Правда жизни

1.

Ограбление почтового дилижанса возле Форт-Стоктона получилось довольно загадочным по двум причинам: во-первых, из четверых охранников и двух почтовых служащих никто не выжил, и, во-вторых, это грязное дельце могла совершить  не одна, а две банды. Например, шайка Ховарда Уэсли уже давно кружила возле Стоктона и, хотя была мелковата для крупного налета, всегда отличалась особой, только ей присущей наглостью. Правда, ребята Уэсли были не кровожадны, а одного из почтовых маклеров здорово пытали перед смертью. Бедный малый наверняка был готов выдать не только шифр дорожного сейфа, но и имя своей прапрабабушки, которого он, конечно же, не знал,  но которое доподлинно припомнил бы. Да,  Ховард Уэсли, как любой другой бандит не любил свидетелей, но его умелые ребята могли запросто вскрыть простенький дорожный сейф, не прибегая к бесчеловечным методам. Например, распотрошить железную коробку при помощи динамита, а на «закуску» всегда шел примитивный ломик или приклад винчестера. Банда Джо Мексиканца, месяц назад здорово потрепанная армейским отрядом полковника Дикса, тоже могла  ограбить почтарей. Джо был крайне мстителен и после нанесенной ему синими мундирами обиды уже не видел особой разницы между почтой и армией США. Все они — и почтари, и вояки, — работали на правительство, Джо оскорбило именно оно, а этим и можно было бы объяснить ту звериную жестокость по отношению к раненому почтовому служащему.
Тут, правда, стоит заметить, что за неделю до ограбления дилижанса банда Джо сошлась на узкой тропинке с уже упомянутыми ребятами Ховарда Уэсли. На армейском языке такая битва называется «встречным боем» — банды попросту уперлись лбами  друг в друга у моста через Совиный ручей. Обычно подобные бандитские разборки заканчиваются беспорядочной стрельбой и быстрым отступлением обеих сторон, но у раздраженного армейской трепкой Мексиканца Джо вдруг взыграла гордость, и он решил преследовать своего конкурента. У Джо было вдвое больше людей, но половина из  них — ох, уж этот бравый вояка полковник Дикс — была неопытными новичками, а когда ребята Ховарда Уэсли поняли, что их преследуют всерьез, им тоже пришлось вспомнить о своей бандитской чести. Джо — атаковал, Ховард защищался и, нужно заметить, выбрал для этого удачную позицию. Пока ребята Джо, вчерашние мексиканские крестьяне, взбирались на Индейское плато, по ним, как в тире палили из-за валунов стрелки Ховарда Уэсли. Ряды наступающих редели на глазах. Но Мексиканец никогда не стал главарем банды, если бы не умел извлекать из рукава пятого туза. Десяток его наиболее опытных парней обошли стрелков Уэсли с тыла, и вскоре уже тем пришлось не столько выбирать мишени внизу, сколько нюхать землю у себя под носом под свист пуль. Джо уже торжествовал победу, но, черт возьми, Ховарда Уэсли тоже умел вынимать выше упомянутых тузов в нужный момент. Парней Джо тоже обошли и тоже с тыла, и хитрецам пришлось вдоволь нанюхаться пыли, при чем для большинства из них это стало последним земным воспоминанием. Короче говоря, не смотря на тупое упорство Джо, схватка закончилась вничью и обе банды уползли в свои норы зализывать раны.
Могли ли Мексиканец Джо или Ховарда Уэсли ограбить почтовый дилижанс после такого кровопускания? И да, и нет. Да потому что и Джо, и Уэсли понимали, что для того, чтобы их люди не разбежались или не устроили бунт в виде перевыборов главаря, им позарез нужно было успешное обстряпанное дельце. Пока парни не пришли в себя и не стали шепотом задавать друг другу так называемые правдивые, но каверзные вопросы, их необходимо было бросить в новую драку. Но тут вставал еще один вопрос: как заставить людей снова поверить в удачу, ведь половина из тех, кто недавно свято верил в нее, прямиком отправились на тот свет?..
Кто и как отвечал на эти вопросы не знает никто, а потому и дело с ограблением почтового дилижанса возле Форт-Стоктона получилось довольно темным. Но правда, — а ведь она всегда существует эта чертова правда — все-таки была. Скрытая от людских глаз, как карта полковника Дикса с нанесенными на ней разноцветными стрелочками, правда манила к себе, но в отличие от карты, имела куда большую цену — пятьдесят тысяч полновесных долларов.

2.

Шериф Феликс Чалмерс был убежденным бандитом до тех пор, пока не понял, что он умеет значительно лучше продавать, чем грабить. Все началось с того, что Чалмерс стал перекупать у знакомых главарей их добычу в виде женских юбок, зонтиков, матрасов и прочей дребедени и продавать ее через скупщиков в Форт-Стоктоне. Через год Феликс послал к чертям городских перекупщиков, открыл в городке свой собственный магазинчик и мелкий денежный ручеек быстро превратился в толстую трубу, а город — в водокачку. Все шло хорошо, но до тех пор, пока жители Форт-Стоктона вдруг не вспомнили о нравственности. Дело в том, что кое-кто из них вдруг обнаружил в магазине Чалмерса свои штаны, другой горожанин свой, но, конечно же, уже опустошенный до донышка бумажник, а третий — юбку жены. Выкупать свои собственные вещи казалось многим не только унизительным, но и накладным делом. Короче говоря, нравственность вдруг встала на пути суровой правды жизни и сказала ей твердое, хотя и не лишенное меркантильности (то есть обычного жлобства), «нет». Чалмерс перестал появляться в городе, а жаждущие справедливости горожане сожгли  «контрабандный магазин». Казалось бы, все уладилось само собой: Чалмерс со своей бандой продолжал грабежи и спал на горе гниющих на сырой земле матрасов и юбок, а жители города время от времени отстреливали по паре его парней, когда дилижанс благополучно удирал от погони. Когда же погоня оканчивалась для последних не столь удачно, чтобы не шарить по карманам и не нервировать бандитов,  горожане, как и прежде, отдавали деньги вместе со штанами. Короче говоря, нравственность торжествовала — ведь бандиты Феликса Чалмерса занимались исключительно бандитским делом и не пытались зашибить лишнюю деньгу с помощью хитрого круговорота вещей, — но, как это ни возмутительно, суровая и честная правда жизни все-таки потихоньку придушила ликующую нравственность.
Перепроизводство (если так можно выразиться) награбленного вынудило Феликса Чалмерса сбросить цены на матрасы, юбки и штаны. Теперь их продавали не в городском магазине, а на воскресном базаре из-под прилавка, и если покупатель опознавал в покупке свою бывшую вещь, ему отдавали ее почти задаром, и цена частенько приближалась к стоимости почтовой пересылки. Кое-кто из горожан, конечно же, возмутился такому факту, ведь получалось, что он вроде как путешествовал без штанов,  фактически отправив их по почте, но молчаливое большинство горожан быстро сделало из возмутителей спокойствия таких же молчаливых субъектов как и они сами. Нет, честная правда жизни не была жадиной, просто в отличие от своей крикливой подружки нравственности, она оказалась куда большее практичной, чем отвлеченные, высокие слова и кем-то придуманные пустые правила. Жители Форт-Стоктона в поте лица зарабатывали каждый доллар, и любой из них предпочитал потерять тридцать центов, если уж такая потеря неизбежна, чем весь доллар целиком.
Коммерческая удача подбодрила Феликса Чалмерса, и его ребята перестали грабить коренных обитателей Форт-Стоктона. Например, когда бандиты останавливали очередной дилижанс, то просили отойти горожан в сторону и уже потом, после грабежа остальных пассажиров, взимали с них что-то типа «дорожного налога», который очень быстро переименовали в «плату за защиту». Поверженная нравственность пала еще ниже, когда горожане, чтобы хоть как-то компенсировать пусть и не большие, но все-таки свои личные денежные потери, стали заниматься «контрабандой». Суть в том, что при случае они признавали чужие вещи своими, а в городе брали с их владельцев плату за услугу. Так рядовой обыватель, падший в нравственном отношении ниже бандита, ухитрялся грабить уже ни кого-нибудь, а самого Феликса Чалмерса. Удивленный коварством горожан главарь приказал проверять их честность. Например, бандиты вскрывали чемодан и просили его хозяина, как говорится, «в темную» перечислить вещи, которые в нем лежат. Но если бы все было так просто! Горожане быстро научились хитрить. Какой-нибудь начисто лишенный совести рыжий Билл не краснея заявлял, что, например, вот этот чемодан его просили передать «тетушке Белле с третьей улицы», вот тот «бабушке Джулии из борделя», и значит, он не может знать, что в них находится. Проверки часто заканчивали скандалами, при чем бандит тянул спорный чемодан к себе, а рыжий Билл,  не менее упрямо, к себе. Иногда не выдерживала ручка чемодана, иногда сам чемодан, а когда, стоя над ворохом вывалившегося белья, бандит выхватывал кольт, тот же рыжий Билл грудью лез на ствол и продолжал доказывать, что «плата за защиту», которую он честно платит, распространяется хоть на сто чемоданов, которые он пожелает привезти в Форт-Стоктон. Увы и да!.. Феликс Чалмерс мог попытаться проверить честность горожан, но вот измерить их нравственность ему было попросту нечем.
Горожане наглели все больше и больше, доходы Феликса Чалмерса падали и он искренне не знал, что ему делать с нарушителями. Негласный договор, заключенный им с жителями Форт-Стоктона, не имел силы юридического документа, а лишенная нравственности правда жизни оказалась жестокой не только к слабому, но и к сильному. Феликс все больше мрачнел и все позже ложился спать. Он подолгу и задумчиво рассматривал угли костра, а перед тем как уснуть частенько поминал черта.
Однажды явно зарвавшемуся рыжему Биллу все-таки прострелили плечо и в знак протеста жители Форт-Стоктона сожгли только что построенный на рыночной площади новый магазин Чалмерса. Разозленный Феликс напал на город, но его жители уже привыкшие запросто спорить с бандитами на большой дороге, вдруг оказали яростное сопротивление. Они уже не ощущали мистического запаха страха и зуда в пятках, который чувствует любой обыватель увидевший перед собой бандита. В ребят Чалмерса палили из окон и подворотен все кому не лень — городские пьяницы, веселые девушки из борделя и даже двенадцатилетние детишки из воскресной школы во главе с пастором. Банде пришлось ретироваться, и Чалмерс удрал первым с пулей в правой ноге. Это было не единственное его ранение и о втором — ссадине на голове от ночного горшка, пущенного с дьявольской точностью с противоположенной стороны улицы — он предпочел сразу же забыть.
Банда тяжело переживала поражение и если бы Чалмерс не смог найти нужные слова, его ребята наверняка разбежались. Феликс говорил много и долго. Он вспомнил прежние удачные дела, былые и уже преодоленные трудности, а главное внушил приунывшим парням надежду. Свою речь главарь закончил тем, что списал неудачный штурм города на плохую разведку перед нападением. Но теперь, сказал Чалмерс, он проведет ее сам и завтра утром жители Форт-Стоктона пожалеют о своем бунте. Рядовые бандиты немного удивились концовке речи главаря, ведь Чалмерс предпочитал отправлять в разведку наименее ценных ребят. Но Феликс заговорил снова и так убедительно, что когда он закончил свою речь и, хромая, направился к лошади, его парни точно знали, что завтра их ждет легкая победа и пир в Вальхалле… то есть в борделе.
Через час Чалмерс сидел в доме мэра Форт-Стоктона и беседовал с хозяином дома, его племянником рыжим Биллом и еще с десятком наиболее воинственно настроенных горожан. Феликс Чалмерс был спокоен, деловит и не выказывал ни тени страха перед реальной угрозой быть повешенным сразу или после беседы с горожанами. Он даже улыбнулся по этому поводу и задал, казалось бы, бессмысленный на первый взгляд вопрос: «А что будет потом, ребята?»
Первым причину спокойствия главаря бандитов понял мэр городка Эндрю Грей. Если большинство собравшихся отвечая на идиотский вопрос Чалмерса, говорили только о его могиле, на которую вскоре будут мочиться все местные собаки, то мэр вдруг подумал не о перспективах покойника, а о суровой и настоящей правде жизни. И когда рыжий Билл, откровенно злорадствуя, стал описывать жаркие муки Чалмерса в аду, почему-то перемешивая их с не менее ужасным и неподвижным лежанием в мокрой могиле, Эндрю Грей поднял руку и сказал:
— Ну-ка, стоп, ребята.
Все посмотрели на мэра. Феликс Чалмерс многозначительно хмыкнул, сунул в рот сигару и прикурил от керосиновой лампы на столе.
— Я все понял, — сказал Грей. — Ты хочешь стать нашим шерифом, Феликс?
Чалмерс молча кивнул. Рыжий Билл, произносивший до этого свои мрачные пророчества стоя, рухнул на стул и забыл закрыть рот. До сегодняшнего дня шерифом города был он. Правда, жители почти не вспоминали об этом факте по двум причинам: услуги рыжего Билла стоили крайне дешево и значит на деле не стоили ни цента, а, во-вторых, никто так и не догадался потребовать от рыжего пройдохи большей смелости или честности, чем та, на которую был способен сам проситель. Правда жизни — а в Форт-Стоктоне уж если кто и был настоящим судьей и шерифом, то только она — не верила в благородных героев-одиночек, и если допускала их существование, то тут же напоминала о громадной цене на меткие выстрелы и бесшабашную смелость.
Гениальная догадка мэра вдруг перевернула мозги горожан, и они как по команде вдруг подумали о том, что Феликс Чалмерс — ловкий бандит и изворотливый бизнесмен — как нельзя лучше подходит для должности шерифа. Пусть как бандит Феликс был не смел, а, скорее, нагл, но деловая жилка могла сыграть роль крепкой узды для его деятельной и бесцеремонной натуры.
— Хорошо, — сказал Эндрю Грей, — но что нам делать с твоими ребятами, Феликс? Во-первых, нам не нужно столько шерифов, а, во-вторых, без тебя они вряд ли перестанут заниматься своим грязным делом. Кроме того… — мэр на секунду замолчал, и по его тонким губам скользнула многозначительная усмешка. — Как бы это повежливее спросить, но…
— Тебе ничего не нужно спрашивать, Эндрю, потому что я знаю твой вопрос, — оборвал мэра Феликс Чалмерс. — Ты хочешь спросить, может ли шериф города иметь друзей-бандитов рядом с местом своей работы?
— Живых друзей, — сухо подтвердил мэр. — Знаешь, Феликс, например, я не верю, что кто-то из твоих ребят может уехать из наших мест навсегда. Начать дело в новом месте без хорошего главаря в наше время практически невозможно.
— Согласен, — кивнул Чалмерс. — Но у меня все-таки есть пара ребят, которых вы сможете взять на работу.
— А я? — вдруг пискнул рыжий Билл.
Уже смирившийся, при чем молча, с потерей своей не очень-то доходной должности, Билл все-таки не хотел полностью терять связи с законом. Иногда эта связь дарила Биллу пару лишних долларов, иногда она помогала ему обслуживаться без очереди в местном борделе, но больше всего рыжему Биллу нравилось приставать в пьяном виде к проезжающим красивым незнакомкам и представляться им с помощью короткой и мужественной фразы «я здешний шериф, мэм».
— Это хороший вопрос, — поддержал бывшего шерифа Эндрю Грей. — Как ты понимаешь, Феликс, рядом с тобой всегда должна быть пара наших местных ребят.
Чалмерс пожал плечами:
— Почему нет? Пара ваших парней, пара моих — не так уж много помощников для шерифа, — он взглянул на рыжего Билла и спросил: — Ты согласен, парень?
Рыжий Билл быстро кивнул, тут же успокоился и подумал о том, что, — вот, черт возьми! — совсем неплохо работать в компании с таким, как профессионалом как Чалмерс.
— А сколько ты хочешь за свою работу, Феликс? — спросил мэр.
К удивлению горожан Чалмерс назвал довольно скромную сумму.
— И все? — удивился кто-то.
Чалмерс широко улыбнулся. У бывшего бандита и будущего шерифа были хорошие, крепкие зубы и обаятельная улыбка. Не говоря ни слова, он смотрел на мэра.
Тот чуть поморщился и сказал:
— Ладно, ты заново отстроишь свой магазин в нашем городе, Феликс. Что же касается других твоих дел, я бы посоветовал тебе быть крайне осторожным и не нарушать закон.
— Ты только не удивляйся, Эндрю, но я совсем не собираюсь этого делать, — улыбка Чалмерса легко превратилась в усмешку. — Хотя с другой стороны, я уверен, никто из вас не будет возражать против моего маленького и — особо подчеркну — исключительно законного бизнеса.
Рыжий Билл вдруг повеселел еще больше, сообразив, что он постоянно будет рядом с шерифом, а значит и участвовать в его делах.
«А ведь он не такой плохой парень», — пришел к окончательному решению Билл.
Этой же ночью банда Феликса Чалмерса исчезла. Пару дней спустя, кое-кто из городских жителей говорил, что слышал не один десяток выстрелов неподалеку от фермы Элтона Моу. Но сам Моу помалкивал, а метис Гарри Шульц и одноглазый Дьюк Коррис — единственные, оставшиеся а живых из банды Феликса Чалмерса и вдруг ставшие помощниками нового шерифа — тоже не спешили делиться с жителями Стоктона своими маленькими секретами. Два других помощника Рыжий Билл и его старый дружок Том Осли только пожимали плечами, выслушивая вопросы, а если к ним приставали в баре, надеясь, что спиртное развяжет языки двум здоровякам, те, не долго думая, пускали в ход кулаки.
Короче говоря, у Феликса Чалмерса сложилась отличная команда. Город явно поскупился на оплату услуг помощников шерифа, но парни не унывали и (кто об этом не догадывался?) связывали свои надежды с новым шерифом. Надежды не были беспочвенными. У помощников шерифа вдруг  быстро появились деньги, но никто в радиусе ста миль не стал бы утверждать, что Феликс Чалмерс занимается какими-то темными делишками. Хотя, если уж быть честным до конца, никто не стал бы клясться даже здоровьем своего старого дворового пса, что таких делишек нет и в самом деле. Правда жизни — тем более в местном масштабе и, черт бы ее побрал, правда настоящая, а не придуманная в виде назидательной и скучной морали — уже не раз доказывала людям, что человек несовершенен,  и что к нему не стоит относиться слишком строго.      
Но вернемся к ограблению почтового дилижанса возле Форт-Стоктона. Оно случилось настолько неожиданно, что на какое-то время — часа на два, не больше, —растерялся даже хладнокровный Феликс Чалмерс. Затем он собрал своих ребят и прочесал  старую индейскую тропу, ведущую от места ограбления к лесу возле реки Иссури. Свежие конские следы были в наличии, но Феликс  не спешил с выводами и убедительно оспаривал ту или иную версию своих помощников. Во-первых, это могли быть и не следы грабителей, во-вторых, было бы глупо прятаться возле самой горы Святоши Джо (а большинство следов вело именно туда) и, в-третьих, искать там грабителей было еще глупее, так как любой бандит постарался как можно быстрее покинуть ущелье рядом с горой очень похожее на мышеловку.
Феликс Чалмерс повел своих парней в обход горы Святоши Джо на запад, но следы вдруг пропали. Рыжий Билл сказал, что если следов нет, то бандитов все-таки стоит поискать в ущелье. Чалмерс только хмыкнул и, бросив на Билла быстрый, насмешливый взгляд, спросил, как давно во время тех или иных поисков, тот не получал пули в живот. Вопрос был задан таким тоном, что Билл невольно подумал не столько о бандитской пуле вообще, сколько и о той, какая еще находилась в барабане кольта шерифа. Билл поежился и промолчал. Авторитет Чалмерса был непререкаем.
Парни уже начали подумывать о возвращении в город, но Феликс вдруг решил остаться на ночевку там же, за горой Святоши Джо, выбрав для стоянки широкий овражек, по дну которого тек хилый ручеек. Старые друзья Феликса метис Гарри Шульц и одноглазый Дьюк Коррис молча принялись за обустройство временного лагеря, и Рыжему Биллу с Томом Осли пришлось заняться тем же самым. Вскоре запылал бездымный костерок и Билл и Томом приготовили незамысловатый ужин. Спали по очереди и дежурили по двое: сначала Гарри и Дьюк, а потом Билл и Том. Чалмерс лежал на попоне и рассматривал крупные, холодные звезды.
— Не спит, — шепнул другу Том. — Смотрит так, словно деньги считает.  Черт бы побрал этого Феликса, Билл, но когда мы выбираемся за город, в глазах нашего шерифа появляется какой-то волчий блеск.
Билл отмахнулся и посоветовал ему говорить тише.
— При Чалмерсе мы стали жить не хуже, а куда лучше, — ответил Билл. — Этот крутой парень знает все ходы и выходы и никогда не ошибается.
— Интересно, что он задумал сейчас?
Билл пожал плечами.
— Не пытайся понять это, Том, — сказал он другу. — Просто будь настороже, чтобы мы с тобой не остались в дураках.

3.

После столкновения с шайкой Мексиканца Джо у Ховарда Уэсли осталось всего шестеро ребят. Трое из них были обыкновенными бандитами, признающими только сон, еду, выпивку, стрельбу и половые развлечения. Трое других — двоюродные братья Алан и Микки Спенсеры и Ник Хадсон — появились на свет Божий явно за другими развлечениями, но жестокая правда жизни — снова она, что б ей пусто было — привела их на скользкую бандитскую дорожку. Коренастый и жилистый Ник Хадсон почти ничего не рассказывал о себе, а, глядя на его вечно хмурую физиономию, расспрашивать его о чем бы то ни было, никому не хотелось. Но Ник не был трусом, однажды спас жизни Ховарду Уэсли, а при дележе добычи не нервничал и не кричал о том, что это именно он во время последнего дельца перестрелял больше половины врагов. Не имея в банде близких друзей, Ник, тем не менее, пользовался уважением, и никто из прочих ребят Уэсли никогда не провоцировал его на выяснения отношений по пустяковой или действительно важной причине. В последнем деле Нику Хадсону все-таки не повезло, и он получил пулю в бок. Кусок свинца прошил правую половину его живота, но Ник словно не заметил этого. Он только на минуту прекратил пальбу, положил на рану не совсем чистую тряпку, стянул ее ремнем от кольта и продолжил стрелять. Когда дело было сделано, Ник легко встал, и только белое как мел лицо подсказало другим, что Ник ранен.
Что касается двоюродных братьев Алана и Микки Спенсеров, то они были едва ли не случайными людьми в шайке Уэсли. Если первого привела в уголовный мир тонкая художественная натура, отсутствие признания его таланта толпой бездарей, цистерна алкоголя и резкий, драчливый характер, то второго — неразделенная любовь, тот же алкоголь, хотя и в меньших количествах, и ощущение полной ничтожности своей и чужой жизни. В банде Уэсли братья держались друг за друга, в чем-то симпатизировали Нику Спенсеру а тот, если и отличал кого-то в круговороте бандитских рож, то только двоюродных братьев. Иногда, долгими и длинными вечерами, Алан пользовался терпимостью Ника и принимался рассказывать ему о мире богемы, в котором торжествуют только ничтожества. Ник слушал молча, иногда улыбался, скорее думая о чем-то своем, но это ни сколько не смущало Алана. Когда Ник усыпал, Алан пытался продолжить свой монолог, обращаясь к Микки, но тот, как правило, засыпал почти одновременно с Ником Хадсоном. Алан вздыхал… Если они ночевали в поле, он долго смотрел на костер и вид пламени успокаивал его, а если они ночевали на какой-нибудь ферме или в гостинице, Алан ворочался в постели едва ли не до утра.
Почтовый дилижанс возле Форт-Стоктона ограбила банда  Ховарда Уэсли. После боя с Джо Мексиканцем Ховард понял, что его банде пришел конец потому что Джо, набрав новых людей из Мексики (а она была не так уж и далека), забудет про все дилижансы, поезда и беззащитные фермы до тех пор, пока не рассчитается за обиду. Тут-то Уэсли Ховард и сообразил, что ему нужно срочно покидать здешние места. Но уйти с пустыми руками он не мог, а его торопливость и сделала последнее дельце непривычно кровавым и жестоким. Именно Уэсли, едва не потеряв контроль над собой, лично пытал бедолагу почтового служащего, надеясь вырвать у него шифр от замка сейфа. Уже потом Уэсли вдруг поймал на себе пару недовольных взглядов. Половине его ребят — двум братьям и Нику Хадсону, хотя последний и получил пулю в живот — не понравилась та спешка, с которой действовал Уэсли и гора трупов возле дилижанса. В перерасчете на доллары каждый труп стоил меньше семи тысяч долларов. Нет, конечно, никто бы не стал спорить, что семь тысяч  — огромные деньги, но раньше Уэсли обделывал свои дела со значительно меньшим количеством жертв, а частенько их не было вообще.
Впрочем, проблем было невпроворот, бандиты спешили, но, как оказалось, охрана дилижанса не только продырявила бок Ника Хадсона, но и перестреляла половину лошадей. Уйти с добычей семерым на четырех лошадях можно было на вдвое меньшее расстояние, если бы лошадей было восемь. Уэсли умел извлекать выгоду из всего, то есть не только из побед, и подумал о том, что тот, кто будет его ловить — шериф Форт-Стоктона, армейский отряд полковника Дикса и Мексиканец Джо — не зная о количестве лошадей Уэсли, наверняка обгонят его помимо своей воли. Именно поэтому Уэсли и выбрал старую индейскую тропу, ведущую в сторону Иссури. Все дело было в следах и следопытах, а на старой тропе первых было великое множество — ей пользовались все кому не лень, начиная от фермеров, и кончая незначительными, любительскими бандами. Уэсли придумал хитрость и против следопытов, он приказал время от времени освобождать наполовину лошадей от груза. Отпечатки конских подков от перегруженной лошади сильно отличались от тех, если бы лошадь шла под одним седоком.
— А возле горы святоши Джо нам всем придется пройтись пешком, ребята, — закончил свое очередное обращение Уэсли. — Там есть одно небольшое ущелье и не нужно привлекать к себе внимания, сворачивая в него.
Ник Хадсон напомнил главарю, что Змеиное ущелье у горы очень похоже на мышеловку. Во-первых, из него нет второго выхода, а, во-вторых, что немаловажно, спрятать там лошадей практически невозможно.
— Спрятать восемь лошадей, Ник, восемь, а не четыре, — оборвал Уэсли. — А мы сами заляжем на вершине этого чертова ущелья. Если нас найдут, что ж!.. Еще неизвестно, кто окажется в мышеловке. Мы немного постреляем вниз, чтобы успокоить ребят  шерифа или полковника, а потом уйдем через скалы.
— Как далеко мы уйдем без лошадей, Ховард?
— А будет ли кому нас преследовать, Ник, после нашей пальбы? — вопросом на вопрос ответил Уэсли. Ему, наконец, удалось взять себя в руки, и он широко и белозубо улыбнулся: — Суть в том, ребята, что мышь первой занявшая мышеловку может хорошо подготовиться к встрече с незваной подружкой. Мы спрячем наши деньги там, в ущелье и дальше тронемся налегке. Я знаю одно местечко, в котором их не отыщет сам дьявол до Страшного суда.
Ник Хадсон поморщился и ничего не сказал в ответ. Против плана Уэсли не стал возражать никто, а сам Уэсли понял, почему этот план не нравится Нику Хадсону. Бедолага был ранен и путь пешком был для него самоубийством.
— Ничего страшного, Ник, ведь мы рядом с тобой, — подбодрил главарь Хадсона. — И совсем не обязательно, что мы столкнемся с парнями Феликса Чалмерса или стрелками полковника Дикса.

4.

Если бы человеческим мыслям можно было бы найти некий денежный эквивалент, то, составляя свой план, шериф Феликс Чалмерс рассчитал все до последнего цента. Когда семеро бандитов во главе с Ховардом Уэсли приблизились к выходу из неглубокого овражка, в который, постепенно мелея, превращалось Змеиное ущелье, он приказал открыть огонь. Целый рой пуль снял с коней троих и только Ховард Уэсли, Ник Хадсон и братья Спенсеры успели спрыгнуть и залечь в небольшой ложбине. Их ответный огонь был слаб и не прицелен.
Через минуту шериф приказал прекратить пальбу и обратился к бандитам:
— Послушай, Ховард, кончай палить впустую, — гаркнул он вниз. — Поднимай лапы и выходи.
Ожидая ответной реплики, шериф весело подмигнул своим ребятам.
— А что ты хочешь мне предложить, Феликс? — ответили снизу. — Почетную капитуляцию?
— Если в эту процедуру, которую ты имеешь в виду, входит пара зуботычин и десяток пинков, то да.
— А четыре выстрела в затылок? Я очень сомневаюсь, Феликс, что тебе нужен судебный процесс над пойманными бандитами и небольшая премия в сто долларов.
— Ты прав, Ховард, сто долларов — слишком маленькие деньги для таких бравых ребят, как мы, — Феликс Чалмерс засмеялся. — Подумай сам, мы все-таки нашли тебя, как бы ты не запутывал следы. Я сразу понял, что вы потеряли половину лошадей, и что ты рассчитываешь только на то, что погоня обгонит тебя. Подумай сам, мои знания и опыт стоят значительно больше, чем какая-то сотня долларов.
Уэсли снова задумался.
— А с чего это ты взял, Феликс, что дилижанс ограбил именно я?
— После драки с Мексиканцем у тебя было два выхода: либо добить его и всех его многочисленных подонков, либо сваливать отсюда и как можно быстрее. Кроме того, я уже видел труп почтаря. Мексиканец Джо работает куда более изощренно и иногда его жертвы живут целые сутки. Деньги у тебя с собой, Ховард?
— Разумеется, нет. Глупо таскать с собой большие деньги, когда тебя ловят три банды, включая государственную полковника Дикса и твою городскую. Я спрятал деньги, Феликс и ни Бог, и ни черт не отыщет их.
— Я знаю, где ты их спрятал, Ховард. Змеиное ущелье не такое уж большое.
— Иди и поройся между валунов. Лет через пять, когда у тебя вырастет борода и станут слезиться глаза, ты станешь похож на сумасшедшего старателя Габриеля Нуньяса.
Упомянутый Уэсли психически больной старик был всеобщим посмешищем в Форт-Стоктоне. Он утверждал, что в окрестностях города полно золота и скелетов. А когда какая-нибудь добрая душа подносила старику стаканчик виски, золото, о котором говорил старик и скелеты, превращались в горы и вырастали до небес.
Феликс Чалмерс поморщился.
— Хорошо, я дам тебе честное слово, Ховард. В конце концов, после того, как деньги окажутся у меня, зачем мне ваши трупы?
— А если нас позже поймают ребята полковника Дикса? — не смотря на свое отчаянное положение, Уэсли коротко хохотнул. В хриплом смешке было столько отчаянной злости, что Феликс Чалмерс поморщился еще раз. — Подумай сам, шериф, что мы потеряем, если расскажем Диксу о нашей с тобой встрече? Ведь нам все равно не удастся избежать веревки.
Феликс Чалмерс выругался. Он окинул внимательным взглядом позицию противника и понял, что перестрелка может затянуться. Между тем где-то неподалеку шляется отряд полковника Дикса. Пальба возле горы святоши Джо, которая всегда пользовалась дурной славой, могла привлечь его внимание.
— Ты хочешь, чтобы я выплатил некую компенсацию, что ли? — наконец крикнул вниз шериф. — Хорошо, я согласен заплатить каждому из вас по тысяче долларов и провести до границы штата.
— Я должен поверить тебе на слово?
— А как же еще, Ховард? Не могу же я разоружить своих ребят и подставить наши лбы под твои пушки.
Ник Хадсон подполз к главарю и толкнул его в бок. У него было белое, без кровинки лицо и сухие, потрескавшиеся губы.
— Надо поговорить, Ховард, — тихо сказал он.
— О чем? — шепотом спросил Уэсли.
— Нам пора выбираться из этой ямы, и я знаю, как это сделать.
Уэсли кивнул.
— Слушай, Феликс! — крикнул он вверх. — Мне нужно подумать и посоветоваться с ребятами. Дай мне полчасика.
— Только пять минут, Ховард, — быстро ответил шериф. — Я даю тебе пять минут, а потом ты встанешь и поднимешь руки.
Уэсли уже не слушал шерифа. Он жадно смотрел в больные и тусклые глаза Ника Хадсона.
— Чем ты хочешь нас порадовать, Ник?
— Не всех, — криво усмехнувшись, ответил Хадсон. — То есть я хочу сказать, что мы выберемся отсюда не все.
Уэсли все понял и коротко спросил:
— Кто останется прикрывать нас, Ник?
— Я. Но каждый из вас даст мне слово, что моя доля добычи будет отдана одной женщине в Мексике… Ее зовут Изабелла Рохес и она живет в Росарито вблизи Ногалеса. У нее есть маленькая дочка Камила. Их легко найти…
Боль в животе заставила Ника Хадсона опустить глаза. Он тихо застонал.
— Я даю слово, Ник, — торопливо сказал Уэсли.
— Запиши имя и адрес.
Уэсли с ловкостью ужа перевернулся на левый бок и достал из бокового кармана пачку бумаги для самокруток. Пока он выводил неровные строчки красным карандашом, Ник Хадсон облизывал сухие губы и жадно, словно от этого зависела его жизнь, смотрел на руку Уэсли.
— Изабелла Рохес?.. — спросил Уэсли.
— Да. Напиши еще две записки и отдай их Майклу и Алану. А потом пусть каждый из вас вытащит свой чертов нож, располосует себе палец и поклянется на крови, — прохрипел Хадсон. — Если же кто-то из вас нарушит свою клятву, то… — глаза Хадсона дико сверкнули, — … честное слово, в аду я запишусь в черти и вернусь сюда за своим долгом.
  Когда клятва была произнесена, явно нервничающий Алан Спенсер посасывал кровоточащий палец, а Майкл, стараясь не смотреть на Хадсона, то и дело вытирал ладонь пучком травы, Хадсон сказал:
— Теперь о деле, ребята. Первым выстрелом я сниму одного из парней Чалмерса. Этот малый очень любопытен и то и дело высовывается из-за валуна. Не сомневаюсь, что он закричит, а значит все взглянут в его сторону. У вас будет примерно пять секунд, чтобы добежать вон до той ложбинки, — Хадсон привстал и показал рукой направление. — Дальше вам придется ползти. Ты знаешь, что я неплохо стреляю, Уэсли. Пока меня не ранят или не убьют, у ребят Чалмерса почти не будет шансов хорошо прицелиться.
Алан Спенсер наконец-то вытащил изо рта кровоточащий палец, а Микки отбросил  запачканный пучок травы. Никто из них не смотрел на бледное и искривленное болью лицо Хадсона. Все думали о шансах на жизнь, а лицо Хадсона уже олицетворяло собой маску смерти…
 
5.

В поисках грабителей полковник Дикс быстро дошел со своим конным отрядом до самой Иссури. Пристрелив на берегу, на всякий случай, пятерых занятых рыбалкой индейцев, полковник понял, что его поиски закончились ничем. Грабители ушли не по старой индейской тропе, а обхитрили его, пропустив погоню вперед. Этот ход был опасным, но, судя по всему, хитрость удался бандитам.
Полковник повел свой отряд назад, приказав солдатам внимательно осматриваться по сторонам. Шанс найти бандитов, пусть и крохотный, все еще был.
— Ага, найдешь их тут, среди ложбин, бугров, оврагов и кочек, — тихо, себе под нос, буркнул лейтенант Коллинз. — Здесь словно сам черт по земле валялся.
Возле горы Святоши Джо до слуха полковника долетели далекие, частые выстрелы. Он остановил коня и прислушался. Выстрелы стихли, но это только еще больше насторожило полковника. Его отряд рассыпался редкой цепью и, охватывая гору с трех сторон, осторожно тронулся вперед.
Людей обнаружили в овражке западнее горы Святоши. Они были заняты жутким делом — пытали привязанного к дереву человека — и совсем не думали о том, что происходит за их спинами. Полковник какое-то время, сильно щурясь, внимательно рассматривал лицо пленного и, хотя оно было залито кровью и опущено вниз, он узнал этого человека.
— Ник Хадсон, — пробормотал полковник. — Значит, дилижанс ограбил все-таки  Ховард Уэсли. Признаться, если бы я не был уверен, что это работа Мексиканца Джо, я бы не стал так спешить к Иссури. Эй, лейтенант Коллинз!..
Лейтенант подъехал и приложил руку к козырьку.
— Окружить овраг двойной цепью. Их, — полковник кивнул на дно оврага, — всего трое, но это очень склизкие ребята шерифа Чалмерса. Не думаю, что сейчас шериф защищает закон и поэтому они обязательно попытаются смыться. Брать только живыми, понятно?
— Есть, сэр, — лейтенант приподнялся в седле и снова козырнул.
Разворачивая коня, он задел локтем морду лошади полковника и та шарахнулась в строну.
— Стоять! — рявкнул лошади полковник.
Лейтенант оглянулся:
— Что-нибудь еще, сэр?
— Живыми, лейтенант, брать мерзавцев только живыми, — повторил полковник. — Мне очень хочется посмотреть, как Феликс Чалмерс будет плестись к виселице. У меня с этим пройдохой старые счеты.

6.

Связанных Феликса Чалмерса, рыжего Билла и Дьюка Корриса усадили на землю возле дерева, к которому все еще был привязан человек.
— Этот тоже дохлый, — осмотрев Ника Хадсона, доложил сержант (а по совместительству и санитар) Джон Коул. — У него старая — примерно двухдневной давности, сильно воспаленная рана в паху — и еще две свежих пулевых: одна в кисть левой руки, другая по длинной касательной вдоль правой ноги.   
Красный от возмущения Феликс Чалмерс рванул связанные за спиной руки и громко крикнул:
— Какого черта, полковник? Вы что, с ума сошли?! Вы только что убили  помощника шерифа при исполнении служебных обязанностей!
Полковник Дикс разминал спину, стоя к дереву спиной. Закончив несложные физические упражнения — наклоны и приседания, — он сунул в рот трубку. Солдаты, как и их командир, включая лейтенанта Коллинза, тоже старались не смотреть на обезображенный труп, привязанный к дереву и два других рядом с ним.
— Продолжайте, сержант, — спокойно сказал полковник.
— Этому человеку оставалось жить не больше суток, сэр, — снова заговорил сержант Коул. — Впрочем, если бы он вовремя обратился к врачу, то худшего удалось бы избежать.
— Как долго его пытали? — оборвал сержанта полковник. — И что вы можете сказать о самих пытках?
Сержант нервно передернул плечами:
— Ребята очень старались, сэр, — он нагнулся и поднял с земли окровавленный шомпол. — Например, они зондировали его старую рану этой ржавой железякой.
— Ложь! — снова подал свой возмущенный голос Чалмерс.
— … А еще ему жгли ему пальцы, сэр.
— Нецивилизованные индейские штучки, — усмехнувшись, буркнул полковник.
— Тут можно составить список на целую страницу, сэр, — закончил сержант. — Но будет лучше, если этим займется врач.
— Хорошо, сержант.
— Этот гад убил Тома Осли! — крикнул Рыжий Билл, бледный от волнения, со все еще перекошенным злобой лицом. Теперь он мало напоминал прежнего спокойного деревенского увальня.
— А вы так зверски пытали его именно за это убийство? — снова усмехнулся Дикс.
— Послушайте, полковник, я просто не смог удержать своих людей, — стараясь говорить спокойно, заявил Чалмерс. — Развяжите нас, мы не собираемся убегать.
— Не уверен, — трубка полковника пыхнула дымом. — Вы придете в Форт-Стоктон именно так — связанными по рукам и ногам, как бандиты.
— Вы что, разорви вас сатана, забыли, что я шериф?!
— Нет. Но я хочу напомнить жителям Стоктона, что когда-то вы были довольно успешным бандитом. И я ни капли не сомневаюсь, что это именно вы ограбили почтовый дилижанс.
— Повторяю, вы сошли с ума.
— К твоему сожалению нет, Феликс. И я сделаю все, чтобы доказать судье, что все было именно так, как я тебе сказал.
— Но тогда зачем мне пытать парня из банды Ховарда Уэсли?
— Конечно же, из-за денег, Феликс, — усмешка полковника стала снисходительной.
— И где тут логика?
— А логика очень проста. Ты ограбил дилижанс вместе с Уэсли, а потом он решил удрать от тебя. Тебе удалось захватить одного его человека, и ты решил узнать, где прячется мерзавец Уэсли.
— Полный бред, — поморщился Чалмерс.
— Но судья все-таки сможет в него поверить, если речь пойдет о бывшем бандите Феликсе Чалмерсе.
С лица Рыжего Билла вдруг ушли возбуждение и злость, оно побледнело больше, а глаза стали большими и жалкими, как у обиженного ребенка.
Полковник заметил эту перемену и хитро подмигнул Биллу:
— Ну, теперь тебе все понятно, сынок? Такова суровая, но справедливая правда жизни, рыжий.

7.

Как ни странно, но Рыжего Билла заперли в камере-одиночке. Его отупевшие после спавшего возбуждения мозги были пусты, как гильза после выстрела и Билл легко уснул. Ночью ему приснился странный сон — он беседовал с покойным Ником Хадсоном и они над чем-то смеялись. Билл перебинтовывал обожженную руку Ника, бинт был очень длинным, путался и вдруг, обвив шею Билла, стал с силой сжимать ее. Билл проснулся в холодном поту.
Днем ему передали записку от Феликса Чалмерса. В ней было только одно слово «Молчи!» Судя по всему, главарь собирался взять юридическую защиту своих товарищей  в свои руки и надеялся на свой изворотливый ум. Билл несколько раз перечитал единственное слово и задумчиво потер шею.
Ближе к вечеру заключенного посетил мэр города Эндрю Грей.
— Ну, как дела, малыш? — улыбаясь, спросил он. — Как сидится?
Билл буркнул в ответ что-то неопределенное и с тоской посмотрел на решетчатое окно. Эндрю Грей, по стариковски кряхтя и проклиная «чертову спину», присел рядом.
— Поговорить нужно, — просто сказал он.
Билл кивнул. Он понимал, что ему действительно нужно с кем-то поговорить о своих делах, а поскольку Феликса Чалмерса не было рядом, да и вообще главарь ограничился только одним словом на измятом пятачке бумаги, он был готов говорить с кем угодно.
— Как ты думаешь, что есть правда, малыш? — начал Эндрю Грей.
Билл задумался, но в опустевшей еще с вечера голове не появилось ни одной мысли.
Старик чуть заметно улыбнулся:
— Ты всегда был таким, Билл: здоровым, как лесоруб и тупым, как старый топор. Бог дал тебе силу, но не наделил остротой ума. Запомни на всю жизнь: правда это то, что рано или поздно всплывает наружу.
Билл механически кивнул. Он боялся сказать что-то не то, а еще больше боялся, что старик обидится, встанет и уйдет. Вчерашняя дикая злость и возбуждение ушли, и уже теперь он почти не понимал, что происходит вокруг.
— Так вот, — продолжил Эндрю, — вчера и всплыла такая правда: оказывается, Феликс Чалмерс и его дружок Дьюк Коррис до смерти замучили Ника Хадсона…
Старик оборвал фразу и принялся сворачивать самокрутку.
Билл сглотнул слюну и с трудом сказал:
— Вообще-то это был я, сэр. Дьюк Коррис только помогал мне, а Феликс смотрел и ухмылялся. Он дурной человек, сэр… — нехорошее предчувствие вдруг сжало сердце Билла холодной тоской и он громко, с чувством, добавил: — Просто сволочь!
Старик-мэр кивнул:
— Это хорошо, что ты все понимаешь, Билл.
Билл искренне удивился, потому что до последней секунды был уверен в обратном. Он снова открыл было рот, но Эндрю перебил его.
— Подожди, сынок, не спеши, тем более что ты уже сказал все, что нужно, — Эндрю заерзал на скамье и, морщась, почесал спину. — Окружной судья Снайпс уже в городе. Он спешит в Вашингтон по каким-то своим делам и постарается разделаться с вами как можно быстрее. Ты понимаешь, что тебя ждет, если судье удастся доказать, что Феликс Чалмерс ограбил дилижанс либо вместе с Уэсли, либо по его наводке, а потом, когда Уэсли обманул его, решил взять в «работу» одного из его парней? Что касается полковника Дикса, то он всегда ненавидел Чалмерса: и когда тот был бандитом, и когда вдруг стал шерифом. Он-то и подаст дело так, что именно Чалмерс был центром всего.
— А так ли много фактов будет у судьи Снайпса? — осторожно усомнился Билл.
— Ты хочешь рискнуть и в суде упереться рогами в гробовую доску ради Чалмерса?
Билл не ответил на вопрос и снова стал разглядывать решетчатое окно. Они молчали целую минуту, а потом Эндрю глубокомысленно изрек:
— Моя крошка Мэгги передавала тебе большой привет.
Билл невольно вздрогнул и скосил глаза  на старика. «Крошке» Мэгги Грей — дочери мэра — было двадцать восемь лет. Это была красивая, высокая блондинка, о непостоянстве характера которой в городе уже давно ходили нехорошие слухи. Мэгги чуть прихрамывала на левую ногу, но никогда не стеснялась этого. А еще она не стеснялась первой заговаривать с мужчинами, охотно смеялась над их глупыми и грубыми шутками и никогда не опускала глаза, когда ее случайные собеседники смотрели ей в лицо или откровенно рассматривали ее фигуру. Мэгги терпеть не могла только одного мужчину в Стоктоне — старого, сумасшедшего «старателя» Габриеля Нуньяса. Тот всегда шлялся за ней по городу, пытался заговорить и, не смотря на откровенную грубость Мэгги, никогда не прекращал своих попыток.
— Тебе пора жениться, Билл, — сурово сказал старик-мэр.
Рыжий Билл откинулся спиной на стену и низко опустил голову, чтобы Эндрю не увидел его кривой усмешки.
«Ах, вот оно что!..», — было написано на его скривившейся физиономии.
— Да, — сказал старик, не глядя на Билла. — Все так, Билл.
Билл чуть было не спросил, а не задумал ли хитрец-мэр выдать замуж свою темпераментную дочку уже тогда, когда он определил его в помощники к новому шерифу, но сдержался. Ухмылка на его полном лице погасла, выдав на прощание откровенно кислую гримасу.
— Знаешь, в чем ошибся Феликс Чалмерс? — продолжил Эндрю Грей. — Он полагал, что люди простят и забудут его прошлые делишки. Дурак!.. — старик презрительно плюнул и растер плевок ногой. — Я тебе уже говорил о том, что такое настоящая правда, Билл, она рано или поздно она напоминает о себе. Феликс думал, что у нас бараньи мозги, но человек — даже если он и в самом деле настоящий баран — всегда вспоминает правду, когда волк прячет свои клыки. Как там написано в Библии?.. Кажется, что месть агнца возгорится вскоре и не будет ничего ужаснее на всей земле.
Перед мысленным взором Билла на мгновение промелькнула сумасшедшая картина: крохотный барашек впивается длинными клыками в горло волка и валит его на землю. Билл мотнул головой, отгоняя ужасное видение.
— Правда, она такая, Билл. Если ты совершил грех, то возмездие рано или поздно догонит тебя.
«Это он снова о Мегги, — догадался Билл. — Мол, если ты будешь бить ее за мелкие грешки, то я тебя повешу. Вот ведь чертова правда, а?!..»

8.

Ховард Уэсли нашел пристанище в борделе «Белые цветочки» в Биг-Роут у одной из своих старых любовниц Сьюзи Ллойд. Впрочем, Сьюзи в свои тридцать пять ни с какого бока не выглядела старой, а скорее даже наоборот, молодящаяся хозяйка веселого заведения не устала вкушать радости жизни, сохраняя при этом холодный рассудок,  трезвый расчет и неутомимую жажду наслаждений.
— Забудьте все, ребята, — обратился Уэсли к Алану и Майклу Спенсерам. — Забудьте подлеца и ренегата Феликса Чалмерса, дурака-мэра Эндрю Грея, свирепого полковника Дикса и даже сумасшедшего Мексиканца Джо. Наши приключения окончились и здесь, — Уэсли обвел рукой небольшую и не очень опрятную комнату, которую им предложила Сьюзи Ллойд, — мы сможем неплохо отдохнуть и расслабиться.
— Как долго мы тут будем отсиживаться, Ховард? — хмуро спросил Алан. — Неделю или больше?
После того, как банда знаменитого грабителя сократилась до трех человек, а деньги были надежно спрятаны, Алан вдруг начал подумывать о том, что Уэсли, возможно, захочет сократить банду еще больше — до себя одного.
— Может быть, неделю, а может быть и больше, — с безразличным видом пожал плечами Уэсли. — Нужно чтобы шум стих, а потом мы заберем свои деньги.
— А если этот шум не успокоится через месяц?
— Тогда мы будем сидеть здесь столько, сколько потребуется.
Уэсли откупорил бутылку виски, разлил спиртное по стаканам и поднял свой:
— За нас, ребята.
Первым, жадно и быстро, выпил виски Майкл, вторым не спеша — Уэсли и только потом — Алан. Он недопил свой стакан, и в нем осталось на треть желтоватой жидкости.
— Что так, Алан? — удивился Уэсли.
— Желудок побаливает, — соврал Алан и поморщился. — Последний год этот чертов мешок для слюны и еды здорово меня беспокоит.
— Пройдет, — бодро заверил его Уэсли и похлопал по плечу жадно жующего ветчину Майкла. — Учись жить и верить у своего братца. Я прав, Майкл?
— Наверное, — бездумно буркнул тот. У Майкла был усталый вид и большие, темные круги под глазами. Уж если кто и производил впечатления нездорового человека, то это был Майкл, а не Алан.
Уэсли еще раз наполнил стаканы. Майкл снова жадно выпил и снова впился зубами в кусок мяса. Уэсли, усмехнувшись, отхлебнул только половину, зачем-то хитро подмигнул Алану, и принялся за еду. Алану тоже хотелось есть, но после того, как он ложно обвинил свой желудок, ему приходилось сдерживать свой аппетит. Он ел медленно, словно нехотя, тщательно пережевывая грубую пищу.
— У тебя по рукам слюна течет, — вдруг сказал Уэсли.
Алан вздрогнул и посмотрел на грязные кисти своих рук.
Уэсли захохотал.
— Кончай придуриваться, Майкл! Кого ты боишься?.. Меня? Но я не Феликс Чалмерс и я никогда не делал подлянки своим ребятам. Яд, донос или пуля в спину — не мои грешки.
Алан почувствовал, что краснеет.
«Не умею хорошо врать, — с горечью подумал он. — А провести такого пройдоху, как Уэсли смог бы только сам сатана».
Вскоре к гостям присоединилась хозяйка заведения. Она весело шутила, часто подносила ко рту рюмку, но мало пила, а еще меньше ела. Весело сверкая влажными, серыми глазами, она без конца обводила томными взглядами лица мужчин. Захмелевший Алан Спенсер видел в этих глазах тяжелую ласку, похожую на глухую, бархатную штору.
«У нее все наоборот почему-то…», — подумал он, но хмель сбил его с мысли и он не до конца понял ее.
Сьюзи засмеялась и обняла Уэсли. Ее рука скользнула по его груди.
— Что ты делаешь сегодня ночью, Ховард? — улыбаясь, спросила она.
— Сплю, — Уэсли усмехнулся. — Сплю с этой… как ее?.. С блондинкой в розовом.
Алану померещилось, что Уэсли показал Сьюзи глазами на Майкла.
— С Элен? — переспросила Сьюзи и перевела спокойный и оценивающий взгляд на жующего Майкла.
«Вот же черт, — подумал Алан, — а случать нас, как собак, зачем?»
Несмотря на хмель, к нему вернулось глухое чувство, нет, не страха, а настороженности.
— С Элен, — подтвердил Уэсли и скользнул быстрым взглядом по помрачневшему лицу Алана. — А кого ты посоветуешь Алану? Парня одолевают мрачные мысли. Наверное, у него и в самом деле побаливает желудок и нужно сделать так, чтобы горячая любовь перевернула ему все кишки.
— Рекомендую ванну и двух мулаток: Марди и Лору. Эти девочки способны оживить даже покойника.
Упоминание покойника, пусть даже с шансами на оживления в ванне, еще больше насторожило Алана. Отвечая отказом, он отделался шуткой и, не выдержав недоумевающего взгляда Сьюзи, опустил глаза.
— С парнем действительно происходит что-то не то, — с явно притворным сожалением вздохнул Уэсли. — Не исключено, что у него заболели мозги, а не желудок.
— С мозгами у нас хорошо стравляется Карина, — живо откликнулась Сьюзи и весело засмеялась. Темная, плюшевая штора в ее глазах колыхнулась, и Алану показалось, что из-за нее вдруг брызнул яркий, ослепляющий свет. — Карина может запросто вылечить любой вывих в извилинах.
«Так я и поверил, что тут у вас лечебница, а не бордель», — подумал Алан.
Сьюзи приблизила свои светящиеся глаза к его лицу.
— Ну, что же ты хмуришься, парень?
Алан видел только эти жадные глаза неземной, чарующей красоты.
«Ведьма, что ли?!..» — удивился он и даже отшатнулся, но в его удивлении было больше восхищения, чем страха.
— Ну-ну, милый, — прошептала Сьюзи и положила ему руку на колено. — Расскажи мне, что с тобой?
Рука женщины была маленькой и теплой. Острое желание с такой силой обожгло Алану низ живота, словно ему опрокинули на колени кипящий чайник. Он бездумно потянулся к стакану виски. Выпив его залпом, Алан сказал громкое «уф!» и засмеялись все, включая Майкла.
«Так легче», — решил Алан. Мысль снова была неопределенной, непонятной, но уже далекой и совсем не страшной…

Проснувшись рано утром в комнате Сьюзи, он не удивился. Только лицо владелицы веселого заведения  показалось ему старше и не таким красивым. В нем вдруг снова вспыхнуло желание.
«Значит, Уэсли передумал, — успел решить Алан, вспомнив, что вечером Ховард «рекомендовал» Сьюзи Майкла. — А это значит, что никакого четкого плана в отношении меня и Майкла у него нет».
Алан стащил с женщины одеяло. Сьюзи лежала на спине совсем голая. У нее было тело двадцатилетней девушки. Если бы не постаревшее за ночь лицо, она могла бы показаться совершенством.   
— Если у тебя проблемы с желудком, ковбой, — не открывая глаз, и с улыбкой, сказала Сьюзи, — тебе нужно выпить виски.
— Шутишь? — удивился Алан. — С утра?
— Я не шучу. Если у тебя язва, то спиртное хорошенько прижжет ее, прочистит твои кишки, а заодно и голову. Ты очень сильно нервничал вчера.
Алан подумал, что женщина, пожалуй, права. Например, во время вчерашней вечеринки не стоило сводить брови к переносице и всем своим видом выказывать Уэсли некие подозрения.
— Где бутылка? — хрипло спросил Алан.
— Не видишь?.. На столике.
Алан взял бутылку и надолго припал к ее горлышку. Еще через пятнадцать минут он отпал от Сьюзи и уткнулся разгоряченным лицом в подушку.
— Расскажи мне об Уэсли, — попросил он.
Женская рука погладила его по спине. Сьюзи молчала.
— Расскажи! — потребовал Алан.
В его голосе не было угрозы и, даже прозвучав грубо, этот вопрос был, скорее, похож на мальчишеский каприз.
— Ах, ты, дурачок!.. — засмеялась в ответ женщина.
 
9.

Через четыре дня Ховард Уэсли, Алан и Майкл Спенсеры узнали о суде над Феликсом Чалмерсом и его старым дружком Дьюком Коррисом. Судья Спенсер действительно спешил по своим неотложным делам и без особых формальностей приговорил обоих к повешению. Недостатка в свидетелях не было. Среди горожан нашлось не мало таких, кто был готов выступить в суде и, хотя такие свидетели в подавляющем большинстве случаев говорили не по существу дела, именно они придавали торопливому процессу вид некоей законности. Феликса Чалмерса проклинали не только устно, но и в местной газетке, которая увеличила свой тираж в несколько раз. В конце концов, добровольцев-свидетелей стало так много, что судья Спенсер был вынужден мягко напомнить им о наказании за лжесвидетельство. Но это ни сколько не охладило пыла горожан. Они отлично знали, что Феликса Чалмерса повесят, а возможность поучаствовать в расправе над ним, казалась им слаще виски. 
Суд не слушал ни доводов адвоката Чалмерса, ни его самого. Город торжествовал. Еще совсем недавно горожане,  казалось бы, довольные тем, что им удалось поставить бывшего бандита на «путь истинный», вдруг возненавидели «спасенного» ими всей душой.
— Какая тонкая игра людских страстей, — уже после процесса иронично, заявил судья Спенсер мэру Эндрю Грею. — Да, конечно, рано или поздно, но Феликс Чалмерс должен был проиграть эту партию, но чтобы с таким грохотом?.. Тут дело даже не в том, что от любви до ненависти всего один шаг, а, пожалуй,  и в том, что любить бандита-шерифа в силу необходимости, держа в уме риск потерять на большой дороге свои штаны, это все равно что надевать эти же штаны через голову. Человеческий рассудок рано или поздно побеждает такую любовь, какой бы нравственной она ему не казалась. Иногда мне жаль нашего Господа Бога, Эндрю. Он, всемогущий и добрый, попытался научить терпимости людей к сердцам которых ближе штаны, чем небесная любовь. Кстати, чуть не забыл тебя спросить, Эндрю, что ты собираешься делать с Рыжим Биллом? Если я не повесил парня, за ним должен кто-то присматривать и, ты уж извини, нести ответственность за его будущее.
Эндрю Грей заверил судью, что этот «кто-то» уже есть, поскольку Рыжий Билл женится на его дочке.
Судья Спенсер немного подумал, улыбнулся и спросил:
— Может быть, все-таки гуманнее вздернуть Билла рядом с Чалмерсом, Эндрю?
Мэр принял шутку и улыбнулся, а не обиделся. Процесс переоформления собственности бывшего шерифа (основу которой составлял городской магазин), еще не закончился и Эндрю Грей спешил угодить по ничего не стоящим мелочам всем, кто мог встать на его пути к цели. Дочери мэра попросту неприлично было выходить замуж без хорошего приданого, а деньги, как и скомканные ворованные штаны, о которых упоминал судья Спенсер, могли легко заткнуть глотку любому моралисту, если бы тот вдруг решил вспомнить бурное девичество новобрачной.
Феликса Чалмерса и Дьюка Корриса вздернули на рассвете следующего дня. Толпа горожан, собравшаяся на площади, испуганно ахнула, но уже через минуту стала расходиться, тихо беседуя о своих повседневных делах. Только два человека — мальчишка-газетчик и сумасшедший «старатель» Габриель Нуньяс — пытались расшевелить толпу. Но жителям Стоктона вдруг стала неинтересна местная газетенка, а на всегдашнюю проповедь старика Нуньяса, что, мол, вокруг города стало еще больше скелетов и еще больше золота, никто, как и прежде, не обратил внимания.

— Ну, я же вам говорил, — потирая руки и широко улыбаясь, заявил Алану и Майклу Спенсерам Ховард Уэсли. — Одним сукиным сыном стало меньше. А когда полковник Дикс доберется до Мексиканца Джо и они хорошенько намнут друг другу бока, мы можем забрать свои деньги и убраться подальше.
— Может быть, рискнем сейчас? — хмуро спросил Алан.
— Мне надоело рисковать своей шкурой, парень, — отмахнулся Уэсли. — Тем более что дело уже сделано, и нам нужно лишь немного отдохнуть в прекрасном обществе.
Еще не закончив фразу, Ховард шлепнул ниже поясницы стоящую рядом с ним Сьюзи. Та засмеялась и поцеловала его в макушку.
На столе появилась бутылка виски, и Уэсли разлил спиртное по стаканам.
— За нас!.. — коротко бросил он, поднимая стакан.
Майкл выпил молча, а Алан только пригубил из стакана. Потом он посмотрел на брата и пришел к выводу, что обилие спиртного и еженощные любовные утехи привели его едва ли не в первобытное состояние. Лицо Майкла сильно опухло, посинело, а глаза стали бессмысленными и водянистыми, как у лягушки.
«Все-таки Ховард нарочно это делает, — подумал Алан. — Справиться с таким слизняком, в которого превратился Майкл, сможет даже гном. Нас уже не двое, я остался совсем один».
Ночью Алан снова и снова расспрашивал Сьюзи об Уэсли. Молодая женщина была умна и наблюдательна, а Алану было интересно все: привычки Уэсли, его слабости, места, в которых он может скрываться, и даже где, с кем  и как он провел свое детство.
— Ты боишься его? — наконец спросила Сьюзи.
— Да, — честно признался Алан. — И так сильно, что уже не опасаюсь, что ты расскажешь Ховарду о моих расспросах.
— Почему? — женщина улыбнулась.
— А зачем тебе это делать, ради денег?.. Но я уже заметил, что ты не жадна. Ради любви?.. Но ты не любишь Ховарда, ты любишь слишком многих, и я не думаю, что Уэсли занимает в твоей жизни особенное место. Ты просто любишь жизнь…
— Ах, угадал, ковбой! — Сьюзи захохотала. Ее смех, чуть хриплый, но все-таки не лишенный чисто женской мелодичности, нравился Алану.
Он привстал на локте.
— Ховард явно хитрит, Сьюзи и мне не нравится это. Посмотри, во что превратился Майкл благодаря его заботам.
— У твоего брата просто сдали нервы.
— Раньше я не замечал за Майклом такой слабости, как нервы. А теперь из него выжали все мозги и волю.
— Ладно, ладно… — Сьюзи повернулась на бок, обняла Алана за шею и уложила на спину. — Ты мне нравишься, и, кажется, кое-чем я смогу тебя порадовать. Во-первых, насколько я знаю, у Уэсли нет слабостей. Он почти не пьянеет, может не спать сутками и у него никогда не дрожат руки.
— Спасибо, успокоила, — вырвалось у Алана.
Сьюзи поцеловала его в нос.
— Но одну вещь я все-таки заметила… Он плохо видит, когда смотрит вверх. Однажды я окликнула его с балкона, когда Ховард стоял внизу, он поднял глаза и не узнал меня. Говорят, что есть такая болезнь, которое сужает поле зрения глаз. Теперь вспомни сам, не замечал ли ты, чтобы Уэсли отказывался от какого-то своего дела, если ему пришлось бы стрелять вверх?
Алана подумал.
— Нет, не помню, — неуверенно сказал он. — Но, например, в Змеином ущелье он то и дело палил вверх…
— Ховард прицеливался? — перебила женщина.
— Не обратил внимания… Не до того было.
— Но он стрелял быстрее обычного?
Алан снова задумался:
— Да, пожалуй.
— Вот видишь, — Сьюзи поцеловала Алана в лоб, как ребенка. — Значит, он стрелял не целясь.
— Но тогда почему он выбрал дорогу именно через это ущелье?
— Не знаю… А разве у вас был другой путь?
Алан потер лоб и ему показалось, что он ощутил теплоту недавнего поцелуя Сьюзи.
— Я плохо знаю эти места и… — наконец обреченно сказал Алан.
Он не договорил, Сьюзи заткнула ему рот поцелуем. Женские губы были жадными и сильными.
«Значит, Уэсли плохо видит, когда он смотрит вверх, — чуть позже и уже усыпая, подумал Алан. — Хотя, очень даже может быть, что Сьюзи лжет. Но зачем?.. Я такой же ее клиент, как и Ховард».
Мысли путались, и он скоро уснул.

10.

 Через неделю полковник Дикс все-таки нашарил возле Иссури банду Джо Мексиканца. Но схватка, которой так жаждал полковник, сложилась для него не так успешно, как он планировал: во-первых, Джо снова не жалел своих людей, а, во-вторых, многие его парни, отлично понимая, что главарь посылает их на верную смерть, вдруг продемонстрировали солдатам мужество средневековых фанатиков. Битва между грабителями и защитниками закона скоро стала похожа на резню. Первым дрогнул полковник Дикс. Джентльмен, но все-таки не рыцарь, он дрался не за средневекового короля, а переизбираемого Президента Штатов и получал за это зарплату, которой, в случае своего боевого упрямства, мог запросто лишиться. Отступление солдат едва не превратилось в бегство. Полковник Дикс получил пулю ниже поясницы и спасся только благодаря коню, которому, в свою очередь, шальная пуля задела бок, но это дало полковнику лишний шанс, потому что раненного коня не нужно было подгонять единственной шпорой.

— Дикс попробует взять реванш и это будет скоро, — уже после прочтения газетной статьи, прокомментировал сражение Уэсли Ховард. — В противном случае, он может лишиться своих погон.
— И как долго нам наблюдать за их драками? — осведомился у главаря по-прежнему нетерпеливый Алан.
— До тех пор, пока солдат Дикса и бандитов Мексиканца не станет раз в десять меньше, и они забудут об ограбленном дилижансе.
Алан усмехнулся.
— Но тогда нужно втянуть в это побоище горожан Стоктона. Они никогда ничего не забывают, а место, где мы спрятали деньги им примерно известно. Хватит и двух стволов, чтобы устроить для нас хорошую засаду.
Уэсли задумался, по его лицу скользнула тень. Вскоре, встав из-за стола, уставленного бутылками, он ушел в комнату Сьюзи.
— Думать пошел и, наверное, лежа, — тихо сказал Майклу Алан. — Слушай, Майкл, тебе тоже пора вспомнить о своих мозгах.
Когда Майкл молча потянулся к стакану, Алан грубо выбил его из рук.
— Прекрати, скотина! — крикнул он.
Какое-то время Майкл тупо смотрел на лужицу виски на столе и тихо сказал:
— Ты знаешь, а я ведь очень устал, Алан.
— Устал от виски? — съехидничал Алан.
— Нет, от всего… Я никогда не был хорошим бандитом и всегда заливал это понимание, — да и, честно говоря, все остальное — виски, — Майкл поднял больные глаза на брата. — Я вижу, что ты побаиваешься Уэсли. Возможно, так и нужно делать в нашем теперешнем положении. Если я тебе мешаю — брось меня, плюнь на деньги и удирай отсюда.
Алан нагнулся к уху брата и горячо зашептал:
— Да, я боюсь получить пулю в спину от Уэсли, но я никогда не брошу тебя. Теперь подумай о том, что пятьдесят тысяч не делятся на три без остатка, и мы можем оказаться в этом остатке, Майкл. Мне кажется, Уэсли терпит нас только потому, что боится нарваться на засаду один. Ему пока нужны лишние глаза, стволы и уши.
Майкл расслаблено откинулся на спинку стула. Его слегка повело в сторону, он резко выпрямился и чертыхнулся.
— Боюсь, что от моих глаз и ушей Уэсли будет мало проку.
— Тогда ему может пригодиться твоя тупая, безголовая фигура. Ты можешь принять на себя десяток пуль, пока Уэсли будет удирать с мешком денег.
Майкл закрыл руками лицо и с силой потер его широкими ладонями.
— Как же все надоело!.. — простонал он.
— Ты всегда был большим ребенком, Майкл, — не без горечи и, переходя на шепот, быстро заговорил Алан. — Тебе действительно не стоило связываться с ребятами Уэсли. Тебе нужно было просто найти другую девку, а не эту продажную вертихвостку Джилли, нарожать с ней кучу детей и жить где-нибудь на тихой ферме, — круглые глаза Алана вдруг стали недобрыми, и он стукнул кулаком по столу: — Интересно, какая сволочь придумала эту дьявольскую штучку — любовь?
— Я однажды слышал, будто это был Бог, братец.
Алан улыбнулся, обнажая желтоватые зубы.
— Ты наивен, Майкл. Например, опытная прачка никогда не стирает тонкое белье вместе с грязными ковбойскими штанами. В какой мир бросил Бог свою любовь, Майкл?.. Оглянись по сторонам. Нечистый таз с бельем просто райское местечко по сравнению с тем местом, где мы живем. Кто твой Бог: дурак или душевнобольной меланхолик? Если Он создал любовь, то почему Он не позаботился о мире, в котором она будет жить? Представь, что выпал свежий снег, и он прикрыл все: разбитый дилижанс, трупы наших ребят в Змеином ущелье и даже такой город, как Форт-Стоктон. Скажи мне, Майкл, эта чистота будет правдой или она только скроет страшную правду?
— А что такое правда, Алан?
— Правда, это то, что ты видишь своими глазами, Майкл. Правда, это истинная и подлая суть всего происходящего. Правда это то, что ты вставляешь в барабан своего кольта и от правды с противоположенной стороны тебя не спасут дурацкие чувства к смазливой вертихвостке. Правда всегда бывает или горькой, и грязной. Возьми двух человек, и даже между друзьями и братьями ты найдешь трещину. Это тоже правда, Майкл, уже не только горькая, но и ужасная, как у нас с тобой.
— И сверху Бог сыплет белым снегом? — усмехнулся Майкл.
Алан кивнул:
— А выживает тот, кто знает правду, Майкл. Ты согласен со мной?
В ответ Майкл только пожал плечами и уставился на бутылку виски…

Через час вернулся Уэсли. Следом за ним шла Сьюзи Ллойд. Повеселевший Уэсли Ховард сел за стол, смахнул лужицу виски рукавом куртки и потянулся за бутылкой.
— Есть выход, ребята, — сказал он. — Честное слово, Сьюзи умна как сам дьявол.
Молодая женщина скорчила недовольную гримаску, но так ловко, что ее личико тут же похорошело. Алан не заметил на нем прежних морщинок — глаза Сьюзи светились легким и веселым лукавством.
— Пусть жители Стоктона найдут клад в Змеином ущелье, — продолжил Уэсли. — Только тогда они перестанут искать его, а заодно и нас.
— Ты с ума сошел, Ховард! — возмутился Алан.
Уэсли захохотал.
— Ты молодец, Сьюзи. Алан никогда не был дураком, но он поверил. А значит, поверят и остальные.
Уэсли плеснул виски в два стакана и, мельком бросив Майклу: «А тебе пора отдохнуть от этой дряни, парень», поднял свой стакан:
— За финал всей этой истории, ребята.
— Может быть, ты все-таки расскажешь, что вы там придумали? — Алан кивнул на дверь спальни Сьюзи.
— Конечно, расскажу, — легко согласился Уэсли. — Все очень просто…
Пока он говорил, Алану не давала покоя двоякое чувство: он почти верил Уэсли, внимательно рассматривая его повеселевшее и вдруг ставшее добродушным лицо, но ему не давала покоя мысль, что правда жизни — черт бы ее побрал! — не может быть такой прямодушной и честной.
«Например, сейчас, в эту минуту, Сьюзи не похожа на проститутку, но разве она перестала ей быть? — размышлял про себя Алан. — И с чего это вдруг Уэсли стал волновать хронический алкоголизм Майкла?.. Да-а-а, густой снежок пошел, ничего не скажешь».

11.
 
Лора Уайт приехала в Форт-Стоктон рано утром и прямиком направилась в городскую мэрию. Пожилая женщина сильно хромала, опираясь на палку, а по ее когда-то красивому, а теперь покрытому потом и дорожной пылью лицу, гуляла глумливая усмешка.
— Что тебе, Лора? — едва взглянув на женщину и не поздоровавшись, недовольно проворчал  мэр Эндрю Грей.
— Дай мне выпить, — ответила женщина низким и хриплым голосом. — Я устала как старая собака, Эндрю.
— Тут не салун, — старый мэр все-таки извлек из своего рабочего стола початую бутылку виски и поставил на стол. — Зачем пришла?
— Соскучилась по тебе, мой шаловливый мальчик. Лей-лей, и не жалей свое дерьмовое виски.
Когда-то Лора работала в заведении Сьюзи Ллойд, но десять лет назад шальная пуля, выпущенная нетрезвым ковбоем, здорово покорежила ей колено. У Лоры всегда было много клиентов, а наиболее дорогих из них она называла «мальчиками». Среди «мальчиков» часто встречались извращенцы, но, во-первых, Лора умела хранить чужие тайны, а, во-вторых, еще более ловко она извлекала из них выгоду.
Старик-мэр уже было собрался нагрубить нежданной гостье, но Лора со стуком поставила пустой стакан на стол.
— Ховард Уэсли умер, — сказала она.
Мэр тупо уставился на Лору.
— Что-что? — с удивлением переспросил он.
— Уэст умер, — повторила Лора и зло улыбнулась. — Его притащили ко мне домой  двое незнакомых ребят на следующее утро после пальбы в Змеином ущелье. Уэст был ранен в живот и, как это ни странно, он сильно страдал.
— Почему странно? — неожиданная новость и странная улыбка Лоры сбили мэра с толка. Он часто моргал глазами и смотрел на женщину так, словно видел впервые.
— Потому что негодяи никогда не мучаются. Как правило, они стреляют первыми и остаются в живых, а чтобы убить их, нужен целый рой пуль и желательно с разных сторон. Поэтому они умирают быстро и без мук, — Лора посмотрела на пустой стакан, перевела взгляд на мэра и перестала улыбаться. — Те парни ушли, а Уэст остался. Он надеялся выжить и просил привести врача. Но в нашем шелудивом Биг-Роуте, который в три раза меньше вашего паршивого Форт-Стоктона, есть только коновал и вечно пьяный аптекарь.
Мэр понемногу пришел в себя и в его взгляде, неотрывно следившем за лицом Лоры, появилась тень интереса.
«Конечно, она врет, — решил Эндрю Грей. — Но зачем она это делает?»
Лора продолжала говорить:
— …Когда Уэсли понял, что он все-таки умрет, он заплакал, как мальчишка. Честное слово, мне было легче терпеть его, когда он бредил. Уэсли совсем размяк и в самый последний день попросил у меня Библию.
«Точно, врет!» — засмеялся про себя старик-мэр.
— … А потом, прежде чем наконец-то откинуть свои грязные копыта, Уэсли рассказал мне, где он зарыл свой клад, — Лора протянула руку к пустому стакану. — Плесни еще немного своего пойла, Эндрю. Каким бы мерзавцем не был Уэсли, мне больно вспоминать его последние минуты.
Мэр и не подумал взять в руку бутылку.
— Ты знаешь, где Уэсли спрятал свои деньги, Лора? — без выражения спросил он.
— Да.
— И именно с этой новостью ты пришла ко мне?
— А к кому мне идти еще? — удивилась Лора. — Дилижанс ограбили возле вашего города, и у вас еще нет шерифа. Насколько я знаю, в вашем городе кончились дебилы, желающие подставлять свои жалкие мозги под бандитские пули.
— И ты предлагаешь мне забрать деньги Уэсли?
Лора усмехнулась.
— Вообще-то, у покойников не бывает собственности, Эндрю, — женщина сама взяла бутылку и плеснула виски в стакан. — Пока это ничьи деньги. Но ничьи только пока.
— А почему ты сама не забрала их?
Лора подавилась виски.
— Эндрю, ты совсем ополоумел?! Где ты видел, чтобы одинокая, немолодая дама с больной ногой ползала по ущелью в поисках клада и сдвигала с места здоровенные валуны? Кроме того, ты забыл о банде Джо Мексиканца, о такой же, если не хуже, шайке полковника Дикса и своих добрых и милых горожанах. Последние, насколько я знаю, готовы перерезать глотку за один доллар или бутылку виски.
«Ну и язва!..» — подумал старик-мэр.
Мысль тут же оборвалась. Эндрю Грей никак не мог сообразить, как уличить Лору Уайт во лжи, но так, чтобы не ошибиться в своих расчетах. Ведь если она действительно что-то знала, это могло бы здорово пригодиться в поисках денег.
— Подожди, не кричи, Лора. Итак, ты знаешь, где клад?
— Я уже говорила об этом.
— А где тело Уэсли?
— На нашем городском кладбище. Ты можешь легко откопать его, правда, я не гарантирую, что труп хорошо сохранился.
— Прежде чем сунуться в Змеиное ущелье, я возможно сделаю это. А какую сумму называл Уэсли?
Лора пожала плечами.
— Он произнес только два слова « мои деньги».
— Странно…
— Что же тут странного? Уэсли больше бредил и только три или четыре раза приходил в себя так, что мог отличить меня от очередного адского привидения. Эти репетиции ухода на тот свет страшно затянулись, и меня уже тошнило от них. Ты ведь сам знаешь, сколько натворил Уэсли.
— Подожди! Ты говорила, что те двое неизвестных ребят бросили его у тебя?
— Ну и что?
— А то, что никто из ребят Уэсли не отказался бы от его денег.
Лора задумалась. Ее взгляд потух, а на лбу и щеках обозначились морщины.
— Слушай, Эндрю, ведь сам дьявол не разберет этих бандитов, — в конце концов, сказала она. — Я не знаю, о чем договорился Уэсли со своими ребятами до того, как он оказался у меня дома.
— Ты хочешь сказать, что бандиты честно, — Эндрю Грей с кривой усмешкой подчеркнул слово «честно», — поделили деньги между собой?
— А почему бы и нет, если они спрятали деньги до того, как их положили мордами в грязь, когда они пытались выбраться из Змеиного ущелья? Тогда Уэсли не был ранен, а спорить с ним никогда не было охотников. Он мог спрятать свои деньги уходить налегке. Про остальных я ничего не знаю. Кстати, сколько человек было тогда в банде Уэсли?
— Шестеро.
— Пятьдесят тысяч на шесть… — Лора подняла глаза к потолку и принялась шевелить губами. — Восемь… остается еще две тысячи… Значит, примерно по восемь триста на брата. Но, конечно, Уэсли отгреб себе больше.
— А сколько собираешься отгрести себе ты, Лора?
— Пару тысяч, не меньше, — быстро ответила та.
Мэр хитро прищурился:
— А не многовато ли будет за обыкновенный донос?
Лора взяла в руки стакан, задумчиво взвесила его на руке и с удивительной ловкостью запустила им в Эндрю.
— Сам ты иуда! — закричала она. — Это ты всегда доносил на всех, а не я. Я рассказала о мертвом Уэсли, а ты, тогда, двадцать лет назад, сдал Хиггинса и Блейка всего за двести долларов, а потом вложил их в свою избирательную компанию здесь, в Форт-Стоктоне.
Пытаясь увернуться от брошенного в лицо стакана, старик-мэр невольно потянулся к кольту в  приоткрытом ящике стола. Лора заметила это легкое движения и, привстав, резко двинула стол от себя всем телом. Ящик уперся в живот мера и, закрываясь,  сжал руку Эндрю как капкан.
Лора наклонила к застывшему мэру красное от гнева лицо.
— А еще ты застрелил Майкла Хедли в спину, — глаза Лоры вдруг повлажнели. — Помнишь?!.. Ты сдал это не из-за денег, а потому что всегда завидовал его удачам. Ты называл Майкла своим другом, он верил тебе, а ты его предал. Знаешь, чему я удивлена больше всего?.. Оказывается, для тебя все-таки есть еще что-то в жизни, что сильнее денег. Пусть это только зависть, но для такой шелудивой и холодной овцы без мозгов, как ты, зависть это то, что делает тебя похожим на человека. 
Эндрю Грей испугался. Страх был противным, потным и плотным, как кусок старой ваты. На какое-то мгновение он почувствовал щиплющий ноздри дым костра, запах свежее испеченного мяса и увидел широкоплечую фигуру на берегу мелководной реки. Майкл Хедли стоял к нему спиной и швырял камешки. Они забавно прыгали по воде, но все-таки не достигали не такого уж далекого, противоположенного берега реки.
«Убью!.. — решил про себя старик, с ужасом глядя в широко распахнутые, полубезумные глаза Лоры Уайт. — Будь ты проклята, гадина!»
— Ты слышишь меня, Эндрю? — склонившееся лицо Лоры едва не коснулось потного лба Эндрю Грея.
— Слышу. Отойди от стола и, пожалуйста, отпусти мою руку, — глухо отозвался старый мэр. — Я согласен, что нам с тобой глупо ссориться по пустякам… — мэр запнулся и быстро добавил: — Я имею в виду те две тысячи, о которых ты говорила.
Лора отвернулась. Она встала, отошла от стола и едва ли не полминуты смотрела в окно. В это время Эндрю Грей с тоской разглядывал свой кольт. Тогда, двадцать три года, назад на берегу мелководной речушки пуля ударила Майкла Хедли в спину, когда тот начал поворачиваться лицом к своему другу. Время не властно над человеческими привычками и когда Лора Уайт стала так же медленно поворачиваться к столу, Эндрю Грей, едва не схватил кольт. Только диким напряжением воли, ему удалось удержать руку.
«Нельзя, — сказал он про себя. — Здесь нельзя. Вспомни о дочери».
Алан Спенсер был прав. Правда жизни — черт бы ее побрал! — пусть даже если она приукрашена кружевами, любовью и другими разноцветными бирюльками, никогда не сможет стать ни открытой,  ни честной.
«Как Лора обо всем узнала, а главное, почему так долго помнила и молчала? — продолжал размышлять про себя старик, уже пытаясь улыбнуться гостье. — Я слышал, у нее что-то было с Майклом, но у Лоры «было» со всеми. Проклятая проститутка!..»
— Садись и давай поговорим обо всем спокойно, Лора, — сказал мэр. — Чтобы наша сделка была честной, я должен позвать свидетелей, и ты повторишь им свой рассказ. Ты согласна?
Лора села и кивнула. Ее лицо уже казалось уставшим и безразличным.
«Знала, помнила, молчала, но так и не поумнела», — с облегчением подумал старик-мэр.

12.
 
 Лора Уайт действительно привела жителей Стоктона к кладу Ховарда Уэсли. Он был спрятан под увесистым камнем в самом конце Змеиного ущелья. Точнее говоря, камень был частью длинного карниза над песчаным дном ущелья и только очень внимательный взгляд смог бы увидеть две трещины, превращающие часть карниза в камень. Двое крепких парней ломами сдвинули камень и все увидели потрепанную сумку в небольшом углублении. Рыжий Билл, стоявший за спиной старика-мэра с таким шумом сглотнул слюну, что несколько человек подняли глаза и, кто с удивлением, а кто с откровенной насмешкой, взглянули на него. Через пару дней здоровяка Билла ждала свадьба, которой он не очень-то желал, но альтернативой бракосочетанию с легкомысленной красоткой была крепкая веревка с петлей на конце.
Толпа из трех десятков человек придвинулась ближе к кладу. Одного из парней с ломом толкнули, он выронил тяжелый инструмент, кто-то вскрикнул от боли, но об этом тут же забыли. Все смотрели на сумку.
— Все-таки есть, — с облегчающей радостью, сказал кто-то.
— Брехня! — сказал сумасшедший старатель Габриель Нуньяс и плюнул на сумку с кладом. — Ховард Уэсли никогда не отдавал и не отдаст свои деньги.
Рыжий Билл толкнул несчастного локтем и, нагнувшись, поднял сумку. Клад сначала осмотрели, — в нем были только золотые монеты, — а потом пересчитали.
— Десять тысяч пятьсот долларов, — подвел итог Эндрю Грей. — Хотя, кое-что мы должны Лоре…
Все посмотрели на Лору Уайт. Та кивнула головой и усмехнулась.
Старик-мэр почесал затылок:
— Но не маловато ли десяти тысяч для клада Уэста, Лора? И не много ли ты запросила у нас за свои услуги?
— Мы уже обсудили эту тему, Эндрю, — спокойно ответила женщина. — Вспомни, что я говорила: умирая, Уэст говорил о «своих деньгах», но не обо всей добыче.
— Она врет, — сказал Габриель Нуньяс. Он смотрел на деньги, и в его широко распахнутых, безумных глазах не было ничего, кроме презрения. — Она всегда врет.
На физиономии Рыжего Билла выступили нездоровые, красные пятна. Он повернулся к Нуньясу и ударил его по лицу.
— Заткнись! — рявкнул он.
Нуньяс упал, его глаза обессмыслились. Секунд через пять, когда в них  проступило удивление, сумасшедший вытер кровь с разбитых губ. Он посмотрел на свою ладонь и спросил:
— Что это?
В толпе слабо хихикнули:
— Это виски ударило тебе в башку, Габби.
Билл сделал шаг к упавшему и хотел ударить его ногой.
— Не трогай его, — Эндрю Грей толкнул зятя в кулаком в спину. — Вот что, ребята, — уже обращаясь к толпе, добавил он, — как вы видите, нам есть о чем поговорить.
— В первую очередь мы поговорим о моей доле, Эндрю, — сказала Лора.
Старик хитро усмехнулся.
— А тебе не кажется, что мы должны вернуть эти деньги их хозяевам, Лора?
— Но ты обещал, Эндрю.
Фразу Лоры почти никто не слышал. Жители Стоктона заволновались, вдруг узнав, что деньги не будут делить, а просто отдадут.
— Кому ты собираешься их отдавать, Эндрю? — возмутился длинный парень в клетчатой рубахе, из которой, как из хомута, торчала длинная, тонкая шея. — Тех ребят, что были в дилижансе, перестреляли, а банк, которому деньги якобы принадлежали, отказался от них. Это грязные деньги, Эндрю, которые получили с помощью какой-то махинации на строительстве железной дороги. Все знают это и даже сумасшедший Нуньяс.
Толпа одобрительно зашумела. Единодушие горожан порадовало мэра, но он все-таки поднял руку:
— Тише, тише! — от крика у старика выступили синие жилы под скулами. — Все не так просто, как вам кажется.
— А стоит ли усложнять? — усмехнулся длинный. — Кто вообще, кроме нас, знает, что мы нашли деньги? И кто подтвердит, что они принадлежали Уэсту? Может быть, сам покойник Уэст?
— Она может, — Эндрю Грей кивнул на Лору.
Толпа замолчала, рассматривая напряженное и злое лицо Лоры.
Когда пауза слишком затянулась, женщина твердо сказала:
— Либо вы заплатите мне две тысячи долларов, либо я пойду к судье.
— Есть и третий вариант, мадам. Веревочная петля, в которой сдох наш бывший шериф, еще свободна, — сказал длинный. Он пнул ногой камень, словно выбивал скамейку из-под ног висельника.
— Только попробуй! — крикнула Лора. Крик, вытянул ее шею так, как будто ее уже тянули вверх с помощью только что упомянутой петли. — Запомни, щенок, из одной петли можно легко сделать и две.
Репутация Лоры Уайт была не столько плохой с моральной точки зрения, сколько отчаянно скверной если эту репутацию вдруг кто-то решил рассматривать со стороны правды жизни. Ну, конечно же моральные законы обещали Лоре в загробной жизни исключительный ад, но до него еще было далековато, а вот с другой стороны никто не сомневался, что Лора сильная женщина и она способна постоять за себя в любой самой крутой ситуации.
— Хватит болтать ни о чем, — Эндрю Грей задрал руку. — Вы все знаете, что я никогда никого не обманывал.  Я даю слово, что мы честно разделим деньги…
Взгляд Эндрю натолкнулся на лицо Лоры. В женских глазах горел нехороший огонек.
— Бери сумку и пошли, — буркнул старик-мэр Биллу Эндрю. — Договорим обо всем в городе. Тут плохое место для споров.
Лора шла впереди толпы рядом с Эндрю Греем и Рыжим Биллом. Жители Стоктона с нескрываемой ненавистью смотрели на спину женщины, приведшей их к кладу.
— Целых две тысячи долларов!.. — перешептывались они между собой. — Интересно, а за что она должна получить такие деньжищи? За то, что приютила подыхающего бандита? Но за это и в самом деле нужно вешать, а не платить.
— Если бы не ее хромая нога, и если бы она сама, без нашей помощи, смогла взять эту сумку, — тихо продолжил общую мысль длинный парень в клетчатой рубахе, — Лоре полагалась бы уже не одна веревка, а две. Во-первых, за укрывательство и, во-вторых, за кражу.
— И в самом деле, если мы не вздернем эту старую ехидну, то где же правда? — не без горечи спросил кто-то.
— Дурак ты, — откликнулись сзади. — Лору можно повесить только за Ховарда Уэста, но тогда всплывет сумка с кладом. Короче говоря, умник, если ты даже узнаешь, где правда, то лучше помолчи.
Мэр Эндрю Грей тоже думал о Лоре Уайт.
«Лора не будет молчать, — уже не сомневался старик-мэр, вспоминая ее последний взгляд. — Теперь, чтобы как следует позабавиться и отомстить, она расскажет обо мне все, и припомнит всех покойников. Конечно, у старой стервы нет никаких доказательств, но ее слова будут действовать на людей как залежалый змеиный яд: может быть и не быстро, но верно. Господи, за что?! Гадюка тихо лежала в своей норе, но вдруг выползла наружу и принялась жалить всех подряд…»
Поразмыслив, Эндрю Грей пришел к выводу, что во всем виноваты деньги. Но золото оживило сердце не только Лоры Уайт. Оно оживило и горожан Форт-Стоктона, которые, потихоньку проклиная Лору, уже с недоверием посматривали и друг на друга.

13.

Алан Спенсер сидел за столом и с помощью патронов выкладывал сложную, похожую то ли на ежа, то ли на дикобраза, фигурку. Майкл спал на кровати у окна. Он ровно и громко храпел. Уэст раскачивался на стуле, положив ноги на стол.
— Они поверили нам, Алан, — сказал Уэст. — Скоро мы сможем уйти отсюда.
Алан, не поднимая глаз, кивнул. Уэст какое-то время рассматривал фигурку из патронов. У него были пустой взгляд, словно он высматривал пока невидимую цель.
Майкл вскрикнул что-то нечленораздельное сквозь сон и перестал храпеть.
Алан взглянул в сторону брата и окликнул его:
— Майкл.
Майкл тяжело заворочался и через пару секунд снова захрапел.
— Не волнуйся, он дышит, — улыбнулся Уэст. — Кстати, Алан, как ты, надеюсь, понимаешь, нам нужно заплатить за услуги Сьюзи.
— Сколько?
— Четыре тысячи хватит. Еще я заберу свои десять, которые подарил этим дуракам из Форт-Стоктона, и тогда у нас останется тридцать шесть, то есть по двенадцать тысяч каждому.
— А откуда взялись те десять тысяч в Змеином ущелье, Ховард?
— Моя старая заначка на черный день. Иногда такие деньги спасают жизнь. Я вот помню однажды в Сан-Себастьяне, лет пять назад… — начал Уэсли.
В комнату вошла Сьюзи Ллойд.
Ховард оборвал свой рассказ и спросил:
— Как там Лора?
— Напилась и спит. У нее что-то с нервами, — Сьюзи немного подумала и, словно сожалея о чем-то и покачала головой: — Никогда не видела ее такой раньше такой злой.
Уэсли белозубо улыбнулся:
— И поэтому тебе пришлось накачать ее спиртным?
— У меня нет другого лекарства, — Сьюзи села на стул рядом с Уэсли и игриво обняла его за шею. — Тебе не скучно, дорогой?
— А ты также ненасытна, моя милая? — Уэсли отстранился от женщины. — Вопрос не кстати, почему злится Лора?
— Она сказала, что две тысячи за ее работу — слишком мало.
Уэсли расхохотался:
— Какую работу? Твоя подруга что, сошла с ума? Съездить в Форт-Стоктон и посетить с кучей ребят в Змеиное ущелье это не работа, а прогулка.
— Я согласна, но Лора вернулась очень расстроенной.
— Тут причина злости не в двух тысячах. Интересно, что Лора стала бормотать себе под нос после пятого стаканчика виски? — усмехнулся Уэст.
— Ну-у-у, я не знаю… — протянула Сьюзи. — Точнее, я не совсем поняла. Кажется, это очень давнее дело, в котором замешан мэр Стоктона. У Лоры довольно тяжелый характер и она не умеет забывать обиды.
Лора взяла один патрон из кучи на столе и приложила его к фигурке, которую выкладывал Алан.
— Это длинный хвост твоего ежика, — пояснила она.
Уэст встал.
— Ладно, вы тут веселитесь, а я пойду, посмотрю, что происходит вокруг, а заодно подышу свежим воздухом.
— Не выходи на улицу! — крикнула ему в спину Сьюзи. — Тебя могут узнать.
Уэст ничего не сказал и громко хлопнул дверью.
— Он на чердак пошел, — усмехаясь, пояснил Сьюзи Алан. — Ховард даже кресло туда утащил. Сидит, курит и смотрит на дорогу.
— Там же пыльно, — Сьюзи ответила на мужскую ухмылку мягкой, почти добродетельной улыбкой.
— А еще холодно, — согласился Алан. — Но, Уэст называет эту дымовую и пыльную смесь «свежим воздухом».

… Через полчаса, когда обнаженная Сьюзи лежала в кровати рядом с Аланом и бездумно рассматривала потолок, она вдруг сказала:
— У меня нехорошее предчувствие, Алан. Странно, но весь день мне кого-то жаль: то приблудную кошку с двумя котятами, то спящего посреди улицы пьяницу, то бедняжку Лору.
Алан протянул руку к женскому лицу и осторожно погладил его.
— Ты плакала сегодня? — удивился он.
— Да… — Сьюзи растеряно улыбнулась. — Странный день! Я ничего не боюсь, но знаю, что скоро случится что-то нехорошее… То есть… Не так… Случится что-то большое, понимаешь?
— Нет, — честно признался Алан. —  Но случится все-таки плохое или хорошее?
Сьюзи думала целую минуту.
— У некоторых вещей нет цены, — наконец сказала она.
— Например?
— Ну, например, если я уйду со двора, сколько будет стоить моя тень, которая останется на этом дворе?

14.

… Не помогало даже виски, и к полуночи старый мэр Эндрю Грей вдруг понял, что попросту сходит с ума. Спасительный сон не наступал, маленькая, жесткая подушка под головой была уже мокрой от пота, а в довершении всего, низкая штора не защищала глаза от яркого лунного света. Старика-мэра душила ненависть к Лоре Уайт. Он ворочался в кровати, замирая на минуту или две, но потом, издав очередное сдавленное ругательство, рывком руки поднимал одеяло и переворачивался на другой бок. Лежать на правом боку было удобнее, но тогда ему в глаза бил яркий лунный свет, а лежать на левом мешала глухая и жутковатая темнота. Эндрю никак не мог понять, какая ненависть страшнее: та, что была светлее, то есть подсвечивалась луной через закрытые веки или та, что была черной, как не имеющий дна колодец. Вчерашние, еще недавно казавшиеся очень важными, мысли о магазинчике Феликса Чалмерса, который можно было бы легко прибрать к рукам и о скорой и долгожданной свадьбе дочери растекались масляными, невесомыми пятнами и превращались в насмешливое лицо Лоры.
«Сволочь!.. Гадина! Наглая потаскуха!»
Эндрю устал. Но мысленные ругательства продолжали течь как кровь из глубокой раны и остатки здравого смысла — «Да плюнь ты на это!..» или «Все пройдет, забудь» — были слишком слабы, чтобы зажать эту дьявольскую рану. Кроме того, Эндрю всегда плохо контролировал свои эмоции, если выпивал больше полбутылки виски.
На какое-то мгновение ему все-таки удалось отстраниться от своей ненависти, и он с тоской подумал: ««Может, мне испугаться, а?» Эндрю Грей прожил много лет и по опыту знал, насколько спасительным может быть чувство страха. Он, может быть, и прожил так долго только потому, что вовремя прислушивался к инстинкту самосохранения. Но сегодня инстинкт молчал, и Эндрю в который раз потянулся к бутылке виски.
Он сел, отхлебнул прямо из горлышка и посмотрел на свои босые и белые ноги.
«Да-да… Так и чокнуться не долго, — думал Эндрю. — А, казалось бы, с чего вдруг?.. Конечно, неприятно, когда за твоей спиной вдруг станут болтать всякую чушь, но, по большому счету, это все равно что безобидный собачий лай, а не вой волков. Вот только…»
Эндрю сделал еще один глоток из бутылки. Мысль оборвалась и Эндрю щурясь, посмотрел на яркую луну за окном. Ровный мертвый свет проник в его мозг и залил его, как вода заливает прибрежные камни.
«Убью!..» — подумал Эндрю и, еще не понимая полностью содержания этой мысли, улыбнулся. Ему стало легче. Тьма ушла, а лунный свет показался ему едва ли не солнечным. Бессонная ночь словно провалилась под пол, и наступило освобождающее утро.
«Что тут такого?.. Убью и все», — снова подумал Эндрю и засмеялся от облегчения.
Он встал и удивился легкости и быстроте своего тела. Ненависть исчезла, и Эндрю, расхаживая по комнате, принялся спокойно обдумывать убийство Лоры Уайт.
«Лучше ножом… так меньше шума. Потом поджечь все… Именно поджечь. Вот только где Лора прячется? Не у своей ли подружки Сьюзи? — старик остановился и потер лоб, собираясь с мыслями. — А если… нет, наверняка там. Она же боится за свои две тысячи долларов. Значит, она там».
Эндрю подсчитал время на дорогу до Биг-Роут и обратно. Он мог легко успеть обделать свое дельце к утру.
«Деньги у Лоры наверняка с собой, — размышлял Грей, собираясь в дорогу. — Что ж, тогда не придется платить из приданного дочери за магазин покойника Чалмерса, — старик хихикнул. — Один покойник не обязан платить другому, если речь идет о живых людях».
Уже садясь в седло, Эндрю Грей вспомнил о пожаре, который он собирался устроить после убийства. В чертовом Биг-Роуте наверняка нельзя было найти ни сена, ни  керосина, а уж, тем более, ночью и в нужном количестве. Эндрю прихватил еще пару лошадей из конюшни и направился на центральную площадь. У него, как у главы города отвечающего за пожарную безопасность, были ключи от керосиновой лавки Джо Миллера, а что касается сена, то плотно набитые тюки всегда лежали рядом с гостиницей для фермеров.
Улицы городка были пусты и темны. Но во многих окнах еще светились огоньки, и Эндрю Грей легко догадался о причинах внезапной бессонницы горожан. Дело в том, что только те из них, кто был в Змеином ущелье, получили по триста долларов из клада Ховарда Уэста, остальные же — а их было большинство — не получили ни гроша.
«Сейчас учитель Боб Дорн наверняка записывает свою завтрашнюю речь, что, мол, нельзя забывать об интеллигенции во время дележа шальных денег, — старик Эндрю хитро подмигнул единственному фонарю возле магазина Чалмерса. — А умелец-кузнец Арни Фишер думает о том, как бы половчее сказать так, чтобы все поняли, что деньги нужно было делить с учетом той пользы, которую приносит человек городской общине. Ах, хитрецы, ах, проходимцы!.. Завтра в нашей церквушке проповедь пастора Генри Адамса наверняка будет продолжена выступлениями возмущенных горожан, закончится грандиозным скандалом и парой выстрелов в воздух. Впрочем, я не против того, чтобы переделить нашу добычу, — мэру стало так весело, что он чуть не расхохотался. — Во-первых, мне не достанется меньше, а, во-вторых, никто кроме меня не умеет так ловко соглашаться с двумя людьми, которые говорят совершенно противоположенные вещи. Это-то есть самая настоящая политика».
Эндрю Грей погрузил на двух запасных лошадей две большие канистры керосина, связав их веревкой, и шесть тюков сена. Работа оказалась не столь легкой для пожилого человека, и мэр решил перекурить перед дорогой. Оглядывая свою поклажу, он подумал было о чрезмерном объеме горючих материалов, но вести одну канистру, не используя в качестве противовеса ее вторую, было затруднительно. Что же касается сена, то его меньший вес не мог гарантировать, что поклажа не свалится в дороге из-за ветра.
«Главное, хватит для адского пламени, в котором сегодня искупается проклятая Лора Уайт», — заключил про себя мэр.
Он аккуратно погасил окурок о подошву сапога и забрался на лошадь.

Как это ни странно, но ночной поход мэра не остался незамеченным. Бывший старатель и теперешний городской сумасшедший Габриель Нуньяс внимательно следил за Эндрю Греем, устроившись в одной из пустых бочек рядом с кузницей городского умельца Арни Фишера. В отличие от остальных горожан бедолага Габриель не получил во время дележа денег Уэста ни цента. Все сочли, что Нуньяс и так не может пожаловаться на свою судьбу: сердобольные горожане каждый день подносили ему в салуне пару стаканчиков виски, кормили и даже дарили обноски. Но, тем не менее, обделенный золотом Габриель страдал не меньше мэра. Ели Эндрю Грей хотел по дешевке купить магазин  Чалмерса и ненавидел Лору Уайт, потому что боялся потерять свою должность из-за сплетен, то Габриель  тоже боялся, но совсем другого — он  боялся перестать быть святым в глазах жителей Форт-Стоктона. Лишенный дома, семьи и здравого рассудка Габриель Нуньяс верил в единственное, что он придумал сам — свою святость. И кто знает, может быть, это и было его настоящим сумасшествием. Основным занятием Габриеля Нуньяса было шатание по городу и выкрикивание бессмысленных фраз. В девяти случаях из десяти его пророчества были дикими и даже страшными, и только лишь если Габриель заранее разнюхивал о свадьбе, из его воплей вдруг исчезали деспотические,  требования всеобщего духовного покаяния низведенного до нюхания пыли у его ног. К Габриелю прислушивались только по большим церковным праздникам, сторонились в будние дни и почти никогда не обижали. Легкий пинок или затрещина от взрослого человека или гнилое яблоко в спину от ребенка, разумеется, в счет не шли. Сам Габриель никогда не обижался на такие мелочи. Настоящий святой, по его убеждению, и должен был быть чуть-чуть гонимым. Но теперь, нагло лишенный при всех законной доли добычи из клада Уэста, Габриель Нуньяс страдал не столько из-за золота, сколько из-за потери своего «святого авторитета». Да, святой мог и должен был быть гонимым, но только не откровенно презираемым в серьезных дележках. А между тем, там, в Змеином ущелье никто обратил на него внимания, хотя Габриель, как ему казалось, характеризуя клад Уэста, нашел удачное, загадочное и колкое словцо «брехня». 
— Дурак!.. — обиженно сказал вслед удаляющемуся мэру Грею Габриель.
Когда цоканье копыт стихло, он задумался над тем, зачем потребовались мэру керосин и сено глубокой ночью. Воображение услужливо нарисовало Габриелю  небольшой костер и веселый пикник возле реки. Недавно он видел такой, даже подошел к нему вплотную, и веселые молодые люди дали ему кусок яблочного пирога. Габриель попросил виски, ему дали и его под веселый женский хохот.
Габриель заворочался в бочке, устраиваясь поудобнее. Последнее воспоминание было приятным, но мэр уехал один, без веселых женщин, а количество керосина, которое он захватил с собой, говорило, скорее всего, о деловой поездке, а не о пикнике.
«Будет большой костер, — догадался Габриель, — очень-очень большой».
Мысль была приятной и теплой, но именно она и разбередила недавнюю обиду Габриеля. Он вдруг понял, что его последнее пророчество — «брехня!» — можно выполнить и без участия Господа Бога, если жители Форт-Стоктона потеряют больше, чем они нашли сегодня днем.
По большому счету Габриель не умел страдать, ненавидеть или таить злые мысли. В его груди попросту возникала тупая, ноющая боль и он либо кричал на своего обидчика, пытаясь вместе с криком выдохнуть эту боль, либо уходил и где-нибудь в уединении бился головой о землю, стараясь заменить внутреннюю боль обыкновенной физической.
Когда Габриель вдруг представил себе пылающий Форт-Стоктон, его боль ушла, хотя он не кричал и не бился головой о землю.
«Как хорошо и тепло!..» — подумал он, заворожено рассматривая огромный, до неба, костер.
Габриель наверняка бы уснул, но тут вышел Арни Фишер и прогнал его из убогого убежища — бочки. Арни был недоволен тем, что после визитов Габриеля бочки воняют мочой, а еще больше тем, что золото Уэста ловко проскользнуло сквозь пальцы такого умельца, как он. О последнем Арни, разумеется, не говорил вслух, но, судя по тону его хриплого и злого голоса, золото волновало его значительно больше бочек.
Когда Арни ушел, Габриель обнаружил, что Эндрю Грей забыл закрыть керосиновую лавку. Что касается тюков с веном возле кособокой гостиницы, то и их не стало меньше после отъезда мэра.
Габриель припомнил слова Арни, в его груди возникла тупая, ноющая боль, и она прошла только после того, как он принялся за работу. Он таскал тюки с сеном сначала к зданию мэрии, потом к гостинице, а потом просто к домам. Ему потребовалось три часа, чтобы справиться с нелегкой работой и еще полчаса, чтобы полить сено керосином.
Когда город запылал, Габриель уселся на землю возле опустошенной керосиновой лавки и, широко улыбаясь, принялся любоваться огнем. Никогда в жизни он не видел ничего более красивого и завораживающе жуткого.
«Бог!.. — подумал он. — Я — Бог!»
Первые людские крики «Пожар!» заглушили выстрелы — в город ворвалась банда Мексиканца Джо. Опытный бандит уже знал о находке жителей Форт-Стоктона и решил забрать у них свою долю, а точнее говоря, все. Правда, Мексиканец планировал нападение на утро, но когда в городе вспыхнул пожар, бандит быстро сообразил, что это очень большая удача.
Растерянные и сонные жители не могли понять, что им делать: тушить пожар, отстреливаться от бандитов или просто убегать из горящего города. Но пожар был огромным, улицы полны бандитами и даже узкие тропинки, начинающиеся на задних дворах, ярко освещались победным пламенем пожара. Еще совсем недавно люди лежали в теплых постелях и думали о золоте Уэсли. Одни усыпали довольные недавней дележкой добычи, другие думали о том, как бы увеличить кусок своей добычи, а третьи, оставшиеся ни с чем, проклинали более удачливых. Когда город запылал, кое-кому показалось, что из-под земли вырвалось не адское пламя, а ожившее и ставшее безжалостным золото Уэсли.
Бессилие противника пробудила в Джо Мексиканце самую дикую свирепость. Он палил без остановки во все стороны и, если даже не видел цели, продолжал стрелять по темным или освещенным изнутри пламенем окнам…      

15.

Жителям Биг-Роута повезло значительно больше. В их городишке тоже случился пожар, но куда меньший —  уже под утро загорелся знаменитый бордель «Белые цветочки».
Алан Спенсер проснулся как от толчка. Сильно пахло гарью, а за окном отсвечивали красные отблески пожара. Сьюзи лежала рядом с ним и смотрела широко открытыми, удивленными глазами на переливающийся красным потолок.
— Что это? — еще не придя в себя, хрипло спросил Алан.
Сьюзи ничего не ответила, и Алан тронул ее за руку на голой груди. Рука женщины была неживой и холодной, как лед.
«Умерла?» — обожгла его холодная мысль.
Алан вскочил и на несколько секунд забыл о пожаре. Он сорвал с постели одеяло, но не увидел крови. Лишь из-под левого локтя руки Сьюзи, застывшей на груди, виднелось большое, синюшное пятно.
«Сердце… Глупо как!»
Алан бросился в коридор, и его догнала шальная мысль: «Оказывается, у бедняжки Сьюзи тоже было сердце».
Уже в коридоре Алан услышал испуганные женские крики, долетающие с первого этажа борделя. Послышался звон разбитого стекла. Чей-то бас, проклиная все на свете, требовал свои штаны. Алан ударил плечом в дверь напротив и легко выбил замок. Майкл спал прямо на полу, уткнувшись носом в перевернутую тарелку. Он не поднял голову ни после крика, ни после удара ногой под ребро.
— Че-е-ерт! — простонал Алан.
Он с трудом приподнял брата и, пятясь, потащил его в коридор. Едва дверь открылась, языки пламени обожгли затылок Алана. Пожар поднимался вверх подозрительно быстро.
Алан захлопнул дверь и метнулся к окну. Вверх поднималась только одна правая узкая половина рамы, вторая была заколочена наглухо, и ему пришлось выбивать ее ногой.
«Где Уэст?!..» — Алан снова попытался поднять Майкла. Тот промычал что-то, оттолкнул его руку и встал сам. Но Майкл двигался и соображал слишком медленно, и Алану все-таки пришлось тащить Майкла к разбитому окну. Тот слабо упирался и осматривался вокруг округлившимися, бессмысленными глазами.
Из щели под дверью показались первые языки пламени. В комнату повалили клубы белого дыма.
— Майкл, нужно прыгать, — крикнул в ухо брата Алан. — Это пожар, ты понимаешь меня?
Майкл оттолкнул руку брата и слабо выругался. Привалившись спиной к стене и нагнув голову, он что-то искал у себя в карманах. Алан ударил брата по лицу, а когда тот поднял глаза, ударил еще раз.
— Алан!.. — донеслось снизу, сквозь треск пожара.
Алан мельком взглянул вниз. Темные фигуры, среди которых он узнал Ховарда Уэста, толкали к окну телегу с сеном. Один ее край уже горел, рослый парень с вилами в руках выхватывал из общего вороха пламени его большие куски и отбрасывал их в сторону.
— Прыгайте, живо! — заорал Уэсли.
Мокрая повязка — защита от дыма — скрывала его лицо, и были видны только злые глаза.
Алан схватил Майкла за плечи и толкнул к окну.
— Давай же!.. — прошипел Майкл в ухо брата. — Давай, идиот.
Воздух уже обжигал легкие. Когда Майкл — неимоверно медленно, как казалось Алану — стал одной ногой на подоконник, Алан живо схватил его за вторую и рванул  вверх. Уже через секунду он прыгнул следом в черно-кровавую бездну. Когда Алан съехал спиной по высокому стогу на телеге и, едва устояв на ногах,  выпрямился, он сразу увидел перед собой глаза Уэста. Мокрая повязка на лице главаря, усыпанная соломенной пылью, как пудрой, сделала его по-клоунски смешным.
— Ты что? — удивился Уэст, увидев улыбку Алана.
— Я так… Повезло нам, да?
Уэст кивнул.
— Шагай за лошадьми, — грубо сказал он. — Нам пора убираться отсюда.
Прежде чем уйти, Алан стащил с телеги Майкла. Тот все еще плохо понимал, что происходит вокруг, и то и дело трогал затылок, на котором у него обгорели волосы.
Конюшня была в трех десятках шагов от борделя. Обеспокоенные пожаром лошади били копытами землю и  тревожно ржали. Выводя последнюю лошадь — кобылу Уэсли, — Алан едва не  сцепился с толстяком, столкнувшись с ним в воротах конюшни. Басистый толстяк был возбужден не меньше лошадей и шел так, словно не видел никого вокруг. Алан ударил его кулаком в мягкое, покатое плечо и гаркнул:
— Не видишь, куда прешь, хомячище?!
Толстяк ответил еще большей грубостью и потянулся за кольтом. Он оборвал свое движение только тогда, когда увидел возле своего толстого брюха ствол кольта Алана.
— Что, нашел свои штаны и стал смелым? — спросил Майкл.
Ему вдруг стало смешно. Он засмеялся и ткнул стволом кольта в лоб толстяка. Тот побледнел и присел. Алан обезоружил толстяка, что бы тот не пальнул ему в спину, и все так же смеясь, сказал:
— Пошел вон, идиот.
Тем временем Майкл глотнул из фляжки Уэсли и немного пришел в себя. Его первым усадили на лошадь. Следом тронулся Уэсли, а за ним Алан.
— Куда мы, Ховард? — спросил он в спину Уэсли.
— К Горькому ручью, — коротко ответил тот.
— Не слишком ли далеко?
— Нас там никто не ждет, Алан, — Уэсли оглянулся и подмигнул. — Мы всегда должны быть там, где нас не ждут. Я не испортил тебе настроение? Я гляжу, ты здорово повеселел, а?..
Алан ничего не ответил. На самом деле веселая физиономия главаря вдруг оборвала его беззаботное настроение.

… Уже вечером, сидя у костра, Алан рассказал Уэсли о смерти Сьюзи.
— Нелепо все как-то получилось, — закончил он. — Умереть во сне от разрыва сердца и тут же сгореть в пожаре.
Известие о смерти Сьюзи Ллойд Уэсли принял совершенно спокойно.
— Я не вижу тут никакой нелепости, Алан, — Уэст задумчиво шевелил веточкой угли костра. — Сьюзи раньше жаловалась на сердце, ну а сгореть в огне, так ли уж плохо? — он криво усмехнулся. — По крайней мере, человек не будет гнить в земле.
— Она сильно изменилась за последние два дня, — неуверенно сказал Алан.
Теперь, после смерти Сьюзи, ему хотелось думать о ней только хорошее.
— Сьюзи перестала пить и приставать к мужикам? — съехидничал Уэст.
— Нет, не то... Она стала мягче, что ли… Ну, как ребенок, понимаешь?
На лице Уэста снова появилась ухмылка:
— Я не ничего  такого не заметил.
— Наверное, она чувствовала, что скоро умрет.
— Если это действительно так, Сьюзи прыгнула бы в стакан с виски и предпочла утонуть. Я ее слишком хорошо знал, Алан. Не ищи чистые простыни в старом, грязном комоде на заброшенном чердаке.
Алан поморщился.
— Кто знает, Ховард. Ведь любой человек, в сущности, довольно сложная штука и… не знаю как сказать…
— Хватит говорить! — оборвал его Уэст. — Завтра нам нужно забрать свое золото, а тебя вдруг потянуло на дурацкую философию, — Уэст оглянулся и окликнул: — Майкл, ты не спишь?
— Нет, — донеслось из темноты. — Меня знобит, что-то…
— Я тебя не о здоровье спросил, — отрезал Уэст. — Теперь слушайте оба. От Горького ручья до Змеиного ущелья примерно двадцать пять миль дрянной дороги. Десять миль тянутся вдоль Иссури, а пять по Желтому плато. На реке мы можем столкнуться с рыболовами-индейцами, а на плато будем как тараканы на пустом кухонном столе. Это не очень здорово, но не так уж опасно, если мы будем быстро двигаться. Я не уверен, но вполне возможно, что кто-нибудь в Биг-Роут узнал меня во время пожара. А это значит, что нас могут искать.
— С той повязкой на физиономии даже я тебя не узнал, — подал голос Майкл.
— Как раз с такой повязкой меня слишком часто видели раньше, — быстро возразил Уэст. — Но повторяю, если мы будем двигаться быстро, нам почти ничего не грозит. Потому что никто вовремя не сообразит, где нужно устроить засаду.
— А если нас будут ждать в самом Змеином ущелье? — спросил Алан. — Нас там видели раньше, а ущелье хорошее место для тайника.
— Ты забыл, что достопочтенные жители Форт-Стоктона уже забрали оттуда мой тайник?
В темноте, за спиной Алана, завыл койот. Он вздрогнул и резко оглянулся.
— Все примерно так и будет, — по тонким губам Уэста скользнула хитрая улыбка.
— Что именно? — спросил Алан, возвращая взгляд на лицо вожака.
— А то, что те, кто ищет наш клад, будут глазеть в сторону Форт-Стоктон, — ветка в руках Уэста, которой он шевели угли костра, вспыхнула, и он швырнул в огонь. — Теперь наш «клад» там. Мы оставим лошадей в миле от Змеиного ущелья и войдем в него по руслу ручья. Даже если какой-нибудь идиот и затаится в скалах наверху, он будет поджидать нас на обратной дороге с добычей. Но мы уйдем другим путем — там есть одна хитрая козья тропка, о которой знаю только я, и когда-то знала парочка покойников-индейцев. На самом верху нам придется карабкаться по почти вертикальной стене, но там все-таки можно пройти.
— Не там ли твои знакомые индейцы стали покойниками? — съязвил Алан.
— Нет. Но это долгая история и нам пора спать. Завтра у нас долгая дорога.
— О, Господи! — простонал в темноте Майкл. Он закряхтел, с трудом поворачиваясь на бок, и тихо добавил: — Как же все болит...
— Потерпи, осталось чуть-чуть.
— Завтра мне хватит и трети этого «чуть-чуть», чтобы развалиться на части, — Майкл шумно вздохнул. — Кто мне скажет, за каким дьяволом я выпил за последний месяц целую бочку виски?
Не обращая внимания на Майкла и его жалобы, Уэсли принялся устраиваться на ночлег. Алан встал, подошел к брату и присел возле него. Встретившись глазами с больным взглядом Майкла, он улыбнулся ему.
— Помнишь, ты говорил мне, как тебе все надоело?
— Если честно, то нет.
— Виски такая штука, братец, что она всегда помогает забыть причину пьянки, — полушутливо сказал Алан. — Но виски не убирает причину, а просто перекладывает последствия на завтрашний день. Теперь делать нечего — терпи.
Майкл поморщился, но все-таки ответил на слабую улыбку брата:
 — Ты всегда был умным, Алан. За каким чертом ты стал грабителем?
— Я могу задать тот же вопрос тебе, Майкл. В отличие от меня, ты никогда не мог быть злым.
Лицо Майкла стало серьезным.
— Нам обоим пора завязывать с приключениями на большой дороге, Алан.
— Пора.
— Я так и думал, — глаза Майкла ожили, в них появился живой блеск. — Тогда завтра я готов потерпеть.
 
16.

Ховарда Уэсли убил Майкл Спенсер, а не его брат Алан, при чем сделал это так нелепо, что Алан чуть было не отправился на тот свет вместо главаря.
Они уже поднимались вверх на скалу в Змеином ущелье. Скала была похожа на башню старого рыцарского замка  и той тропинки, которую обещал им Уэсли, в сущности, не было. Точнее говоря, тропка шириной в две-три ступни то и дело обрывалась, и им приходилось ползти вверх по крутой, растрескавшейся стене. Впереди был Майкл, за ним Алан и ниже всех Ховард Уэсли с сумкой набитой золотом.
— Это гарантия того, что вы не сбежите, когда подниметесь наверх, — еще внизу  пояснил им Уэсли, похлопывая рукой по сумке. — Я не помню, чтобы кто-то из здравомыслящих людей просил помочь товарища нести кучу золота.
Перевал — плоская вершина скалы — был уже совсем близко, как вдруг Алан увидел, как у ползущего впереди Майкла шевельнулся под ногой большой, казалось, накрепко вмурованный в стену камень.
Алан механически попятился в сторону и крикнул:
— Майкл!
Время вдруг вздрогнуло, словно водная гладь под порывом ветра и потекло как в замедленном сне. У Алана до судороги заломило затылок, но он продолжал смотреть вверх. Камень вывалился из своего гнезда, нога Майкла с глухим шорохом сорвалась вниз.
— Майкл!
Майклу удалось удержаться. У него едва не соскользнула с опоры вторая нога, но он крепко вцепился руками в выбоины в стене. Камень величиной с лошадиную голову отделился от стены и, как показалось Алану, бесшумно покатился вниз. Он посторонился и только потом взглянул вниз. Там он увидел Ховарда Уэсли с зажатым в правой руке  кольтом. Он стоял на крохотной площадке и целился в Алана.
«Успеет?!..» — подумал Алан. 
Уэсли не успел. Камень подпрыгнул и Уэсли слишком поздно увидел его. В глазах главаря мелькнуло сначала сомнение и он прищурился, словно не верил своим глазам, а потом удивление. Левая рука Уэсли поднялась вверх, пальцы растопырились, пытаясь защитить голову от неизбежного удара. Камень проскочил мимо руки и ударил Уэсли в верхнюю часть груди. Главарь вскрикнул и исчез с глаз Алана.
— Майкл, ползи вверх, а я спущусь к Ховарду, — крикнул брату Алан.
— Что там? — испуганным голосом отозвался сверху Майкл.
— Ничего. Ползи вверх, внизу я справлюсь без тебя.
Алан на удивление легко спустился вниз. Уэсли лежал на довольно просторной каменной площадке расположенной метров на пять ниже той, на которой он стоял пару минут назад.
Алан нагнулся. Уэсли открыл глаза, и слабым движением руки поманил Алана. Алан опустился на одно колено. Уэсли напряг шею и приподнял голову.
— По-дурацки все, да? — шепотом произнес он. — Жаль, конечно, но рано или поздно это должно было случиться, — улыбка растянула окровавленные губы. — Поздравляю, Алан…
Голова Уэсли дернулась, глаза закрылись, а изо рта, с потоком пены, хлынула кровь.
Алан встал и осмотрелся. Сумка с золотом лежала рядом.
«Не рассыпалась, — подумал Алан, поднимая ее. — А я думал, что придется каждую монетку собирать».
— Алан! — крикнул сверху Майкл. — Что там?
— Все в порядке, братец, — Алан повесил сумку на шею и, усмехнувшись, похлопал по ней рукой. — Я иду.
    
17.

К ночи они успели уйти от Змеиного ущелья на десять миль. Алан плохо знал здешние места, и дважды им приходилось возвращаться назад. Первый раз они вышли к неизвестному притоку Иссури и, не зная брода, Алан не решился на переправу, а второй раз они едва не столкнулись с подозрительной группкой людей.
— К черту все, — злился Алан. — Мешок золота и только два ствола слишком большой соблазн даже для порядочных людей.
Майкл сильно устал и едва держался на лошади. По его лицу градом катился пот.
— Можно подумать, что ты не едешь на лошади, а бежишь рядом с ней, — недовольно сказал брату Алан. — У тебя где-нибудь болит?
— В правом боку…
— Наверняка печень. Проклятый Уэст хорошо постарался со своим чертовым виски. Еще пара недель и ему не пришлось бы тратить на тебя пулю.
Темнота прервала их путь. Алан нашел ложбину, в которой можно было развести костер, не освещая при этом дикие окрестности. Он уложил Майкла, стреножил лошадей и приготовил ужин. Но Майкл не прикоснулся ни к окороку, ни к бобам.
— Тошнит, — морщась, пояснил он.
Алан принялся за ужин в одиночестве.
— Нам бы только добраться до железной дороги, — с набитым ртом заговорил Алан. — Тебя придется оставить у нашего доброго и сумасшедшего дядюшки Кейзи в Текате, а я уеду в Лос-Анджелес.
— Я думал, что мы будем вместе.
— Тебе нужно подлечиться, Майкл. Я очень надеюсь, что дядюшка Джон не забыл свои медицинские познания. Откровенно говоря, он никогда не был сумасшедшим, как считают многие, просто слишком добрым и слишком мягким человеком. Тебе будет хорошо с ним.
Голод постепенно уходил и в глазах Алана потух жесткий, волчий огонек. Закончив с окороком и бобами, он отпил из фляжки три глотка виски и не без усилия оторвал фляжку ото рта. Какое-то время он, замерев, смотрел в темноту.
— Все, кто хоть раз прикоснулся к проклятому золоту Уэсли, умерли, Майкл, — спустя минуту, заговорил Алан. — Не показывай свое золото доброму дядюшке Кейзи. Каким бы добрым и мягким он не был… — Алан все-таки сделал еще один глоток из фляги. — Один дьявол знает, на что способен любой из нас из-за таких денег.
Майкл слабо улыбнулся и спросил:
— А ты?
Алан поднял глаза.
— Что, я?.. — Он долго и удивленно смотрел на Майкла и, наконец, поняв суть его вопроса, засмеялся: — Ты с ума сошел, братец. Во-первых, я не Ховард Уэсли, а, во-вторых, должен же быть хоть какой-то предел человеческой подлости. Я, пожалуй, соглашусь с тобой только в том, что во многих людях этого предела попросту нет. Например, как не было его в Сьюзи. Эта гадина сказала мне, что Уэст плохо видит, когда поднимает глаза к небу. И я — проклятый идиот! — ей поверил. Правда, не сразу, а перед самым пожаром, когда Сьюзи сильно изменилась и стала какой-то другой… хотя, нет, точнее… как бы это сказать?.. — Алан почесал затылок. — Ну, она словно превратилась рассеянную святую, что ли?
Майкл снова улыбнулся:
— Похоже.
— В том-то и беда, — Алан вздохнул. — Я поверил ей и поэтому позволил Уэсли ползти на гору позади нас.
— А может быть, Сьюзи просто забыла, что говорила тебе?
Алан захлопал округлившимися глазами:
— Как это забыла?!
— Ну, просто забыла и все. Она ведь и в самом деле сильно изменилась за последние два дня и если бы вспомнила тот ваш разговор, когда соврала по просьбе Уэста, она сказала бы тебе правду. Но она забыла… Когда человек торопливо переезжает из одного дома в другой, он может упустить из виду кое-какие вещей.
— Не думаю, что смерть хозяйки борделя может быть похож на переезд, — нахмурился Алан. — Такой стерве как Сьюзи некуда уезжать из своего грязного бедлама, ну, разве что в ад. Человек не меняется так быстро, Майкл.
— А вдруг?
Алан презрительно скривился.
— Чушь! Сьюзи что, стала святой и поверила в Бога?
— Все не так просто. Я хочу сказать, что иногда человек может поверить в то, что он не один.
— А второй, тот, кто с ним, кто он? Все-таки Бог?..
Майкл заворочался, устраиваясь поудобнее, и подтянул одеяло к подбородку. Алан покосился на фляжку, отложил ее подальше и, взяв котелок, принялся лениво выбирать остатки бобов.
— Однажды со мной случилась одна любопытная история, Алан, — заговорил Майкл. — Мне было шестнадцать лет, и я разговаривал со священником. Я пытался доказать ему, что Бога нет. Тогда он сказал мне: «Понимаешь, для верующего человека Бог такая же реальность, как пальцы на его руке. А теперь посмотри на свою руку и попытайся внушить себе, что у тебя нет одного пальца». Я возразил, что, мол, палец, в отличие от Бога, все-таки существует на самом деле. Священник сказал: «Тогда тебе нечего бояться. Ты будешь видеть десять своих пальцев, и твое самовнушение закончится ничем». Вечером, оставшись один, из любопытства, я все-таки сделал то, о чем говорил священник. Я целых полчаса смотрел на свои руки и говорил себе, что у меня не десять пальцев, а только девять. Конечно, все закончилось ничем, но… — Майкл замолчал.
Алан скреб ложкой по дну котелка.
— Что примолк? — не поднимая головы, спросил он. — Хочешь подчеркнуть эффект?
— Утром у меня сильно опух левый мизинец.
— И что это доказывает? Самовнушением может быть как вера, так и неверие. 
— Может. Но меня удивила его сила. Понимаешь?.. Откуда она, эта потрясающая способность, если Бога нет?
Алан зевнул и отбросил котелок.
— Мы жили с тобой в одном городишке, Майкл, и я знаю, как звали того священника, с которым ты говорил — отец Педро. Вот только ты не знаешь, что этот смиренный католик, не смотря на свою веру в Бога, иногда заглядывал по ночам к одной миленькой вдовушке.
— А что это доказывает? Разве не то, что даже сильный человек — слаб?
Алан вдруг ласково улыбнулся, рассматривая ожившее лицо брата.
— Послушай, Майкл, о чем мы с тобой говорим? У нас с тобой есть куча золота, и весь мир хочет отнять его у нас. Завтра нас ждет опасная дорога и — черт бы меня побрал! — я не уверен, что смогу дотащить тебя до добрейшего дядюшки Кейзи. Короче говоря, нам нужно хорошо выспаться, братец.
— Ты спи, а я подежурю. Все равно не усну.
— Бок сильно болит, да?
Майкл промолчал.
— Нам нужно поторопиться, Майкл, — уже залезая под одеяло, сказал Алан. — К черту все лишние мысли и переживания. Только вперед!
— А что впереди?
— Я уже говорил: для тебя — дядюшка Кейзи, а для меня — Лос-Анджелес. Ну а вера в то, что мы дойдем до конца, в отличие от всех других вер, не отвлекает и не мешает мне жить.
Прежде чем уснуть, Алан вспомнил Сьюзи.
«А если она мне не врала? — вдруг подумал он. — Ховард сильно щурился, когда смотрел на камень, да и вообще… Будь я на его месте, я легко смог уйти в сторону, а он почему-то опоздал. Но тогда зачем Уэсли решил пристрелить нас во время подъема, если плохо видел, когда смотрел вверх?»
Сон подкрадывался незаметно. Мысли Алана светлели, из них уходили напряжение и злость, вместе с тем они становились все короче, а слова превращались в неясные образы.
«Уэсли просто испугался. Нет, не за золото. Меньше, чем за полминуты до того, как он вытащил свой кольт, я несколько раз окликнул Майкла… Неужели Уэсли испугался моего крика? Но тогда я должен был кричать так, словно был готов умереть за Майкла, — прежде чем сон окончательно победил Алана, он успел подумать: — Сьюзи… Чертова стерва… Мне все-таки жаль тебя… И если Бог действительно есть, ты мне не врала. Загадка, да?.. Огромная загадка».
Алан уснул, так и не решив эту последнюю загадку.
Майкл не спал до полуночи, и даже когда стихла боль в боку, он долго смотрел на слабое пламя костра. Иногда он привставал и подкидывал в него пару веток из кучи, принесенной Аланом. Майкл думал и в его глазах светились то ли звезды, то ли пламя костра.

18.

Как говорил один умный человек, и добро, и зло у времени в плену, но если зло способно на восстание, то добро — только на побег. Что же касается Алана Спенсера, то он никогда не забивал себе голову подобными, чисто философскими измышлениями, и, может быть, благодаря этому стал хорошим писателем.
Во-первых, Алан учел свои прошлые, еще юношеские творческие ошибки, то есть те, которые он успел сделать до того, как попал в банду Ховарда Уэсли, а, во-вторых, он перестал бояться учиться. Днем Алан читал, а вечером переписывал абзац за абзацем из понравившихся ему книг, вдумываясь в каждое слово и в их едва уловимую связь. Через год тяжелого труда Алан наконец понял, чем отличаются бездарные книги от интересных. Если первые только рассказывали о чем-то, и их текст походил на монотонное журчание ручья, то вторые — как  бы это ни парадоксально звучало — умели спорить сами с собой. И это был не философский спор за какую-то идею, а куда более сложный конфликт — драма столкновения характеров, желаний и страха потерпеть поражение.
Алан Спенсер почти не обращал внимания на беспокойный Лос-Анджелес. Город жил своей жизнью, Алан — своей. Это совсем не значило, что он вдруг полюбил одиночество, просто Алан находил тех людей, которые ему были интересны, но одновременно их никогда не было больше двух. Самыми частыми гостями Алана были старик Джеймс Роллинг, издавший в свое время около сотни дешевеньких книг в желтых обложках и худой, желчный Адамс Гирланд, отдавший без остатка свою жизнь литературным критическим статьям. Критик Гирланд ненавидел писателя Роллинга, тот в свою очередь откровенно посмеивался над своим врагом и когда они собирались втроем встреча, как правило, заканчивалась тем, что критик пытался выплеснуть содержимое своего стакана в физиономию писателя.
— Роллинг бездарность, жалкая тварь, недоумок, — жаловался позже Алану Адамс Гирланд. — Настоящий творец и писатель может создавать все что угодно, даже порнографию, но только не мусор. Будь моя воля, я бы издавал опусы этого (тут следовало очень выразительное и совсем не литературное слово) на туалетной бумаге, и отдавал их в сумасшедшие дома, при чем совершенно бесплатно.
Алан улыбался, кивал и терпеливо ждал, когда Гирланд наконец успокоится и  заговорит о литературной технике того или иного знаменитого писателя. Не смотря на свою несдержанность, Гирланд умел думать, а главное, делать кое-какие выводы.
— Учитесь видеть акценты текста, молодой человек, — когда Адамс Гирланд приступал к лекции, он становился надменным и холодным, а в его глазах загорался фанатичный, фосфорический огонек. — Эти акценты в словах, которые любит писатель или его любимых выражениях. В каждом тексте есть узловые моменты. Как их найти? По глаголам. Там, где их больше всегда концентрируется смысл…
— Не трави свои бедные уши всякой белибердой, парень, — внушал Алану Джеймс Роллинг. — Запомни одно, чем меньше прилагательных будет в твоем тексте, тем лучше. Нельзя написать рассказ о неподвижном каменном памятнике или о заброшенном молотке, который лежит под столом. Суть в том, что чем менее подвижен твой герой, тем больше прилагательных ты вынужден использовать. Учти, что если вдруг эти чертовы прилагательные поперли из тебя, как пена из бутылки шампанского, значит ты где-то ошибся…
Да-да-да!.. Не смотря на то, что Адамс Гирланд предпочитал восхвалять глаголы, а Джеймс Роллинг ругал прилагательные, Алан быстро понял, что они оба говорят об одном и том же.
Через год Алан издал на свои средства первую книгу рассказов. Едва выйдя на рынок, книга бесследно провалилась как иголка в щель пола. А может быть, если говорить точнее, как кусочек сыра в пустую бутылку, в которую опытные домохозяйки ловят мышей. Убытки Алана составили целых пятьсот долларов, но желание издать очередную книгу еще сильнее жгло его сердце. Чтобы справиться с собой Алан ушел в неглубокий и осторожный запой. Спиртное помогло, и через неделю он понял, что издательство, в котором печатают книги начинающих авторов за их деньги, это и есть та бездонная бутылка, а он совсем не опытная домохозяйка, а обыкновенный болван, выбросивший на ветер свои деньги.
Как-то раз утром, еще толком не выйдя из запоя, Алан сел за письменный стол и размашисто написал вверху чистого листа бумаги «Правда жизни Форт-Стоуна». Дальше случило чудо — текст пошел сам собой и, как казалось Алану, он только записывал то, что слышал внутри себя. Алан ничего не придумывал. Он просто вспоминал лица Ховарда Уэсли, Феликса Чалмерса, их бравых ребят и даже жителей Форт-Стоктона. Его герои шли к своей цели — золоту — напролом, а поскольку цель была одна, то в финале возникла грандиозная драка. В ее описании не было места таким прилагательным как «подлый», «низкий» или «гнусный», их места заняли глаголы «быстрый», «стремительный» и  «молниеносный». Ведь Алан говорил только правду.
— Как в жизни, — бормотал себе под нос Алан, торопливо записывая вереницу приходящих ниоткуда  мыслей. — Как в реальной жизни, черт бы ее побрал.
В его рассказе победил один человек — Джо по прозвищу Белая Крыса. Раненный в живот, он все-таки добрался до своей любовницы — красавицы-вдовы Мегги Уотсон — и упал на пороге ее дома, уронив сумку с золотом. Та, не долго думая, решила отравить надоевшего ей свирепого любовника. Но Джон, страдая от боли, отказывался от воды и пил только свое виски. Сумка с золотом лежала на столе и высыпавшаяся из нее горсть монет горела желтым, дьявольским огнем. Мегги прикинула, что рана Джона не так уж страшна и уже к утру ему, возможно, станет легче. Тогда, делая вид, что она поправляет повязку на животе Джона, Мегги втиснула по бинты, как можно ближе к открытой ране, надорванный пакетик с крысиным ядом.
Найдя последний «ход» вдовы, Алан понял, что он написал замечательный рассказ. Его не смущало, что он никогда не слышал о таком способе убийства, как надорванный пакетик с ядом, но соль рассказа была совсем в другом, — в тишине, которая окружала убийство. Если на первых страницах рассказа и в его середине люди гибли под неумолчный грохот выстрелов, то на последних к человеку, словно сорвав маску, пришла Настоящая Смерть — красивая, спокойная и абсолютно уверенная в своей правоте женщина.

«…Утром, когда Мегги искала возле сарая лопату, ее окликнул с улицы шериф Эндрю Гастингс. Он спросил, почему в ее доме всю ночь горел свет.
Вдова беззаботно улыбнулась:
— Я была занята очень важным делом, Эндрю.
Увидев улыбку на очаровательном женском лице, старик-шериф приободрился. Он вошел во двор и приблизился к хозяйке.
— Ну, и чем же ты занималась, малышка? — маслянисто поблескивая выцветшими глазами, спросил он.
— Я травила крыс, — женщина пожала плечами. Словно пытаясь подчеркнуть не столько безобидность, сколько обыденность такого занятия, как борьба с крысами, она засмеялась.
— А стоит ли заниматься этим делом по ночам? — шериф обнял Мегги за талию и попытался поцеловать ее в щеку.
Мегги чуть отстранилась в сторону, и поцелуй пришелся в ухо.
— Отстань, Эндрю! Днем крысы заняты своим делом и их не бывает дома.
— Странные крысы…
— Почему странные? Они такие же, как и мы, Эндрю.
— А мне показалось, что кто-то кричал, малышка. Я как раз возвращался из салуна и целых три минуты торчал у твоего забора.
Мегги пришлось вытерпеть очередной поцелуй шерифа.
—  Тебе только показалось. Кстати, крысы тоже хотят жить, Эндрю.
Женщина отстранилась от шерифа. Какое-то время она рассматривала лицо шерифа глубокими, манящими глазами, а потом, не спеша, направилась в дом. Эндрю Гастингс безропотно пошел  следом. Он облизывал пересохшие губы и не видел ничего, кроме женской спины и талии.
«Не то, что моя старуха!», — решил Эндрю.
Сладкая до жути сила сжала его сердце, оно отозвалось пульсирующей болью, но эта боль вдруг тоже показалась Эндрю едва ли не райской.
Мегги тоже думала, но, в отличие от шерифа, спокойно и расчетливо. Ни пуля, ни крысиный яд не годились для будущего убийства, но Мегги пару раз переспала с городским врачом и знала о слабом сердце шерифа.
«Итак, больше виски и любви, — решила она и улыбнулась сама себе. — И кто сказал, что в нашем мире нет красоты, если в нем существует такая чудесная смерть?..»

 Закончив рассказ, Алан откинулся на спинку стула. Он закрыл глаза и улыбнулся, невольно подражая своей героине.
 «…Если все-таки существует такая чудесная смерть!» — повторил он про себя.
Через неделю рассказ напечатали в небольшом журнале «Литературный американский Иерусалим». Через неделю главный редактор попросил Алана написать еще «что-нибудь такое же». Алан легко согласился и в следующем  номере появился его новый рассказ «Правда жизни в Нью-Кардифе».
Алана прорвало. Он писал рассказ за рассказом меняя только названия городов и неизменно сохраняя «Правда жизни в …».
На творчество начинающего писателя наконец-то обратили внимание — его стали ругать высокие литературные критики и «общественно значимые люди». Но в этом хоре голосов слышались неуверенные нотки. «Правды жизни в …» Алана Спенсера торчали из прочей вялой и, так называемой, высоко нравственной литературы как острые, гордые пики скал.
— Или как остатки зубов из десен, —  желчно смеялся старик Адамс Гирланд.
— Эти сукины дети забыли, что человек — хищник и ему нужно мясо, — вторил ему Джеймс Роллинг. — Пиши, Алан, пиши. Подложи в кормушки этим литературным баранам немного свежей и кровавой дичи.
Мнение двух стариков-учителей уже мало интересовало Алана, но ему был нужен отдых от желчной критики и он терпел их. Алан работал много и упорно. Он научился критически смотреть на то, что пишет и со временем его рассказы стали выходить реже, но их качество — то есть умение автора работать с сюжетом — резко выросло. Грохот неумолчной пальбы на литературных страницах постепенно стихал и теперь, в новых рассказах Алана, едва ли не каждый выстрел имел свою коварную и непростую предысторию.
В конце концов рассказы кончились. Первая повесть Алана «Правда жизни в Алабаме» вышла через два года после начала его нового творческого пути. Критика разнесла ее в пух и прах, но Алана Спенсера — уже по всеобщему убеждению талантливого писателя — вдруг пригласил на вечеринку сам мэр города. Внимательно и жадно всматриваясь в глаза Алана, словно ища в них что-то очень важное для себя, мэр  Армстронг пожал руку Алана и сказал ему несколько вежливых слов. Алан ответил тем же. Армстронг кивнул, соглашаясь неизвестно с чем, и представил Алана гостям.
После того, как хозяин вечеринки оставил Алана в покое, к нему подошла его дочь — красивая, тоненькая девушка с огромными, широко распахнутыми и чуть выпуклыми глазами.
— Вы просто чудовище! — взволнованно и, не подумав представиться, сказала она Алану. — Зачем вы все это пишете?
— Что? — вежливо улыбнувшись, спросил Алан.
Мэри Армстронг высокомерно вскинула голову.
— Всю эту мерзость и грязь.
— Но разве этой грязи нет в нашей жизни, мисс?
— В чьей жизни? — попыталась съязвить девушка. — В вашей?
— Знаете, мисс, — Алан почесал кончик носа, пряча за рукой уже откровенно снисходительную улыбку. — Если Господь Бог посылает дождь на праведных и неправедных, то так ли нравственна литература, которая забывает о последних?
— А зачем человеку дождь, если он валяется в грязной луже? — ледяным голосом сказала девушка и ушла прочь.
Упоминание Бога привлекло к Алану пастора-проповедника Майкла Томаса. Алан и раньше подозревал, что противоположенные характеры притягиваются друг к другу, но чтобы «притяжение» пастора вдруг оказалось таким сильным, он не ожидал. Уже за столом они оба так здорово накачались спиртным, споря о вере, что их диспут поневоле привлек к себе всеобщее внимание. Разумеется, все гости были на стороне знаменитого проповедника. Но чем больше ответов на каверзные вопросы Алана ему подсказывали вслух, тем больше тоски видел Алан в глазах своего собеседника. К удивлению многих вечеринка окончилась без скандала. Во-первых, проповедник Майкл Томас вдруг стал защищать Алана от некоторых уже откровенно враждебных выпадов гостей; во-вторых, Алан так умело держал себя в руках, что, в конце концов, были высмеяны его оппоненты, а не он; и, в-третьих, Алан сумел мастерски прервать спор тогда, когда он был еще интересен.
Визит к мэру Армстронгу дал хороший толчок творческой энергии и через два месяца адского труда Алан выпустил в свет «Правду жизни в Теннеси». На этот раз он лишь слегка заретушировал эротические нотки своего нового произведения, и во время своего второго визита к мэру его красавица-дочь встретила Алана уже известной ему фразой «Вы чудовище!» чуть ли не за десять шагов. Девушка была явно взволнована и нервно полоскала своим веером возле пылающего гневом лица.
Алан отшутился, при чем его шутка была очень мягкой, и этим привел дочь мэра в еще большее негодование.
— Вас как зовут? — перебил Алан возмущенный монолог девушки.
— Как будто вы не знаете! Меня зовут Мэри, и я хочу вам сказать…
— Конечно, вы все скажете, — Алан взял девушку под локоть и почувствовал, как она вздрогнула. — Но давайте не будем спешить, и привлекать внимание гостей.
Он отвел девушку в сторону, та не  подумала сопротивляться.
— У вас есть примерно пять минут, — Алан улыбнулся Мэри. — А потом разгневанные гости наверняка вздернут меня на люстре за то, что я украл вас. Но я готов вас выслушать.
Он ласково взглянул в лицо девушки. Так вдруг покраснела, опустила глаза и почти шепотом назвала его «пиратом и тираном».
Алан кивнул:
— Я не буду с этим спорить, — уже с откровенной грустью сказал он. — Но, по-моему, это не самое страшное, что вы хотели мне сказать.
— Вы донжуан и… — Мэри все-таки справилась с собой и подняла глаза. — И просто мерзавец!
Голос девушки трагически и глубоко дрогнул на последнем слове. Алан снова кивнул. Когда пауза слишком затянулась, Алан пришел на помощь Мэри.
— Знаете, кем бы вы меня не называли, вы никогда не сможете назвать меня лжецом, — он осторожно, едва коснувшись губами, поцеловал девушке руку. — И, по-моему, это главное. Ведь правда жизни, какой бы она не была, не терпит лжи.
Едва Алан отошел от Мэри, его тут же взял под руку пастор Майкл Томас.
— Мучаете бедную девушку? — улыбаясь, спросил он. — Алан, имейте совесть, вы, что не видите, что она едва стоит на ногах от волнения?
— Разве? — искренне удивился Алан.
— Да уж вы поверьте.
Мэр Армстронг издали помахал Алану рукой, в его взгляде светилась сама доброжелательность. Майкл Томас увлек Алана в сторону от женского общества.
— Я боюсь, что наши милые дамы скоро разорвут вас на части от любопытства и желания познакомится со знаменитым писателем. Итак, на чем мы прервали наш спор в прошлый раз, дорогой Алан?
— Не помню.
— За то помню я! — торжественно и весело провозгласил Майкл. — Вы смели утверждать, что человек равен Богу… Кстати, нам пора к столу. Я знаю, вы не танцуете, а значит нам пора выпить и как следует поговорить, — Майкл захохотал. — Черт бы меня побрал вместе с моими проповедями, но вы не хуже виски действуете на мои мозги. Итак, милый Алан, почему все-таки человек равен Богу?
Уже усаживаясь за стол, Алан сказал:
— По очень простой причине, мой добродушнейший Майкл.
— И какой же? — нетерпение пастора быстро достигло предела, и он потянулся за бутылкой виски.
— Справедливый суд, пусть даже если это Страшный Суд, это когда равный судит равного. А если этого условия нет, вы можете легко забыть о справедливости.
— Но Бог велик и свят, Алан, а человек мал и грешен.
— Тем более, Майкл. Подумайте сами, как легко судить какого-нибудь нищего и пьяного бедняка сидя на балконе виллы стоимостью сто тысяч долларов.

«Правда жизни в Палм-Спрингс» и «Правда жизни в Карабоке» принесли Алану Спенсеру если не настоящую славу, то ощутимый финансовый успех. Его книги покупали, а визиты Алана к мэру города стали постоянными.
Дочь мэра красавица Мэри уже не обличила Алана, а бледнела в его присутствии и улыбалась то чарующей, то ли испуганной улыбкой.
— Ты не заметил, но вчера бедная девочка едва не упала в обморок при твоем появлении, — шепнул Алану всезнающий Майкл Томас. — Слава Богу, ее успели увести слуги. Алан, тебе пора жениться и лучшей партии тебе не найти. Мэри уже двадцать пять, отец в ней души не чает и выдаст ее замуж только за того, кого она выберет сама. У этого старого пройдохи столько денег, что он может позволить любимой дочери любой каприз.
Алан задумчиво ел куриное крылышко и разглядывал танцующих.
— А с чего ты взял Майкл, что она выберет меня? Можно сколько угодно спорить, равен ли человек Богу, но то, что люди, и особенно красивые леди, выбирают только равных себе, это факт.
— Алан, не придуривайся, ты сам все видишь.
Алан усмехнулся:
— Не только вижу, но и слышу. Например, не так уж давно меня обозвали тираном и мерзавцем.
Майкл затрясся от смеха и снова склонился к уху Алана:
— А она должна была назвать тебя сразу мужем, кретин? Эти засидевшиеся, избалованные и утонченных дамочки мечтают только о тиранах, пиратах и лесных разбойниках. Им часто снятся странные сны, в которых грубые мужские руки срывают с их тела тонкое белье и властно швыряют жертву на кровать. Ты хоть это понимаешь, писатель?
Алан пожал плечами.
— Не знаю. Я никогда не думал об этом.
— Все ты знаешь, писатель, все. Иначе никто не читал бы твоих книг, Алан.
Отношения Алана и Майкла Томаса стали достаточно близкими для того, что бы они перестали спорить о Боге и вере, и уже теперь они предпочитали говорить о вещах куда более прозаических. Когда Майкл напивался, он любил послушать о том, что собирается написать Алан. И чем больше напивался проповедник, тем отчаяннее и тоскливей становился его взгляд, и тем страшнее советы.
— Пожалуйста, перестреляй их всех до одного, Алан. Может быть, тогда люди убоятся друг друга и вспомнят о Боге.
   
«Правда жизни в Силвер-Сити» и «Правда жизни в Деминге» окончательно упрочили положение Алана в обществе. Он стал изгоем, но изгоем благородным, знающим запретную правду и которого сторонятся только глупцы, доморощенные учителя затхлой нравственности и фанатики веры. А благодаря Майклу Томасу образ Алана Спенсера стал еще более ярким и абсолютно живым.
— Есть два вида людей, — высказался однажды Томас по поводу Алана. — Одни витают в облаках и пытаются стать святее ангелов, а вторые не боятся прыгнуть в яму с чертями и устроить хорошую драку. Честное слово, мне всегда до зубной боли скучно с первыми и всегда есть о чем поспорить со вторыми.
Отверженности Алана Спенсера завидовали многие молодые люди. Наиболее смелые из них пытались подражать Алану, а иной раз и переплюнуть его, доведя спор с Майклом Томасом до драки. Но никто из подражателей не обладал писательским даром Алана. Фрондерство зеленой молодежи, по словам того же Томаса, было мелкозубым, скандальным и напрочь лишенным глубины.
— Это просто обезьяны, — посмеивался Майкл Томас. — Они умеют подражать, но не умеют думать. Напиши о них что-нибудь, Алан, эти хвастуны заслуживают хорошей порки.
Алан снисходительно улыбался в ответ и пожимал плечами.
— Может быть, когда-нибудь потом, Майкл…
Алан работал очень много, почти на износ. Он ложился спать в четыре утра, вставал в одиннадцать и в два часа садился за работу. Три полуденных утренних часа были самими тяжелыми для него. Алан с трудом приходил в себя после сна, часто был раздражителен и зол, а все написанное им вчера казалось ему никчемным. Он брал чистый лист бумаги и заполнял его первыми пришедшими на ум фразами. Алан думал… Он вглядывался в написанное и пытался найти связь, например, между «Где ты была вчера, бедняжка Бетти?» и «Конь Ховарда рухнул на дорогу, когда до хижины Джо оставалось меньше ста ярдов». Часто одна из таких  случайно пришедших на ум фраз становилась началом следующей главы повести, и это резко оживляло ее действие.
«Слепая неожиданность — мать читательского интереса», — усмехался про себя Алан.
Но однажды неожиданность подстерегла самого Алана. Издательство «Мейер и Кросби» выпустило книгу некоего Алекса Гроу «Правда жизни в милом Розуэлле». Подражательство в названии книги было налицо. До последнего времени претендовать на знание «правды жизни» мог только Алан Спенсер.
Через неделю до Алана стали доходить читательские отзывы о «Правде в Розуэлле». Многие находили книгу неплохой, очень динамичной, а главное, «никак не хуже, чем у зазнавшегося Спенсера».
— Да пошли ты их к чертям, Алан! — успокаивал своего друга Майкл Томас. — Тебя просто пытаются достать и укусить за пятку. Не обращай внимания.
— Ты читал эту дрянь? — морщась, но все-таки интересовался «укушенный» Алан.
— Про Розуэлл? — уточнил Майкл. — Читал… В общем, это довольно грязная история. Я бы даже сказал, что она и написана ради этой грязи, но… — Майкл немного помолчал. — Этот Гроу все-таки умеет владеть если не пером, то чернильницей. В брызгах его чернил на листе можно увидеть и кое-что интересное.
Возможно, раньше Алан и принял бы вызов графомана на литературном поле, но работа вымотала его до предела. Алан подал заявление в суд. По его мнению, название чужой книги было плагиатом.
Суд состоялся через три недели и превратился в наглое издевательство над Аланом. Во-первых, Алекс Гроу оказался небедным человеком и пригласил адвоката из Чикаго, а, во-вторых, этот адвокат, как выяснилось уже в суде, был не просто умным человеком, но и откровенно циничным — злосчастная фраза «правда жизни» звучала едва ли не каждой его фразе.
— … Монополизировать правду жизни, ее видение и ее понимание, так же глупо, как попытаться снова ввести рабовладение в Штатах, — разглагольствовал адвокат. — Пусть каждый находящийся в зале суда спросит себя, знает ли он эту правду? И большинство ответит «да». Потому что человек не знающий ее либо слегка дурак, либо — простите! — полный идиот. Но как выяснилось, в Лос-Анджелесе есть человек объявивший правду жизни своей собственностью… (легкий смех в зале) И это не так смешно, как может показаться на первых взгляд. Пожалуйста, посмотрите на Алана Спенсера… (шорох в зале) Этот человек умнее вас? Нет. Талантливее моего клиента? Сомневаюсь. Слова «правда» и «жизнь» придумал он сам или их придумали до него? И тут ответ тоже ясен…
Над Аланом смеялись трижды. Улыбнулся даже сам судья, но не очередному предположению адвоката, а тому, как Алан пытался доказать, что «правда жизни» это цикл его рассказов и подражать ему никто не имеет права.
Адвокат встал и спросил:
— А почему, мистер Спенсер, вы считаете это подражанием, а, главное,  подражанием незаконным?
Алан не знал, что ответить. Он заговорил о творческой идее, переходящей из одной повести в другую, но был прерван адвокатом:
— Ну, так предъявите же нам эту идею, мистер Спенсер! Мы хотим видеть то, ради чего вы здесь.
Зал снова ожил. Все снова смотрели на Алана Спенсера, но он так и не смог предъявить суду овеществленную «правду жизни».
Процесс был проигран вчистую и проигрыш, незаметно для Алана перерос в сильнейшую депрессию. Выйдя из двух недельного запоя, Алан не обнаружил возле себя никого, кроме чернокожего слуги Джорджа. Судя по его лицу, Джордж тоже не брезговал спиртным во время алкогольной амнезии хозяина, а потому в доме царил бардак украшенный кое-где темной паутиной и пятнами плесени.
Алан перестал бывать в обществе и упорно пытался заставить себя работать. Он садился за стол, снова и снова набрасывал на листке бумаги случайные фразы и долго смотрел на них. Но вместо мыслей к нему приходил сон…
Однажды, прогуливаясь темным вечером поблизости дома мэра, он увидел в Майкла Томаса и Алекса Гроу. Они о чем-то спорили и Алан ясно услышал фразу Томаса «Нет, парень, тебе еще долго нужно учиться у этого дурака и пьяницы Спенсера...»
Алан ушел домой и снова напился. Он пил не из-за обиды на бывшего друга, на суд или на графомана Алекса Гроу, он пил, пытаясь чем-то заполнить гулкую пустоту в своей душе. Пустота оказалась дырой без дна. Столкнувшись с «правдой жизни» на любимом литературном поприще Алан вдруг оказался бессилен перед ней.
За четыре месяца Алан все-таки смог написать любовный роман «Райские проблемы» и не сказал в нем ни слова о «правде жизни». Это был тягучий, сладковатый текст с размытым сюжетом и счастливым финалом. Критика буквально взорвалась радостным воплем и растерзала роман издевательскими рецензиями уже через неделю после его выхода в свет. Даже старые друзья — писатель Джеймс Роллинг и критик Адамс Гирланд — неодобрительно отнеслись к его новому литературному эксперименту.
— Ты болван, Алан, — разочарованно заявил Роллинг. — Вместо того чтобы дальше разрабатывать свою золотую жилу в долине «правды жизни», ты бросил лопату, и схватился за бутылку и любовную патоку. Прости, но это очень похоже на творческое самоубийство, — тут Джеймс зевнул и посмотрел на Алана скучающими, сонными глазами. — Попросту говоря, ты стал не интересен почтеннейшей публике, дорогой мой.
Всегда желчный Адамс Гирланд был куда более откровенен:
— Ты просто трус, Алан! — у Адамса нервно дергались тонкие губы. — Кого ты испугался?.. Бездарности. Этот графоман Алекс Гроу решил переплюнуть тебя самым примитивным образом: из одного трупа в абзаце, он сделал три, а там, где ты говорил о жарком дне, он написал о торжестве злой ночи. Попросту говоря, Гроу только сгустил твои — пойми, именно твои! — краски и не добавил ничего своего. А ты сбежал. Ты отдал мир, который создал, на разграбление без боя и даже без намека на сопротивление.
— Я просто устал, — вяло возразил Алан.
— От чего?!.. — тонкие мефистофелевские брови Гирланда выгнулись дугой, а горбатый, высокий нос едва не превратился в клюв. Гирланд подался вперед всем телом, словно хотел клюнуть Алана в лоб. — Если ты устал, выпей бутылку виски, найди смешливую девчонку и на пару дней займись этими «проблемами», а не созерцанием мухи на потолке. Двигайся!.. Смейся всем назло. Будь нагловатым и бесшабашным, как раньше.
Алан согласился и даже кивнул, но внутри его торжествовала какая-то иная «правда жизни». Он ничего не хотел, ни к чему не стремился, а письменный стол напоминал ему эшафот.
Вскоре он узнал, что первая красавица города и дочь его главы Мэри Армстронг познакомилась с Алексом Гроу и все вокруг, как по команде, вдруг зашептали о «необыкновенной любви». На вечеринках Мэри не отпускала от себя «подающего огромные надежды» Алекса ни на шаг, а  тот, в отличие от Алана, и, судя по всему, не ограничивал себя только вежливыми и улыбчивыми ответами на наивные вопросы девушки. Алекс Гроу был прост, как тигр на охоте, хорошо знал свою цель и видел всю правду жизни. Ему даже не потребовались подсказки пастора-проповедника Майкла Томаса.
Как-то вечером Алан перечитал свой последний роман и пришел в ужас. Он осел на пол и захохотал.
— Сено, сено для бедной лани!.. — то и дело повторял он.
Алан напился до бесчувствия и проснулся утром в прихожей, возле вешалки. Над ним склонился Джордж.
— Вам помочь, сэр? — сиплым от спиртного голосом, спросил он.
Джорджа вдруг повело в сторону, и он едва не упал на Алана.
— Пошел к черту, скотина, — взревел Алан.
Он зло отпихнул слугу и ушел в зал. Алан замер посредине его, бессильно осматриваясь по сторонам.
«Ненавижу! — думал Алан, рассматривая потеки на стенах (текла крыша),   треснувшее оконное стекло и перекошенную дверь в кухню. — Все ненавижу. Будь же это все трижды проклято!»
Именно тогда Алан вспомнил о своем брате Майкле Спенсере. Он удивился тому, что, оказывается, прошло целых пять лет после их расставания в Текате в домике  доброго дядюшки Кейзи. Последнее третье по счету письмо от брата Алан получил четыре года назад. Майкл написал, что «теперь все хорошо» и он женился.
 «А почему я ему не ответил на письмо?» — Алан потер лоб, собираясь с мыслями.
Но мысли были темны, как вода в колодце. Алан понимал только одно, что ему пора уезжать в далекий городишко Текату.
«В конце концов, ты только что ты проклял все на свете, — решил он. — У тебя уже нет другого выхода, парень».

19.

Они сидели на кухне, и Алан рассказывал брату о беспечной и праздничной жизни в Лос-Анджелесе.
— Это обычные пижоны все наивные дураки, Майкл, — весело восклицал он. — Люди без мозгов и совести. И главное, они боятся правды. Но Алан Спенсер оказался слишком велик для их низких черепных коробок, и они выбрали другого. Того, что попроще — провинциального, но хитрого дурака с большими деньгами. Мне обидно?.. Совсем нет. Я не захлебываюсь слезами и не дохну от тоски. Но мне жаль их, Майкл, просто жаль…
Они пили недорогое виски, ели бобы с бараниной, а когда тарелки пустели, на кухне появлялась худенькая, виновато улыбающаяся женщина с плоским лицом. Ее звали Марта, и она говорила с сильным немецким акцентом.
«И что только Майкл нашел в этой простодушной дурнушке, похожей на вокзальную уборщицу? — не мог понять Алан. — Наверное, она счастлива только тем, что по вечерам в их домике бывает тихо, а пьяный муж не колотит ее детей и ее саму».
— Правда страшная вещь, Майкл! — Алан опрокинул в рот очередной стаканчик. — И я все-таки ошибся. Я думал, забраться на некую гору и оттуда проповедовать правду. Не получилось. Почему?.. Потому что меня не стащили с этой горы за ноги, а просто построили рядом высокую пирамиду. Мне не обидно, что меня поставили ниже провинциальной бездарности, мне обидно, что эти бараны считают правдой жизни совсем не то, что ей является. А впрочем, пошли они все!..
Алан снова принялся за бобы. Прошла едва ли не минута, и он сказал:
— Извини меня, Майкл. Я прямо с порога заговорил о себе и… в общем… как это?.. — Алан смущенно улыбнулся и поднял глаза на брата. — Прости меня, а?
Майкл улыбнулся в ответ:
— Ничего страшного. Ты действительно обижаешься?
— На тех? — Алан показал вилкой куда-то за спину.
Майкл кивнул. Алан сжал зубы и на его скулах заходили желваки.
— Да, наверное… — нехотя признался он. — У меня была очень хорошая работа, Майкл, и я любил ее. Я проповедовал правду, был обаятельным изгоем, с которым мечтали познакомиться городские красавицы и неплохо зарабатывал, сидя за письменным столом. Но я исписался до дыры в душе, и когда нужно было попросту дать кое-кому по физиономии, меня вдруг потянуло в черную меланхолию. Вот ведь удивительно, черт возьми, — Алан ударил себя кулаком по колену, — что вытворяет с человеком его работа!  Оказывается, между стрельбой и писательством есть большая разница. Разве я был раньше такой размазней? Скажи, Майкл.
— Не был.
— Вот видишь, — Алан бросил вилку и потянулся за бутылкой. — Впрочем, хватит — хватит! — обо мне. Ты-то как?.. Вижу, что женился. Она вдова, что ли?
— Была.
Алан засмеялся:
— Вижу, что была. А теперь есть ты. Дик и Роб ее детишки от первого мужа?
Майкл кивнул.
— А крошка Мегги и Джон?
— Мои.
— Ты добрый человек, Майкл, и умеешь делать людей счастливыми. Жаль, что я больше не смогу увидеть нашего дядюшку Кейзи. Вы всегда были чем-то похожи, — Алан икнул и припал губами к стакану. — Когда он умер?
— Полтора года назад.
— А почему ты живешь в его доме? На те деньги, что у тебя были, ты мог бы найти хибару получше.
— У меня нет тех денег, Алан.
Алан поставил стакан на стол, но его рука словно прилипла к нему.
— Как это нет? — тихо спросил он.
— Я отдал долг Ника Хадсона Изабелле Рохес и ее дочке Камиле.
Алан тупо моргал глазами, рассматривая лицо брата.
— Какой Изабелле?!..
— Ты забыл, что мы пообещали Нику Хадсону, когда нас окружили ребята Чалмерса.
— Какому Нику? Подожди-подожди, — Алан с силой потер лоб. — Ах, да-да!.. Послушай, Майкл, но насколько я помню, нас тогда было четверо. А пятьдесят тысяч поделить на четыре… — ладонь Алана с силой надавила на лоб. — Получается двенадцать с половиной. У тебя было двадцать пять. А ты что, отдал все свои деньги?
— Так получилось, Алан.
— Что значит получилось? Тебя что, ограбила эта… как ее?.. Изабелла и ее дочка Камила? — Алан повысил голос. — И почему я вытягиваю из тебя слова, как деньги из кошелька жлоба-банкира? Говори, что там, в этой чертовой Мексике с тобой случилось?
Какое-то время Майкл рассматривал стол.
— Она не могла статься в Росарито, Алан, — тихо сказал он.
— Кто не могла?
— Изабелла. Росарито это большая помойная яма и у бедной женщины попросту отняли бы ее деньги. Мне пришлось обвезти Изабеллу и ее дочку в Мехико. А потом я купил табачную лавку…
— За все деньги? За двадцать пять тысяч наших родных, американских долларов в дешевом Мехико?!
— За двадцать две. В сущности, это была не только и столько лавка, а трехэтажное здание почти в центре города. Квартиры в наем и все такое прочее…
В кухню вошла Марта.
— Майкл, — тихо окликнула она.
Майкл взглянул на жену и виновато улыбнулся:
— Нам ничего не нужно, Марта. Ты уходишь?
— Ты знаешь, тетя Гертруда просила зайти. Я с детьми пойду, хорошо?
Майкл кивнул. Женщина вышла.
— Ладно, согласен, табачная лавка и квартиры внаем — довольно лакомый кусочек, — Алан поставил локти на стол, скрестил руки и положил на них подбородок. — Но очень жаль, что твоя сегодняшняя немецкая жена лишена такой чудесной возможности.
Майкл молча пожал плечами и опустил глаза.
— Теперь жалеешь?
— Просто не думаю об этом.
— Ты спал с той мексиканской красоткой?
— Нет. Мы пробыли вместе с Изабеллой всего две недели, а потом я ушел. Меня никто не гнал, но… Так было лучше, понимаешь?
— Не очень. Ты заплатил очень большие деньги, Майкл, только за удовольствие побыть рядом с женщиной. Уверен, что этого не смогу понять не только я. Я уже слышал, что сейчас ты работаешь на табачной фабрике какого-то Джона Филби. Ты покашливаешь и у тебя желтоватый цвет лица.
— Я отдал деньги пять лет назад, Алан, — оборвал Майкл. — И тогда я не думал о том, где и кем буду работать.
— Но мог бы и подумать, — вдруг обиделся за брата Алан. — И хотя бы потому, что человеку свойственно думать о своем будущем.
Пока Алан разливал по стаканам очередные порции виски, Майкл разглядывал что-то за окном.
— Помнишь, ты мне говорил, что все, кто прикоснулся к деньгам Уэсли, умерли? — спросил он.
— Я почти забыл эту дурацкую мысль, — Алан тоже взглянул в окно и не увидел там ничего, кроме темноты. — А что?..
— А я помнил ее всегда.
Алан взял стакан.
— Давай выпьем еще, брат, а потом я задам тебе один очень умный вопрос, — они чокнулись, и после паузы Алан спросил: — Что такое правда нашей жизни, Майкл и почему ее не стоит бояться? Молчишь? А я знаю!..
Виски все сильнее кружило голову Алана. Спиртное мешало думать и темное окно слева от Алана расплывалось большим, мутным пятном. Алан повеселел и уже не знал, что он скажет в следующую секунду.
— …Правда это только вершина, Майкл. Человеку свойственно стремиться к ее пику и быть жестоким во имя достижении этой цели. Вот и весь фокус, брат. Но если человек трусит, он начинает придумывать что-нибудь слащавое и гладенькое — параллельное земле — лишь бы только не идти вперед и вверх. Я знаю это, потому что именно это и случилось со мной в Лос-Анджелесе. И я проиграл. А потому я догадываюсь, что  придумал ты, Майкл… Ты придумал совесть и Всевышнего Бога. Да, любой из нас имеешь право придумывать, любить то, что придумал и не любить то, что придумали другие. Но факт в том, что чем уродливее правда жизни — черт бы ее побрал! — тем больше она похожа на реальную действительность и тем меньше нужно придумывать. Ты помнишь наше детство? Помнишь семью Джексонов, которая жила рядом с нами?..
Майкл промолчал.
— По-о-омнишь!.. — Алан широко улыбнулся, откинулся на спинку стула. — Помнишь, как папа-Джексон, этот «доходяга Саймон», приходил к себе домой пьяным и бил жену и детей? Кто хоть раз заступился за них?.. Никто! А когда этот проклятый «доходяга» притащил в салун своего восьмилетнего сына Питера и, под общий гогот, напоил его виски до кровавой рвоты, кто попытался остановить его?
— Мэри Джексон.
— Да, мать Питера. А Саймон бил Мэри ногами и все снова смеялись. Люди так устроены, что если они не считают за человека какого-то мерзавца, то они примерно так же оценивают его близких. — Алан подался вперед, оперся локтями на стол и приблизил свое лицо к потупленному лицу брата. — Скажи мне, Майкл, если бы ты сейчас оказался в том проклятом салуне, ты пристрелил бы Саймона?
Майкл кивнул.
— Ну а тогда в какую же правду ты веришь на самом деле? Оказывается, она в одном патроне, Майкл, а ее наконечник — пуля — похож на чертову пирамиду или гору, о которой я уже говорил.
— Ты прав, Алан, я бы выстрелил… Но в пуле нет никакой вершины и никакой правды.
Алан усмехнулся.
— Ты читал мои книги, Майкл?
— Да.
— В них есть правда?
— Нет. Вспомни хотя бы Ховарда Уэсли. Его убила не пуля и не придуманный сложный сюжет, а камень, который я случайно сдвинул с места.
— Ты намекаешь на Божий промысел?
— Я этого не говорил. Но наш мир, вообще-то, очень загадочная штука, Алан. Тем более что все, кто прикоснулся к золоту Уэсли, действительно умерли. Кроме нас с тобой…
— И поэтому ты отдал все свое золото? Подчеркну — все. Ты хотел выжить?
— Нет, тут другое, Алан. Я просто понял, что не могу отдать только часть.
— Но жить-то — выжить! — ты хотел или нет?
— Тогда я не думал об этом.
— Он не думал! — Алан грохнул кулаком по столу. — Да ты вообще умеешь думать или нет? Давай снова вернемся в салун с маленьким Питером, его матерью Мэри, пьяницей-отцом и хохочущими мерзавцами. Если правды нет в пуле, которой ты застрелил бы Саймона, то где она и в ком?
— В матери Питера, Алан.
Алан на секунду замер с открытым ртом.
— В ком?!.. — удивился он. — В Мэри Джексон, в бессильной и слабой женщине, пытающейся спасти своего ребенка? В женщине, лежащей на полу, которую бьют ногами?
— В ней.
Алан плюнул в тарелку и потянулся за бутылкой.
— Давай выпьем еще, Майкл. Тебе нужно прочистить легкие от табачной пыли, а мне промыть мозги. Ты говоришь загадками и я отказываюсь… Нет, отказываюсь с негодованием и возмущением понимать твои идиотские рассуждения.
   
20.
   
Алан проснулся от тихого шороха рядом с постелью. Женская рука поставила на тумбочку большую чашку с дымящимся кофе.
«Нет, я еще сплю», — Алан улыбнулся и отвернулся лицом к стене. Ему было лень открывать глаза, лень думать и даже легкое движение в постели вызывало у него головную боль.
Целых пять минут он бездумно рассматривал темноту перед собой и вдыхал приятный запах чистой наволочки.
«Ох, и дурак ты, Майкл, — наконец ожила в его голове первая мысль. — Конечно, нам обоим нечего было делать в банде Ховарда Уэсли, но если уж так получилось… Все деньги-то отдавать зачем?»
Он лег на спину и открыл глаза. Где-то, совсем близко от двери спальни, засмеялся маленький ребенок.
«А может быть Майкл не дурак, а просто он… ну, тоже как  этот ребенок? — Алан привстал на локте и взял чашку с тумбочки.  — Майкл всегда был таким… И это я, тогда злой как черт на весь мир, притащил его к Уэсли».
Алан сделал первый глоток и удивился приятному и терпкому вкусу кофе. Марта не пожалела ликера и уже через пару минут в голове Алана здорово посветлело. Он поднял чашку, опрокинул ее и, снова улыбаясь, стал ловить открытым ртом последние капли.
«Пора вставать. Пора уезжать в Нью-Йорк и начинать все сначала. Жаль, что я не ответил на письмо Гирланда… Старик не забыл меня, когда уехал из Лос-Анджелеса. Кажется, он написал, что у меня есть отличный шанс переделать пару повестей в пьесы и поставить их на сцене. Но вместо работы, милый Алан, ты предпочел сладкую жизнь провинциального гения-изгоя…» 
Марта хлопотала на кухне. Он охотно улыбнулась Алану и кивнула на стол.
— Садись и ешь.
Алан сел и скептически обозрел несколько полных тарелок.
— Это не завтрак, это три ужина для ковбоя проскакавшего сто миль. Марта, а можно еще кофе и все?
— Можно. Но разве писатели не завтракают?
— Нет, они предпочитают кофе по вашему рецепту.
Марта засмеялась.
«А она ведь не такая дурнушка, как кажется на первый взгляд, — подумал Алан. — У Марты чудесная улыбка и красивые, удивительно добрые глаза».
Он вспомнил Мэри Армстронг и поморщился.
«Дура!.. Самая обыкновенная дура умирающая от безделья».
— Как Майкл? — спросил он. — Не ругался меня за то, что я влил в него целую бутылку виски?
— Не очень. Ругать собутыльников — женское занятие. Майкл у меня молчун.
— Он — добрый.
— Я знаю, — в голосе женщины проскользнула горькая нотка.
«Она не только не дурнушка, но и не дура», — решил Алан.
— Марта, прости меня, пожалуйста, за вчерашнее,  — быстро заговорил он, взяв протянутую хозяйкой чашку кофе. — Мы долго не виделись с Майклом, и нам было о чем поговорить. Но без виски это вряд ли бы получилось…
Марта кивнула так, словно не только соглашалась с Аланом, но и пыталась отогнать ненужную, навязчивую мысль.
— Знаете, а ведь мы скоро уезжаем, Алан, — со странным, едва ли не дерзким вызовом, заговорила она. — Майклу нужен свежий воздух, и мы договорились с моим братом, что поживем у него на ферме. Отто давно ищет пастуха да и другой работы у него хватает… В общем, нам с Майклом, повезло. А потом, года через два,  когда Майкл выздоровеет, мы продадим этот домик и уедем в Лос-Анджелес.
— Купите бакалейную лавку?
— А вы откуда вы знаете? — огоньки в глазах Марты вдруг потухли, и ее лицо стало неподвижным, потерянным и некрасивым.
«Ляпнул, все-таки, мерзавец», — обругал себя Алан.
— Это очень просто, Марта: лучше уж торговать овощами, чем резать и фасовать табак. Ведь правильно?
Он смотрел на женское лицо и повторял про себя: «Ну, не обижайся, не обижайся, пожалуйста!»
Марта робко улыбнулась:
— Правильно.
— Ну и отлично, — быстро подвел итог Алан, очень боясь, что разговор снова вернется к бакалейной лавке. — Я уезжаю сегодня. Кажется, дилижанс из Текаты в сторону цивилизации и железной дороги уходит в одиннадцать?
— Господи, Алан, почему так быстро? А как же Майкл?
— Он не обидится, ведь не на век же мы расстаемся. Кстати, если я хорошо устроюсь в Нью-Йорке, вам с Майклом не нужно будет ехать в Лос-Анджелес.
Женское лицо снова посветлело. Марта торопливо закивала головой и сказала на первый взгляд нелепую фразу:
— Знаете, Алан, а ведь Майкл действительно очень добрый человек и мне нелегко с ним…
Алан не нашел ответа. Он надолго припал губами к чашке кофе.
«Потом Марте станет совестно за эти слова, потому что она расценит их как предательство, — подумал он. — Майкл, Майкл!.. Но кто в этом виноват? Не ты ли сам, добрый человек?»

21.

Потрепанный дилижанс был похож на сильно вытянутый дорожный сундук. Прежде чем тронуться в путь, бородатый возница с бельмом на глазу и его мулат-помощник целых полчаса возились с задним  правым колесом.
— Выпадет, обязательно выпадет, — то и дело возбужденно повторял мулат. — Джон, эта чертова штука обязательно выпадет на полпути.
— Скажи об этом Роузу, умник, — ворчал бородач Джон.
— Сам скажи.
— А кто у нас умник? — съехидничал бородач.
— Может быть и я. Но я потому и не буду спорить с хозяином.
Алан с безучастным видом рассматривал пассажиров, толпящихся возле дилижанса. На какое-то время его внимание привлекла девушка лет шестнадцати в светлом платье. У нее были веселые голубые глаза, тонкая шея и чистая улыбка. Поймав на себе взгляд Алана, девушка перестала улыбаться и в ее глазах появилась настороженность.
«Я все-таки не ошибся, — удовлетворенно подумал Алан, — эта голубоглазая фея удивительно похожа на Марту».
Бородач-возница и его помощник наконец закончили свою работу и попросили пассажиров занять места. Алан устроился на заднем сиденье и ему был виден профиль голубоглазой «феи», когда та с интересом оглядывалась по сторонам. Как оказалось, девушка ехала в компании трех пожилых тетушек и одного седоволосого джентльмена. Ей постоянно что-то советовали, девушка часто кивала в ответ головой, но, судя по всему, не спешила выполнять чужие пожелания.
«Какая разница, ехать в шляпке или без нее? — улыбнулся Алан. — А, кроме того, место тетушки справа, вряд ли окажется более удобным, чем то, на котором устроилась юная «фея».
Алан не без гордости подумал, что он не перестал быть писателем. Его наблюдения и мысли механически складывались в строчки, он тут же мысленно переписывал их, легко меняя акценты, и за десять минут написал чудесную страницу для рассказа «Невеста в пути». Едва ли впервые он не думал о «правде жизни». Алан увлеченно работал с красками и не видел ничего кроме, воображаемого портрета девушки и ее реального профиля там, впереди.
Дилижанс мягко переваливался с боку на бок, скрипел, а когда крен становился слишком большим и громыхал задним правым колесом на выбоинах.
Алан не заметил, как уснул и его разбудил стук колес по бревенчатому мосту.
«Ах, ты писатель, — улыбнулся он. — Заработался, да?»
Настроение стало совсем легким и светлым. Алан не без удивления вспомнил свою черную хандру, одолевавшую его в Лос-Анджелесе, начавшую таять по дороге в Текату и окончательно растворившуюся в виски, которое они пили с Майклом. Ощущение свободы казалось настолько радостным, что Алан улыбнулся снова.
«Нет уж!.. — с оживляющей, веселой злостью подумал он. — К черту «Невесту в пути» и всякие меланхолические прелести. Я закачу вам такую «Правду жизни в Где-то Там», господа, что у вас треснут зубы от скрежета. Бездарный Алекс Гроу решил повысить ставки?.. Что, я принимаю его вызов. Майкл, Майкл!.. Если бы ты только знал, как больно валяться на полу, когда тебя пинают ногами. Что твоя крохотная, почти незаметная правда, Майкл? Ничто, ноль, пустота, наркотик для слабых духом и придуманный божок. Сегодня утром Марта только на секунду забыла твои глаза и предала тебя. Не со злости, не от отчаяния, а от желания… я не знаю… наверное, от охоты быть такой же сильной, как все. Да, ей стало стыдно. Когда ты вернешься домой и будешь есть свой ужин, Марта сядет напротив тебя, станет болтать о пустяках, и ты не услышишь от нее ни единой жалобы. Но что есть правда, Майкл, молчание или слово?..» 
Алан чуть наклонился вперед и, вытянув шею, попытался рассмотреть дорогу. Ему мешал профиль седоволосого джентльмена, и Алан скорее понял, чем увидел, что дорога круто пошла вверх. Дорога не отшатнулась от реки, которую только что пересекла и шла параллельно ей.
— Эту каменистую горку раньше называли Вельзевуловой пробкой, — пояснил Алану седоволосый джентльмен. — Она буквально закупоривает единственный брод на реке. Когда строили мост, нам пришлось потратить целый вагон взрывчатки, чтобы проложить дорогу.
— Мост строили вы? — безразлично и вежливо спросил Алан.
Слова седоволосого казались ему ненужными и явно лишними, и Алан не понимал, зачем он задал свой глупый вопрос. 
Словоохотливый джентльмен с гордостью кивнул.
— Да, сэр.
— А почему я не заметил эту горку, когда ехал в Текату?
— Потому что дорога шла вниз, сэр. Со стороны плато Вельзевуловая пробка поднимается не выше прыща, но здорово теснит в сторону реку.
 «Мир так и устроен, — решил Алан. — Гора теснит реку, человек — человека, а правда — правду. Это вечная борьба и даже когда ты не хочешь, ты все равно участвуешь в ней. Например, бедный Майкл так и не понял, что ударил меня так же сильно, как и мерзавец Алекс Гроу».
Алан кивнул и отвернулся от седоволосого джентльмена, давая ему понять, что разговор окончен.
Дилижанс резко остановился, вздрогнул и резко накренился направо. Несколько женщин испуганно вскрикнули.
«Колесо, — с тоскливой ноткой догадался Алан. — Я так и знал. Эти двое балбесов, бородач и мулат, не смогли хорошо закрепить его. Мне  кажется, что я никогда не уеду из этой чертовой Текаты…»
Пассажиры покинули салон. Словоохотливый седоволосый джентльмен тут же пришел на помощь растерявшемуся вознице и его помощнику. Голубоглазая «фея» накинувшая на плечи, по настоянию своих тетушек, серый плед и надевшая старомодную шляпку, уже ничем не отличалась от остальных пассажиров. Алан отошел в сторону от толпы, и какое-то время рассматривал реку. С высоты горы она казалась узкой и извилистой, как брошенная  на пол голубая лента. Дорога рядом с ней была похожа на серую нить.
Алан с силой потер лоб, сжал ладонь в кулак и несколько раз ткнул им в переносицу.
«Это же игра, Майкл, пойми, все только игра!.. Тебя обогнали? Тогда ты должен сделать усилие и снова вырваться вперед. Мою игру легко понять, она может увлечь и наполнить человеческую жизнь смыслом. А твоя?.. Она безумие, Майкл. И хотя бы потому что не отвечает на вопросы, а задает их сама. Делая шаг в сторону от настоящей игры жизни в поисках химерических истин, человек обязательно совершит тысячу ошибок. Даже вспоминая камень, убивший Ховарда Уэсли, я уверен, что твоя правда тут совсем ни при чем...»
Какое-то время Алан бездумно рассматривал желтую, высохшую траву под ногами. Его рука соскользнула с горячего лба, и пальцы коснулись вдруг  повлажневших глаз.
«Господи, если Ты все-таки есть, помоги мне уехать из Текаты. Я не знаю, чем я болен: игрой в правду или самой правдой, но помоги мне, пожалуйста. Последний раз я плакал в детстве, когда сломал палец. А сейчас у меня снова, как у ребенка, текут по щекам слезы и — улыбаясь! — я говорю: «Что б тебя перевернуло, Майкл, вместе с твоей правдой». У меня никого не осталось кроме тебя в этой грязной жизни, я люблю тебя, Майкл, люблю всем сердцем, люблю всем дыханием и даже окаянной, ноющей селезенкой, но уж лучше я буду драться с Алексом Гроу, чем быть рядом с тобой. Живи, пожалуйста! Я улыбаюсь, я смеюсь, я не понимаю, какая злая сила проклинает тебя во мне, но, ради Бога, живи!..»
 
22.

Седоволосый джентльмен, оказавшийся инженером, все-таки смог справиться с трудной задачей — колесо стало на место. Явно повеселевший возница на радостях отхлебнул из фляжки, но, отрывая ее ото рта, вдруг потерял улыбку и побледнел как полотно. Бородач протянул фляжку в сторону руки и беззвучно открыл рот, из которого потекла струйка виски.
Алан оглянулся вместе со всеми. На той стороне реки, в сторону моста, скакали полтора десятка всадников. Их маленькие фигурки вытянулись длинным и острым как нож, клином.
— Банда Мелори!
Люди рванулись в дилижанс как кролики в клетку, вдруг увидевшие лисицу. Голубоглазую «фею» грубо толкнули в спину, и она потеряла сначала тетушкин чепчик, а потом и накидку. Алан поддержал девушку за локоть, когда проход освободился, помог ей войти в салон, но сам остался снаружи.
— А вы?.. — девушка оглянулась. В ее прозрачных, почти обесцветившихся глазах не было ничего кроме ужаса.
Алан картинно поднял руку и белозубо улыбнулся:
— Счастливого пути, мисс.
Он захлопнул дверь и окликнул возницу:
— Одолжи мне свой винчестер, брат. Вам все равно не уйти от погони, если кто-нибудь немного не придержит банду.
Возница повернулся всем телом, словно у него свело судорогой шею, и Алан увидел круглые, как у совы глаза. Винтовку ему подал не бородач, а мулат.
— У нас только восемь патронов, сэр, — хрипло сказал он. — Винчестер отлично пристрелян и есть еще это… — он вытащил из-за своего пояса старомодный кольт. — Тут еще шесть пуль.
Алан взял оружие и, не поблагодарив, махнул рукой вперед:
— Давай!.. Давай, быстрее.
Лошади рванули с места, и на какое-то мгновение Алан увидел бледное лицо юной красавицы-«феи».
«Живи, глупенькая», — не теряя улыбки, пожелал девушке Алан.
Всадники уже достигли моста. Алан осмотрелся по сторонам и выбрал более-менее удобную позицию — справа, за небольшим валуном. Уже устроившись за ним, Алан понял, что сектор обстрела дороги довольно узкий, а, кроме того, если его начнут обходить со стороны вершины, ему придется встать на колени, чтобы хорошо прицелиться.
«Черт с ними, — решил Алан. — Все равно это не надолго. В крайнем случае, можно отползти чуть назад за другой камень».
Он проверил оружие и удивился тому, что не думает о смерти. Он думал только об одном — ему нужно продержаться как можно дольше и не попасть в руки бандитов живым.
«Уж не герой ли я?.. — подумал Алан и тут же решил: — Да какой там, к чертям, герой. Я то и дело посматриваю в сторону реки и прикидываю, смогу ли я добежать до обрыва, когда у меня кончатся патроны. Твой брат никогда не был героем, Майкл. Скорее подонком, который всегда заранее рассчитывал пути отхода…»
Первыми тремя выстрелами из винчестера Алан снял переднего всадника и свалил двух лошадей, давая понять ребятам Меллори, что они имеют дело не с простачком. Бандиты спешились, но прежде чем смогли отвести лошадей, Алан ранил одного из них и убил третью лошадь.
«А вообще-то это глупо, — решил Алан, — нужно стрелять либо по людям, либо по лошадям. Без лошадей эти подонки не смогут догнать дилижанс, хотя, было лучше, если бы его вообще некому было догонять…»
Его валун накрыл ливень пуль. Алан отложил винчестер и взял кольт. Его уже наверняка обходили, при чем явно торопливо, боясь упустить дилижанс.
Алан привстал и выпустил пару пуль направо. Первая пуля ушла в сторону огромного желтоватого валуна, вторая — в сторону сгорбленной фигурки. Бандиты открыли ответный огонь, и Алана обдало каменной крошкой от рикошетирующих пуль. Больше всего досталось лбу.
«Хоть в глаза не попало», — он вытер кровь и мельком взглянул на вдруг онемевшую левую руку. Чуть ниже локтя, на ткани куртки, рядом с черной точкой, выступила темная кровь.
Алан отползал назад, когда одна пуля задела ему левую ступню, а вторая — скользнула по ребрам. Он сунул кольт за пазуху и взялся за винчестер. Бандиты уже поняли, что он один и смело бросились вперед.
«Вы слишком спешите, ребятки», — Алан выстрелил дважды и ни разу не промахнулся.
Бандиты снова залегли. Они проклинали своего главаря и, судя по их тону, эти угрозы не были лишены основания. Другой, хриплый и властный голос, посоветовал им заткнуться.
— Слушай, парень! — крикнул этот же грубый голос Алану. — У тебя что, жена в этом чертовом дилижансе? Тогда скажи нам, кто она и мы ее не тронем.
Кто-то рассмеялся, но смех перебили проклятия раненных.
— Что молчишь? — голос впереди грязно выругался. — Ты ведь все равно покойник. Сделай доброе дело, спаси свою жену.
«Да пошел ты, добряк!..» — подумал Алан.
Он вдруг вспомнил, как восемь лет назад убил человека. Банда Ховарда Уэсли не отличалась кровожадностью во время грабежей. Алан всегда честно палил из кольта во время погони за дилижансом или осады фермерского дома, часто попросту не видя цели. Но когда погоня или осада кончалась, ребята Уэсли не трогали пленных, ограничиваясь зуботычинами и обыском карманов и баулов. Восемь лет назад, возле опрокинувшегося на дороге в Соуквилл дилижанса, Алан убил человека из простого интереса. Это был пожилой джентльмен с полным, потным, перепуганным лицом. Он стоял спиной к  заканчивающему свое вращение колесу, и его рука медленно тянулась к кобуре с кольтом. Алан смотрел на руку  старика и понимал, что это было чисто механическое движение, возможно, старик не понимал сам, что он делает. Его легко остановил бы окрик, а можно было сделать три быстрых шага вперед и ударить по дрожащей руке. Но Алан ждал… Какой-то острый, темный и болезненный интерес заставил его замереть и сжал как пружину. Алан понимал, что сейчас — через пару секунд —  он убьет человека, но совсем не боялся этого.
«Сто процентная ставка на выигрыш, — подумал тогда он. — И первый ход делаю все-таки не я».
Уже теперь, вдруг вспомнив об этом случае, Алан болезненно поморщился и почувствовал тошноту. Он поднял голову к небу и спросил: «Говорят, что Ты тоже добрый… Но почему тогда Ты меня не остановил?»
— Эй, парень, ты, что там уснул?— снова донеслось снизу. — Решай быстрее.
«Решай… Все я должен решать, все я!» — Алан натянуто улыбнулся.
Он осмотрелся по сторонам.
«Сейчас эти ребята наверняка ползут справа», — Алан уже начинал чувствовать потерю крови, руки заметно ослабели.
Он отложил винтовку, и рукоятка кольта вдруг показалась ему очень скользкой и огромной. Но в винчестере оставался только один патрон, стрелять из него он уже не мог, а в кольте было еще четыре. Алан привстал на локте и, не видя цели, стал стрелять направо, с заметным усилием преодолевая сопротивление курка кольта. Кто-то закричал от боли и бандиты ответили ураганным огнем. Одна пуля попала Алану в грудь и две — в живот. Он снова не почувствовал боли, а просто пришла огромная слабость. Алану показалось, что он бесконечно долго падает на спину, а небо летело куда-то в бездну вслед за ним.
Пришла темнота. Алан видел,  как она окружает его со всех сторон, и он засмеялся. Ведь темнота была совсем не страшной, потому что внутри него вдруг ожило совсем другое чувство — светлая и радостная жалость. Она заслонила собой все и темнота растворилась в ней.
«Свободен, — подумал Алан. — Теперь я свободен от любой правды, Майкл…»
Да, он действительно был свободен. Он мог бы вспомнить о последнем ограблении дилижанса возле Форт-Стоктона, Ховарде Уэсли и его золоте, которое, в сущности, и привело его на эту дорогу, но — странно! — он не сделал этого. Жалость внутри него, жалость к матери маленького мальчика Мэри Джексон, жалость к брату Майклу и старику возле опрокинувшегося дилижанса, вдруг стала настолько огромной и сильной, что приподняла его с земли и окутала теплотой.
«Что и кому я только что доказал? — успел спросить Алан. — У кого я выиграл и кому проиграл в этой проклятой правде жизни?»
Ответа не было. Именно это молчание и успокоило Алана.