте…Мог ли я адаптироваться «быстро» к новой, более интеллектуальной «работе» и материально эксплуатировать её?  Ведь «житейские» каноны и в вузе, и в школе и везде определялись одними и теми же силами: идеологией и эгоцентризмом, и людей «с безграничной верой» любая среда отторгала…Надо-то было быть каким? Иметь ясные и твёрдые жизненные цели, отвечающие «чаяниям» окружающих людей.
…межличностное поле общения оставляло меня ещё «долго», примерно лет десять, на положении «оглядывающегося по сторонам»… Но мне явно везло в жизни: эти «примерно» десять лет я оставался самым молодым преподавателем на кафедре и, возможно, на факультете. Иными словами, не было смены кадров в институте!
Советское общество в те годы (с 1978 г по 1989г) утрачивало инерцию движения и развития, но от умирающей идеологии ещё оставалась «звонкая тишина», которая запустит невероятно мощный взрыв публикаций…
Это позже, в девяностые годы, уже будет нарастать информационный шум, который со временем полностью заглушит выверенный и ясный здравый смысл
И все как-то сразу  начнут считать деньги…
*
Первое, что меня поразило в пединституте –  имитация научной деятельности, наверное, большинством преподавателей, доходящая у некоторых до уверования в собственный мессианизм и сопутствующая при этом утрата трезвых оценок действительности. Но, допускаю, что я пристрастен и сильно ошибаюсь.
Моя коллега по кафедре 70-летняя Н.Н.Благовенщенская была хорошим специалистом по пчёлам. Ещё в 50-е годы в Канаде отметили её работу и в какой-то номинации (по пчелиным) её перечислили в списке «Человек года»: и 40 лет (!) она повторяла на совещаниях, что она – человек года…Зачем?
Другой мой коллега по кафедре, ихтиолог В.В.Назаренко, также, несомненно, был хорошим специалистом ихтиофауны Куйбышевского водохранилища, впоследствии  –  многолетним завкафедрой. Но с моей точки зрения он был не учёный, а знахарь, волей обстоятельств оказавшийся за кафедрой. Я и воспринимал его как уменьшенную копию Лысенко.
Этот человек был отзывчивым, даже добрым, но полностью лишённым строгого научного мышления. Поэтому общетеоретические экскурсы его были предельно эклектичными.
Другие коллеги по кафедре, на мой взгляд, были просто преподавателями.
Моим эталоном на факультете оставались ботаник Р.Е.Левина и зоолог Р.В.Наумов. Об учителях своих, спустя много-много лет я опубликую в «Симбирском курьере» небольшие воспоминания (13.02.1999 г и 23.08.2003 г).
Не могу не сказать о деканах естгеофака: в бытность мою студентом безусловно уважаемым (во всяком случае, студентами) деканом был специалист по физиологии  растений И.Д.Орлов, прошедший войну. Затем деканом стал И.С.Шутов, преподаватель физиологии  животных. Но лучшим деканом, безусловно, был энтомолог и генетик Р.В.Наумов, неплохим (с моей точки зрения) деканом был и  химик А.Ф. Зинковский. Сменивший его Е.С. Хуторецкий из-за своего низкого интеллекта деканом мною не воспринимался, как не соответствовала уровню декана, по этой же причине, и О. Н. Валкина (оба с кафедры физиологии животных)…
Думаю мой табель о «рангах» руководителей факультета в первую очередь учитывал самостоятельность в принятии тех или иных решений учебного и воспитательного характера. С годами она явно падала, я просто ненавидел «карманных» руководителей.
  В конце 90-х на факультет пришли бывшие и мои студенты, судьба которых, как, оказалось,  складывалась весьма и весьма извилисто: энтомологи В.В. Золотухин, и Е.А.  Артемьева, ихтиолог Г.С. Зусмановский, ботаник  А.В. Масленников, географ  В.Н. Фёдоров и ещё несколько человек, которым мимолётную характеристику давать в силу именно их возраста, просто не имею права…
…думаю, имитация науки в особенности процветала на общественных кафедрах и на кафедре педагогики; например, Н.Н.Абрамову я считал бесконечно далёкой от школы….,сам же зав. кафедрой педагогики профессор  А.М.Сохор, однако, выпадал из имитационной сферы, может быть, в силу возраста.
Из двух-трёх сотен преподавателей УГПИ я немногих знал, и среди них  симпатичны мне были – математик А.В.Штраус, археологи В.И.Ледяйкин и Ю.Н.Семыкин, химики А.Ф.Зинковский и Э.М.Акопян, психолог С.Д.Поляков…
И что же мне «доверили» вести на кафедре зоологии? Конечно, методику биологии вместо ушедшей Л.А.Бабич! Это курс, самый нелюбимый мною, курс, который балансировал между педагогикой и биологией и многими другими общими и специальными предметами! Он, конечно, в принципе не мог быть научным.
В первые десять лет я с трудом адаптировался к курсу и к должности методиста, написал несколько малозначимых статей и брошюр, но на долгие годы включился в организацию и проведение областных олимпиад и конкурсов юных исследователей природы.
В организации же собственных занятий я преуспел лишь в последние десять лет, то есть, едва ли не с 2000 года (но, может быть, и раньше), когда я написал методическое пособие по предмету, и, думаю, удачное. Кроме того, сильной стороной практических собственных занятий явились анализ непосредственных обязательных уроков и система учёта активности студентов при этом… Никто из студентов и думать перестал пропускать занятия по «скучному» предмету!
А фразы на студенческих уроках? которые я записывал почти двадцать лет, и выпустил отдельной книгой в 2010 году? Себе в актив могу записать  также сменные стенды к урокам и пропаганду шаталовской методики…
Короче говоря, «в целом» мне не стыдно подводить итоги собственной работы по данному предмету в вузе.
Но я ждал общетеоретического курса и – дождался! И на этом предмете (Эволюционное учение) я «выложился», хотя, конечно, и уступал своему предшественнику и Учителю Рэму Владимировичу Наумову… В чём? Он был гораздо более опытным педагогом, стратегом, оратором! Рэм Владимирович имел, несомненно, заслуженный авторитет у тысяч выпускников вуза; широта взглядов его мне импонировала, и, может быть, в чём-то я ему подражал…
Но, скорее, я подражал Учителю самого Наумова – Любищеву, о котором речь пойдёт далее.
*
На самом деле, где-то в глубине души, мои взаимоотношения с пединститутом как средой моей жизни были сложными; часто, очень часто пединститут («педуниверситет») представлялся обезличенной машиной: руководство его было явно недостойным быть во главе высшего образования… Все ректоры и большинство проректоров (и во время моего обучения, и во время моей работы) были случайными людьми, а то и интеллектуально недалёкими... Как часто замечательное общественное дело, поддерживаемое энтузиастами вуза грубо пресекалось его же руководителями: как я, например, каждый год мечтал, чтобы только не мешал ректорат  (оргкомитету не мешал) провести Чтения памяти Любищева!
Потому я не обольщался, что работал в «храме науки», я прекрасно осознавал кто передо мною, а если не знал, кто есть кто, то мне подсказывали, и я более поражался самому значению отдельного человека, пусть и  не занимающего ту или иную должность, высоте его духа в исчезающем потоке времени… Спохватываясь, я думал о себе, или, точнее, думал о своей ответственности перед самыми близкими мне людьми
И все эти годы, все эти десятилетия настигала музыка, она звучала во мне так, как если бы она звучала в зале с лучшей в мире акустикой…
И тогда – не было никакого пединститута
Может быть, не было ничего
*
Как структура государства, тем более общества, чужим пединститут оставался, и был он переполнен тайной жизнью: одни и те же люди ездили отдыхать в санатории, одни и те же люди пользовались другими, положенными для всех, льготами, одна и та же чичиковская мораль пронизывала властные отношения
Но я, слава Богу, словно не замечал этого: наверное, во все времена сама жизнь была выше приспособления к жизни
*
Пересматривая воспоминания о пединституте, я обнаружил, что ничего я не сказал о Викторе Степановиче Шустове, у которого в мою бытность студентом непосредственно не учился, но которого уже знал и высоко ценил… Судьба редко сводила меня с этим разносторонним человеком – учёным-ботаником, экологом, художником, любящим художественное слово, имевшим и в этом направлении интересные публикации, и несомненно, высоконравственного человека… Но в особенности меня поразили два поступка Виктора Степановича, имевших  отношение к Любищеву: 1. Когда А.А. работал в начале 50-х годов в пединституте, то В.С., будучи лаборантом (и кажется совсем другой кафедры)  от руки переписал каллиграфическим почерком огромнейшую главу из рукописи Любищева «О монополии Т.Д. Лысенков в биологии», переплёл её и подарил А.А. Я же, через более чем 40 лет, перебирая Архив Учёного её обнаружил, кажется, с  тёплой дарственной надписью (но «точно» не помню); этот несомненный раритет в своё время я сдал в Музей вместе с другими материалами… Т.е., Виктор Степанович, бывший военный лётчик, круто поменяв профессию (свою судьбу), будучи уже зрелым человеком, в  вузе узнал об этом человеке и по своему желанию бескорыстно выполнил трудоёмкую работу! Р.В.Наумов мне тогда сказал, что А.А. так удивился этому поступку….
2. Второй поступок еще более поразителен: Любищевы жили на углу улиц Красноармейской и Гончарова в большом деревянном, кажется, двухэтажным доме, а Шустовы с семьёй в  конце 60-х годов получают двухкомнатную благоустроенную квартиру на Среднем Венце…
Да, именно, семья Шустовых свою благоустроенную квартиру отдают Александру Александровичу и его супруге Ольге Петровне, которые в те  годы уже были в преклонном возрасте…
Наверное, у меня в душе  было не только уважение к Виктору Степановичу… Поэтому безоговорочно всё, чем гордился Оргкомитет Любищевских Чтений – научные сборники Чтений, издаваемые нами  книги Любищева, я с гордостью (и трепетом!) относил Виктору Степановичу… Думаю, ему было приятно! Он же мне подарил с тёплой надписью три своих художественных картины, которые украшают моё жилище… Благодарю Вас, дорогой Виктор Степанович!