Парнишка во Франции

Автор: Джером Дэвид Сэлинджер   
Перевод с английского: Лесовик Оксана Андреевна

  Умяв полбанки свинины с яичными желтками, парнишка откинул голову на пропитанную дождём землю, с болью стащил с головы каску и закрыл глаза. Он почувствовал, как его мысли утекают прочь, опустошая голову, и почти мгновенно уснул. Когда он, наконец, проснулся, было уже почти десять часов – время воевать, бешеное время, ничейное время – и холодное, сырое, французское небо уже начало темнеть. Он лежал под ним с открытыми глазами, пока медленно, но верно мысли о войне просачивались к нему в голову. Это были те самые мысли, чей холод нельзя забыть, они вряд ли были реальны, и, слава Богу, бесполезны.  Когда его голова переполнилась до краев, одна ночная безрадостная мысль всплыла в его сознании: нужно найти место для сна. Поднимайся. Получи своё одеяло. Ты не можешь спать здесь.
  Парнишка с трудом сел. Усталый, грязный, провонявший насквозь. Уже с сидячего положения он встал, ни на что не глядя, нагнулся за своим шлемом, поднял и надел его. А потом неуверенно пошёл к грузовику с одеялами, и из кучки грязного тряпья вытащил своё. Сунув небольшой свёрток подмышку, он принялся обходить заросшее кустарником поле. Вот он поравнялся с Хуркиным, который в поту рыл окопы. Они с Хуркиным без интереса взглянули друг на друга.  Он остановился рядом с местом, где копал Ивс, и спросил:
- Твоя очередь, Ивс?
- Да, - Ивс поднял глаза. Капелька пота сверкнула и скатилась с его длинного вермонтского носа.
- Разбуди меня, если запахнет жареным или что-то в роде того, - попросил он.   
- Откуда же мне знать, где тебя искать? - пробурчал Ивс.
- Я крикну тебе, как только найду местечко, - ответил он.
  «Я не стану сегодня ничего рыть», – думал он, плетясь дальше. «Этой ночью я не буду сражаться, не буду копать и рубить этой чертовски мелкой саперной лопаткой. И я не получу пулю. Пожалуйста, кто-нибудь, не позволяйте мне получить пулю. Завтра вечером я вырою шикарную яму, клянусь. Но сегодня, сейчас, когда всё болит, позвольте мне просто найти место, где можно упасть».
Внезапно парнишка заметил один из немецких окопов, его как пить дать оставил какой-то фриц во время этого долгого, гнилого дня.
  Парнишка стал переставлять ноющие ноги немного быстрее, направляясь к нему. И сознание, и тело его заныло,когда он увидел, что на дне окопа лежит аккуратно сложенная грязная полевая куртка американского солдата. Это явно свидетельствовало о том, что место уже занято. Парнишка побрел дальше.
  Он заметил еще один немецкий окоп и неловко поспешил к нему. Когда он заглянул в него, то увидел на влажной земле серое шерстяное одеяло немца, полураскрытое, наполовину скомканное. Это было пугающее одеяло, на нём явно совсем недавно лежал какой-то немец, истекавший кровью. Он, наверное, уже мертв.
  Парнишка уронил свой рулон одеяла на землю рядом с окопом, а затем снял свою винтовку, противогаз, рюкзак и шлем. Затем он опустился на колени, залез в яму и вытащил тяжёлое, окровавленное одеяло немца, по которому явно никто не будет горевать. Парнишка кое-как свернул его, замахнулся, швырнул в густую полезащитную полосу за окопом, а после снова заглянул в окоп. Земляной пол, по-видимому, был вымазан тем же, чем пропиталось тяжёлое вдвое сложенное одеяло врага. Парнишка вытащил из рюкзака шанцевый инструмент, спустился в яму, и устало стал снимать слой выпачканной земли. 
Когда он закончил, то вылез из ямы, раскатал свой свёрток одеял и положил их один поверх другого. Словно они были одним, он сложил их вдоль, а потом поднял эту постель и бережно опустил ее в яму.
  Он смотрел, как в складки его одеяла скатываются камешки грязи. Затем взял свою винтовку, противогаз и шлем и осторожно положил их на землю у края окопа.
  Парнишка поднял две верхние складки одеяла, слегка отбросил их в сторону, а затем наступил грязными ботинками в постель. Вставая, он снял свою полевую куртку, свернул ее, а затем постарался улечься, но яма оказалась слишком уж коротка. Он не смог вытянуться во весь рост, пришлось поджать ноги. Укрывшись половиной одеяла – вторая играла роль простыни, опустил свою грязную голову на свою грязную полевую куртку. Он поднял взгляд в потемневшее небо и почувствовал, как в воротник его рубашки ссыпаются комки грязи, и скатываются по его спине. И даже не пошевелился.
Неожиданно, чуть повыше парусиновой гетры, его укусил красный муравей. Это было так неприятно, что он сжал руку под одеялом, намереваясь прихлопнуть насекомое, но зацепился и зашипел от боли. Он откинулся назад, припоминая, где утром он ухитрился потерять целый ноготь.
Быстро подняв пульсирующий болью палец к глазам, он осмотрел его в меркнущем свете. Потом он убрал руку под одеяло, да так осторожно, будто у него болел не палец, а всё тело, и стал твердить про себя своего рода заклинание. Оно было давно знакомо ему, оно было в самый раз для воюющего американского солдата.
  «Когда я достану руку из этого одеяла, - думал он, - мой ноготь вырастет обратно, мои руки будут чистыми. И тело моё будет чистым. У меня будет чистое нижнее белье, белая рубашка. На мне будет галстук в голубой горошек, серый костюм в полоску, и я буду дома, и я запру дверь. Я поставлю на плиту кофе, заведу несколько пластинок на фонографе, и я запру дверь. Я буду читать мои книги, и я буду пить кофе, и я буду слушать музыку, и я запру дверь. Я открою окно, и впущу симпатичную тихоню, только ни Фрэнсис, ни какую-нибудь знакомую, и я запру дверь. Я попрошу её почитать мне что-нибудь из Эмили Дикинсон, что я ещё не успел прочесть, и ещё что-нибудь из Уильяма Блейка, ну того самого, который написал о маленьком ягненке, и я запру дверь. У девушки будет американский акцент, она не станет спрашивать меня, есть ли у меня жвачка или конфеты, и я запру дверь».
  Парнишка внезапно выдернул свою руку из-под одеял, надеясь, что что-нибудь изменилось, но ровным счетом ничего, никакой магии. Затем он расстегнул лоскут своего запятнанного потом грязного кармана рубашки и достал сырые газетные вырезки. Он положил обрывки на грудь, взял тот, что лежал сверху и поднял его до уровня глаз. Это оказалась колонка Бродвея, одна из тех, что печатают сразу в нескольких газетах. Он стал читать её при тусклом свете:
«Прошлой ночью - кто-нибудь, подойдите и ущипните меня - я вошел в отель Вальдорф, чтобы повидать прелестную Джинни Пауерс, восходящую кинозвезду, которая приехала на премьеру своей новой картины «Рдяная вспышка ракеты». (Ни за что не пропустите, ребята, это потрясно!). Мы спросили красотку из кукурузной Айовы, чего бы ей хотелось сделать больше всего здесь, в Нью-Йорке, ведь Джинни впервые оказалась в большом городе. «Что ж, - ответила Красавица Чудовищу, - когда я ехала в поезде, я решила, что в Нью-Йорке мне больше всего хочется повстречаться с настоящим рубахой-парнем, с американским солдатом! И угадайте, что случилось? Мы познакомились в день моего приезда, прямо в фойе Вальдорфа! Его имя Бабби Бимис, он занимается связями с общественностью, здесь, в Нью-Йорке! Каково, а? ... Думаю, ваш покорный слуга не сболтнул лишнего, но счастливчик Бимис, я думаю, к моему…»
Парнишка скомкал обрывок, собрал остальные газетные обрывки с груди, и выкинул всё это из окопа.
  Он снова посмотрел на небо, на такое французское небо, на действительно французское, а вовсе не на американское небо. И воскликнул вслух, и улыбаясь, и плача: «О-ля-ля!».
  Ни с того, ни с сего парнишка торопливо вытащил из кармана замызганный, старенький конвертик. Он быстро достал из него письмо и начал перечитывать его в тридцатый раз:
   «Манасквен, Нью-Джерси
         5 июля 1944 года

Дорогой Бейб,
  Мама думает, что ты все ещё в Англии, но я считаю, что во Франции. Ты ведь во Франции? Папа говорит маме, будто бы он думает, что ты ещё в Англии, но думаю, он привирает и тоже думает, что ты во Франции. Ты ведь во Франции?
  Бенсоны в этом году рановато приехали на берег, так что Джекки уже проводит у нас дома целыми днями. Мама взяла с собой твои книги, она уверена, что ты будешь дома этим летом. Джеки спросила, можно ли ей одолжить книгу про русскую леди, и ещё одну из тех, что лежит на твоем столе. Я дала их ей, потому что она сказала, что не станет загибать страницы или что-то вроде того. Мама сказала ей, что она слишком много курит, так что она собирается бросать. Она обгорела на солнце ещё до нашего приезда. Ты ей очень нравишься. Она может совсем чокнуться.
Перед тем, как мы уехали из дома, я видела Френсис на моем велосипеде. Я закричала на неё, но как об стенку горох. Она большая воображала, а Джеки нет. И у Джеки волосы красивее.
В этом году на пляже больше девочек, чем мальчиков. Ни одного мальчишку не видно. Девочки много играют в карты и мажут друг дружку маслом для загара, и лежат на солнышке, но купаются чаще, чем раньше. Вирджиния Хоуп и Барбара Гезер почему-то поссорились и теперь на пляже сидят далеко друг от друга. Лестера Брогана  на войне убили япошки. Миссис Броган больше не появляется на пляже, ну только по воскресеньям вместе с мистером Броганом. Мистер Броган просто сидит на пляже с миссис Броган, и он не заходит в воду, а ты знаешь, как он здорово плавает. Я помню, как мы с тобой и Лестерой однажды доплыли вместе до буйка. Сейчас я уже сама до него доплываю. Диана Шульц вышла замуж за солдата из города Си Герт, она вернулась с ним в Калифорнию на неделю, но сейчас он уехал, и она вернулась. Диана лежит на пляже в одиночестве.
  Перед нашим отъездом мистер Оллингер умер. Братишка Тимерс пошел в магазин, чтобы  Оллингер починил ему велосипед, и обнаружил мертвого мистера Оллингера за прилавком. Братишка Тимерс плакал всю дорогу до суда, там мистер Тимерс разговаривал с присяжными и все такое, но братишка Тимерс все равно подбежал и крикнул: «Папа, папа, мистер Оллингер мертв!»
  Я вычистила для тебя твою машину перед отъездом. После твоей поездки в Канаду осталось много карт за передним сиденьем. Я отнесла их на твой стол. И, кстати, нашла девчачью расческу. Я думаю, это расческа Фрэнсис. Я и её положила тебе на стол. Ты ведь во Франции?
  С любовью,
МАТИЛЬДА.

P.S.: Ты же возьмёшь меня с собой в Канаду в следующий раз? Я обещаю поменьше болтать, и буду раскуривать для тебя сигареты, но я не буду курить взаправду.
  Искренне твоя, МАТИЛЬДА.
Я скучаю по тебе.
Пожалуйста, быстрее возвращайся домой.
Люблю и целую,
МАТИЛЬДА».

  Парнишка в окопе осторожно положил письмо назад в грязный, потрепанный конверт и спрятал его обратно в нагрудный карман.
Затем он слегка приподнялся в окопе и крикнул: «Эй, Ивс! Я здесь!».
И через поле Ивс увидел его и кивнул ему.
  Мальчик опустился в яму и сказал громко, ни к кому не обращаясь: «Пожалуйста быстрее возвращайся домой». А потом он уснул: обсыпанный землей, согнувшись в три погибели на дне окопа.