Патруль

Дорогой читатель, известно ли тебе чувство тоски и одиночества? Подумай сначала, прежде чем ответить на этот вопрос. Это чувство я испытал всего лишь несколько раз в жизни и каждый раз при этом был потрясен до глубины души.
Впервые я ощутил это состояние тогда, в начале сентября 1977 года. Вот и сейчас, вспоминая тот день, у меня тревожно заныло где-то под сердцем.
Каждый прожитый день вырывал из нашей дружной Рязанской братии по одному - два человека. Их отправляли на предназначенные для них места службы. Дольше всех держались мы, трое: Виталий Артамонов, Коля Водорезов и я. Проучившись пять лет вместе в одной радиотехнической группе, мы как бы сроднились. Ну а здесь, на краю советской земли, мы сплотились еще больше. Дело дошло до того, что когда нас спрашивали о наших просьбах перед командованием, мы с Артамоновым попросились, чтобы нас направили служить в одну часть.
Однажды Виталика вызвали в штаб. Оттуда он вернулся достаточно скоро и показал нам предписание - часть, куда ему следовало явиться для прохождения службы. К вечеру он уехал, а мы с Водорезовым остались одни.
Всю ночь я ворочался и никак не мог заснуть. Вспоминался день, когда мы уезжали большой группой из Рязани, как нас провожали. Совсем недавно все это было, а сколько всяких происшествий за этот промежуток времени с нами произошло.
Широко раскрытыми глазами я глядел в неряшливо побеленный потолок казармы и вспоминал своих родных и близких. Миша пошел в школу. Как он там учится без меня? Как дела у Валерьяна? Все они сейчас были очень далеко. Круговорот жизни пока еще не вырвал их, как меня, из привычного ритма жизни. Я думаю, что все они в эту ночь спали спокойно, особо не вспоминая обо мне.
Я повернулся на левый бок: сердце учащенно билось и лежать было неудобно. Повернулся опять на спину. Все тот же потолок.
Как только мозги начинали вспоминать про работу в институте, то я старался эти мысли отогнать от себя. Про институт думать не хотелось. У меня почему-то было ощущение, что институтские коллеги меня предали. Конечно, они были не виноваты, что волей судьбы в погонах лейтенанта вынужден был ходить я. А они-то отмазались и остались на своих привычных местах.
Отмазывались все по-разному: кто давал откровенные взятки, кто косил под больного и отлеживался в больнице у знакомых врачей, сдавая бесконечные анализы мочи и кала. И кто знает: не будь тех взяток, блата и связей, не я, а кто-нибудь другой, более достойный, нацепил бы на себя эти погоны  и  валялся  на  скрипучей  солдатской кровати, глядя немигающим взглядом в потолок.
Сон так и не пришел в ту ночь ко мне. Голова от этого неприятно гудела. На рассвете, не успели мы с Водорезовым и позавтракать в буфете, как нас вызвали в штаб и вручили по предписанию. В моем красивым каллиграфическим почерком ротного писаря фиолетовыми чернилами было написано, что лейтенанту Блинкову И.А. надлежит сего дня явиться в в/ч. У Водорезова Николая тем же почерком было указано совершенно другое место службы.
Таким образом, несмотря на наши убедительные просьбы, нас отправляли в различные места службы. Забегая вперед, могу сказать, что эти места службы оказались не только различными, но и максимально удаленными по расстоянию друг от друга в пределах данной бригады. Интересно отметить, что мой товарищ по группе Виктор Поварков на следующий год, как и мы, был призван в армию. Его просьбой перед военным руководством было не направлять его в точки службы с жарким климатом - пустыню, пески и т.д. Виктор готов был служить на льдине. Он с детства плохо переносил жару, однако зимой ходил на лекции в институт в одном легоньком костюмчике. Я, умудренный армейским опытом и нравами, не удивился, когда в письме он сообщил мне место своей службы - Бакинский военный округ.
Единственное, что еще радовало нас с Водорезовым, так это то, что поезда наши отправлялись с одного и того же вокзала - Финляндского.
Сборы были недолги: напялили на себя полевую форму с эмблемами радиотехнических войск, побрились, покидали малочисленные шмотки и гражданские помятые костюмы в чемоданы и отправились, миновав по дороге три строгих КПП, на рейсовом автобусе до станции Тайцы. Затем, купив за 25 копеек билет, на электричке добрались до Ленинграда, а с Балтийсколго вокзала на Финляндский ходит подземный электропоезд - метро.
На вокзале стояла привычная толчея. На нас никто не обращал внимания. Выяснив время отправления наших поездов, мы стали нервно и томительно ждать их отправления. Нет ничего тяжелее этих минут ожидания. Еще тяжелее то, что в этом случае каждая минутка, кажется, длится часами.
Колин электропоезд отправлялся первым. Я проводил его до дверей электрички. Мы на прощанье крепко пожали друг другу руки. Когда еще придется свидеться? Слезы подкатили к моим глазам, но я сдержался и не дал им выплеснуться наружу. Помахав на прощанье, Коля скрылся в вагоне, а я стоял на этом месте до тех пор, пока поезд не отправился и не показал мне вдалеке свой хвост, на котором горели красные огни. Что переживал я в эти секунды? У меня было нестерпимое желание побежать и догнать поезд, чтобы не оставаться одному в этом чужом мне городе среди незнакомых людей, но я все же сдержался.
В этот момент на меня со страшной силой надавило чувство тоски и одиночества, неведомое мне ранее. Я стал метаться по платформе, как потерявший своего хозяина щенок. В правой части вокзала я остановился у большой стеклянной коробки. Внутри нее, скрытый от непогоды, похожий на игрушечный, стоял паровоз с бортовым номером 289. Подойдя поближе, я познакомился с надписью на памятной доске. Оказывается, на этом паровозе революционер В.И. Ленин возвращался из Финляндии в Россию накануне революции.
Побродив около паровоза, я немного успокоился и решил присесть на лавочку, так как почувствовал страшную усталость. Наверное, это было связано с нервным переутомлением.
Свободная лавочка оказалась посередине перрона. Я устроился на ней. Спустя некоторое время желудок настойчиво потребовал подкрепления. Это было немудрено, так как в этот день я ничего не успел поесть, а время приближалось к полудню. В вокзальный буфет идти не хотелось, поэтому я раскрыл чемодан и обнаружил в нем несколько груш сорта Бессемянка, которые положил туда, покидая стены родного дома. Когда я ел грушу, то тоска по родному дому просто пожирала меня, как я пожирал несчастную грушу.
Съев один плод, я потянулся за другим, потом за третьим. Груда огрызков росла сбоку от моей лавочки. Урны поблизости не было, а собирать огрызки в карман не хотелось.
За своим невинным занятием я краем глаза заметил, что рядом со мной по перрону несколько раз продефилировал пожилой капитан с двумя солдатами, следовавшими сзади него. На руке капитана я рассмотрел красную повязку, на которой белыми буквами, краской было написано «ПАТРУЛЬ». Не подозревая ничего плохого, я продолжал сидеть на своей скамейке и щелкать, как семечки, груши из чемодана. К глубокому чувству тоски в моей душе присовокупилась хозяйская мыслишка: «Надо бы доесть эти домашние груши, а то они станут мягкими, и их придется выкинуть. Когда я еще побываю дома?».
Но доесть сладкие груши не удалось. Проходя мимо меня в очередной раз, капитан на вираже со своей свитой подрулил ко мне и представился, указав при этом своей рукой себе же в висок: «Капитан Пупкин. Ваши документы, товарищ лейтенант».
Чувствуя что-то неладное, я полез в свой чемодан и среди запасных маек, чулок и трусов обнаружил свои документы и передал их капитану.
Военный изучал их недолго и буквально через мгновение радостно сообщил мне: «Товарищ лейтенант! Вы задержаны за не отдание чести. Следуйте за мной». С этими словами его помощники подхватили мой чемодан и другие вещи и я, под конвоем, поплелся за ними.
«Ну вот, влип в какую-то дрянную историю...» - подумал с грустью я и, как бы прощаясь с миром, оглянулся по сторонам. Я не собирался никуда бежать, однако, мои бдительные конвоиры потеснее прижались и шли совсем рядом со мной, шаг в шаг.
Вокруг по-прежнему сновал разношерстный народ. Все спешили на свои поезда, по своим делам и никто, решительным образом никто, не обращал внимания на юного лейтенанта, шедшего понуро в окружении свирепых конвоиров.
Лето закончилось, и северная осень вступала с каждым днем все решительнее в свои права. Вместе с мусором и многочисленными окурками колючий ветер гнал по перрону непонятно откуда залетевшие желтые листья. Диктор равнодушно, скрипучим голосом объявлял о прибытии и отправлении поездов. Откуда-то издалека доносились обрывки песни «Листья желтые над городом кружатся ........ ложатся». На крыше вокзала масса голубей ворковала свои бесконечные песни и изредка награждала сверху теплым и свежим пометом сновавших внизу пассажиров. Вдоль вокзала два мужика везли тележку для перевозки багажа и с протяжным криком «ПО-БЕ-РЕ-ГИСЬ» пробивались сквозь толпу.
Идти пришлось недолго. На первом этаже вокзала размещалась комната с табличкой «Комендант вокзала». Перед входом в эту комнату стояла скамейка, на которой, по жесту капитана, расположился я с двумя рядовыми по бокам.
Капитан оправил свою одежду, постучал в обитую дерматином дверь и заискивающе сказал: «Разрешите войти, товарищ подполковник?» «Входите!»- раздался раскатистый и суровый голос из глубины комнаты.
«Ну все..., вот мне и капец. Упекут в Сибирь или на рудники... И не пожил-то, как следует, еще...» - обреченно пронеслось в моем воспаленном мозгу.
Тем временем капитан обстоятельно объяснял, что им задержан злостный нарушитель воинской дисциплины, который, подумать даже страшно, свою честь ему не отдал.
Дверь из комнаты была открыта, и я четко слышал весь разговор военных. Мои провожатые, сидящие слева и справа, умиленно улыбались мне, как бы говоря: «Ну что, попался сукин сын - офицерское быдло?»
С ними со всеми я был знаком всего лишь несколько минут и даже не мог себе представить, что так быстро люди, совершенно незнакомые, могут стать заклятыми врагами.
Между тем подполковник взял в руки мои документы и стал их внимательно читать. Через несколько секунд он приказал: «Пригласите лейтенанта».
Капитан Пупкин угодливо открыл дверь и смеющимися краешками глаз дал мне понять: «Входи, входи. Твоя песенка спета».
Я зашел в комнату коменданта. Наверное, она была обставлена еще в сталинские времена. Стены были обделаны дубовыми панелями. За спиной начальника висел портрет В.И. Ленина. Подполковник сидел за прочным и могучим, как Советская власть, дубовым столом, сверху покрытым зеленым сукном, заляпанным в нескольких местах фиолетовыми чернилами. Ковровая дорожка, тщательно вычищенная, вела от двери к самому столу коменданта.
Не зная где остановиться, я несмело прижался у самой входной двери.
- Проходите, лейтенант. Не стесняйтесь.
Подполковник внимательно посмотрел на меня и усмехнулся. Капитан, в угоду начальнику, растянул губы в кривой усмешке, как Буратино. Моя судьба в данный момент времени была полностью в руках коменданта.
- Откуда и куда следуйте, лейтенант?
- Из дома, на службу в ... - я на секунду задумался, пытаясь вспомнить, куда меня направляют, - Поселок Новинки, войсковая часть...
Номер части я забыл...
- Скажите, а когда вы надели форму? - продолжил допрос подполковник.
- Сегодня утром, - чистосердечно признался я и глубоко вздохнул.
Тут я почувствовал, что подполковник тоже человек, он принял решение и оно в мою пользу. Мое сердце забилось учащенно, но уже без замирания, с надеждой на лучшее. «Сошлют не в Сибирь, куда-нибудь поближе».
- Так вы что, двухгодичник? - спросил подполковник, вертя мое удостоверение офицера запаса.
- Так точно, двухгодичник! - бодро ответил я.
- Выйдите, пожалуйста, за дверь. - Мягко сказал, скорее, попросил подполковник.
Я вышел, но дверь оставил приоткрытой.
В комнате воцарилась тишина. В этой тишине комендант изучал проницательным взглядом капитана - начальника патруля. Капитан съежился под взглядом подполковника и понял, что он на этот раз допустил промашку.
- Ну что, капитан, ... твою мать, ты кого мне привел?
- Нарушителя воинской дисциплины - попытался вякнуть начальник патруля.
- Ты мне козу не ..., твою мать. Я и сам это умею. Это же двухгодичник. Он с утра эту форму напялил, а через два года ее скинет. Что он подумает с первых минут о нашей доблестной армии? А подумает он, что в ней одни такие мудаки и раздолбаи, как ты.
- Но ведь он же честь... - попытался вякнуть снова капитан, -... по уставу положено.
- Честь? Я сейчас тебя заставлю ее отдать прямо на вокзале, засранец .... Вон отсюда и больше чтобы я тебя здесь не видел!
Капитан вылетел в приемную. Лицо его покраснело, а под мышками обозначились на кителе сырые пятна от пота.
Пошатываясь, он подошел ко мне и отдал документы.
- Вы свободны.
Мне это было ясно и без него. Его помощники слышали весь разговор. Спеси у них поубавилось. Спрятав документы в карман, я указал своим недавним конвоирам на свой чемодан и вещи, которые по-прежнему были у них в руках.
Рядовые посмотрели на своего капитана, и он одобрительно кивнул им головой. Они молча понесли мои вещи и положили их на ту самую скамейку, где 36 минут назад сидел я и мирно жевал груши.
Обратная дорога была для меня триумфальным шествием победителя. «Вот ведь как в жизни бывает. Оказывается и из сложных ситуаций можно выкарабкаться. Надо только не дрейфить и оставаться человеком».
Подполковник-комендант, как мне сейчас кажется, был неплохим психологом. Он раскусил меня с первого взгляда и вспомнил, очевидно, свои лейтенантские годы, когда очень легко сломать судьбу молодого человека, а можно ведь и постоять за него, защитить. Хорошее настоящий человек никогда не забудет, запомнит такой урок навсегда. Вот и в моей памяти тот подполковник остался на все время благородным человеком – истинным русским офицером с большой буквы.
Я, усевшись на лавку, привычно достал грушу и надкусил ее. По соседней платформе дефилировал помятый капитан со своей свитой, косо и нервно изредка поглядывая на меня, но я его, почему-то, больше не боялся.
До отправления моего электропоезда оставалось еще полтора часа.