Аркадия. Глава 7

Он дома один. Открывает дверь в комнату. Тихий августовский день. Несмотря на то, что солнце в зените, в комнате царит полумрак, создаваемый огромным грецким орехом, растущим у самых окон. Солнечные золотистые блики подрагивают на полу и стене. Ещё мгновение и они сливаются в причудливую фигуру леогрифа с вибрирующей огненной гривой, от которой отделяются тончайшие волоски бронзовых протуберанцев и исчезают в тёмных углах. Слышен скрип половиц. Евгений приоткрывает дверь – лёгкий порыв ветерка колыхнул занавеску. Под столом промелькнула бесформенная тень. Тёмные пятна движутся по стенам, плинтусам, мебели и летают ночными серыми бабочками между занавесок.

 Евгений сидит на стуле и видит, что стул стоит не на полу, а парит над полом, медленно поднимаясь. Евгений видит комнату сверху слои пыли на шкафу старые игрушки паутина коробки образующие неподвижно лежащего монстра пронизанного лучами света мебель растёт вверх приближаясь потолок изгибается становится волнистым книги в кожаных переплётах с медными застёжками левитируют вокруг от стола отрывается настольная лампа и в полёте превращается в огромного белого червя светящегося золотом леогриф растягивается соединяется с ним летит полупадает стул стол неизвестное растение с длинными колыхающимися синими стеблями плод граната полуочищенный из него вылетают зёрна и каждое зерно это личико эльфа запах ландышей леогриф становится гранатовым скрипят половицы руки Евгения будто отделяются от него дышится легко ароматом ландышей все вещи расплываются в бело-золотистые бесформенные массы потолок исчезает в затылок Евгению кто-то дышит голову невозможно повернуть он перемешивается в зёрнах граната и лепестках роз от которых пахнет ландышами всё становится невидимым в красной мгле и появляется вновь в виде туманных голубых очертаний коричневые вытянутые фигуры движутся в дымке стеклянной комнаты на них наплывают зеленоватые волны и всё растворяется в розовых бликах и бриллиантовых вспышках раскрывающихся больших тяжёлых книг предметы наклоняются становятся диагональными тонкими линейными точечными растениеподобными страницы книг как лепестки цветов и комната превращается в шар пенно-стеклянный пронизанный переплетающимися серебряными жгутами лучей исходящих от гигантского синего облака

Помню как мы ехали к бабушке в село. Собиралась гроза. Решили взять такси, чтобы успеть приехать до того, как хлынет дождь. Не успели. Он застал нас под конец пути. До села оставалось километров пять-семь. Ливень обрушился резко, будто открылась заслонка небес и на землю просто свалились мегатонные водяные глыбы. От шоссе к селу вела грунтовая дорога, которая в считанные секунды превратилась в непролазное болото, всосавшее в себя нашу «Волгу».

 Отец и водитель таскали ветки, какие-то палки, подкладывали под колёса машины; водитель давил на газ, фонтаны грязи забрызгивали стёкла, вырисовывая на них инфернально-абсурдистские пейзажи, медленно расплывающиеся в мутные полотна абстракто-минималистов. Машина дёргалась, но не двигалась с места. У таксиста были красные, усталые глаза. Крупные капли стекали по его серому лицу. Я думал, что мы будем сидеть в этой машине пока не кончится дождь, а потом пойдём в сумерках по вязкой чёрной грязи, а потом настанет ночь, и мы можем заблудиться и тогда… дальше я не хотел думать.

 Я хотел и не хотел, чтобы дождь заканчивался. В машине было тесно и душно, но зато тепло и сухо. Дождь не заканчивался. Я смотрел как потоки воды текут по стеклу, смывая рисунки, нанесённые грязью, и мне казалось, что там, за окном притаился какой-то прозрачный злой человек, который нашёптывает, колдует, чтобы этот дождь не прекратился никогда, и чтобы мы никогда не попали к бабушке. Я даже увидел его лицо, на одно мгновение – оно состояло из тонких вертикальных прямых никелированных линий. Я перевёл взгляд на переднее сидение – отца не было. Водитель дремал, облокотившись на руль. Я посмотрел на маму. Её взгляд был прикован к чему-то в глубине дождя. Присмотревшись, я различил на сером фоне льющейся воды тёмно-серый квадрат, который медленно приближался. Вскоре донёсся грохот мотора.

 Водитель выпрямился и облегчённо вздохнул. Через четверть часа гусеничный трактор вытащил несчастную «Волгу» на трассу. Мы перебрались в «железного коня». Вернее в – только я и мама. Отец висел на подножке, ухватившись за край кабины – трактор ведь не пассажирский лайнер, там-то и одному трактористу тесно. Дождь не переставал. Дорога, если тому, что было под гусеницами трактора, можно присвоить это громкое имя, изобиловала рытвинами и ямами, углублёнными нескончаемо падающей водой. В одну из них (наверное, самую глубокую!) и вскочил наш «колхозник стальной». Прилично тряхонуло! Самому-то трактору ничего (что сделается с этой железякой), он даже не забуксовал – как ни в чём не бывало дальше попёр, а вот отцу пришлось туго. Он сильно ударился бровью о кабину. Когда уже зашли в бабушкин дом, только тогда разглядели его рассечённую бровь и огромный синяк вокруг глаза. Такова была плата за наше путешествие. Зато бабушка была с отцом ласкова как никогда. Обычно она своего зятя не очень жаловала, а тут – ну хоть саму её к этой рассечённой брови и приложи.

В доме было тепло, топилась печка, пахло варёной гречкой, топлёным молоком и лесными засушенными травами. В углу из-за тюлевой занавески строго смотрели образа. Не в пример им с репродукции, висевшей в центре комнаты под зеркалом, взирали бодро и удало три богатыря. Но это были не Илюша Муромец со компанией, а три китайских богатыря. На фоне роскошно украшенных пагод они восседали на дебелых конях (вороном, гнедом и белом) в ярких пышных (что значит Азия!) доспехах. Копья в их руках были украшены пёстрыми ленточками и кисточками. Эта репродукция являла такой разительный контраст с обстановкой украинской хаты-мазанки, с вышитыми рушниками на окнах, со старинными фотографиями XIX века в вычурных тяжёлых рамах, с мысныками, где хранилась глиняная посуда и гранёные рюмки, с печкой, аккуратно выбеленной зеленоватой глиной, с ней рядом стоящими прихватами, чугунками, кочергой, с длинной лавкой вдоль стены, с глиняным полом, устланным грубыми яркими самоткаными половиками, с пучками сушившихся трав, увешанных вдоль печки, с полевыми цветами, стоявшими на столе в обычном гранчаке и с отрешёнными от мира образами в углу, что казалась инопланетной вещицей, прикреплённой к стене тайно прокравшимися в дом пришельцами. Откуда взялась эта репродукция я так никогда и не узнал. Впрочем, и куда она исчезла через несколько лет – тоже.

Дождь давно закончился, вернее именно в тот момент, когда мы переступили порог дома. Взрослые сидели за столом, пили крепкий прозрачный ледяной самогон, закусывали шкварками, зелёным луком, тёплым свежим домашним хлебом, вкуснее любого пирожного и пахнущего так аппетитно, что больше хочется его нюхать, чем есть, картошечкой с грибами, хреном, домашней колбасой, жаренными карасиками, а я лежал на тёплой печке и дремал, наслаждаясь разнообразием запахов, негой, уютом и тиканием старых часов-ходиков. Сон пришёл незаметно. Он был без сновидений, и именно поэтому необыкновенно сладким.