В счет вечности. Эссе о ловле рыбы

Часть 1

Ночью выхожу на берег нашей старой бухты. Холодный, с леденящим душу покоем, воздух по особенному бодрит. Небеса очистились от облаков, луна исчезла, чтобы народиться в ближайшие дни. Темнота вокруг столь густа, что кажется, звезды прокалывают ее своими серебряными наконечниками и их таинственность проникает до самого сердца. Вода вблизи угадывaетcя по шелесту волн о гальку , а если скользнуть взором вдаль, различаешь по горизонту полосу огней, сливающихся с краем Вселенной. По левую руку, за фортом Тотлебен, светятся тонкой строкой лампы пресловутой дамбы. Она уходит туда, где мерцает люминиcцeнтным заревом Кронштадт. Западнее, ближе к горлу Финского залива, перемигиваются маяки, Толбухин и Шепетовский, за ними мрак с редкими сигнальными огоньками кораблей. Среди них есть, наверняка, и рыбацкие. для них море - Нива.

На рыбака лет семидесяти, доживающего эти годы на пенсии, рыбаки помоложе смотрят как на девяностолетнего ветхого старца, чудом задержавшегося на этом свете и неизвестно почему еще переставляющего ноги по земле. Потому что рыбак, как правило, сызмальства на воде, а значит в сырости, в резиновых сапогах, потной одежде; кости, суставы пoдвepжeны ревматизму. Уже в тридцать лет редко у какого рыбака не болит спина, в пятьдесят не ноют к непогоде плечи, долго "отходят" после работы руки. Очень здоровые в молодости мужчины становятся дряхлыми и ни на что не годными к пенсионным годам.

" Ловцы рыбные, людцы гиблые," - гласит старинная пословица. Издревне даже плавать по воде, не то чтобы промышлять, считалось занятием малонадежным. Как писал Рабле, "когда благородного философа Анахарсиса спросили: "Кого больше: живых или мертвых", он в свою очередь спросил: " А куда вы относите плавающих в море?" . Это был тонкий намек на то, что плавающих в море на каждом шагу подстерегает смертельная опасность и они все время находятся между жизнью и смертью."

С утра усиливается волна, штормит, льет дождь, нельзя выйти рыбаку на промысел.

Второй день льет дождь, погода та же. Проделаны все дела на берегу , выпита водка, кончились деньги. На что надеется рыбак? На то, что завтра ляжет волна, утихнет ветер , пошлет ему Господь щедрый улов и накормит он себя и ближнего, вернет долги и будет благодарить Бога, что не оставил его своими заботами. Вечером ложится спать рыбак, успокоив себя этими мыслями. А на следующее утро, третий день подряд все льет дождь, и волна, вроде, стала еще круче, и ветер пронзительнее свистит в снастях. и проклинает рыбак свою долю. "Никогда к моему берегу прямое бревно не прибьет , а все только суковатое, да кривое," - кряхтит он, вставая из-за стола после нелюбезного завтрака. Кусок в горло не лезет , до того обидно, что бессилен он уже третий день перед непогодой. Выходит он на крыльцо и глядит из-под руки в бушующую морскую даль, и видит, как чайка отрывается от волн, взлетая к облакам и в сером небе уже то там, то здесь появляются просветы, и собирается рыбак в море.

Потому что он родился для этого мучения, для этой каторжной работы. Потому что, не пойти в море третий день подряд просто нельзя, в таком случае закачает рыбу в сетях, будет он вытаскивать из ячеек уже тухляка, скелеты со сгнившим мясом. и будет он голоден как никогда, потому что сеть забитая тухляком, это уже не орудие лова, а пахнущая гнилью, пугающая рыбу стена из падали и вони.

Рыбак потеплее одевается и идет на своем утлом баркасе туда, где пляска волн и не то что человеку,а,кажется, и черту не устоять на ногах . А он будет тянуть сети с глубины, а они будут сопротивляться, и с каждой добытой рыбиной будет два-три удара мощных волн, с брызгами в лицо, плеском устрашающим; порой руки будут бессильны тянуть сеть; и нет, чтобы рыбак одумался, не лез со своими человеческими жилами и мышцами наперекор стихии, нет , упирается он, тянет помаленьку да понемножку, пользуясь качкой, мгновениями, когда бросает его навстречу волне.

Под вопли птиц и гудение ветра идет схватка. Работа на грани возможного. Кто кого переможет , он море, или оно его. Если рыбак отпустит сеть, он лишится ее, волны скрутят и сомнут ее в клубок. Поэтому, взялся - тяни до конца. и рыбак тянет одну, вторую, день, второй, год, тридцать лет .


 Часть 2
Рассказ рыбака Улымбaeвa о том, как в молодости после рейса в Атлантику он собирался отдохнуть в гостях и что из этого вышло.

Больше всего мне хотелось, как спущусь на берег, сходить за грибами. Последний отпуск перед тем у меня был зимой и в лес моя нога не ступала года полтора. А человек я деревенский, на траловый флот поступал из ремеслухи и в морях сильно скучал по земле.

Получил я отпускные, отметили с корешами это дело, на следующее утро взял большую корзину, ведра на полтора, и поехал в направлении Выборга. Понятно и поллитровую прихватил, чтоб голова не болела да не так скучно и было. Потому что лето как раз было на середине, грибы вроде и начались, но колосовики уже прошли, а основной гриб не пошел еще. Короче, вышел я из электрички на станции Ляйписоу. По борам гулял, песни пел, поллитровую одолел, поспал в тенечке. Ничего не набрал, пару сыpoeжeк да веник для бани, что нарезал, в корзину бросил. А губы у меня от черники черны стали, что у черта, и пальцы почернели, хорошо мне стало, детство вспомнил. и сажусь я, значит, в электричку обратно ехать, ставлю корзину возле себя, народу в вагоне мало, я задремал. Просыпаюсь, мальчишка какой-то в моей корзине балует , веточки выбирает , я посмотрел на него и понравился он мне чем-то. Хороший такой мальчишка, лет семи. и мамка его тут, напротив, села. Слово за словом, разговорились, она оказывается с сынишкой на юг в отпуск едет. Я, понятное дело, тумана напустил, мол, в дальних морях плавал, тоже отпуск получил, по грибы хожу . Приглянулась она мне своими глазками горящими. Проводил я ее от Финляндского до Московского. Она мне свой телефончик в Выборге оставила, звоните, дескать, через месяц, приедете в гости, отдохнете у нас. И этот мальчишка и Эля, так она назвалась мне, весь месяц помнились. Выждал я недето после того срока, как она бьша должна вернуться, и позвонил. Отвечает, приезжай. я надел костюм-тройку, который десять лет висел в шкафу, начистил штиблеты и в путь. Взял с собой коньяка, водки, закусь деликатесный, короче, полный портфель. На платформе в Выборге ее сразу увидел. Стоит махонькая, в летнем платьице, загорелая, коленки, ровно как у девчонки, дрожат. Сажусь с ней в такси, командую: "В лучший ресторан." Нам до него метров двести от вокзала ехать. Взяли отдельный столик, я заказываю все меню. Отпили грамм триста и до того мне скучно стало, не передать. Поехали Эля, говорю, к тебе. Она отвечает , поехали, отдохнешь. Тут у меня первый раз мысль и мелькнула: "Теперь то я и отдохну ," и на душе как-то даже весело стало. Сгреб я со стола недопитую бутылку, закусь. Опять на такси. Приезжаем. Заходим в квартиру, мальчишка бросается ко мне. Узнал. За ним выходит постарше, она и его мне сыном представляет . и тут из дверей появляется третий малый, повыше меня ростом, кулаки, что пивные кружки. "А это мой старший", - говорит она. "Теперь то я и отдохну", - говорю я себе и, чувствую, ноги мои подкашиваются. Поставил я портфель на пол, вытер платком лоб, пожал ее сыновьям руки, а сам не знаю, какие гостинцы вытаскивать, то ли конфеты, то ли бутылкy. Пойдемте, говорит она мне, я познакомлю со своими родителями. Захожу в комнату . Мать честная. Сидит за сголом дед, седой как лунь, золотая серьга в ухе, ни дать ни взять цыганский барон. и бабка, его помоложе, вся чернявая, глаза как смоль и смотрит на меня будто я что уже украл у них. Ну уж тут я не оробел. Бегу за портфелем, возвращаюсь, вытаскиваю бутылку, ставлю на стол, давайте, говорю, папаша за знакомство. А у самого одна мысль саднит в мозгу: "Теперь то я и отдохну." Старуха как бутылку схватит своей лапой, да как зыркнет на меня. "У нас, - говорит, - обычай такой, если добрый человек, показывай все с чем пришел." Ну я весь портфель на стол и выставил. Дед за сердце схватился, на спинку стула повалился, ох, говорит, я не выдержу, мне только сто граммов можно. Хорошо, соглашаюсь, давай хоть сто грамм. А у самого холодный пот по спине льется и эта фраза проклятая прицепилась: "Теперь то я и отдохну ."

Выпили мы по первой. я старухе еще подливаю: подобрела она ко мне, шепчет так, тишком, мол, у Эли первый муж пьяница был, за то я его невзлюбила, и теперь болтается он где-то бомжом, алиментов не платит , а ты морячок мне нравишься и если будешь мало пить, я тебя благославляю. Ну, думаю, попал как кур во щи. и еще ей наливаю. Старик и Эля ни в какую пить не соглашаются, а она только давай, словно хочет испытать меня на трезвость. Короче, выпили мы с ней литр и второй бы начали, да старик сказал: "Ша!" Повели меня спать. Положили на раскладушке в маленькой комнате. И сама Эля с младшим сынишкой тут же рядом легла на кровати. Пока свет не погасила, я все прикидывался, что сильно захмелел, а как все затихли, лежу и думаю: "Как же быть то? Полезу я сейчас к ней, может плохо будет. Не полезу - еще хуже." Была не была, решаю. Встаю с раскладушки, будто ничего не понимаю, пьяный дескать, подхожу к кровати, поднимаю одеяло и руку кладу ей на бедро. Чувствую, как она аж вся сжалась. "Ты меня бить не будешь," -спрашивает, а сама уже плачет . Слезинки в темноте видны как бусинки. я ладонью по ней провожу , поверх рубашки, и ощущаю как дрожит она под моими пальцами. и до того мне жалко ее стало, что аккуратно беру спящего мальчишку, перекладываю на раскладушку, а сам к ней...

"Вот так то я и отдохнул," - с выражением на лице, будто во что-то нехорошее вляпался, любит заключать свой рассказ Улымбаев. После той ночи, считает он, жизнь его пошла под уклон. Спустя некоторое время он оставил флот и устроился в рыболовецкий колхоз. Надеялся ближе быть к Эле. На кораблях тралмайстером он неплохо зарабатывал в колхозе рыбаком paccчитывал иметь не меньше. Получилось иначе. Старик скоро помер. Старуха ела Улымбаева по поводу и без, денег ей все не хватало. Он свое сорокопятилетие отметил шестимесячным больничным, отнимались руки. в полную силу, наравне с остальными, работать уже не мог. С Элей у него тоже все разладилось. Теперь он чинит на берегу сети, живет один в коммуналке, и, как может, держится вблизи рыбацкого дела. Не только потому, что никакой другой специальности не имеет , а верит, что за незлобивый характер даже в самый голодный день не оставят его друзья-рыбаки без пары рыбин на пропитание. В городе бы ему пришлось много тяжелее.

Часть 3

Одна из моих самых любимых рыбацких баек о том, как образовывали рыболовецкий колхоз на нашем берегу. Рассказьшал мне ее старик, который и в девяносто лет по-русски говорил хуже чем по-шведски, а обоим этим языкам предпочитал родной финский. По его словам дело было так: в финскую компанию 1939 года советские войска в первые декабрьские дни ходом прошли до линии Манергейма и встали перед ней на те проклятые зимние месяцы. и наш город, бывший Териоки, они заняли на второй день, от границы его отделяли 20 километров. Все жители успели уйти, улицы были пусты, дома цeлы, никто и нигде сопротивление не оказывал, надеясь на основательность укреплений вдоль первой полосы линии в восьми километрах за городом. Стояли ранние, но уже лютые холода, мороз забирал все круче и море успело замерзнуть. В ту пору рыбаки ходили зимой ставить сети на лошадях, причем удалялись от берега на десятки километров, так что берег теряли из виду , и по нескольку дней промышляли на льду , не возвращаясь кaждый вечер домой, а ночуя и согреваясь в маленьком домике, установленном на санях. И надо же было такому случиться, что в ту пору три рыбака ушли на такой промысел как раз за день до первого выстрела. Вернулись они к берегу , а на нем уже Советская власть. Встретила их с pacпрoстepтыми объятиями. Мужики ничего не понимают , а им объясняют, что они единственные добровольно присоединившиеся к Союзу, что уже не первый день живут при новом строе и главное, что от них требуется, это организоваться в колхоз со своими сетями, санями и уже пойманной рыбой, которую сдавать государству. Сопротивляться бьшо бесполезно... Море не может принадлежать одному человеку или группе лиц, потому что море не послушно. Сегодня оно взбудоражено, завтра спокойно. Кто может с ним управиться? До перестройки власть считала, что легче управиться с людьми которые кормятся морем. Для тех, кто хочет знать как жили рыбаки при Советской власти следующие страницы. Кроме любительского лова было установлено, что всякий промысел рыбы на нашей акватории должен вести только колхоз. И колхоз считал, что вся вода, которая разлилась от берега до горизонта и все что ловится в ней принадлежит ему, колхозу, и раз у него нет конкурентов, то можно было монопольно устанавливать любые цены. Весь остальной лов считался браконьерством. Это были рыбаки, которые не губили рыбу, а ловили ее сами по себе, что преследовалось государством.

Между колхозниками и браконьерами, если они не трогали колхозные сети, царил мир. Случалась взaимовыpучкa. Например, близился конец квартала, колхозный бригадир считал улов за три месяца и видел, что план 'горит". Не по его вине. Не было рыбы. Море и улов не управляемы. Или погода не так сложилась как в прошлые годы, или план дали завышенный. Что делать бригадиру? Он просил знакомого браконьера, дай рыбы в долг , потом, после первого числа, я тебе такой же рыбой и верну, а сейчас мы сдадим твою и свою, выполним план и я получу премию. Браконьеру не пристало ссориться с колхозными рыбаками и он соглашался. План любой ценой, чтобы и начальство бьшо довольно и себе немного сверхплановой рыбы взять бы можно было.


Порядки были такие, что только в случае выполнения плана рыбак имел право выписать себе по квитанции "для личного потребления" не более двух десятков килограмм рыбы за квартал. Им же самим, замечу, пойманной рыбы. Что он взял без квитанции считалось хищением. Иметь в качестве заработка рыбу, а не зарплату в рублях, очень много значило для рыбаков. Рыба была как валюта, ей можно было рассчитываться за что угодно и почти с кем угодно.

А если приходил конец квартала и план даже с помощью браконьеров не выполняла. Тогда и премий не было, и заработок никудышный. И нельзя было выписать рыбы на личное потребление, чтобы дома хотя бы суп детям сварить.

В один такой тусклый день после paбoты бригадир положил в портфель судака и направился ехать домой. За воротами колхозного участка его остановил офицер милиции, предъявил удостоверение и вежливо спросил: "Рыбу несешь? Открой портфель?". Протокол составили на один килоrpaмм рыбы. Как мелкому несуну бригадиру присудили штраф тридцать рублей, на правлении колхоза отчитьшали на pазныe лады. И все потому, что не было плана. Но какой план можно требовать у моря? Мне вспоминается приезд колхозного парторга на причал. Он видит рыбаков зaнятых хозяйственными делами и первое, о чем спрашивает с командным металлом в голосе: "Почему сегодня в море не пошли?". Ему говорят: "Нет рыбы."

Bглядывaяcь в морскую даль он сомнительно замечает:

- Вода есть, а рыбы нет?

- Да одна колюшка то и ловится, чего зря спины ломать, убеждает его бригадир. Заработок за нее самый минимальный и ловить ее только свое здоровье тратить зря, а колхозу польза для отчета по общему валу вылова.

Ты мне не рассуждай, - орет парторг. - Ты мне хоть говна поймай, не твое дело, я потом разберусь, кто виноват, ты, или море, что вы одной колюшкой план закрыли.

О чем с таким человеком можно было нормально разговаривать. Бывший подполковник он искренне считал, что неплохо yстроился на гражданке и правильно несет службу. Под его, "под фуражку", разумению, есть рыба в сетях, нет ли ее, рыбаки должны были каждый день ходить в море. Пусть они попусту восемь часов качаются на волнах, плюют в воду, проклинают его, но он их "накачал", провел воспитательную работу , за что достоин премии в любом случае, наловят они рыбы или нет .

Более интересная тема, это присутствующие в рыбацком деле батрака.. Таковыми называют тех, кого рыбаки берут на работу на неделю, другую. Расплачиваются с батраками каждый день рыбой или, реже деньгами, а если нет улова, то просто накормят, напоят, пообещают дать рыбы потом. Батрак не защищен ни как. В одну из весенних путин, в nepвых числах мая, бригада вышла в море ставить сети. В лодке был батрак. Все с вечера сильно выпили по поводу начала путины. Рыбаки народ-то привычный, а батрак свалился с похмелья в воду. Вода, понятно, холодная, только-только лед сошел. Пока лодку разворачивали, его вытаскивали, то да се, мужик и помер, привезли на берег труп. Смерть человека дело нешуточное, уголовное, можно сказать. Поехали к его жене, дали денег, туда сюда, экспертиза установила остановку сердца, похоронили, вообщем, обошлось вроде, замяли. При Советской власти батраков разгоняли, но не надолго. Ведь все в море делалось вручную, а людские силы не безграничны. В бригаде, как правило, человек шесть. В хороший день улов корюшки и салаки бывает по двадцать с лишним тонн на бригаду , нетрудно подсчитать по сколько приходится на одного; и эту цифру умножить минимум на три, потому что рыбу сначала надо переваливать из заколов в лодки, потом затарить в ящики, потом в ящиках поднять ее на берег, а с причала отправить в склад, и все руками, спинами, без механизмов, в любую погоду. Когда в Ceстроpeцкe корюшка подходила к берегу и много, без батраков не могли обойтись. Начальство закрывало глаза. Бригадир набирал бомжей, они вкалывали с утра до вечера, а потом начальство получало ордена за ударный труд.

Уходили в батраки и из рыбаков. И не последние люди.

Расскажу..

Он был рыбак милостью Божьей. Окончил после школы рыбацкую мореходку, ходил в Атлантику тралмайстером. Отличные характеристики, член партии, и колхоз сманил его. Через год поставили бригадиром. Начали ловить при нем неплохо, даже, можно сказать, хорошо. Но следующий год выдался неудачным. и следующий год опять таким же. В море это бывает, как и у крестьян в поле. Помните, как в сводках ЦСУ сообщалось, мол, из последних пяти лет тpи были нeypoжaйными. Когда и на тpетий год видно стало, что бригада не выполнит план, парня просто затюкали. Что не неделя - вызывают на правление, что не месяц склоняют на собрании. Заработка у бригады нет , начальство подозревает , что улов частично бригада реализует насторону. Начали за ним следить пуще прежнего. Парень покручинился, подумал, подал заявление на увольнение, устроился в котельную работать. Зарплата у кочегара была больше, чем в колхозе. К тому же сутки топишь, тpoe выходной. Но, как говорится, кому у моря суждено, тому у моря оставаться. Прошли зима, пришло время ставить заколы на путину. А ведь тут надо знать глубины, куда какой якорь бросить, за какую веревку тянуть, да и силушка тpебyетcя немалая. Позвала бригада парня помогать. Бaтpакoм. Раз, второй. и начал он ходить в море три дня, на четвертый в котельную.

Помню, в одну весну , когда он уже был не колхозник, вышли мы поднимать невод. Новый бригадир, прихлебала из друзей зампредседателя, орал на рыбаков как на олухов, никто не соображал за что хвататься, что тянуть, ведь чтобы руководить, тpeбyетcя и талант и уверенность в себе. Глядя на эту неразбериху, стоя рядом со мной, парень посожалел в полголоса: "Лидера нет , лидера." и в этих словах было больше боли не за свою судьбу, с ней то он справился, а за то, что рутина той жизни выдвигала наверх скотов, отодвигая личностей.

И в тот день или другой, привезли мы с моря очень много салаки. И сгояла жара, какая бывает только в последних числах мая. Солнце в зените палило нашу рыбу. В складе уже не было места для нее, под навесом все было засгавлено уловом других бригад, а наш стоял на пирсе в жужжащем облаке мух. Салака портилась на глазах. Спрашивали рыбаки друг друга: "Что будем делать? Пропадает улов." А парень зло матерился, восклицая:

" А что я могу сделать ? я только батрак." И новый бригадир, брызгая слюной, пытался дозвониться не то до председателя, не то до обкома партии. И, видя, как с понурыми головами сидят на ящиках ycталыe рыбаки, недоуменно взирая на эту суету , клялся: "Не пропадут наши деньги" и что Сам /!/ велел только что прислать сюда сейчас же два рефрежиратора, чтобы вывезти улов. Но все в это мало верили, потому что было воскресенье.

Рефрежираторы, все правильно, пришли только в понедельник, увезли подпорченную рыбу в город, там ее направили в магазины и, опять же чистая правда, ее охотно раскупили.

Часть 4

Две беды у рыбака: когда рыбы нет , и когда рыбы слишком много.

На нет , как говорится, и суда нет. А когда слишком много?

В то утро мы вышли в море в маленьком составе. Двое рыбаков и двое батраков, на двух лодках. Как раз было воскресенье. Остальные члены бригады получили впервые за два месяца выходной и с вечера уехали в город к семьям. Путина уже заканчивалась, план выполнили, но хотелось перевыполнения и заколы в заливе оставались. в путину их необходимо смотреть каждый день, потому что салака, набиваясь в мережу, быстро засыпает, дохлая рыба тянет дель на дно, заколы уже не ловят , потом с большим трудом вытряхиваются и отмываются.

Море в утренние часы было покойно, вода слегка бликовала под нарастающим солнцем, над всей акваторией кружили чайки.

Особенно крикливы они были вблизи заколов. "Есть в них рыба," - по этой примете определили мы. в нескольких милях мористее в дымке маячил силуэт рыбоприемника, корабля из Таллинна, принимавшего салаку на борт и перерабатывавшего ее в своем чреве.

Первую мережу в свою лодку мы переваливали с будоражащей радостью. Салака голубым серебром растекалась в лодке. В сапогах, по самые колени в рыбе, стараясь не давить ее, yлыбками подбадривая друг друга, мы сновали от борта к борту . Улов, в тонны полторы, так нагрузил лодку, что вода из моря при малейшем качке готова была через борт хлынуть внутрь. Нас спасал пoлньiй штиль. Осторожно отчалив от закола, направились к кораблю. На кран-балке нам спустили бадью в полтонны вместимостью. Загружая ее сачками, мы подали, в три приема, всю рыбу на палубу. Подошла наша вторая лодка. Улов такой же. Сердца наши бились учащенно. День обещал большой заработок. Подтягивались с моря лодки и других бригад. Капитан увидел, что у них столь же много рыбы и сказал: "Баста! Следующую лодку разгружу через полтора часа." Мощности корабля хватало на переработку трех тонн в час. Капитан не хотел скапливать улов у себя на палубе, он мог бы начать портиться под все выше поднимавшимся солнцем. Но у нас то рыба оставалась невытряхнутой еще из десятка заколов. Судя по началу, мы могли бы привезти ее на корабль тонн тридцать. Что делать? Ждать? Салаку в большом количестве можно брать из мереж только с утра, когда рыба еще подвижна. Тащишь бочки с глубины метров восемь и рыба шевелится. А днем она засыпает и тянет на дно, не помогает тебе. Решили все же подождать, следующий закол вытряхнуть через час. Радость не проходила, усиливалась вдвойне, ведь неполным составом могли наловить за день больше чем всей бригадой за неделю. Сходили на лодках к берегу, до причала, взяли водки, дать капитану, задобрить, чтобы от нас принимал рыбу без очереди.

Вернулись в море брать самый мористый, глубинный закол. В одной лодке нас двое и в другой их двое, им восточная мережа, нам западная. Мы с напарником подхватили свою подъемную, веревку в палец толщиной, тянем ее, упираемся. Плечи трещат , руки отрываются, спину ломит. Мережа с глубины идет медленно-медленно. Нас и азарт берет; осилим - не осилим, и радует , что улов есть, и злость, что не сама рыба в лодку прыгает, а приближается к нам за один рывок на воробьиный скок. Пыxтим, материмся, но подъемную из рук не отпускаем; отпустить последнее дело, себя уважать перестанем. Видим, подъемная больше ни на сантиметр к нам не идет, мережа встала, как зацепилась за что-то на дне.

Смотрим, на той же лодке такая же картина. Ага, значит рыбы слишком много, а сил наших, по двое на каждую мережу, мало. А уже ветерок начался, волнишка нет-нет да хлестнет в лодку. "Давайте к нам, - кричим мы. - Вчетвером осилим." Они отпустили ту мережу , пришли на своей лодке к нам. Перебрались, встали мы вдоль борта, распределить cилы, значит. Восемь рук, четыре спины. Kaждый не первый год в деле, все атлеты. Взяли, охнули, потянули. Идет мережа понемногу, поддается, посматриваем за борт, в воде лишь бы кольца мережи различить, за них потом ухватиться и легче бы стало. Подъемная натянута как струна, уходит вертикально вниз и с какого-то момента опять не поддается ни на миллиметр. Попробовали измерить веслом, сколько еще остается до мережи. На метра полтора весло утопло, уперлось в нее. Хотим все же осилить, опять берем, с криком, подъемную на себя. Не поддаются эти последние полтора метра. Уж и из сил выбились мы, устали. "Мало народу ," - решили. Надо ехать на берег за подмогой и косой. Причем тут коса, спросите вы. Есть такой способ: когда рыбы очень много, как в этом случае, берут косу, которой траву косят, привязывают к длинному шесту и начинают мережу под водой резать, на ощупь, рвут ее варварски, чтобы в ней дырок побольше наделать и рыба бы через них ушла, не заморилась, не залегла. Если это случится, тонны тухляка так придавят мережу ко дну, что в руках силы недостанет ее потом из воды извлечь, пропадет закол, его рыбаку больше жаль чем рыбу. После косы дырки в мереже зашить и она снова будет ловить.

Закурили мы от этих невеселых дум, на нашей лодке закрепили подъемную об уключину /ведь всего полтора метра и не дотянули, жаль же все восемь обратно ко дну отпускать/ и на свободной лодке пошли на берег за подмогой. Взяли рабочего с пирса и начальника участка, какой не есть начальник, а помогай раз беда. Косу нашли ржавую, года три валялась под крышей в сарае без надобности, а вот, поди, нужда приспичила. Подточили. К шесту ее покрепче привязали. Пошли к заколам, как пираты вооpужeнныe, пан или пропал, на абордаж или хоть самим в воду . Встретили двух браконьеров на легком катере. Позвали и их с собой. Беда на море всегда одна беда на всех. Начальник поморщился, когда у браконьеров сети с рыбой разглядел под брезентом. Но ничего не сказал. Сообразил, что если возразит , от лишних рук откажется, значит самому больше тянуть придется. А волна к тому времени уже разгулялась приличная. Подходим к оставленной лодке над заколом и еще издали видим, как она пляшет, как от тяжести освободилась. Глядь, а подъемная, которую мы за уключину закрепили, как раз пониже ее и оборвалась. Мы надеялись чуть-чуть дотянуть, а мережа опять утопла на всю глубину . Но нас уже восемь человек, шестнадцать рук. Попробовали ее с другого конца, от горла, взять.


Мучались. Орали. Всю водку выпили. Ничего у нас не вышло. Не подняли мы эту мережу ,дa и дрyryю. И коса не помогла. Качка мешала нащупать под водой дель, чтобы располосовать ее. Залегли на дно подыхать тонны салаки, салаки пришедшей нереститься, то есть с икрой... Но мы были бессильны ее спасти, о том, чтобы выловить, и речи не было.

В понедельник бригадир собрал народу побольше и пошли к тем мережам, что мы не подняли. / Я остался на берегу, лежал пластом, ложку в руки не мог взять./ Волны, повезло, не было и они косой отпиливали залегшие на дно мережи, лебедками со спаренных лодок поднимали их, моторками таскали по морю, полоскали, освобождая от тухляка. Через год нас спрашивали рыбаки из Сестрорецка, почему мы заколы на прежнем месте не поставили. "Под парами держим," - лукаво отвечали мы. Не договаривали, что на том месте так тухляком дно устлано, что несколько лет надо ждать пока все истлеет, до нормального состояния восстановится, чтобы салака опять признала эти места за нерестилища. "У нас возле дамбы то же самое, - без наших разъяснений понимающе сетовали сестрорецкие. - Несколько лет тоже ловить бесполезно, ждать надо."

Старый рыбак рассказывал мне, как после войны ловил он на Дальнем Востоке, и в какой-то год у них тоже случился огромный улов кеты, горбуши, а соли заготовили в расчете на обычную, среднюю путину. Выловленная рыба стала гнить на причалах. Из Москвы срочно прилетел разбираться министр рыбного хозяйства. В ратиновом пальто, велюровой шляпе, на миноносце с ящиком водки на капитанском мостике грозой носился он по Охотскому морю, командуя, наказывая. Несколько человек репрессировали. Виновных нашли, а рыбу не спасли.

Часть 5
Море начало притягивать меня с детства. Те дни, что летом я проводил у вoды, гоняя с мальчишками уклейку или ворочая камни в поисках бычков, вспоминаются мне наполненными солнцем, смуглыми плечами, коротко стриженными затылками сверстников, золотистым песком и блеском воды до горизонта.

Можно было нырять с пирса солдатиком или сложить ладони лодочкой и на мелководье плюхнуться вперед, плыть с раскрытыми под водой глазами, разглядывать мутноватое волнистое дно, зеленую тину, расползавшуюся в причудливые тени. Невозможность познания дальше, чем хватало дыхания, увлекала. Хотелось нырять опять и на этот раз дальше, глубже. Глубина манила, заставляла делать еще и еще усилия над собой, преодолевать со противление неизвестности.

Я подростал. И море начало дарить более сильные радости. В тринадцать лет меня взяли в лодку ловить судака на дорожку. Это восхитительное занятие. Блесна опускается на леске от лодки на десяток другой метров. Обычно ловят двое. Один rp**** , второй следит за ходом блесны. При поклевке подсекает и, если чувствует биение рыбы на крючке, подтягивает ее к борту, сильным взмахом, при наличии должной сноровки, выуживает рыбину в лодку без подсачника. с конца июня, если погода не штормовая, судак хорошо клюет круглыe сутки, но обычно под вечер, когда солнце тускнеет , жара спадает , малиновая пелена окутывает запад, а воздух звенит от бесконечности комаров, уходят от берега лодки. в некоторых по нескольку ловцов, в большинстве по двое, а в иных по одному. Есть особенное удовольствие в том, чтобы в одиночку справляться с тем, что обычно делают двое.

Сначала гребешь сразу подальше от берега. Для тебя затихает гул суетливых земных дел. Море беспредельно велико до идеальной видимости. Успокаивает теплый легкий бриз. Почти беззвучно плещет волна о лодку. Скрип весел ритмичен и для тебя как будто неслышен, как неслышен стук сердца, ведь замечаешь его только в минуту опасности. Так и руки на веслах остановятся, когда будет поклевка, судак ударит по блесне и леса задрожат как струна.

Если вы достаточно умелы, то выпускаете две, по каждому борту , или даже три, последнюю сторого за кормой, блесны. Руки при гребле постоянно заняты и вы разуваетесь, лесы от двух дорожек нaбpacывaетe на большие пальцы ног, чтобы чувствовать поклевки, третью зажимаете в зубах. О, это работа, так ловить. Босые ступни мерзнут, ладони сводит от бесчисленных гребков, нужно следить, чтобы лесы не путались при выборке и забросе. Если клюнет на две дорожки сразу, то задачка с двумя неизвестными, какую рыбину первую тянуть. и нужно действовать быстро, и безмолвно, и хладнокровно, и оглядьшаясь по сторонам. Потому что вдоль нашего берега этот лов /и никто не может нам объяснить почему/ причислен к браконьерскому. я согласен, что таковым он может являться, когда налодку ставят мотор и распускают за кормой до десятка и больше дорожек; с хорошо o6opyдованных катеров ловят сутки напролет , не заглушая двигателя, по сотне и более рыбин. Но я пишу о племени истинных рыбарей, которые не жалея ни спин, ни рук гребут веслами без устали, не завидуя никакому прогрессу. Противопоставляя металлу и бензину свое упорство, выносливость, веру в удачу.

Часть 6
В тихие часы полночи возвращаются к берегу ловцы. Они сходят на сушу, оставляя лодки на мелководье, разводят на песке костры и ведут неторопливые разговоры: как клевала нынче и кто сколько поймал двадцать лет назад и будет ли этой ночью улов лучше чем вчера. Всего два самых темных, тихих часа длится их отдых. Надо успеть и вздремнуть у костpa. Если идет дождь, мелкий, летний, особенно способный промочить одежду до нитки, то люди прячутся под плащ-палатки, перевернутыми лодками, поваленными соснами. Меня всегда покоряла способность этих рыбаков жить по несколько суток в этом непостижимом для обывательского ума режиме. Днем они работают слесарями, строителями, трактористами. Вечером спешат на лов, а утром прямо из лодок опять на работу . Помню деда-инвалида с протезом до бедра. Ходить домой в гору каждый день ему было тяжело и он неделями жил в лодке. В определенные часы приставал к берегу , жена приносила ему еду , забирала рыбу, он спешно наедался досыта и опять уходил в море. Один, на веслах. cтрасть грела его душу. Именно глядя на него я понимал мудрость древней ассирийской пословицы: "Время проведенное на рыбной ловле в счет жизни не засчитывается."

На суше среди людей вы можете выглядеть бессильным и безвольным, а в море каждый силен. Каждый чувствует себя мужчиной и каждый говорит с Богом. Только Он может yслышать ловца когда не клюет и рыбак гребет уже несколько часов, а не было даже поклевки. И уже "сгорели" ладони от напряжения и тоска мутит душу, потому что когда рыба все же ловится, пусть и вяло, все таки веселее, нет-нет да отдохнешь пока вытягиваешь лесу или запутаешься в двух. Спину уже ломит от усталости, заныла; плечи немеют, а рыбак не сдается, умоляет Господа, чтобы послал ему хоть одну рыбину для начала. "Обрыбиться," - как говорят рыбаки. Потому что если клюнет и поймаешь одну, значит не все так безнадежно, значит все таки есть рыбав море, просто если ты сегодня не ловишь, значит делаешь что-то не так. или гребешь слишком быстро - тогда надо замедлить темп весел, нужны маленькие гребки, только чуть-чуть работают кисти, как детские шажки, тишина особенно удивительна и чувство моря безгpaнично. Опять не клюет. А вдруг я rpебy слишком медленно, может быть меня тормозит встречная волна? и налегаешь на весла так, что стонут уключины, движения рыбака резки, раскачивается он вслед волнам, в лесах свистит ветер. Но опять нет ни поклевки. Он проклинает себя, что связался с этим делом, что лучше бы он лежал дома в постели и жена бьша бы довольнее. Потому что, если он не принесет домой ни рыбины, дети не заплачут с голода, но обидно, что бабы никогда не поймут , зачем он истезал, испытывал себя. А он то это, eдиножды познав, уже понял. "Ведь помнишь, Вася, вьшли мы в шестом часу и ни одной поклевки. А в одиннадцать начала брать одна за одной." Как передать это удивительное "одна за одной, одна за одной..." Рыбак не знает устали, потому что он ловит рыбу и смысл жизни. На берегу , в толпе, люди его могут обмануть, оттолкнуть, он может обшляпиться. В море же все начистоту, море лучше чем люди. Каждая набегающая волна это как каждый с вами сталкивающийся человек. Когда вы в лодке, с трудностью легко справиться, достаточно правильно распорядиться веслами, колыхнет вас и волна уйдет . А как разойтись с людской злобой, глупостью, завистью.

И думая об этом, сердце мое переполняет тревога. В Лахте рыба пахнет нефтью, в Швеции балтийскую рыбу рекомендуют употреблять в пищу не чаще чем раз в неделю. В Латвии сожалеют об исчезновении рыбацких поселков - целого пласта народной жизни с самобытным укладом, традициями, лексикой. Создается впечатление, что в следующем столетии рыбу будут разводить только в тeплых водах промышленных предприятий, рыболовство исчезнет, на смену ему придет рыбоводство, и люди будут воспринимать это как данность, к примеру, как то, что нынче в лесах не гуляют мамонты. А я больше всего буду сожалеть, что исчезнут рыбаки в нынешнем их проявлении. Исчезнут люди, о которых не зря говорится: "Рыбак - дважды моряк." Как себя и свои способности будут использовать те, кто будто самой природой рожден дпя того, чтобы каждый час следить за тем откуда дует ветер, идет волна навстречу течению или нет , с кормы или с борта взяться за сети, с минимумом усилий взять от моря больше. Все эти качества не приобретаются только опытом, навыками, рыбаками рождаются, а не становятся, нельзя воспитать человека в котором, как не в одном другом, слиты и пространственное мышление геометра, интеллектуальное упорство шахматиста, выносливость быка, отчаянная собранность боксера. Неужели такие мужчины, такой тип личности исчезнет, только потому, что цивилизация неукротима. Иногда осенним вечером, когда в вязкой темноте я выхожу на берег моря, слышy накат волн, взади остается буззвучная и потому неразличимая стена леса, впереди сплошная тьма, наполненная, кажется, пустотой до... не нахожу верного слова; нет дальше, вокруг и нигде ничего, пустота и есть пустота, не видно маломальски и на десяток метров, я говорю себе, представь, что ты последний человек на земле. Стоишь на скале, которая вот-вот скроется под водой, уже ушли на глубину материки, города, человечество, затоплен дом, ничего не осталось, даже прохудившейся лодки. Последняя твердь, последние часы, последний человек, последние мысли...

Часть 7

ДВА ЭКСКУРСА В ИСТОРИЮ
В начале декабря 1725 года Петр 1 возвращался из Сестрорецка вдоль залива. Возле Латы он заметил как вблизи берега тонут, кричат , взывая о спасении рыбаки. Царь не раздумывая бросился в ледяную воду, доплыл до бедолаг, спас их. Доехав до Петербурга простудился. За недомоганием последовало осложнение, болезни обострились все сразу. Самодержец, сколь не был могуч, не в силах уже победить хвори скоро слег и в конце концов в страшных мучениях скончался, успев начертать: "Оставляю все..."-рука его обессилила. Мы остались в неведении кому он хотел наследовать престол.

Мне всегда казалось очень символичным, что роковой шаг к смерти Петр сделал спасая именно рыбаков. Он, Великий, любивший море как никто, понимал бесценность их "подлых", как говаривали в старину, жизней.

В июле 1917 года ЦК большевиков поручил сестрорецкому рабочему Н.А. Емельянову укрыть от преследования Временного правительства В.И. Ленина. Емельянов на дальнем берегу озера Разлив арендоал участок под сенокос. На лодке переправил туда Ленина, где он и скрывался под видом финна-косца. Емельянов в целях конспирации объяснял соседям, что время cмутнoe, семья у него большая, семеро детей, заработком слесаря на заводе не прокормишься, а впереди зима, вот он и собирается купить корову, сено заготавливает . Спустя три месяца грянула Октябрьская революция. Ленин вышел из подполья, чтобы встать во главе победившего пролетариата. Так меня учили в школе. Но я всегда думал, а сено то куда делось ? Потом узнал. Корову Емельянов так и не купил. Молоко ему уже давали как победителю и пост он занял не малый - в торгпредстве Советской России в Таллине. А сено, с шалаша, он, чтобы не пропало, отдал брату сестрорецкому рыбаку. И его зимой съели рыбацкие лошадки, возившие рыбаков по льду в залив на лов. и это мне тоже кажется символичным.

Была же жизнь, когда все, что не делалось, шло рыбакам на пользу. А теперь что?

Рыбаки, кто мы раньше были? Люди самой близкой Природе профессии. Окунул руки в море и вроде ты уже слился со всей Землей. Ты плоть от плоти ее. Но что происходит?

Если вы видели ладони рыбака, то знаете сколько на них ссадин, мозолей, Потpecкавшeйcя и зarpyбeвшeй кожи. Под конец одного лета наши ладони стали гнить. Первым заболел рыбак, ловивший в реке миногу. у него вспухли пальцы, загноились раны. Отправили его на больничный. Мережи и бураки в реке без присмотра не оставишь и приставали к ним другого рыбака. Проходит неделя и у него вспухает большой палец, Hapыв, мужик слезы льет, терпеть боль не может, и его отправляют на больничный. и кого не посылали теперь на реку работать, у всех восполялись руки. У меня на третий день заразились. я откашливался, плевался слизью, спасался тем, что по утрам сдирал запекшуюся сукровицу с порезов, давил гной, зализывал. Знал, что тем, кто ушел на больничный, кололи уколы в вены, делали блокады, рвали ногти. Понимал, что организм, если его не злить, может быть сам справиться с болезнью. Самые отчаянные из нас продолжали ходить в море с забинтованными пальцами. Ведь сети в море оставить без пpисмотpa нельзя,ты будто прикован к ним, как раб на галере к веслу . Зараза так же неожиданно как появилась, отступила. Гадали: может была она от того, что в верховьях реки настроили свинарников, а канализацию с них направляют в воду без очистки; а может посыпали в этом году поля какими-нибудь новыми удобрениями; а может быть все это вместе причудпиво сложилось из-за жаркого лета, вот и родилась болезнь. Кивали на водку , власть, проклинали жизнь и ... замолкали, как только все это слышал посторонний. Боялись, что рыбу перестанут покупать. Скажут , раз руки болят , река отравлена, значит и рыба.

Приезжало на пирс начальство, совало бригадиру телефон, мол, звони сам в экологическую комиссию, а мы посмотрим, что из этого получится. Бригадир матерился, отказываясь. Ведь сразу мысли какие появлялись: а вдруг бригаду закроют, лов запретят , тогда на что жить ? Оказались мы как между молотом и наковальней, пленники собственной лжи. Закричишь - будешь голодный; молчишь - заживо гниешь. Все мы потом вроде бы выздоровели, неизвестно только зараза вовсе ушла или только затаилась. Иногда горько шутим: "Рыбаки ловили рыбу, а поймали рак." Потому что неизвестно, что будет в будущем.

Выработался у нас иммунитет к этой заразе или нет. Пока остались на коже синеватые рубцы на тех местах что гнили. Как дальше жить, кем работать? Природа словно саморегулируясь отвергает нас. Мол, отойдите, отдохните, не трогайте меня. Она отталкивает нас лишь бы спасти себя. Рушится привычнй стpoй жизни, разваливается связь: мы и море, уходит целый пласт Бытия, уходит как воздух, оставляя нам последние глотки перед смертью. В утешение вспоминаются только слова из Библии: "При печали лица сердце становится лучше."
 1981

© Андрей Жуков, иллюстрации Юлии Ивановой
© интернет-публикация terijoki.spb.ru, 2001