Искусство собеседования на незнакомом языке

Серый сидел не дыша. Рядом не дыша сидели жена Серого и сын жены Серого. Все вместе они напряженно смотрели в каменную спину брата Серого – Толяна, который говорил по телефону. Не просто говорил, а по-английски! И не просто говорил по-английски, а собеседовал! С несколькими людьми одновременно! Всё семейство Серого слушало речь Толяна как завороженные. Они не понимали ни слова, но как же волшебно это всё звучало!

Толян говорил по-английски бегло, кажется, совсем легко, отвечая на вопросы, которые сыпались на него поочередно из Вены, Лондона и Кейптауна, но лицо его было сосредоточенным, а тело – неподвижным, как у Хамбо-ламы Итигэлова, он весь был там – в каких-то виртуальных пространствах, где-то в центре клубка цветных электрических импульсов, преобразующихся в звуки, куда до него дотягивались своими «прояснениями» (“would you elaborate?”) и «уточнениями» (“would you specify?”) три эксперта международной отборочной комиссии.
 
Дама из Кейптауна интересовалась – будет ли Серый привлекать для исполнения проекта молодежь – аспирантов и студентов? Профессор из Лондона хотел узнать мнение Серого о возможностях превращения проекта в международный. Директор Научного Центра из Вены уточнял - какие конкретно методы собирается Серый применить в ходе реализации проекта? Толян бодро отвечал. Вся троица была убеждена, что общается с Серым, который в это время сидел, уставившись в спину брата, и не дышал. Они не знали, что Серый не мог с ними говорить, то есть – по-английски не мог, ну вот совсем никак!

Это просто беда была какая-то с английским у Серого! Толян тыркал его постоянно на разные заграничные мероприятия и конкурсы, свято веря в то, что чтобы научить человека плавать – нужно швырнуть его со своей спины в воду, желательно – Байкала. Но Серый упорно плыть не хотел и всякий раз обреченно тонул, пуская пузыри и глядя с укоризной на старшего брата застывшим взглядом ДиКаприо из «Титаника». Толян не желал расставаться со своей верой в Человека и продолжал «швырять», однако Серый тоже не сдавался и продолжал «тонуть». На собеседовании, которое в случае успеха могло завершиться стажировкой в Штатах, он начал с того, что поприветствовал комиссию громким оптимистичным “Bye!” («Пока!»). Комиссия поржала, поспрашивала малёхо и в Штаты Серого не пустила.
 
Толян беззаветно верил также в чудодейственную силу личного примера, говорил, что такого слона, как чужой язык, надо поедать со всех сторон – учась, слушая, читая, смотря, разговаривая, и, соответственно, пичкал брата курсами, книгами и фильмами. При всякой поездке в Москву Толян не выводился из лингафонных кабинетов «Иностранки» (Библиотека иностранной литературы), что и брату своему настоятельно советовал. Спустя год неустанных репетиций – речи, поведения, якобы произвольных оборотов и якобы спонтанных шуток на английском, проработки вероятных вопросов и ответов на них, Серый прибыл в столицу, полный решимости на этот раз комиссию покорить и подчинить своей несгибаемой воле отправиться в землю обетованную братом. Но после заселения в гостиницу вдруг откуда-то появилась в его сознании дилемма – пойти в «Иностранку» и готовиться к решающему акту противостояния или встретиться и пообщаться с другом детства. После недолгого колебания Серый выбрал второй вариант и остававшиеся до интервью двое суток не просыхал. На собеседовании у него было измято всё – одежда, лицо, душа, мозг. Измятым оказалось и интервью. Ему даже не хотели компенсировать обратный полет в родной город, что изначально предполагалось, но потом сжалились и отпустили с Богом.

Толян сохранял упорство и отправлял брата на разные международные школы и семинары, отбор на которые собеседования не требовал, веруя в то, что Серый, будучи помещенным в языковую среду, явит чудо глоссолалии – обретет дар говорения на иных языках (ну, хотя бы на одном из них!). Серый однако же всякий раз профессионально терялся в толпе и умудрялся при необходимости ограничиваться междометиями, краткими утверждениями и короткими отрицаниями, активно используя и параллельные сигнальные системы – мимику с жестикуляцией. Групповая динамика подхватывает и несет, и в этих шумных, многоголосых, но недолгих сборищах Серому удавалось оставаться неразоблаченным. Особенно радовали его ситуации, когда все или почти все участники Школы оказывались русскоговорящими, и некоторые русскоязычные лекторы, видя такое дело, по общему согласию переходили на русский. При обсуждении Серый был самым горячим сторонником такого переключения, громко шутил и смеялся. И даже внимательно слушал потом, что было ему недоступно на англоязычных занятиях, где он мужественно боролся со сном, изо всех сил тараща глаза и зевая, не раскрывая рта, приобретая вид, который никого не мог бы оставить равнодушным, если б кто-нибудь смотрел на Серого. К счастью, обычно все смотрели на лектора.

Надо отдать должное Серому – он мужественно и безропотно ввязывался во все авантюры Толяна по собственному языковому развитию. Вполне может быть, что он сам верил в вероятность чуда. Всё-таки в этом был уверен старший брат, которому он привык доверять. Правда, веры у него оставалось с каждым разом всё меньше. Их жены все эти потуги не одобряли. Жена Толяна – потому что не верила в Серого, жена Серого – потому что не верила в Толяна. Жены вообще очень сдержанно относятся к друзьям и братьям, и у них всегда есть для этого серьёзные резоны. Вот и здесь, жена Толяна была уверена, что Серый не заслуживает тех титанических усилий, которые её муж затрачивает на него, а жена Серого считала, что Толян не стоит тех благодарности и доверия, которые её муж испытывает по отношению к брату.

Как бы то ни было, очередная авантюра бурно разворачивалась, и, судя по тону голоса Толяна и его темпу, комиссия, кажется, задала все вопросы, которые хотела задать. У любого собеседования, а тем более – на иностранном языке, есть одно золотое правило – максимально тактично, но неуклонно превращай диалог в монолог. На вопросительные глаза и паузы соискателя налагается строжайшее табу! Комиссия всегда ограничена во времени, и это должно работать на тебя. Финал интервью ознаменовала расслабившаяся спина Толяна, который впервые за полчаса позволил себе откинуться на спинку стула и доброжелательным тоном с точно выверенными нотками признательности прощался с экспертами, с чем-то соглашаясь и тряся утвердительно головой, как будто эксперты сидели прямо напротив него. Наконец, Толян положил трубку, шумно выдохнул и повернулся. Семейство Серого замерло с восхищением и немым вопросом в глазах. «Через две недели сообщат», - был им ответ.

Через две недели Серый позвонил брату и тоном, в котором смешалась непередаваемая гамма чувств, сначала сказал: «Ты не дашь мне умереть своей смертью, да?», а потом сообщил, что его только что проинформировали об успешно выдержанном конкурсе и выделении ему годичного гранта в сумме двадцать пять тысяч долларов. Проект предполагал исследование и, что страшило Серого больше всего – аж три за год поездки за рубеж для дележа научным опытом – в Берлин, Лондон и Стамбул, средства на которые выделялись отдельно.

Вскоре Серый получил первый транш, купил навороченный комп, навороченную стиральную машину и навороченный фен. Ну и шмоток – жене, сыну жены и себе, конечно. Зачастил с семьей в рестораны. В Берлин укатил через два месяца, с отчаянной обреченностью, экипированный кучей шпаргалок на английском на все случаи жизни. Но в Берлине они практически не понадобились, это был совместный семинар нескольких исследовательских групп, на котором разбирали научную методологию – набор инструментов, с которыми исследователь подходит к реальности. В общем, опять было многолюдно, гомонливо, весело, и Серый в этом многолюдье опять удачно растворился, где нужно – многозначительно кивая, где нужно – широко улыбаясь (не так, как в России, гораздо шире, а то не поверят). Приехал довольный собой и Берлином.

Однако дальше предстояли встречи их узкой исследовательской группы, в которой не то, что русских, даже русскоязычных не было (хотя, некоторые поляки, болгары и чехи могли бы и поднапрячься! Но обычно они этого все-таки не делают). От Лондона ещё через три месяца Серый отбрыкался, сказавшись больным, но на итоговый семинар в Стамбуле пришлось поехать. Вот там и началось это адово испытание.
 
Уже при первой встрече группы в холле гостиницы Серый с ужасом осознал, что не понимает ни бельмеса!! Ему что-то говорили, о чем-то спрашивали, а он хмыкал, ронял междометия, кашлял, широко улыбался (не как в России), делал паузы, морщил лоб, заводил глаза, притворялся отвлекшимся на что-то, делал вид, что задумался, короче, применял все уловки, какие только могут прийти в голову залезшему в кузов «груздю», который оказался на грани полного и беспощадного разоблачения. Вздохнул с облегчением, только когда вошел в свой номер и плюхнулся на кровать. Потом сел и закрыл лицо руками. «Никогда еще Штирлиц не был так близок к провалу». Прочувствовав это с невыразимой тоской, Серый все три дня не показывал нос из номера.
 
В ответ на вопль о помощи с берегов Босфора Толян прислал ему по электронке несколько текстов на английском, хоть как-то объяснявших его полное отсутствие на встречах группы. Один текст был о проблемах с желудком и сомнениях – не кишечная ли это инфекция? Турция, ведь, мало ли? Так что и держались бы вы все от меня подальше. Неровен час, заразитесь! Другой, «слабым голосом» – о том, что Серому по-прежнему плохо, он лечится как может, но во встречах, к его глубочайшей скорби, участие пока принять не в состоянии и желает всем дорогим коллегам плодотворной работы! Третий текст отражал мужественное принятие Серым своего бедственного положения со здоровьем, готовность, при необходимости, лечь в местный госпиталь, и, одновременно, слабую, едва уловимую надежду на то, что его организм справится с этой загадочной заразой самостоятельно. И сожаление, сожаление, сожаление! О невозможности наконец-то поработать с группой. Серый переписывал тексты от руки и оставлял их последовательно в течение трех дней на «ресепшн» для куратора группы, милой дамы из Лондона. Она их читала и никак не могла взять в толк, что же происходит в действительности. Сомнения в уровне английского языка Серого, которые у неё было появились при первой встрече, разбивались вдребезги об эти тексты, написанные на безупречном английском, содержавшем к тому же вперемешку академические обороты и бытовую, простую лексику. Она отвечала короткими записками, которые тоже оставляла на стойке регистрации. Серый по-быстрому транслировал их Толяну, тот формулировал дополнения и ответы на её замечания, которые Серый потом дописывал к основному тексту. Схема сработала четко. Семинар закончился, для него так и не начавшись. Группа съехала из гостиницы, оставив для своего несчастного русского коллеги проникновенное послание с пожеланиями скорейшего выздоровления и искренними сожалениями по поводу злодейки-болезни, не давшей им насладиться его компанией, комментариями и познаниями в области исследования.
 
Впрочем, Серый однажды всё же выполз из номера – под покровом ночи, озираясь, и быстрым шагом он покинул стены гостиницы и отправился гулять по Стамбулу. Вдыхая ночной воздух древней столицы двух империй, он шел по её улицам и улочкам, спускался в закоулки и переулки, радуясь, что хотя бы город посмотрит. Наконец, в одном из переулков он встретил двух очень доброжелательных турок, которые окружили его заботой и предложили показать «одно симпатичное местечко» с настоящей турецкой кухней, настоящей турецкой музыкой и ещё кое-чем. Серый проникся душой к этим искренним добрым людям и выразил готовность взглянуть на это местечко. Новообретенные турецкие приятели, худо-бедно изъяснявшиеся на русском, привели его ещё через несколько переулков и закоулков в это чудесное место. Да, кухня там была, и музыка была, и было «ещё кое-что» - славянские проститутки, тут же облепившие столик, за который посадили Серого. Девушки без умолку щебетали и напропалую кокетничали, обнимали Серого за плечи и дышали ему в ухо. А потом они все вдруг враз исчезли, и за его столиком оказались уже не эти светловолосые девы, а трое турецких парней, о роде деятельности которых долго никто не стал бы спорить. Старший из них на вполне приемлемом русском объявил Серому, что тот только что воспользовался «эскорт-услугами», и за это следует заплатить. Серый было оторопел, потом было возмутился, потом было привстал, но тут же был усажен обратно двумя парами крепких рук, а третья пара бесцеремонно вытащила у него из кармана бумажник. «Старшой» выпотрошил содержимое портмоне, которое составляло на тот момент 900 баксов, практически всё, что было у Серого на эту поездку, потом посмотрел на него, видимо, сжалился, сунул обратно сотню, и небрежно швырнул бумажник на стол, с одним коротким словом: «Уходи!». Остаток ночи Серый потратил на поиски своего отеля, добрался, когда уже начало светать, и вошел в свой номер совершенно опустошенный, и в прямом и в переносном смысле этого слова. Он лежал, не раздеваясь, на кровати и люто ненавидел всех и всё – себя, турок, Стамбул, всю Турцию, грант, науку, и особенно – Толяна! Именно этот момент стал решающим для их отношений.
 
Толян тоже переживал. Ему впервые за всё время пришла мысль о том, что он не просто задает брату какие-то высокие стандарты, а фактически заставляет того жить и действовать по совершенно чуждым тому лекалам. Так они и расстались. Серый сказал: «Ты на меня все время давишь, хватит». Толян ответил: «Я на тебя всё время давил, хватит». Жёны обоих не могли нарадоваться.