Музыка, застывшая в камне

 Мрамор. Холодный и гладкий, как клавиши рояля. Мёртвый, но это лишь до поры. Мастер берёт в руки инструменты и начинает работу. Медленно, дюйм за дюймом, камень принимает желанные очертания.

Осторожно смахивает каменную крошку, покрывшую изгибы творения. Какое наслаждение — наблюдать за тем, как неживое становится одухотворённым. Но ещё приятнее, ещё более интимно — оживлять камень самому, давать ему повод для первого вздоха.

Как перо музыканта легко, с еле слышным скрипом скользит по нотной бумаге, так же фрез Мастера огибает каждую ямочку на бездушном теле камня. Мастер вздыхает, потирая тыльной стороной ладони разгорячённый лоб.

Камень оживает в руках Мастера, становится, постепенно преподнося этому миру свои краски, будто переполненным эмоциями. Белый, невесомый изъян быстро погибает на гладкой угловатой поверхности, замеченный Мастером.

Ещё немного, и работу можно будет назвать заготовочной, будто на полпути остановился Мастер, наслаждаясь упоительным ощущением близости своей к чему-то, что мы называем идеал*. Он любовно проводит изящным, шершавым пальцем по изгибам неоконченной работы, любуясь яркими бликами, прыгающими в мастерскую сквозь не слишком чистое окно и играющими с хладным мрамором, будто с живым.

А камень продолжал перевоплощаться.

Мастер работал и днём, когда солнце затейливо играло своими лучами, разбрасывало их по мастерской, словно пытаясь самоутвердиться здесь, и ночью, когда едва заметные, колышущиеся огни свеч обрастали желтоватым ореолом небольшого диаметра и отражались в ещё не полированной поверхности мрамора. Мастер, словно зачарованный, наблюдал за тем, как в его руках мрамор оживал. Это было маленькое, но такое желанное волшебство, которое он мог себе позволить.

А камень продолжал перевоплощаться.

Светает. Небо из тёмно-синего постепенно становится сначала красновато-оранжевым, затем — розово-золотым и, наконец, полностью окрашивается в чисто-голубой, безумно контрастируя с зеленью на деревьях. Лёгкий ветерок колышет шторы в мастерской, вплетая в них салатовые ветви деревьев. Мастер сидит у окна и последними штрихами преобразует свою скульптуру, держа наготове полировальный станок. Убирая подальше въевшийся в руку за время работы фрез, смахивает каменную крошку с губ, плеч, груди своей скульптуры. Ласково полирует, опасаясь даже моргать. Пыль щекочет нос, ужасно хочется чихнуть и протереть глаза от мелких кусочков камня, но Мастер продолжает работу.

Пред ним стояло его хрупкое создание. Белая кожа, белое платье, белые волосы… Мастер провёл рукой по щеке создания, опуская руку ниже, по плечам, ключицам, груди. Что-то намочило его щёку. Мастер решил, что это грибной дождь. Листва забралась в комнату и приветливо оглаживала все части тела мраморной скульптуры, до которых только смогла дотянуться. Чувство завершённости переполняло скульптора.

Но было что-то ещё… Что-то, сладостно переполнявшее душу и сдавливающее грудь так, что хотелось петь и плакать. Мастер никогда не чувствовал такого прежде. Бесконечная нежность по отношению к своему творению, что-то, что возносит до облаков и закапывает глубоко в землю, что-то, доставляющее наслаждение и страдание одновременно. И это невозможно выкинуть из головы.

Днями напролёт Мастер сидел перед своим созданием, пытаясь понять то чувство, что так настойчиво не давало ему уснуть по ночам. На четвёртый день осознания так внезапно обрушившихся чувств Мастер заговорил со скульптурой. И ему казалось, она отвечала ему. У неё был прекрасный голос, такой нежный, не слишком высокий и сладко манящий. Мастер рассказывал всё ей одной, все тревоги, печали и радости. Она понимала, подбадривала его, давала советы.

Вскоре Мастер, пробродивший всю ночь по улице и вернувшийся под утро, услышал голос. Сначала он решил, что это всё проделки бродячих музыкантов, но, зайдя в мастерскую, понял, что это не они. Скульптура пела, сладко и ласково, такую старую и до боли знакомую, невероятно лиричную мелодию; она пробуждала в Мастере всё то, что он годами так старательно пытался выжечь в своей душе. Скульптура не остановилась даже когда Мастер обнял её и закрыл глаза, положив голову на плечо своему созданию. Эти чувства были лучшим, что скульптор когда-либо испытывал.

Мастер и ранее был нелюдим, но сейчас у него совсем не осталось знакомых. Он выходил только ночью, днями же сидел в мастерской и не жаждал общения даже с теми, кто был ему когда-то дорог. Всеми его мыслями завладело его творение, для всех остальных стоявшее неподвижно и молчаливо, но для него лично — милое существо, разговаривающее лишь с ним и нуждающееся лишь в нём. Мастер не ел, почти не пил и не спал по ночам. Всё свое время он проводил со скульптурой. Мастер не чувствовал одиночества — его больше не существовало.

      Так прошло несколько месяцев. Однажды в дом Мастера пришли странные люди. От них пахло горькими лекарствами и чем-то ещё, похуже, чем лекарства. Они насильно увели Мастера, заставив его покинуть свою мастерскую и пытаясь обмануть тем, что его создание, его славное мраморное создание немо, глухо и мертво. Мастер не верил им. Он не хотел оставлять её. Тогда они обернули вокруг него какую-то простынь и куда-то повели. Мастера закрыли в комнате со странными стенами, как будто сделанными из подушек.

Он просил, умолял, кричал и угрожал расправой, требуя выпустить его, но дверь по-прежнему открывалась только для того, чтобы впустить странного человека с едой или чем-то острым и противным, после чего Мастер засыпал, а, проснувшись, чувствовал себя ужасно. Еду скульптор игнорировал, равно как и питьё. Несколькими днями позднее его обнаружили сидящим на полу с окровавленными губами. Жажда оказалась сильнее принципов, и Мастер решил утолить её своей кровью. Никто не нашёл предмета, которым Мастер повредил свою кожу. Ногти тоже были в крови, под ними виднелись едва заметные кусочки кожи.

Сейчас он, как никогда, чувствовал себя одиноким и опустошённым.

Мастер всё время напевал мелодию своего создания — ту самую, что услышал от неё в первый раз. Бормотал что-то, игнорируя по-прежнему еду и воду, раскачиваясь из стороны в сторону и не сходя с одного и того же угла, пока однажды он не услышал ЕЁ. ОНА звала его за собой, манила своей чудной песней и ласкала словами, будто руками прикасаясь к его измождённому лицу.

Он пошёл за ней, не замечая стен, будто минуя их, проходя сквозь них, не обращая внимания на людей вокруг и законы физики. ОНА была прекрасна, он доверчиво шёл за ней, зная, что вреда ему она не причинит. Он хотел довериться ЕЙ, потому что ему больше некому было доверять. И он наслаждался своей беспомощностью, покорно следуя за своим творением. Это чувство было ещё не знакомо ему…

…Когда странные люди опять пришли к Мастеру, они увидели его лежащим на полу замертво. Крови не было.