Блондинка

Мой муж — существо бурное, шумное, и, как он сам о себе говорит, «вечно научно взбудораженное». Лицо у него круглое, как луна, щеки — как будто он всю жизнь их надувает для фотосессий, а волосы — вечный эксперимент в области статики: торчат в разные стороны, словно электричество поселилось в черепной коробке. Он — кандидат каких-то там наук, сам уже не помнит каких, но постоянно напоминает мне, что «интеллект — это сексуально». Только вот когда он вбежал в комнату с таким видом, словно любимая его футбольная команда «Из Батюшкино» выиграла чемпионат мира, сексуальности в нём не наблюдалось ни грамма. Он прыгал, потрясая руками, аж очки слетели с носа, а глаза полезли из орбит. Да, мой мужинёк в этот момент был вылитый орангутанг, нашедший кучу бананов, — порой именно так хотелось мне описать его на людях, однако я сдерживалась. Зачем напрягать семейную обстановку?
В нашей квартире я поддерживала уют, как полагается женщине с чувством вкуса и минимальными нервами: шторы в тон дивану, диван в тон коту, кот в тон пледу. На полочках — фарфоровые ангелочки, свечи с ароматом лаванды, аккуратные стопки журналов «Домашний уют» и «Космос сегодня» (последний — исключительно для мужа, чтобы напоминал себе, что Вселенная больше его лаборатории). Цветы в вазах всегда свежие, хотя, если честно, искусственные — я просто их иногда ополаскиваю под душем.
А муж, этот гений неорганизованной материи, устраивал полный беспорядок, словно проверял теорию энтропии в домашних условиях. Под телевизором я находила его носки, на шкафу — очки, под кроватью — гитару, а в серванте с посудой, между чайными чашками и салатницей, — его трусы. Он утверждал, что «сервант — отличное место для хранения текстиля», ведь там «всегда сухо и культурно».
И вот он снова скакал, как угорелый, словно танцевал брачный танец самца перед самкой, демонстрируя своё умение производить впечатление. Он подпрыгивал, хлопал себя по коленям, кружился, чуть не врезавшись в лампу, и даже издал нечто вроде победного крика — смесь рыка, смеха и звука чайника, доходящего до кипения.
— Ты представляешь, открыли новую планетную систему! — выпалил он, обрушив на меня лавину восторга. Его глаза сверкали, губы дрожали, как будто он сам участвовал в открытии. В такие моменты мой муж превращался в мальчика, которому впервые разрешили дотронуться до телескопа. Эмоции у него всегда били через край — и не потому, что он особо чувствительный, а потому, что его гормоны, видимо, уволили мозг и заняли его место.
Я, женщина спокойная, уравновешенная и, как говорит мой парикмахер, «с лёгким оттенком философского блондинства», лишь слегка приподняла бровь. Пилочкой для ногтей я подправляла свежий маникюр, не отвлекаясь от телевизора. В этот момент шла моя любимая передача — «Давай поженимся». Муж её презирал, считал, что подобные программы — удовольствие исключительно для блондинок. Кем я, собственно говоря, и являлась. Но я никогда не считала это оскорблением. В конце концов, блондинка — это не диагноз, а стиль жизни. Что касается интеллекта, то я не понимаю шуток на эту тему со стороны так называемой «сильной половины человечества». Наш мозг ничем не хуже, просто он менее шумный и не требует телескопа, чтобы заметить очевидное.
— И что это за система? — лениво поинтересовалась я, не отрываясь от процесса подпиливания ногтя и наблюдая краем глаза, как на экране ведущая Лариса Гузеева сцепилась со свахой Сябитовой из-за кандидата в женихи — старого пердуна из Америки. Дело доходило до драки: Сябитова рвала платье у невесты, Гузеева тянула за уши вторую кандидатуру, а третья, видимо, чтобы не остаться в стороне, визжала так, будто её взяли на абордаж. Было жутко смешно — чистый генофонд отечественного телевидения в действии.
Муж, словно сорвавшийся с космической орбиты, взахлёб стал рассказывать, махая руками так, будто отгонял невидимых комет:
— Это Траппист-1, одиночная звезда, находящаяся в созвездии Водолея на расстоянии почти в сорок световых лет от нашего Солнца! — голос его звучал торжественно, как у диктора в документальном фильме. — Там открыты семь планет, причём три из них находятся в зоне обитаемости! А это означает, что там есть вода в жидком состоянии!
— Да ну, — глубокомысленно протянула я, с таким видом, будто размышляю над смыслом бытия, хотя внутри меня тихо хихикало ехидство. Но муж, ослеплённый величием собственной речи, не замечал.
— Траппист-1 — это красный карлик, масса которого всего восемь процентов от нашего Солнца, — продолжал он, размахивая руками и чуть не сбивая с полки фарфорового ангелочка. — То есть он немного больше нашего Юпитера! Планеты расположены от 0,06 до 0,01 астрономических единиц, возможно, сформировались около полумиллиарда лет назад вместе со своей звездой, и движутся по круговым орбитам в одном направлении! Это светило излучает столько же рентгеновских лучей, сколько и Солнце, но оно меньше по размеру, и, возможно, жизнь на тех планетах имеет иную биологическую основу, например не углеродную, а кремниевую... силикатную то есть...
На экране тем временем происходила куда более увлекательная катастрофа: с Сябитовой уже срывали юбку, и теперь эта сваха, осатаневшая от рейтингов, рвала волосы у невесты. В студии стоял гам, свист, аплодисменты, кто-то в зале орал «Позор!», кто-то — «Бей её!». Лариса Гузеева, потеряв всякое достоинство, метнулась к ведущему и пыталась вырвать у него микрофон, а операторы судорожно крутили камеры, не зная, на кого наводить объектив. Народ перед экранами, включая меня, смотрел всё это с благоговейным наслаждением, как на древнеримские гладиаторские бои: зрелище, кровь и страсти — всё по расписанию.
— А какая разница? — спрашиваю я с наивным выражением лица, слегка округлив глаза и чуть наклонив голову. Ведь нельзя же выглядеть умной перед кандидатом наук — это разрушает семейную гармонию.
И достигаю нужного эффекта.
— Вы, блондинки, очень тупые, природа на вас отдыхает! — злится муж, захлопывая крышку ноутбука. У него, между прочим, высшее образование, ученая степень и должность заведующего лабораторией в каком-то Институте чего-то. Его профессиональное хобби — обсуждать физические законы среди коллег и пить пиво. Впрочем, пиво он любит и без коллег, особенно когда его любимая команда «Из Батюшкино» проигрывает даже в районном чемпионате. Тогда он философствует о судьбах Вселенной, сидя с банкой в руке и носками на люстре.
Со мной он обычно не обсуждает научные открытия — мол, простая парикмахерша не способна понять тонкости космической материи. «Вы, блондинки, слишком глупые для этого», — говорит он то ли с ехидством, то ли с некоторой долей нежного презрения. Я не обижаюсь. Разве может орангутанг обидеть блондинку?
Он-то не знает истины. Альберт Эйнштейн, которого он боготворит, на самом деле был блондинкой, просто хорошо загримированной под мужчину. И Моцарт был блондинкой. И Сократ. И Вольтер. Все они — тайные блондинки, чьи гениальные идеи пришлось выдать за мужские, чтобы мир их воспринял. Ведь этот мир, созданный «сильной частью человечества», не примет никакую теорию, даже самую гениальную, если её разработала женщина — да ещё со светлыми волосами.
Но и сами блондинки — существа особые. Не совсем люди, в привычном земном смысле. Мы видим больше, чем мужчины подозревают. Мы считываем мысли, улавливаем вибрации, можем вычислить траекторию мужского раздражения за секунду до того, как он скажет: «Где мой второй носок?»
Что касается меня, я умею считать в уме. Не просто так, а быстро, точно и без калькулятора. Скажем, если муж покупает шесть банок пива по 2,39 за штуку, плюс НДС 13%, я мгновенно сообщаю ему общую сумму, сдачу и остаток на карточке — ещё до того, как кассирка успеет моргнуть. Могу умножить 243 на 78,5 быстрее, чем его научный компьютер с программой расчёта квантовых орбит. Я знаю наизусть таблицу Менделеева, хотя думаю, что это не таблица, а меню космического ресторана. И, конечно, я никогда не признаюсь в этом мужу. Пусть живёт с иллюзией, что его блондинка — просто милая декорация к его великому научному подвигу.
— Считается, — вздохнул он, вынимая из холодильника банку пива и чуть не расплескав пену, — планеты «эф» и «бэ» — океаниды, то есть заполнены полностью водой и имеют атмосферу, ведь тамошний вулканический водород как потенциальный парниковый газ формирует климат. А вдруг в тех океанах плавают рыбы, причём страшные или, наоборот, очень красивые? И вдруг они разумные, хотя в водной среде не может быть технологической цивилизации! — продолжал мечтать муж, с таким видом, будто держит в руках будущую Нобелевскую премию.
Я немного напряглась, но виду не подала. Стало любопытно, что там накопали эти земные астрономы: в голове зародились картинки — бездны с сияющими медузами размером с дом, рифы, переливающиеся кремнистыми оттенками, и города из прозрачных кристаллов, в которых плавают туннели-аквариумы для подводных трамваев. Любопытство сжимало грудь приятной щекоткой; я решила смотреть не только на экран, но и за пределы его слов — интересно, какие версии жизни придумают учёные, и какие мифы придумает моя фантазия.
— Вот скоро запустят на околоземную орбиту телескоп «Джеймс Уэбб», и мы увидим многое. Мы должны на примере этих планет изучить формулу Дрейка, а именно: количество разумных цивилизаций, готовых вступить в контакт, вероятность зарождения жизни на планетах с подходящими условиями, количество таких планет, доля звёзд, обладающих планетами... — он долго бубнил что-то об этом, а я слушала вполуха, потому что экран манил драмой: Гузеева и Сябитова, прогнав невесток, теперь рвали волосы друг у друга за возможность предложить руку и сердце старому америкашке. Он был, по всем признакам, артистическая смесь телевизионного киногероя и бэби-бумера: с потёртой кожей на шее, слишком белыми зубами, в клетчатой рубашке и жилетке с логотипом какого-то мистического университета — человек, который всю жизнь изучал жизнь, но на обед предпочитал бутерброд и апельсиновый сок в пакетике. В зрительном зале он выглядел как добыча, а не как кандидат — все хотели прикоснуться к этой выцветшей загадке Америки; оператор, попытавшийся вмешаться, получил пощечину и сам оказался в кадре, застыв с микрофоном, как паспортный штамп.
— Там плавают не рыбы, а змеи, — заметила я автоматически. — Там биотехнологическая цивилизация, не имеющая ничего общего с человеческой.
Пожалела сразу об этой фразе, потому что муж в недоумении уставился на меня; очки на нём блеснули, отражая голубоватый свет телевизора, а из банки пива с тихим шипением и тягучей пеной поднималось холодное дыхание — капли росы скатывались по жестяному боку, брызги в ладони отрывали лёгкий запах солода и хмеля. Его рука дернулась, банка издаёт приглушённый звон, и в комнате запах пива смешался с ароматом моих искусственных цветов.
— Змеи? — с презрением произнёс он, выпучив губы. — У змеи не может быть разума. Ты ещё скажи, что там интеллектуальные черви или глисты... блин!
Я отвела взгляд от телевизора и спокойно, как будто перечисляла рецепты на маникюре, заявила:
— Черви там есть, и они на самом деле разумны, особенно в математических науках. Они, кстати, строят мегаконструкции, которые земляне называют сферой Дайсона. Но они — деликатес для змей-хищников, интеллект которых высок потому, что они высасывают мозги червей и так получают их знания. И из-за этого змеи давно открыли способы путешествия по Вселенной через «кротовые норы» и посетили миллионы планет, и могут подтвердить правдивость формулы Дрейка.
Муж застыл: рот приоткрылся, очки соскользнули к кончику носа и застряли там, как у школьника, пойманного с шпаргалкой. Он обычно герой в этих разговорах — тот, кто ставит точки над «и», кивает себе в бороду научным превосходством, размахивает ссылками на статьи и диаграммы. А тут жена — парикмахерша с мягкими ногтями и лакированной пилочкой — начала читать ему лекцию о мегаструктурах и космической гастрономии; это, должно быть, ранило его самолюбие сильнее, чем проигрыш «Из Батюшкино». С его носа капнула вода — то ли от смеха, то ли от внутреннего кипения, — зрачки расширились от гнева, лицо покраснело, и он выглядел одновременно обиженным и озадаченным.
Но я продолжала спокойно, почти ласково:
— По убеждению этих змей, на Земле нет разумных существ, за исключением блондинок. Даже ты, мой дорогой, рассматриваешься как муравей в социальной колонии. Ты же не станешь утверждать, что муравей — умный и равный тебе?..
Муж, неожиданно лишившийся привычного возвышенного тона, окончательно смутился, плюнул в сторону гостиной (самое научное — это чистая физиология), пробормотал, что у блондинок нет разума, лишь тело, которое привлекает «сильную сторону человечества», и уполз в свою комнату, чтобы по сотовому делиться новостями с коллегой. Я услышала щелчок закрывающейся двери, затем приглушённый голос на другом конце провода и тихое «Да-да, вы слышали?».
«Осторожнее, мужинек! — тихо сказала я ему вслед, отключая телевизор, потому что драка стала предсказуемой, а пик рейтинга уже схлынул. — Ты не знаешь, на что способны блондинки! Это всего лишь пластическая форма под человеческую фигуру, внутри которой живёт змея с Траппист-1».
И далее, тихо, почти шёпотом, как тающая луна на тёмной воде, дополнила уже сказанное:
— На одной из планет действительно есть разумная жизнь, и властвуют там змеи. Там матриархат: змеи-самки поедают самцов, если те начинают хамить или ведут себя неподобающим образом. Ведь я и тебя могу съесть, пускай у нас с тобой разный метаболический процесс и нет общей генетики, — произнесла я спокойно и без злобы, глядя на закрытую дверь. — Я смогу переварить твою плоть, даже не подавлюсь. Впрочем, я уже поступала так с пятью мужьями, с которыми прожила на Земле более трёхсот лет, едва телепортировалась с другой планетной системы, которая вами ещё не открыта. Конечно, их мозги обладали примитивными знаниями, что интереса не представляли, но вот эмоции — это нечто, это интересно.
Я сама не знала, почему осталась здесь надолго, ибо больше года нигде не задерживаюсь. За свою жизнь я посетила триста двадцать планет в радиусе двухсот световых лет — и это не хвастовство, а фактическая миграционная статистика. Видимо, уж больно много интересного здесь увидела: хотя бы эти передачи — «Давай поженимся», «Пусть говорят» — признаюсь, люблю окунаться в сферу страстей и эмоций; там, где люди громко переживают и кричат, легко собирать данные о типовой человеческой драматургии. Змеи же — существа более сухие, малоэмоциональные по натуре: у них нет тех театральных всплесков, которыми так радуются телезрители планеты Земля.
Что касается наших сегодняшних форм, то это — скафандр биологической защиты, хитроумная оболочка, позволяющая нам выживать в любых экстремальных условиях и поддерживать жизнь тысячелетиями. Скафандр не просто костюм — он живая матрица: эластичный, как кожа гигантского моллюска, он тянется и принимает любую конфигурацию, сглаживая углы и пряча истинную структуру под мягкой «человеческой» поверхностью; он регулирует теплообмен, фильтрует атмосферу, восстанавливает клетки и даже может подстраивать буззинг и микровибрации голоса под местный фон, чтобы быть убедительнее в диалоге. Он умеет имитировать морщинки у глаз, легкое покраснение щёк, и даже мелкие поры — то есть создаёт ту самую «ауру», которую я намеренно использую на этой планете, чтобы изучать человеческую среду. Образ блондинки здесь удобен: он вызывает отсутствие бдительности, определённую снисходительность, и люди открывают рты — и мысли — гораздо шире, чем перед очевидным чужаком.
Я многое узнала — и ещё больше сообщу на Траппист-1, на грядущем глобальном саммите самок: о брачных ритуалах людей, о способах передачи эмоций через телевизионные ток-шоу, о том, как можно манипулировать толпой с помощью двух спорящих женщин в красивых платьях. Но муж мой, человек, за которого я вышла замуж год назад, об этом не узнает, потому что ему это не нужно. Хотя… если надоест мне эта милая бытовая серая жизнь, если его вечные носки в серванте и попытки объяснить мне, что «кандидат — это святое», утомят до предела, я, может быть, открою ему правду и... сожру. Представляю, как его глаза расширятся, как губы начнут дрожать, как он полезет за словом «пожалуйста» и не найдет его, лепеча что-то невнятное. Его руки судорожно сжмут телефон; он будет умолять, просить пощады, обещать научные открытия и безграничную верность — и в эту минуту мне станет по-детски забавно смотреть, как в человеке, которого я когда-то полюбила, пробуждается животное, маленькое, жалкое и истошное. На вкус мужчины очень недурны...
А если он вдруг окажется покладистым, станет меня льстить и нежить, подпевая моим малым капризам, то я подкину ему пару идей. Дам стройный мысленный толчок, пару наблюдений, подскажу литературу (или, точнее, дам данные), из которых он аккуратно сложит свою теорию и, возможно, действительно получит свою Нобелевскую премию по физике. Ведь чувство благодарности и сопереживание нам, змеям-блондинкам, совсем не чуждо — мы умеем щедро вознаграждать тех, кто нам полезен, даже если их мозг по нашим меркам — весьма скромный инструмент.
...Я выключила свет, оставив только тусклый ночник, отбрасывающий вмятую тень на стену. В коридоре послышался его шаг, затем бессмысленное шелестение бумаги — он листал статьи и искал утешения в графиках. Я улыбнулась своему отражению в стекле и вспомнила, как на одной далёкой планете матки-змеи устраивали пиры в честь возвращения путешественниц: подавали блюда из мозгов философов и наливали вино, пахнущее разрушенными теориями. Мне не хотелось тратить этого вечера на подобные удовольствия. Я ещё поживу здесь немного — послушаю, как люди спорят по телевизору, соберу нужные наблюдения, а потом, когда придёт время, вернусь на Траппист-1 и расскажу своим сестрам о глупых шоу и великом моём муже, который в глубине души так и остался муравьём в колонии. До тех пор я — блондинка в эластичном скафандре, с пилочкой для ногтей в руке и с незримой змеиностью внутри, и мне нравится наблюдать за этой маленькой, шумной планетой, пока она ещё не знает, что её вкусы — наш любимый источник данных.
(14 марта 2017 года, Винтертур,
Переработано 27 октября 2025 года, Винтертур)