Слова разлуки

         Слова разлуки повторяя,
         Полна надежд душа твоя…

Он: Что это?
Я: Моя фотография. Я там ещё совсем маленькая.
Он: маленькая лапушка? Славная.

Я ждала этого дня долго. Она пришла и спросила весело:
– Хочешь пойти в горы?
– Когда?
 Согласилась.

Был вечер – чудесный вечер, когда зима ещё не ушла, а весна ещё не наступила: земля скована морозцем, деревья протягивают небу голые обескровленные ветви, но в похолодевшем к вечеру воздухе уже чувствуется что-то светлое, весеннее – так, бывает, в тишине живёт какой-то звук, почти не различимый, но мы чувствуем, что он есть.
Если бывает в жизни что-то необычайно хорошее, то случается оно именно в такой вечер.
Нам везло –автобус подошёл почти сразу, и в нём было много свободных мест.
Мы сели рядом. Я у окна, от которого веяло холодом.
Он взял билеты, что-то подсчитал в уме и протянул мне, довольный, как ребёнок, у которого сбылось заветное желание.
 Взяла билеты, один из которых был счастливый, второй – встреча.
Глупо верить в приметы, точно так же глупо, как не верить им в такой вечер.
– Счастливая встреча, – сказала я и отвернулась, потому что он, хохоча, смотрел мне в рот:
– Неужели будешь есть?!
За окном проплывал город, разукрашенный светом фонарей, убелённый снегом.
Потом мы завели серьёзный разговор и были довольны тем, что во всём согласны друг с другом.
Когда серьёзный разговор закончился, я опять отвернулась к окну, за которым уже не было ни огней, ни шумных улиц, ни многочисленных прохожих, – лишь унылые белые пустыри или нескончаемые серые заборы.
Интересно: что и от кого загораживают в этом пустынном месте? Да, много ещё белых пятен в моём миропонимании, о чём так любит напоминать мне она.
Отвернувшись от окна, я обнаружила, что он задремал, и свесившаяся на грудь голова, покачиваясь, клонится к моему плечу.
Я отодвинулась.
На какое-то время он приоткрыл глаза.
– Возьми рюкзак и положи на него голову, – посоветовала я, – будет удобнее.
– Ничего, скоро приедем.
Глаза его закрылись, а голова почти легла на моё плечо. Я сидела и думала: случайно или нет,  вернее, осознанно или действительно во сне делает он это?
Конечно, положить голову на чьё-то плечо гораздо удобнее, чем упираться ею в пустоту, но ведь он не положил.
Хотел посмотреть, что я буду делать?
Зачем?
Автобус остановился. Мы вышли. Холодный ветер напал на нас, как будто гневаясь, что мы незваными гостями вторглись в его владения.
Горы молчат. О чём они думают?
Мы поднимались втроём.
Месяц пробился сквозь призрачные тучки, как яркий луч прожектора сквозь дым. Дорога широкой колеёй вздымалась вверх, а вокруг тёмной нерукотворной громадой нависли скалы. Попутчика мы встретили на остановке. Он был тем самым Третьим, о котором я уже знала от неё, и знала ещё, что он тоже пойдёт в горы, и ещё – что мы непременно встретим его, – в такой вечер все желания должны сбываться, а я уже давно хотела его видеть.
Третий пошёл с нами и был молчалив, потому что сначала принял меня за неё. Но потом, узнав, что я – это я, пристроился рядом, слушал нас и сам говорил, и был мил, прост и загадочен, как эта ночь.
Я устала, но мне было хорошо.
Скрип снега под ногами, нарастающий шум невидимой, скрытой толщей льда воды, тревожные переговоры сосен и вверху, между их то сходящимися, то расходящимися вершинами – печальный свет далёких звёзд, чуть приблизившихся, но недоступных.
Крутая затвердевшая от мороза тропа вывела на дорогу, и тогда до нас донёсся едва уловимый запах человеческого жилья.
– Скоро! – подбадривал он, думая, что я выбилась из сил. По вырубленным в снегу ступеням мы поднялись к домикам. Их было три, примостившихся под  соснами, как грибы на кочках.
Наш – справа, простой строительный вагончик на каменном фундаменте, с деревянным крыльцом. В маленьком окошке тускло горел свет, из трубы тонкой струйкой вился дымок. Нас заметили, и низкий мужской голос сказал: – Ещё идут.
– К нам? – спросил другой.
– Да вроде.
– Свои? – грянуло на нас из тёмных сеней.
– Свои, свои, – отозвались мы.

Он: Не плачь, мы ещё встретимся.
Я: Знаю.
Он: Мы скоро встретимся.
Я: Знаю.

«Скоро» длилось пять лет.
Я его забыла. Он меня забыл. Потом мы встретились и не узнали друг друга. После встретились ещё раз, и вот сидим рядом в тёплом вагончике, чувствуя и понимая, что чувствуем и понимаем гораздо больше, чем нам следовало бы чувствовать и понимать..

А она?
Конечно, она догадывается, потому что после того, как ушёл Третий, она уже не так бесконечно верит в себя, как раньше. Жизнь научила её. Или проучила? Но я люблю её, я очень люблю её. Я люблю её больше, чем его.

Мы сидели в маленьком полутёмном вагончике. Нары, стол, печь да умывальник у стены – вот и вся обстановка. Но здесь так уютно, и мы – горстка людей, отделившихся на время от большого мира – гораздо ближе друг к другу, чем там, на земле, потому что здесь ценят другую роскошь – роскошь человеческого общения.
Над столом – карманный фонарик, за столом – мы; едим, пьём чай с вареньем, поём и думаем: все об одном – вслух, каждый о своём – про себя.
Я думала про него. Он сидел рядом то серьёзный, то улыбчивый, непосредственный, как ребёнок в своих невинных побуждениях, но крепко держащий себя в узде там, где дело касалось вещей серьёзных.
Его здесь любят, вот почему он так рвётся сюда, едва появится возможность. И если не появится, тоже рвётся. А она не пускает, ей обидно. Но разве он виноват, что тут его любят больше, чем там?!
Меня тоже будут любить, и меня тоже будет тянуть сюда, как и его.
Третий уже спал. Третий… Почему он Третий?
Третий: Можно задать тебе один нескромный вопрос?
Я: Какой?
Третий: Зачем ты приехала?
Я: Чтобы помочь ей.
Третий: Надолго?
Я: Летом уеду.
Третий: И что потом?
Я: Потом буду учиться, если поступлю.
Третий: А куда поступать собираешься?
Я: А вот это секрет!
Третий: Я же говорил, что люблю задавать нескромные вопросы.
Как? Он смутился?
Ах, да, она всё время повторяла, что Третий комплексует - ей очень нравилось это слово.
Я: Вопрос обычный, но я, к сожалению, не могу на него ответить.
Третий: Как вы с ней похожи!
Он хороший, Третий. Мне его жаль, жаль ничуть не меньше, чем его или её, ведь они вместе, а он одинок, даже если кто-то рядом.

Потом пришла ночь.
Мы лежали наверху, на дощатых нарах, покрытых ватными одеялами, укрывшись моим развёрнутым спальником, а его спальник подложили под голову.
Закрыв глаза, я слушала, как воет ветер в трубе, потрескивают в печи дрова и мощно сопит сосед справа.
Мне долго не спалось, а потом пришли кошки, их было две – чёрная и рыжая, обе ростом с крупную болонку. Они мяукали до тех пор, пока их не накормили. Потом уснули.
Уснула и я.

Она: Ну, что ты смотришь на неё? Скажешь слово и ждёшь, как она реагирует.
Я: Да я и не слушаю его вовсе!
Он: Не волнуйся. Это камень в мой огород.
Нет, дело не дошло до «камней» – мы знали только то, что нам надо было знать, и видели только то, что нам можно было видеть.
Если бы она не нервничала и не горячилась понапрасну, то и вовсе бы ничего не было – как тихая зеркальная гладь без волн и всплесков. Но она злилась, и даже не на него, а больше на себя за то, что ей слишком не всё равно, и она не могла этого скрыть.. Хотела, но не могла. Я могла. И он мог, но не хотел. Если бы не Третий, она бы взбунтовалась, но все мы знали о Третьем, и хотя он, кажется, вышел из игры, она чувствовала себя виноватой.

Она: Какая ты неряха. Ты будешь плохой женой, правда, …?
Он: Не знаю.
Она: Ты всегда её защищаешь!
Он: разве? Я же ничего не сказал!
Она: Вот именно!

Ночь ещё не ушла.
Я открыла глаза и увидела свет. На часах едва различимая в скупом свете фонарика стрелка показывала половину четвёртого.
Он, одетый, стоял перед дверью и собирал рюкзак. С ним ещё пятеро. Он был сосредоточен и не смотрел в мою сторону.
– Уже идёшь? – спросила я.
– Уже. Спи.
– Когда ты вернёшься?
– Поздно.
– Мне не ждать?
– Не жди.
Он направился к двери. Рюкзак покачивался на плечах как туго набитый желудок какого-нибудь чревоугодника.
– Оставь мне деньги на автобус, – вспомнила я.
Он опустил монетки в карман моей анараки и, застёгивая на кармане непослушную молнию, сказал:
– Ты всё-таки, если хочешь, подожди меня до восьми. Может быть, мы успеем вернуться.

Он уходил последним. Дверь захлопнулась плотно, с глухим стуком, заскрипели доски крыльца, и звук шагов вскоре затих вдали.
«А вдруг не вернётся?» – подумалось мне.
Нет, нет! Он вернётся – ведь я буду его ждать. А когда очень ждут, всегда возвращаются.

Побледневшая луна, изогнувшись серпиком, заглянула в окно. Что тебе надо? Неужели ты та самая, вчерашняя?

Я: А что самое трудное в горах?
Он: Спасработы.
Я: А ты спасал кого-нибудь?
Он: Приходилось раза два. Первый раз в альплагере, девочка на переправе сорвалась и упала в реку.
Я: Спасли?
Он: Её сразу вытащили, очень быстро, но она при падении ударилась головой о камень и – насмерть…
Я: А второй?
Он: Второй – вот он, – оглянувшись, он кивнул на Третьего, который немного отстал. – Слетел с горы здесь же, в Тянь-Шане, три года назад. Обе ноги сломал в щиколотках.
Я: Обе ноги?! Но ведь он даже не хромает!
Он: Как видишь. И ещё на горных лыжах катается, и первый разряд по альпинизму уже после перелома подтвердил.
Тут третий догнал нас, и мы заговорили о другом.

Он странный, Третий. Вчера разговаривал со мной, как со старой знакомой, а сегодня едва замечает.
Напившись чая с печеньем, он и ещё двое ушли на гору.

До обеда я прошла несколько километров вверх по дороге и ещё по тропе, которая привела на возвышенность плоскую, как дно кастрюли. Здесь альпинисты проводят свои праздники и соревнования, отсюда выходят на дальние маршруты. Место это называлось Альпинград.
Шла я с двумя не особенно молодыми, но очень весёлыми ребятами, которые всю дорогу смешили меня, рассказывая анекдоты и альпинистские байки, но всё равно я очень устала и, присев на камень на краю площадки, съела огромный кусок сала с булкой. Тогда мне стало хорошо, и мы очень быстро спустились вниз.

Подкрепившись, мои спутники загорали на обласканных солнцем камнях, разговаривали о делах и пустяках, а я лепила из снега их портреты.
Когда мне надоело возиться со снегом, мы вернулись в вагончик, и ребята улеглись спать, а я отправилась рисовать – небо, скалы, снег и зелень пирамидальных высоченных сосен, причудливо обрисованных на скальных гребнях, как зубья на спине сказочного дракона.
Солнце медленно сползало за горизонт, горы из золотисто-коричневых постепенно становились синевато-пепельными.
Я замёрзла и вернулась в вагончик. Вскоре пришёл Третий. Он выглядел не очень усталым, но глаза его, несмотря на защитные очки, налились кровью и слезились, а загрубевшая кожа лица застыла гранитными складками вдоль щёк.
Сразу, даже не присев, он выпил две кружки холодного чая, и только потом тяжело опустился на нары. Есть он не захотел.
– Надо спускаться, уже темнеет, – сказал он мне, но я ответила, что буду ждать.
– Он не скоро вернётся. Мы видели их на спуске, но только четверых. Они шли вверх.
Сказав это, Третий ушёл.

Девятый час. Небо серое. Красный глаз солнца совсем уже сонный, а горы гладко-чёрным сплошным силуэтом опоясали горизонт, ни выступов, ни трещин не видно, только белые снежные полосы, сходящиеся к вершинам в сплошные ледяные короны, которые ещё чуть розовеют, но холодно и безучастно.
Ждать дальше? Нет, мне нельзя ждать дольше, чем положено.
Я иду.
Но если там что-нибудь случилось? Ведь Третий сказал, что их было четверо. А где пятый?
Нет. Что могло случиться?
Но что, если… если…если!

Вот я уже миновала первый поворот дороги. Когда идёшь вверх, дорога медленно, нехотя уползает из-под ног, а вниз – вырывается, летит, только держись, как бы кубарем не слететь!
Сзади идут какие-то развесёлые горнолыжники.
– Девушка! Девушка-а-а! – кричат так, как будто Америку открыли.
Но если бы не они, я вполне могла бы угодить в пропасть перед самым мостом – там такой крутой и скользкий спуск!
Я добрела, не чувствуя ног от усталости, и, поговорив с ней немного, легла спать.
Она тоже старалась не волноваться, она привыкла ждать, но всё же сквозь сон я слышала, как она выходит в коридор и подолгу стоит у двери, прислушиваясь.

Я крепко спала, но громкий, возбуждённый голос разбудил меня. Он вернулся.

Я слышала её испуганный возглас:
– Что с тобой? На тебя страшно смотреть!
– Я устал, – ответил он и начал рассказывать, как все остались ночевать в вагончике, спускаться не было сил. Он пошёл один, шёл и падал, не держали ноги, а рюкзак всей своей тяжестью наваливался сверху, не давая встать. Когда он, наконец, спустился, оказалось, что последний рейсовый автобус уже ушёл.
Хорошо, нашёлся какой-то старый пазик, чудом задержавшийся здесь в столь поздний час. Добряк-водитель подбросил до самого дома.

Снег растаял. Над городом уже давно синее-синее небо, а в небе яркое-яркое солнце, а под солнцем зелёная-зелёная листва, и весёлые весенние прохожие спешат куда-то по своим делам, совсем не глядя туда, где в просвете между высотными домами бледно вырисовываются горы с их сверкающими зовущими вершинами.

Я смотрю на них. Я прощаюсь с ними.

Он: Уезжаешь?
Я: Да, уезжаю.
Он: Но мы ещё встретимся.
Я: Знаю.
Он: Мы скоро встретимся!