4. Школа

а) учителя


Теперь школа – мозаика не связанных друг с другом картин….
В массивном и одноэтажном кирпичном  здании, где учились начальные классы, было высокое-высокое деревянное крыльцо, а перед крыльцом – травяной  школьный двор, понижающийся к роще и весь испещрённый тропинками да утоптанными до земли размеченными «классиками».
В четырёх классных помещениях чёрные голландки обогревали сразу два класса; пахло всегда свежей масляной краской – этот запах словно чувствую и сейчас, через 60 лет… Парты были на троих – низкие и длинные, толсто-чёрные.
В 1”б” учительницей в том году была Валентина Ильинична, приезжающая из совхоза, с толстыми очками и говорившая нам, что, отвернувшись к доске, она всё равно видит нас, так как в стёклах очков «всё» отражается… И мы – верили.
С января до лета я уже не учился – простудился, заболел остеомиелитом правой голени, мне делали две операции в областной больнице…После месяца в больнице нога в гипсе была до конца лета, и полгода я ходил на «клюшках», а в августе, чтобы не отстать от учёбы,  ходил «на осень», и с нового учебного года меня перевели во 2 уже “а” класс…
Мне кажется, что именно после первого класса, т.е. ещё тогда, когда я мог ходить только с «клюшками» (костылями), крёстна меня «отвозила» в Казань «поступать» в художественную школу, т.к. мне, отчего-то, возомнилось, что я хорошо рисовал… Поступить я не поступил, нам сказали, что мы приехали «не вовремя», но я помню, что мы пару дней жили в центре Казани в квартире с высокими потолками у каких-то дальних родственников, и как я листал (и читал) небольшую и тонкую со сплошными картинками книжку о временах года…
 Возвратимся к Ундоровской школе: а затем помню только Нину Дмитриевну Гришину, решительную в зигзагообразных движениях, в особенности тогда, когда она шла от учительского стола кого-нибудь отругать, а я внутренне сжимался (может быть, и от страха); губы её были тонко сжаты, и колючие  глаза, казалось всё-всё видят… Помню её постоянно требовательный голос.
Я учился так, что в лучшем случае выходил «ударником», то есть, без троек. Но пятёрки для меня все годы школы были чрезвычайно редки, разве что по рисованию, да физкультуре. Но четвёрку пару раз мне ставили и за поведение (!), что по тем годам был также редкостью
Не могу вспомнить, в каких классах были недельные (раз в неделю) уроки пения… Я, наверное, не пел, но хорошо помню множество отрывков из разных песен, например: «То берёзка, то рябина, куст ракиты над рекой
                Край родной, навек любимый,
                Где найдёшь ещё такой?…»
Уроки пения вела Анна Павловна (Казначеева?), с тёмными волосами маленького роста полная женщина; она – дирижировала!
Пели складно и с «чувством»…Я до сих пор вспоминаю «дружное» пение почему-то чаще всего словно доносящееся из других классных помещений…
В средних и старших классах ученики учились в разных зданиях, уже деревянных, и в самом большом деревянном здании помещалась пеналообразная учительская (и директорская заодно); в другом деревянном, одну половину занимала квартира семьи директора школы, (и учителя истории в старших классах Степана Васильевича Алексанина) с отдельным входом, а другую – классное помещение, в котором всегда учился выпускной класс; коридор был заставлен большими шкафами с приборами по физике. От коридора был ещё отгорожен малюсенький кабинет физики.
Наконец, была ещё «стандартная» школа, прозванная так за то, что была обита небольшими ровными шиферными пластинами. Там, кажется, размещалось два классных помещения, и одно из них – кабинет химии. Но я в этом здании не учился
Школьные вечера, ёлки, «танцы» всегда проводились в первом деревянном здании в одном из классных помещений, необыкновенно просторном. За ёлкой на санях всегда ездил завхоз Николай…..Черкасов (дядя Коля), отец моей одноклассницы. Почему-то  помню, что Новый год  всегда был ослепительно снежным
Школе принадлежало ещё два деревянных здания, которые периметром окружали огромнейший школьный двор, совершенно отдельный от двора начальной школы; в одном располагалась библиотека и бухгалтерия, и за этим зданием простирался школьный сад, а в другом – столярная и слесарная мастерская, где вёл двухчасовые уроки Николай Тимофеевич Дарьин, который вовсе не был учителем, но которого я вспоминаю с самыми благодарными чувствами, несмотря на то, что мне лично он ставил за уроки только тройки. Это было несправедливо! Я строгал, пилил, работал с металлом, а девочки всем классом все два часа …пели! И он им ставил пятёрки! Тройки мне он ставил, наверное, потому, что доски и рейки под моим рубанком (фуганком, «шерхебелем») выходили кривыми… А вспоминаю с благодарностью потому, что в его мастерских было для обучения «всё»: оборудование, инструменты, материал, личный авторитет… Решительно все ученики его непререкаемо уважали. И всегда помню рабочий шум на его занятиях и свежие строительные запахи: пахло деревом, столярным клеем
 В кабинетике физики и в коридорных высоких шкафах было также «всё» для обучения; физик Фридрих Васильевич Мухин, также как и трудовик Дарьин, для меня и сейчас, в «конце жизни», остаётся идеальным учителем.
Историю вела Анна Васильевна Алексанина – это третий (для меня) идеальный учитель; но если первые двое не вписывались в дидактические каноны  педагогики (трудовик «просто» личным примером и своим очевидным мастерством «брал» нас, а физик – невероятным умением ставить во время урока проблемные вопросы, на которые у нас немедленно загоралось желание получить ответы: и мы весь урок удивлялись…жизненным примерам теоретического материала), то Анна Васильевна, во-первых, обладала литературно правильной речью, в которой «звучали» все требуемые правописанием «буквы», во-вторых, мы явно были свидетелями скорее уроков логики: фразы строились в зависимости от требуемого смысла – оратор! В объяснениях (лучше – рассказах) нового материала для нас словно оживали сцены из  жизни давно минувших времён…
В-третьих, уже вспоминаю сейчас, «соблюдались» все структурные части урока, требуемые дидактикой… Ни Мухин, ни, тем более, Дарьин, не могли так вести уроки: они просто разговаривали с нами…
Вопрос о дисциплине на этих предметах не мог стоять в принципе
В классе 8-ом  или 9-ом Анна Васильевна водила весь класс (в мае?) на сохранившийся средневековой вал вокруг давно исчезнувшего поселения между Волгой и Свиягой, который тянулся от Двориков до Свияги…

А в старших классах историю вёл сам Степан Васильевич – интеллигентный и рассудительный человек… Много позже, уже после 2010 г я узнал, что Степан Васильевич был боевым лётчиком и в конце жизни написал воспоминания о своей жизни. Думаю сейчас, что атмосфера в Ундоровской школе во время моего обучения в ней во многом строилась благодаря ему…
Как-то незаметно (и на много лет) приехал новый учитель физкультуры, видимо, бывший спортсмен  Лукашкин Василий Кузьмич, который грамотно использовал и школьный двор для разнообразных физкультурных занятий и огромное пространство в центре Ундор для лыжных соревнований, и с которым мы ездили  на какие-то соревнования по волейболу в Чердаклы и даже однажды ходили в туристический поход в Тетюши за 70 км, и далее, на пароходе до Казани… Василь Кузьмич приехал откуда-то с центра России: «выдавало»  его и построение фраз и само произношение слов… Он же вёл и военное дело; мы стреляли из мелкокалиберной винтовки: я никогда не попадал даже в белый квадрат мишени…

Географию в 6-м или 7-м классе вела Щербакова, молодая учительница, выпускница Ленинградского университета; у неё было не «деревенское» лицо… Но именно при ней я стал активным членом географического кружка (а у нас, кажется, не было вообще кружков!), помню, что именно в это время географию я воспринимал через романы Майн Рида…  У Щербаковой в Ундорах никого не было, она жила на квартире, и, конечно, наверное, через год уехала… Сменивший её географ Пётр Захаров, мужчина средних лет, предмета своего не знал, и тем более, не любил, и, мне представляется, антипатию вызывал не только у меня…
И  был огромный пришкольный участок, и учительница биологии в средних классах Дора Васильевна Уфаркина, уже пожилая тогда, может быть, и была замечательным садоводом и овощеводом, но биологию не знала, и за незнание своего предмета  я не любил её. Сменившая её биолог и химик Любовь Сергеевна (Алексеевна?) Логинова, также, мне представлялось тогда, совершенно не знала биологии
Химию я не понимал, и поэтому судить не могу
К сожалению, по разным причинам, не стали моими учителями и словесники: учитель русского языка в 5-7 классах Прокофьев Александр Дмитриевич знания давал; мы боялись его, так как он был щедр на единицы и двойки. Александр Дмитриевич когда-то обморозил ступни ног, ему ампутировали…(?),  и ходил он, поэтому, неестественно согнув колени и наклонившись вперёд; прозвища, однако из-за своей инвалидности, не имел…
Одутловатое лицо его было всегда красным и с упрямым выражением; говорил он примерно также как и ходил, наклоняя лицо вперёд, наклоняя даже слова…И казалось нам, что он пригибает и нас  этими словами… Его вторая жена, Анна Васильевна, имела  большое и невзрачное капустное лицо, вела литературу так, что целый урок только объясняла «образы» не читаемых нами  романов… И от литературы она меня, по крайней мере, отдаляла…
Самоценность художественного слова для меня, скорее всего, пробудила в институте моя будущая жена.
Думаю, не повезло мне и с математиками: Клавдия Ивановна Куранова, ставшая к тому же  нашим классным руководителем и единственная, которая подчёркивала, что я имею «способности», вела таким образом свои предметы, что смысл математических и геометрических операций для меня оставался нераскрытым… К тому же я уже плохо видел с доски, а очки стал носить только с 1-го курса пединститута…
Этот скрытый смысл формул мне приоткрылся на немногих уроках Екатерины Михайловны Прохоровой, которая некоторое время замещала основного нашего преподавателя, но,  увы, – как проблеск…
…были ещё несколько человек, можно сказать, случайных: необыкновенно высокий Иван Иванович (?), который некоторое время вёл уроки литературы (!), но затем стал работать…трактористом на машинном дворе…; учительница русского языка, работавшая также недолго, которую примерно звали Тамара Минингитовна, необыкновенно манерная и, вероятно, считавшая себя красивой; какой-то молодой бесшабашный парень (целинник?), который вёл уроки так, что с его уроков через окно убегали некоторые мои одноклассники (!)… А он подражал…Есенину (?) и  всё что-то рассказывал и рассказывал из своей жизни…
Спокойная и домашняя Нина Николаевна Мухина несколько лет вела немецкий язык с непреодолённым русским произношением…
А в последних классах приехали преподавать Анна Ивановна и Алексей Степанович Царьковы. Уроки географии Анны Ивановны были громкими и каким-то стеклянными насквозь; мне казалось, что ей было без разницы что преподавать. А Алексей Степанович, ведя уроки черчения и машиноведения, поразил меня тем, что оставался предельно невозмутимым при всеобщей нашей «невключённости» в его занятия… Я же видел по его глазам, что он лишь терпит: и уроки, и отсутствие дисциплины…
*
…помню небо над школьным двором тогда, солнечный свет, уходящие облака, и казалось, что этот (тот!) школьный двор посреди Ундор, с детскими голосами, всё летит и летит куда-то, а небо оставалось неподвижным, оставалось влекущим к себе, оставалось единственным свидетелем непонятного и сладкого течения жизни…
И щемит сердце



б) ученики



В небольшой этой «главе», как и прежних,  я буду только вспоминать то время
…но не удаётся собрать из той давным-давно рассыпанной  мозаики целостной картины, ведь и сегодняшняя моя жизнь не имеет длящегося во времени оригинала: всё – течёт, утекает река времени на глазах, и всё стараюсь и стараюсь я остановить мгновенья, но тщетно!
И тогда, особенно тогда, наверное, я нуждался в сверстниках, хотя и защищал перед ними свои представления, какое-то неосознаваемое направление…
Что я хотел? Какая инерция, замедляясь (или усиливаясь?), всё вела и вела по жизни?
…с первых классов были параллели – “а “и “б”. В 1”б “ на передней парте слева от учительского стола сидело трое Марасовых: Шурка, Ванька и я, в красных свитерах; свитера были случайностью. Шурка  (наши отцы -  родные братья) примерно в 4 года повредил позвоночник и незаметно становился горбатым уже в детстве; Ванька (наши деды родные братья) – из  той же улицы Самодуровка, никогда не был моим другом… Со второго года обучения (к счастью) оказались мы в разных классах: Иван остался на второй год, меня перевели в  “а” (после того, как полгода я не учился по болезни)…
В классе 3-ем училась с нами девочка с тонкими красивыми губами, красивой и аккуратной косой и умными глазами – Люда Белозёрова… Кто ей испачкал косу чернилами? Может быть, я? Или я чернилами испачкал косу Лиде Сибряевой?...
многое не помню
…в старших классах пришла к нам новенькая – Саша Моисеева, небольшого роста, с крупными чертами лица, с завитыми белыми волосами… Запомнил её только потому, что она всё отстаивала какую-то справедливость, непременно высказанную (у нас её никто не высказывали, но все её чувствовали), а микроклимат в классе, конечно же, устанавливался девочками… Сашу НИКТО не понимал, и она плакала, кажется,  на собраниях
Все «невзрослые» как-то делились для меня на школьных и уличных, и если одних я воспринимал только «через» улицу, то других – «через» школу, и по мере взросления уличные друзья-товарищи всё меньше и меньше занимали место в моей жизни…
Однако, и школа (уже сейчас, или «давно»?) для меня как-то выцветает…
Не помню, с кем «точно» сидел в старших классах за одной партой – с Володей Сергуниным из совхоза или с Володей Ежовым с Советской? Да, был дружен с ними… А может быть, со «стилягой» в узких штанах Юрой Фоминым, который учился предельно слабо, и, кажется в 10-ом классе уже не учился с нами… Затем, через много лет я встретил его, уже полковником и совсем чужим человеком …
С Лёней Шарохиным в средних классах? который именно в средних классах больше всех читал? Он, по-моему, не читал – проглатывал книги…Встретил и его позже, уже в 2014 г – также чужим…
В средних классах  запомнился профилем своей  смешной стриженой головы со вздёрнутым носом худой Костя Рябов (вылитый известный персонаж русских народных сказок), и всегда он поворачивался к остальным именно в профиль… Где он сейчас?
Один год, в 6-ом или 7-ом классе сидел вместе с Геной Ергиным, у стены, который переехал вместе с родителями из посёлка, исчезнувшего к 60-ым годам…Он очень трудно учился, и то ли отстал тогда, то ли перевёлся… Одно время, спустя годы, был милиционером.
В старших классах на уроках географии сидел с Колей Хреновым из Беденьги, безобидным (для которого «всё» было хорошо) и в постоянно мешковатом костюме
Осколки мозаики, даже не отдельные мозаичные пятна!
Помню только, как кто-то наклоняет голову над партой – может наклонить! как кто-то говорит – может говорить, или  бросает реплику – может бросить!  И легко воссоздаётся достоверная ситуация с учениками, учителями на переменах, уроках, достоверная до походки, жестов, до одежды, до постороннего шума в эти мгновения…
Но я уже простился с этими ситуациями
…несколько раз (уже в старших классах) ходил домой к Сашке Абрамову на конец улицы Заовражной – самому сильному среди ребят в учении. Всегда и его родители, и сам он были приветливыми, искренними, а сам Саша – открытое и «доверительное» лицо… Кажется, с Сашкой мы разгадывали кроссворды (?) и рассматривали почтовые марки.
 После школы он, закончив Политехнический институт, работал где-то далеко от Ульяновска партийным работником, а в годы обучения уже в Ульяновске часто заходил ко мне в общежитие.. Но моя дружба и с ним и с другими одноклассниками оборвалась уже в годы  моего обучения в пединституте.  И впоследствии, встречаясь с ними через каждые 10 лет, я отдавал себе отчёт, что, собственно, в нашей жизни, конечно же, уже давно и закономерно – всё-всё иное…
Приходил я домой к Димке Никитину, жившим на Выселках (около больницы); он был небольшого роста, как и отец, с завивающимися прядями тёмно-русых волос, какой-то шумно-ответственный в своей целеустремлённости и любящий хоккей и футбол;
а ещё в средних классах приходил домой к Лёньке Шарохину: дома у Шарохина было чисто и уютно, между тем, в «задней» избе, около печи зимой всегда были овцы, телёнок…
С Лёшей Шарохиным мы коллекционировали спичечные этикетки;
был  я и у Володи Ежова на Советской – в маленьком домике, где Володя жил только со своей мамой; домашней скотины у них не было вообще, кажется, даже и кур, что для Ундор было непривычно… Они жили очень скромно. Володя поступил вместе со мной на географическое отделение химбиофака пединститута, учился похуже меня, но был исключительно целеустремлённым; он всегда, хотя бы внешне,  стремился к чему-то или кому-то…изо всех сил! Это было «написано» и на его бесхитростном лице…Женившись на однокурснице, уехал на её родину в Башкирию и сразу же стал директором школы. Но судьба отвела ему немного лет: в начале мая 1990 г он умер от рака печени и желудка, проболев всего один месяц…
…уже в пединституте мои одноклассники приходили к нам с Ежовым в общежитие: Гена Лукъянчев (в «наш» класс, мне кажется, он «влился» уже поздно, допустим, семиклассником: с ним я, помню, играл в зимний футбол, и у него дома впервые попробовал впервые самогон с одуряющим запахом сивухи), Вова Сергунин (верный товарищ в дружбе; подружившись в старших классах с одноклассницей Галей Горбачёвой, остался верен ей  навсегда), Саша Абрамов…;
встречались мы (случайно?) и с одноклассницами, но реже, где-нибудь на Венце и на большой праздник… Не знаю, с какого класса, но в глубине души испытывал несомненную симпатию к Любе Нагаткиной, но ко взрослым отношениям  был явно не готов;
…уже перерождённый заново, на свою свадьбу, на 4 курсе пединститута, я пригласил весь класс (забыл только Диму Никитина, и он мне это не «простил»). Пришли не все, но я уже этому вовсе не придавал значения…
Что ещё? Одно время дружил с Камилем Садыковым, который жил у самого въезда в Ундоры с большой дороги, и в 10 классе у сельского клуба вступился за него с Волжскими и Самодуровскими ребятами, ударив в лицо Кольку Сиротова…Он упал, но драться дальше не посмел, как не посмели и его друзья. В тот же вечер целая толпа этих ребят, вместе с более старшими, окружила меня одного на повороте от плотины на мою улицу Старостину…Видимо они поджидали меня около самого дома, но я провожал Камиля…И могли убить…
Вот так, как начиналась моя школьная учёба со знакомства с медициной, так и закончилась встречей с нею. Из-за травмы головы и носа меня освободили от выпускных экзаменов…
*
За время учёбы в школе трижды я приобретал устойчивые прозвища: в младших классах какой-то взрослый парень с Волжской (?) мне прилепил кличку «финн» – производное    от имени баушки Фени, затем почему-то меня обзывали «скворец» – не в связи ли с тем, что в средних классах я играл на гармони «хромке (плохо играл, отвратительно!), а в последних классах за мной укрепилось уменьшительно-ласкательное – «Толинька», да так, что даже классная руководительница при всех говорила примерно: «а это вот у Толиньки спросите…»
А вот другим в классе, кажется, прозвища не давали!
*
бесполезно меня спрашивать о школе, вспоминая, я могу дать лишь какой-то фрагментарный ответ;
…но какая это яркая, рассыпанная мозаика, блистающая, как и в другие последующие годы – непридуманные, единственные, земные!



в) работа в школе


И были 9 лет работы в школе – времени, о котором я всё забываю и забываю, – с 1969 г по 1978 г (1969-1970 – Вышкинская 8-и летняя школа, 1970 – 1975 – средняя школа Ульяновска  № 8, 1976 – 1977 – 1-ая вечерняя, 1977 – 1978 - № 32, в Мостовой; до 1976 включительно и по совместительству я работал во Дворце пионеров руководителем фотокружка).
Я не чувствовал себя педагогом. Педагог «должен» был быть не только  предельно адекватным к ситуации, но и видеть какую-то чёткую перспективу своего поведения к ученику... В моей же голове, наверное, даже во время уроков «гнездились» и неясные,  неопределённые образы и реальные причинно-следственные… Нужно-то было предельно функциональным, даже рациональным (прагматичным), я же был переполнен другими голосами…
Я, конечно, не знал тогда, что, прежде всего, нужна была чёткая концепция школы, та концепция, которой нет и до сих пор (2016 г)…
В первой школе, деревенской «малокомплектной» вёл я географию, биологию, химию, историю и рисование. Лида также вела несколько предметов. 2 октября родилась Олесенька, я чуть раньше поступил в аспирантуру, а в декабре с остеомиелитом правой голени лежал в Ундоровской больнице…Лида также угодила в эту же больницу, но в мае с отитом. А Олесеньку с Нового года мы были вынуждены отдать в Ундоры крёстне и бабе Кате из-за быстро выстуживаемой, как бы мы её не топили, избы: оказалось, на потолке не было…земли (!). Зима в тот год была морозной, и выделенных нам дров  хватило лишь как раз до Нового года.
Эта сельская школа была замечательной во многих смыслах и словно иллюстрировала прозу писателя В. Войновича: учителей было «всего ничего» и все они были бесправны перед директором – Петром Алексеевичем Бочкарёвым, демагогом, прежде всего, его жена – математик Валентина Николаевна была забитой и флегматичной; русачка Чечкенёва Валентина Павловна, неопределённого возраста, наверное, отчаявшись выйти замуж, не отличалась строгим поведением, как и одна из молоденьких  учительниц  начальной школы (Зоя). Был ещё физрук – примерно тридцатилетний Фирсов Юрий Николаевич, беспринципный и не имеющий никакого образования, часто выпивал и готов был быть в друзьях с кем угодно, независимо от пола…
Мы с Лидой явно не вписывались в данный «коллектив», но где-то зимой, между прочим, сдавали «зачёт» по знанию работ Ленина председателю колхоза  Земскову, также демагогу, бывшему военному моряку и «настоящему большевику», который почему-то дожил до  начала 60-х годов…
В ту осень 1969 г долго-долго стояли солнечные дни, но в конце октября похолодало и выпал снег: в день 7-го ноября в Вышках (мордовское село в 30 км от Ульяновска, где и была малокомплектная школа) всюду из-за огородов и садов выступали метровые сугробы снега; но затем они растаяли и повторно зима наступила уже в середине декабря…
31 мая мы бесповоротно уехали с первого нашего места работы. Нам долго не отдавали документы в Ульяновском районо, но под предлогом учёбы в аспирантуре всё же отдали. И уехали мы в город, где нас, конечно же, никто не ждал
Устроился работать я в Засвияжскую школу № 8, переполненную, с множеством параллелей и учительским коллективом примерно в 60 человек. Вёл уроки рисования… И в первый же год допустил ошибку – доверился директору Н.В.Пономарёвой (безусловному оратору, но также демагогу, которая могла держать полтысячную детскую аудиторию десятки (!) минут): я  показал ей свои импрессионистские описания природы… Ей, которая воспитана была на классическом реалистическом восприятии! Она была умна и эрудированна, и я… «купился». И что сделала Пономарёва? Она  вызвала (!!) мою жену для «беседы», где сказала, что я шизофреник! Мало сказать, что Лида была обеспокоена, она тут же за защитой поехала в пединститут к моим преподавателям – Р.В.Наумову, Р.Е. Левиной и упоминавшему ранее К.С. Кальянову… Первый сказал, что при желании можно любого объявить сумасшедшим и чтобы Лида не беспокоилась, Роза Ефимовна, однако, засомневалась, но Кальянов очень резко вступился за меня… Спасибо, Ким Степанович! Я, впоследствии, не разделял Ваши взгляды, но в тот момент, наверное, именно Вы мне помогли…
…первые годы работы учителем в 8-ой школе мне запомнились так, что даже спустя десятилетия я узнавал во взрослых женщинах и мужчинах своих пятиклассников… Может быть ещё и потому, что в конце учебного года с ними я ходил в походы по маршруту  «Ульяновск – Ундоры», после которых на всю жизнь остались не только фотографии, но и воспоминания.
Коллектив же учителей я запомнил весьма выборочно; я полностью был погружён в этой работе в…. рисунки детей, ряд рисунков у меня хранится до сих пор в Ундоровском архиве, поэтому не удивительно, что вскоре я стал  проводить конкурсы рисунков по всем параллелям и вывешивал рисунки в коридоре перед учительской. Одна из моих учениц, Щёголева, стала профессиональным художником; думаю, она меня и не помнит. Замечательную способность рисовать во взрослое время сохранили Павлов Лёня, Таранов Илья и его брат…
Но школу эту я вспоминаю с нехорошими чувствами, хотя она и была одной из лучших в городе: Пономарёва, уже на пенсии, в начале 2000 гг написала даже книгу воспоминаний об этой школе, о том, как она и учителя школы работали по коммунистическому воспитанию молодёжи…
Насквозь фальшивым было это воспитание! Поверхностным и поэтому  лицемерным. Ученики лишь подстраивались под требования учителей, и выходили в жизнь далеко не «строителями коммунизма»! я вообще иногда думаю, что надо быть Н.Г. Помяловским, чтобы написать ещё одни «Очерки бурсы», но в новой, советской редакции…
Последние годы работы в 8-ой школе одновременно я работал во Дворце пионеров руководителем фотокружка. Мне показалось, что и Дворец насквозь показной, также фальшивый, и директор его Т.П.Пчёлкина, диктатор, всё сделала для того, чтобы вся деятельность этого учебного заведения оставалась декоративной – плоскостной, не живой…
Летом 1976 г родилась Настя. А осенью я уже устроился на временную работу географом в вечернюю школу № 1, на 3-ем этаже дома Гончарова, где директором тогда работала В. Кадиевская. Уроки были утром и поздно вечером; кажется, осенью же (или весной?)  мы с Лидой поехали в Ленинград на защиту диссертации.
Последний год перед пединститутом я также временно работал географом (учителя уходили в декретные отпуска) в школе № 32, в Мостовой, куда с Даманского, где мы жили, было долго добираться.
Особенностью микроклимата в те годы в этой школе были таковы, что директор-самодур Шарыбина (Зоя Алексеевна) и к учителям, и к ученикам и, видимо, к их родителям относилась в равной степени …неодушевлённо… Например, в перемену ко мне бежит ученик и говорит: Вас директор... вызывает(!). Да и учителя были под стать: химик (моя однокурсница!) на уроках учеников ругала матом; завуч Трусова Ляла Павловна на общешкольных комсомольских собраниях, включая гимн Советского Союза, обрывала его где-то на трети от его звучания…
Мне кажется, что феодала-директора Шарыбину боялся даже косоглазый милиционер-татарин, который (при мне!) отстреливал из пистолета собак прямо на улице…
Ученики (дети!) для таких людей были неодушевлёнными предметами – и для учителей, наверное, во многом и для родителей.
Да и взрослые также (боюсь предположить, что и в других школах).
Кажется, Шарыбина меня, если не побаивалась, то опасалась, во всяком случае, когда из Обкома комсомола меня пригласили на Всесоюзное совещание молодых писателей вместе с прозаиком  В.Сергеевым и поэтами Ю.Соколовым и В. Дворянсковым в Пензу (осенью или весной, не помню), то безропотно отпустила – на неделю…
*
Эх, школа!
Ведь для всякого общества, которое имеет перспективу существовать, школа должна быть точкой приложения всех  (!) центральных сил (общества, и государства)… Надо ли говорить о том, что в те годы, как и в наши,  лишь силы инерции питали её? Не активные силы!
Никому она не нужна.
Парадный подъезд и чёрный вход общества кричали о себе именно в сфере образования, и, конечно же, даже вписываясь в приводные механизмы советской школы (70-ых годов), вряд ли бы я испытывал удовлетворение от работы в ней…
А дети мною читались сами по себе, помимо школы (т.е. помимо идеологии), дети, вдруг оцениваемые мною на будущее,… давали самые непосредственные и глубокие ответы…