Вдох-выдох

 Когда они поженились, он очень любил вертеть молодую жену вокруг оси, рассматривая и так, и этак. Как будто проверял ещё и ещё раз, годный ли товар приобрёл.
Это было унизительно, но Лина решила терпеть: когда-нибудь ему это надоест. Но, видно, пока не надоедало.
     - Бюст у тебя великоват, конечно. Ты не обижайся, но у девушки грудь должна быть аккуратная, стоячая, а у тебя будто камней понапихано, висит! Ещё не рожала, а размер как у кормящей.
     И ещё много разных других недостатков… Да, до идеала Лине было далеко, она и сама это понимала. Маленькая, плотненькая, нос – кнопкой. Если без косметики, так вообще тесто. Можно, конечно, и причёсочку соорудить, и глазки обозначить, и тогда выходило довольно мило. Но дома перед мужем приходится представать в виде голой правды, а она – не такой уж позитив.
     Если бы Даня любил Лину, всё было бы иначе. А так…
     - Ну зачем, зачем ты меня женила на себе?! – этот вопрос сразу стал главным уже в медовый месяц. – Зачем, а?!!
     Действительно, зачем?.. Лину так и подмывало сказать, что, дескать, если бы сам не захотел – то и не женился бы, не маленький. Но она сразу осекалась, потому что старалась всегда смотреть правде в глаза. Из принципа и самоуважения. Ведь Даня и сам не знает, зачем женился. От пустоты, наверное, так бывает. Надо же когда-нибудь  заводить семью, детей…
      Тридцатилетний Даня ничего хорошего от женщин не ждал. Его дважды грубо и больно бросили, и наука пошла на пользу. Жениться надо на любой, разница невелика. Лишь бы на сторону не бегала и вовремя готовила-мыла-стирала.
      Лина под эти несложные требования подходила, но Даня думал довольно долго. Потом  решил: нет, не то. Всё-таки не то. Должно было хотя бы на сердце какое-то тепло, что ли… Любви искать глупо, но симпатия – как же без неё? Он видел, что Лина хотела замуж, но нравилась Дане всё меньше и меньше. Какая-то она странная, вроде бы внутрь себя постоянно смотрит, а потом к-а-к сказанёт - обомлеть можно. Зачем такая нужна? Проще надо быть, без самокопания. 
     И Даня со дня на день думал: «Завтра скажу, что всё кончено». Но наступало завтра, и он снова решал: «Потом».
     А Лина думала, что ему не хватало смелости для предложения, надо самой. Ну и что же?! Подумаешь, не принято! Сейчас другое время, женщины и министрами становятся. И она сказала однажды:
     - Давай поженимся, Даниил.
     Он помолчал, моргая. Потом отстранился, внимательно окинул Лину взглядом и деловито спросил:
     - А что мне это даёт?
     Вот он какой: деловой, конкретный. Значит, надёжный. Лина – тоже не наив, двадцать шесть стукнуло. И опыт кое-какой есть. Болтать о любви – себе дороже, проходили уже. До сих пор болит, мало не кажется.
     …Итак, что ему (им!) это даст?
      - Хватит ждать, не юные. Родим детей. Я обещаю быть хорошей женой.
       - Ладно, я подумаю.
(«Завтра ей откажу. Не сразу же! Жалко её. В глаза смотрит, как собачонка».)
    Наутро перезвонил сам:
     - Я согласен.
     А чего?.. Девчонка она, кажется,  не плохая. Стерпится – слюбится. И самое главное: жениться на ней – это хороший ход, умный.  Не зря ведь полночи не спал, извертелся весь. Потом поуспокоился, взял листочек в клеточку, разделил напополам и тщательно записал свои думы в «плюс» и в «минус». Плюсов вышло значительно больше.
    Хороший способ - сразу всё как на ладони. В «минусах» значилась сущая ерунда: «не люблю». А в плюсах – всё остальное.  И даже очень приятное. Ну вот, например: состоятельные родители, своя квартира… Это немало для удачной семейной жизни!
     У самого Дани отдельного жилья не было, обитал с матерью, Ириной Ивановной, не старой ещё женщиной, активной и напористой. Она часто спрашивала, строго поглядывая на сына:
     - И когда же ты женишься, наконец?!
     Лину она видела разок. Мельком, случайно. Столкнулись как-то нос к носу, Даня – рядом. Познакомились, покивали, поулыбались.  Ирина Ивановна что-то там поручила сыну на ходу и помчалась дальше. (Она не ходила, а именно мчалась, как паровоз без вагонов.)
     Лине она категорически не понравилась, но об этом вслух не было сказано ни слова.
     Вечером родительница расспросила, конечно, сына подробно: кто такая, откуда, где живёт. И сразу сказала, как отрезала:
     - Вот и женись!
     Видно, тоже оценила главные «плюсы» Лины. Невеста со своей квартирой - редкое везение! У Лины – так уж вышло – несколько лет назад умерла родная тётка, женщина небедная, но одинокая. При жизни она невероятно гордилась тем, что сама построила двухкомнатный кооператив. Всё ждала, что какой-нибудь положительный мужчина оценит этот факт и женится, будут жить они долго и счастливо. Но годы шли, а положительные мужчины жениться не приходили, и тётка  в один прекрасный день взяла да и оформила всё на племянницу. А больше не на кого! И как-то быстро после этого умерла, вроде решила, что делать ей на Земле больше нечего.
     Мама Лины и отчим (да и сама Лина!) такому сюрпризу были несказанно рады. Ещё бы! Лина, с её странностями, – выходит, не один Даня замечал, как она смотрит внутрь себя! – давно не вписывалась в жизнь отчего дома. А когда девушка переехала, всем сразу стало лучше. Так что спасибо тёте, ой какое спасибо!
     Мать Лины (копия покойной сестры) была из тех, которые «всегда правы». Эту уверенность поддерживал в ней и отчим, человек в общем-то неплохой, даже интересный, но тихий и безвольный. Плыть по течению под руководством всезнающей жены – дело не хлопотное, не требующее собственных усилий.  Удобно, и никаких нервов. Делай, что велено, и будешь в порядке.
     - Я прямая, что думаю – то и говорю. Потому что простая! - так любила повторять мать Лины. 
     Слушая её, девушка всегда ловила себя на мысли, что такая правда – и есть самая гнусная ложь. Ну, посмотрите внимательно: именно беспардонность то и дело прикрывается своей «прямотой». Вот, мол, как! – всю правду-матку режу прямо в лицо.
    Лина однажды не выдержала и сказала матери, что хамство – оно и есть хамство, и прямота здесь вовсе ни при чём. А «я всегда права» - это вообще лозунг дураков. Ведь только умному человеку можно доказать, что он  глуп. Дураку – никогда. И вообще, по-настоящему прямой и простой человек себя таким и не называет.
     Евгения Сергеевна смертельно обиделась. Она совсем не умела прощать, хотя с упорством ханжи твердила об обратном. Особенно противно было наблюдать в Прощёное Воскресенье  «христианское смирение» и показушный материн обзвон с «прощениями». Лину это коробило, потому что актёрские способности матери никого не могли обмануть, а только смешили. Одновременно  приторно-слащавая и «прямая» - это было невыносимо.
     И Лина часто сверялась со своими поступками: а не такова ли и она, не дай Бог?.. Кажется, нет.
                                   
                                                    *   *   *

     Мать и отчим… Они были такие разные, но почему-то отлично уживались. Впрочем, с Евгенией Сергеевной мог ужиться кто угодно, лишь бы никогда не возражал. А уж отчим – это был просто идеал подкаблучника.
     Они с матерью сошлись, когда Лине было всего четыре года. Девочка хорошо помнила, как в их доме появился «дядя Филипп». Мягкий и добрый, он быстро нашёл общий язык с девочкой, и Лина без труда стала звать его папой. Он никогда не кричал, даже если сердился.
     Но маму Лина тогда ещё тоже любила. Любила с какой-то удивительной недетской глубиной.
     - Чувствительная очень! – это говорилось про Лину всем подряд. – Уж такая переживательная, как будто и не ребёнок вовсе.
     Да… Девочка ощущала себя мудрой и усталой, очень всех жалела. Горько плакала, если узнавал про чью-то беду. Иногда – до истерики, не на шутку пугая родных. 
     …Когда-то давно в их дворе жила кошка с перебитой спиной. Свои парализованные задние конечности - страшные, грязные, мёртвые – она таскала на передних лапах, тяжело упираясь ими в землю. Видно, какой-то скот, вообразивший себя человеком, в припадке пьяного гнева искалечил животное. Должно быть, она ему мешала жить, мяукала, должно быть, слишком громко. Раздражала царя природы… Лина как увидела – рыдала до хрипа!..
     Мама рассердилась:
    - Прекрати, бесноватая!!!
    А отчим – пожалел. Долго гладил по голове, тихонько шепча что-то ласковое, необязательное, но такое важное сейчас. Лина долго с благодарностью помнила это ощущение: её  защитили от горя, поняли… И она тогда ещё больше привязалась к отчиму.
     Но Лина взрослела, а приёмный отец отдалялся от неё. Вступаться за девочку – это перечить жене, нарываться на неприятности. Лишнее! Он всё чаще давал понять, что каждый – сам за себя, и если мама повышала на Лину голос, отчим срочно становился глух и нем, по-страусиному пряча голову в песок. Роль песка выполняла книга: Филипп Владимирович любил почитать.
     … Кому же можно рассказать, с кем поделиться? Кто поймёт?.. Если совсем не с кем, тогда надо записывать, иначе с ума сойти недолго.
     Так появилась в жизни девочки толстая тетрадь, которой она поверяла всё. Тетрадь хранилась  среди старого хлама, подальше от любопытных глаз. О ней никто и не догадывался, иначе быть бы ей прочитанной. Евгения Сергеевна не терпела неизвестности в собственном доме.

                                                               *   *   *

       «Жизнь – это больно». С этих слов начиналась первая страница заветного дневника. Это было где-то услышано, но так совпало с её мироощущением, что девочка поняла.  Уже в двенадцать лет.
      Потом – это прошло. Юность есть юность, она тем и хороша, что беспричинное веселье  – основное её содержание.
     Сначала было одиночество. А ведь ему положено приходить позже, да и то не ко всем. Гораздо позже… А у Лины с одиночества – начиналось. Родители отвергали её с методическим постоянством, и девочка привыкала. Она где-то вычитала, как надо бороться с тоской: «Поглубже вдохните, задержите дыхание. Потом медленно, очень медленно выдохните. Для большего эффекта повторите несколько раз».
     Вдох-выдох… Мама отторгала дочку давно, с раннего детства, отчим – на пороге юности. Остальные – по мере появления в её жизни. За что? А ни за что, это - самое больное.
     Причины, конечно, были, но невидимые Лине. Вдох-выдох, дорогая, вдох-выдох… И дневник, единственный друг. Он никогда не предаст.
  …«Самоуверенность хороша тогда, когда она – антоним  самовлюблённости и синоним самодисциплины…»
 … «Белый цвет – единственный, который безупречно сочетается с любым другим. Не так ли и добро? – оно, я думаю, уместно в любом случае…»
     Ну что, разве не странная?.. Записки сумасшедшего, а не дневник. Хорошо, что о нём никто не знал, а то пальцем у виска крутили бы. Доброта и доверчивость Лины воспринимались как некая аномалия, своего рода уродство. Ходячая иллюстрация «подставь другую щеку». Тут грех не ударить, сама просится.
    Мама, например, и не задумывалась, бить или не быть. 
     - Что ты на меня смотришь, как будто укусить хочешь?! – привычка дочери «пялиться» доводила Евгению Сергеевну до бешенства. – Вот погоди, обрюхатят тебя да своих родишь, они на тебя тоже так будут смотреть!
     «Но дети вовсе не обязаны любить своих родителей. Эту любовь, как и всякую другую, надо заслужить. Она однажды сильно избила меня, совсем маленькую. Я не помню, за что, но я стала ненавидеть её именно тогда, я точно знаю. До этого – любила. Наверное, любила бы и дальше, если бы она не сделала это любимой темой, всегда и везде, о том, как я после «бани» стала «как шёлковая». И подробно, с удовольствием, растолковывала, какая я была упрямая, и как она меня лупила и спрашивала: «Будешь?!! Будешь?!!!!» А я орала: «Буду!!!» И как вдруг, после одного особенно удачного удара (я хорошо помню эту боль!), я взмолилась: «Мамочка, никогда не буду!!!» Причём «мамочку» она присочинила: я никогда так её не называла. Никогда.
     …Я даже помню, почему я, несмотря на страх и боль, долго орала: «Буду!!! Буду!!! Буду!!!» Дело в том, что она всегда била меня в спальне, перед огромным зеркалом-трельяжем, и я видела её – троящуюся, разъярённую, как пантера, и себя – насмерть перепуганную, с красным лицом, чёрной дырой рта и расписанным задом…
     Она рассказывала эту историю на любом застолье и празднике, умилённо поглядывая на меня. Очевидно, думала, что я разделяю её восторг по поводу моего превращения в «шёлк».
     Так было до вчерашнего дня. А вчера – пришли гости, она снова начала вещать. Мне очень захотелось встать и ударить её, но вместо этого я тихо сказала, глядя ей прямо в зрачки (она этого ужасно не любит):
    - Такое ощущение, мама, что тебе больше и вспомнить нечего, да?!
     В эти минуты я боялась саму себя. Моя ненависть, заботливо взращённая ею, разрешила мне всё. Она поняла и испугалась. Вот теперь она с этим номером больше выступать не будет. По крайней мере, при мне. К тому же – я, наконец, переезжаю!!!»

                                                        *   *   *

       Лина перебралась в тёткину квартиру уже вполне самостоятельной девушкой, студенткой второго курса Политеха. Обустроилась быстро: аккуратная тётушка содержала всё в образцовом порядке. Оставалось только разложить свои вещи по полочкам – и жить.
     Странно, но в таком одиночестве ощущение покинутости и ненужности сразу прошло. Наоборот, возник комфорт своей крепости, защищающей от насилия над душой. Спасибо тетушке снова и снова!
     Лине понравилось перебирать старые фотографии Дарьи Сергеевны, раскладывать их по темам и по годам. Снимков было великое множество. Лина знала, что так тётя восполняла дефицит любви. Создавалась иллюзия нужности: на всех фото Дарья Сергеевна обязательно красовалась с кем-нибудь рядом. Одиночные снимки были наперечёт: несколько стандартных паспортных, и всё.
     «Интересно, - думала Лина, - а если бы моей матерью была тётя Даша?..»
     Вспоминала, сравнивала… Было бы, конечно, по-другому, но хорошо ли?
     Вот эпизод: тётушке поручено проводить Лину (едет в гости, далеко), посадить в поезд. Ну, мало ли, что пятнадцать лет! Дитя ещё. Дарья Сергеевна хлопочет, просит проводницу присмотреть, придирчиво оглядывает купе. Место Лины – нижняя полка. Отлично.  
     И тут – эта попутчица с ребёнком. Дескать, нельзя ли поменяться?.. Малышу всего годик, как с ним на верхней полке? Просить больше некого, кроме них в купе – дряхленькая бабушка.
     - Что?!! Моя племянница – тоже ребёнок! Вы разве не видите?!!
     Лине стало так стыдно, хоть проваливайся сквозь железный пол.
     - Я же ведь только спросить, извините!.. – женщина робко жалась к столику.
     - Тут у каждого есть своё оплаченное место!! – не унималась любвеобильная тётушка.
     Женщина молчала, мысленно молясь, чтобы провожающих попросили наконец покинуть вагон. Слава Богу, сбылось. Тётя долго и умильно махала в окно рукой, поднося платочек к сухим глазам. Поехали!..
     - Извините нас! – взмолилась девочка. – Поймите, моя тётя…У неё нервы, вот и всё! А так – она неплохая!
     - Да я ничего, ничего… Мне и сверху удобно будет… - лепетала потрясённая соседка.
     - Нет, нет!! – закричала Лина. – Нет!!! Простите нас, ну, пожалуйста!!
     - Я и не обижаюсь! – испугалась женщина. Ребёнок заплакал.
     - Ну, вот и хорошо! – выдохнула Лина. И быстро-быстро, как кошка, забралась наверх.
     Чтобы уже стало понятно, что её постель – именно там.
     Так всю дорогу и промолчали, и только на прощание женщина сказала:
     - Спасибо. Славная ты девочка. Значит, не всегда яблоко от яблони…
      Спокойно, Линочка. Вдох-выдох…

                                                         *   *   *

       И случилась любовь. Ой, какая!..  Лина думала, что счастливей её никого и быть не может…
     Он – совсем молоденький парнишка, чуть старше Лины. Ей – девятнадцать, ему, значит, - двадцать. Очень вовремя у неё оказалась своя квартирка, ничего не скажешь. Если бы не это, где встречаться тогда?..
     Сергей приехал в их городишко на практику, познакомились случайно, просто на улице. Он спросил у Лины про время, да так и не отстал, проводил домой. Любовь поглотила их сразу, а ведь оба не верили, что так бывает.
     Целый месяц безоглядного, невозможного счастья! Они забыли про всё на свете, и потом, когда Сергей уехал, потекли письма, нежные и страстные. Но Лина чувствовала: что-то он недоговаривает. Душа болела…
     И не зря. Вот оно, оказывается, что: Серёжка-то женат… И дочка маленькая есть, что тяжелее всего. Сам написал, измучился тоже; не знал ведь, как и сказать…
     «Линочка-Галиночка, любимая моя! Что же мне, дураку, делать?! По глупости я, сопляк, женился, никого не слушал. Ведь не люблю я её, не люблю! И не любил никогда. В постель к ней попал, а потом – пришлось жениться. Сама понимаешь, наверное, почему… А теперь дочку очень жалко, я ведь и сам без отца рос. Жене честно про тебя рассказал, а она – в ноги упала, плакала, умоляла не бросать её с ребёнком…  Прости меня, моя единственная, но не знаю я, как дальше быть?!! Без дочки не могу…»
     Лина читала-перечитывала, ночами грызла подушку, чтобы не выть. Не уважала она, когда горе громким бывает. Думала, придуриваются: всё можно стерпеть…
     Стерпела, справилась. Написала в ответ, что любит, жить без него не может. А что женат – так это пусть. Так уж случилось, никто не виноват. А ей, Галине, лично для себя ничего не надо. Живи спокойно, родной, воспитывай девочку, не рви сердце. Никто тебя не проклинает. Спасибо за любовь. Спасибо, что она есть. У других – и этого нет.
     Снова пошли письма, уже немножко другие, с оттенком живой боли и бесконечной грусти. Она съездила к нему один раз на каникулах (уж очень звал, хотел увидеть. И она хотела, сил не было!), посмотрела на чужой красивый город, украла одну ночь у законной супруги – и вернулась домой.
     Скоро поняла, что беременна. Поняла сама, ещё до врача. Доктор подтвердила, а Лина тут же спросила, какие анализы надо сдать для аборта.
     Врач не стала ни отговаривать, ни пугать: мол, первый аборт, да разве мыслимо, ведь детей может больше не быть. Посмотрела только на Лину внимательно и по-доброму спросила:
      - Бросил, что ли?
      - Нет. Женат  он, - просто сказала Лина.
      - А любит? – в чужом голосе звучало настоящее сочувствие, а не пошлый бабский интерес.
      - Любит. И я люблю.
      - Так послушайте, Галя! – заторопилась гинеколог. – Родите на память!
      - Не могу я, никак не могу…
      - Ну что же, ты молодая ещё… - помолчали, вздохнули обе. – Но хоть напиши ему всё-таки. Ведь не сообщала, да?
     Это правда. Не сообщала. Зачем мучить?..
      - Напишу. Спасибо.
     … Она действительно написала,  без претензий и истерик. Просто факт: так, мол, и так. Через две недели – на аборт. Ответ не пришёл ни через две недели, ни через месяц, ни через год. А Лина и не ждала. Что он, бедный, мог написать? Напишет «роди» - а ведь мужем стать не может. Напишет «сделай  аборт» - это вообще… То, что он не перестал любить и никогда не перестанет, Лина не сомневалась. Знала, что и она никогда не сможет забыть своего Серёженьку. А только судьба такая…
     Она старалась пореже появляться у родителей, пока всё не будет кончено. Её сильно мучили запахи, и это трудно было не заметить. Зачем ей лишние вопросы?
     Но всё-таки один раз пришлось побывать на дне рождения матери. Отказаться – никак не выходило. Всё прошло более-менее гладко, Лина чувствовала себя терпимо, но только неосторожно налегала на солёное. Но, кажется, никто не заметил.
     Только наблюдательный отчим хотел было пошутить на этот счёт, но присмотрелся к Лине повнимательней – и осёкся. Эти круги под глазами, отрешённый взгляд… Может, спросить потихоньку? Стоп, а зачем?! Вдруг правда? И что он тогда должен будет сделать?.. 
    Ну уж нет, девка взрослая, пусть сама выкручивается. Он даже не на шутку испугался, когда Лина, уходя, попросила:
     - Пап, проводи меня немножко.
     Он, конечно, пошёл, но всю дорогу нервничал.  Но, к счастью, разговора не случилось. Вот и хорошо!

                                                            *   *   *

       Аборт прошёл удачно, без осложнений. И опять же, спасибо тётиной квартире, не надо было никому объяснять, где пропадала двое суток. Всё кончилось, и надо было просто жить дальше.
     _ Эй, молодая-красивая, позолоти ручку! Всё расскажу, что было, что будет, чем сердце успокоится!
     Лина боялась цыганок. Она шарахнулась в сторону, но гадалка ловко ухватилась за край кофточки:
     - Да постой, глупая! Я недорого возьму, а всю правду расскажу! У тебя любовь на букву «С» есть?
    Вот эта «любовь на букву «С» Лину и притормозила.
    А цыганка уже уверенно частила, быстро повернув ладонь девушки линиями в небо…. Бред какой-то! Дальняя дорога и прочая чушь… И вдруг ведунья сказала:
     - Напрасно ты мне не веришь, милая! А вот послушай внимательно, потом увидишь. Проживёшь ты жизнь нелёгкую, вся душа изболится и сердце изноет. Но ты жди! А когда будешь уже не молода, но и не стара, вот тогда и случится самый главный поворот в твоей судьбе. Посмотри сами, вот она, эта линия! Будет любовь самая большая твоя, будет счастье, и уедешь далеко, в другую страну!
     … Что, глупая, мелет?..Тем более – про другую страну!.. Да и про любовь: разве может быть кто-нибудь, чтобы смог заменить Серёжку?.. Хоть всю вселенную пройди.
     - Хочешь – верь, хочешь – нет, а будет так! – заключила цыганка. – Я даже денег не возьму! Но разве что какую-нибудь мелочь…
     Вот с этого бы и начинала! Лина брезгливо сунула ей бумажку, и цыганка отпустила руку.

                                                       *  *   *

       А Лина как будто умерла. Ничего не хотелось, долго не хотелось. Смотрела на солнце, на людей, а думала: «Зачем?..»
    Но время шло, и постепенно молодая кровь заставляла жить и надеяться. Мёртвые мысли поблекли и стали опадать, как пересохшие листья. И люди, в которых жило настроение застоя и безнадёги, перестали притягивать. Теперь Лина бежала от таких. В душу медленно и трудно возвращалась опальная весна.
     И тогда появился Даниил, Даня. Ничего особенного он к девушке не испытывал, но интерес проявлял. «Почему бы и нет?» - думала Лина. Очень хотелось, чтобы всё стало как у людей: муж, дети… Они должны наполнить её жизнь новым смыслом, и всё будет хорошо и правильно.
     Лина хотела опять оказаться у подножия солнца, как в детстве. «У подножия солнца» - так называлась книжка, которую ей вручили вместе с табелем отличницы. Первая победа! Тогда девочка перешла во второй класс. На форзаце книжечки значилось: «За отличную учёбу и примерное поведение». И название книжки, и её немудрёные герои, у которых всё хорошо, светло и правильно, – вот что хотелось хранить вечно, греясь теплом ушедшего детства. Никогда больше Лина не была так счастлива, как в то ослепительное лето, в семь лет…
       …Надо, надо родить детей. Переключить свою переизбыточную жалость к  человечеству – на них, родных, кровных. Сузить сектор боли за весь мир!
     Мать Дани считала девушку очень удачной партией. Старая женщина умело трезво смотреть и на жизнь, и на своего сына, что бывает у матерей не часто. Лина – это именно то, что нужно её Даньке, лентяю и эгоисту. К тому же кандидатка в жёны  – добрая. А значит, многое стерпит и простит. И где другая баба плюнет, развернётся и уйдёт, Лина поплачет, переварит и проглотит. И пойдёт по жизни дальше в том же качестве.
     И, конечно, Ирина Ивановна сыграла не последнюю роль в женитьбе сына. Даниил, по большому счёту, уступил не столько Лине, сколько матери, решившись на брак.





                                                           *   *   *

       Итак, семейная жизнь началась. Вскоре родился Лёшка: трогательный, слабенький. Получился он недоношенным, но за жизнь цеплялся крепко и вскоре ничем не отличался от обычных детишек. Хорошо набирал вес, учился сидеть и лепетать, весело глядел на свет умными глазками.
     То, что мальчик появился раньше срока, необыкновенно рассердило Даню. Он до смерти надоел врачам, лез с вопросами и угрозами; клялся, что головы всем поотрывает, если узнает, что его провели. И жену убьёт, шлюху.
     И никак нельзя было убедить молодого отца, что ребёнок действительно семимесячный, хотя это казалось яснее ясного: новорожденный весил слишком мало.
     Но Ирина Ивановна, взглянув на внука, сразу отмела все сомнения:
    - Наш. Сразу видно, чего там!
    Мальчик и в самом деле был здорово похож на Даньку, и с каждым днём это становилось всё заметнее.
     Однако ревнивый и взрывной муж не успокаивался ещё долго, что принесло Лине много тяжёлых скандалов. Приходилось снова и снова клясться, что она ни в чём не виновата.
     Скандалы усугубляли её серьёзную спинную боль, которая появилась сразу после родов. Эта боль осталась с ней навсегда, лишь со временем немного притупившись. Лина так сжилась с этим, что перестала обращать внимание. Болит – ну и пусть себе. Врачи разводили руками: ничего не понятно! Но Лина знала, почему болит. Помнила: роды начались резко, нехарактерно для первородящей, но когда она попала в родовой зал и очутилась в высоком кресле, её вдруг оставили совершенно одну.
     - Лежи, жди. Не скоро ещё, не бойся! Сейчас придём.
     И ушли… Лина слышала, как хохотали где-то недалеко, за стеной. Кого-то поздравляли, что-то пили, кажется…
     Лина плакала, звала. Чувствовала: вот сейчас, сейчас она родит, с минуты на минуту!! И, если ребёнка никто не примет, он упадёт, покалечится! Высоко ведь!!!
     И в какой-то страшный момент она, истошно завопив, сделала невероятное, невозможное усилие – и задержала ребёнка. Этих нескольких секунд хватило! И заглянувшая в родовой зал акушерка (чем-то очень недовольная) успела, подбежав, подхватить её сына.
     - Ну, чего орёшь?! Нормально всё, видишь? Успела!.. – бурчала она, старательно пряча виноватые глаза.
     - Успела… - прошептала Лина. Вот только в спине что-то хрустнуло…
     С того дня и болит. Ну да ничего, не инвалид ведь она. Зато Лёшенька – не упал. Лина даже подумала, что это – как знак: она – мать, и теперь должна всегда успеть к своему ребёнку. Чтобы никогда не упал.

                                                        *   *   *

       Жилось ей замужем нелегко. Но свекровь угадала правильно: Лина терпела. Тихонько, в робких слезах переживала неприятности со стойкостью обречённого.
     Один только сыночек в жизни молодой жены  – любовь и счастье. Вот ради него и стоит жить. Видеть, как он растёт, как становится самостоятельным. Отрадно было наблюдать, как мальчик впитывает в себя материнскую доброту и щедрость. Он даже в интонациях старался копировать Лину, умиляя её до слёз.
     А Даниил был оставлен в параллельном мире, хоть и досаждал по-прежнему тяжёлым характером. Лина научилась смотреть сквозь него и почти не слышать. Думала о чём-то постороннем. И от этого муж заводился ещё больше. Выходило так, что эта курица – его жена – не имеет даже гордости! Ведь любая нормальная женщина уже взорвалась бы сто раз, ответила, нагрубила. Ударила бы, в конце концов! Было бы за что уважать, по крайней мере.
     А Лина просто не пускала его в свой внутренний мир. Она целиком принадлежала только сыну, который (единственный!) мог её понять и принять, и который точно знал, за что её надо любить.
     Лина часто думала, что она с годами стала, наоборот, только больше жалеть людей. Что это? – старость? (В тридцать пять лет!..) Или мудрость?.. И в тоже время ясно понимала, что она никогда ещё не умела так страстно ненавидеть разную пошлость, подлость и мелочность.
     Именно тогда она окончательно поняла, что они с Даней – слишком разные, чтобы составлять пару. И, существуя рядом с ним, она была так далека, как будто проживала в другой галактике. А он этого даже не понимал.
     Все чувства Лины стали острее, ярче, как будто с неё содрали кожу, как будто открылось второе (третье, четвёртое?) зрение: сколько же горя вокруг, сколько страданий! Но всё, что послано лично тебе, надо уметь пережить, переждать. Постараться не потерять что-то главное в себе, не наплевать в собственную душу.
      Лина терпеть не могла необязательных и неорганизованных людей. Сама она была работником редким: безотказным и всё успевающим. Всегда держала слово, и положиться на неё мог каждый. Нравилось коллегам и то, что Лина, умея выслушивать других, никогда не жаловалась на личное. Внешняя организованность совпадала с внутренней цельностью, поэтому и похвала, и поощрение – были для неё делом обычным, почти будничным. По-другому и не мыслилось.
    О своих успехах Лина рассказывала только сыну, потому что муж и не спрашивал. Его вполне устраивало, что она всё вовремя делает дома. Этого достаточно. Зато сын – гордился.
     Лина давно поняла: дети не равны взрослым, они на порядок чище и лучше. Это взрослые им постепенно внушают (всеми своими поступками!): лги, воруй, притворяйся. А потом несказанно удивляются, всплескивая руками: откуда, мол?..
     И Лина старалась, старалась изо всех сил жить так, чтобы её мальчик гордился ею.
     Она считала, что люди как бы делятся на два типа: конденсаторы и конденсаты. Конденсатор несёт в себе признаки истинного человека, а конденсаты (их, к сожалению, больше) оседают смертоносным налётом на артериях чужой жизни, подтачивают их, закупоривают, омертвляют.
     И конденсаторы – терпят…
     Мужа своего она относила именно к конденсатам.

                                                      *   *   *

       Шли годы. Текли как вода сквозь пальцы. Вот ей тридцать пять, сорок, сорок семь… Лина их не очень замечала, она считала только возраст своего ненаглядного мальчика.
       Один за одним, как будто в очередь, умерли родители и Лины, и Дани.. Никто долго не залёживался, просто приходил их час – и они покорно уходили в вечность.
    Отчим умер последним, когда Лине исполнилось пятьдесят. Алёшка уже заканчивал университет, нацелясь на Красный диплом. С годами сын и мать как будто срослись душами, вроде обрели общую кровеносную систему. Даниил совсем отошёл на второй план, и теперь всё чаще и чаще думал, что Лёшка стопроцентно удался в свою мать. Он даже смотрит точно так же, как и она: мимо.
     Добрый и отзывчивый, Алексей очень переживал, что девушки не обращают на него никакого внимания. Лина пыталась объяснить сыну, что это он напридумывал! Надо только стать увереннее – и сразу появится симпатия.
    Но Алёшка упёрся на своём: он никому не нужен. Лина ночей не спала, всё думала, думала… Ведь, действительно, было в этом что-то мистическое! Её красивый и умный сын никак не мог завести себе подружку…
     А однажды Алёшка даже отличился: спас девушку от пьяных хулиганов. Об этом  написала местная газета, и Лина была на седьмом небе от гордости, хотя Лёшка и оказался в больнице, ведь его избили. Но сын поправлялся, и благодарная девушка бегала к нему с передачами. Однако дальше этого не пошло, потому что у красавицы оказался жених. А Лёшка, как назло, признался матери, что девушка ему очень нравится…
     - Так отбей! – настаивала Лина.
     - Мама, прекрати. Я так не могу и не буду.
     Больше от него ничего добиться не удалось. Девчушка постепенно канула, а выздоровевший герой снова остался на бобах. На память о драке его предплечье украшал теперь большой шрам. Навсегда.
     Алёшка долго стеснялся этой отметины, но потом привык и вернулся к любимым майкам.

                                                        *   *   *

       Из дневника Лины:
     «Господи, какая боль!! Я должна, должна, должна любить её! - а я не могу…
     Но это же неправильно, не по-человечески. Неправильно ни по людским законам, ни по христианским. Почитай отца и мать своих! – а значит, люби…
     И много лет дерутся во мне два «я»: одно говорит - «должна», второе кричит – «не могу!»
    …Она всё время предавала меня, даже в мелочах. С удовольствием, с размахом. Как ни просила я: «Только, мама, не говори никому!» - это было напрасно. Чуть я за порог – и телефонный диск тут же бодро начинала накручивать мамина рука: «Всем!! Всем!! Всем!!!»
     Нет, она звонила не для того, чтобы начать с меня, она этим заканчивала. Причём, наверное, неожиданно для себя, экспромтом, так сказать; ведь в начале и не собиралась этого делать. Как-то уж так выходило…
     Два-три таких урока – и я отгородилась китайской стеной. Эта преграда с годами только выросла и укрепилась. И вот теперь, когда матери уже нет, пора бы этой стене и рухнуть. А она, оказывается, не боится времени, как те пирамиды. И, принося цветы на могилу, я испытываю бесконечное чувство вины за пустое сердце. Пустое - а как болит…»
                                          
                                                     *   *   *

       Больше всего на свете Лина боялась, что сын её разлюбит. И в этой боязни, как ни странно, не было стандартного материнского эгоизма, нет! Она только и мечтала, чтобы Алёшка влюбился, женился, завёл детей…
     «Как я буду любить их всех!! - думала Лина. – И невестку, и внуков. Невестку  – особенно, ведь она выберет моего мальчика, она будет дорога ему. Я никому не дам её в обиду, никогда!!»
     Да, да! И сын, когда Лины не станет, не скажет, что у него болит пустое сердце. Никогда не скажет!!!
     …А тут случилась беда: Лёшка в своём университете помогал менять окна в одном из кабинетов (вот вечно ему больше всех надо!), и стекло треснуло, выскочило из рассохшейся древней рамы, обрушилось с высоты топором на правую руку сына и перерубило несколько сухожилий…
     Лина чуть с ума не сошла!!! Хорошо, что на дворе – двадцать первый век, руку спасли в отделении микрохирургии. Но за эти несколько страшных дней Лина стала абсолютно седая.
     А когда всё кончилось и Лина немного пришла в себя, то она решила, что волосы красить не будет. Как ни странно, но седина даже шла ей. И прятать ни к чему. Не девочка ведь.
     В травме сына Лина опять усмотрела символический смысл. Когда-то очень давно, когда Лёшенька был совсем крошечный, Лина, укрепляя спинку детской кровати (от мужа разве дождёшься?!! Самой – быстрее..) угодила молотком по ногтю большого пальца, и с тех пор ноготь так и рос с трещиной посередине. Лина всегда обрезала его очень коротко, потому что, задев, могла подорвать ноготь чуть ли не до основания. И никогда с тех пор не ходила делать маникюр.
     Каждый раз, взглядывая на палец, Лина вспоминала, откуда трещина. И вот теперь – у сына такое случилось с рукой. Это неспроста! Вот и ещё один шрам, который навсегда…

                                                            *   *   *

      … И снова в душу пришла пустота, похожая на ту давнюю омертвелость. Лина вдруг в свои пятьдесят отчётливо и до конца поняла, что значит НИКОГДА. Это ни-ког-да, навечно.
     Вот сидела однажды у телевизора, смотрела старый хороший фильм – кино детства! – и вдруг пронзило это НИКОГДА. Никогда она уже не будет чувствовать то, что раньше, и так, как раньше. И стало жутко.
     Ничего не поделаешь: едет она «с ярмарки». И всё правильно. Одна только просьба к небу: дай доехать поспокойнее. Только одного покоя и хочется. Перед НИКОГДА…
    Но вот как раз с покоем и были проблемы. Лина всё острее и острее воспринимала жизнь, её больные стороны. Интересно, это только у неё?.. Живут же другие, говорят, в покое, а у неё – сплошной вдох-выдох.
     Какая-то химическая действительность образовалась вокруг. Эта безрадостная молодёжь с пустыми глазами, в которых нет взгляда в будущее, эти позорные объявления везде, даже по телевизору: очередная семья просит, как милостыню, у добрых людей денег на операцию для больного ребёнка… А где же государство, где?...
     А люди скачут по сцене в сотнях  глупейших шоу, слизанных с иностранных и перевёрнутых на наш дурацкий манер. От «минут славы» до всех, «кто хочет стать миллионером». Противно. А что, что у них на душе?.. Наверняка тот же ужас, что и у неё.

                                                              *   *   * 


       То ли от безысходности, то ли, наоборот, в поисках  выхода, появился в семье Лины и Интернет. Причём настоял на этом Лёшка.
     Лина обрадовалась: может, хоть там девушку себе отыщет? А что, бывает же!..
     Лёшка с новинкой разобрался быстро, завёл себе страницы, где только возможно и, действительно, увлёкся, ожил. Видно, и ему не раз приходила в голову мысль про подружку из чата. Он и Лину уговорил зарегистрироваться в «Одноклассниках».
      Она сначала смеялась и отнекивалась, а потом – взяла и согласилась. Лёшка оформил ей страничку, выставил несколько неплохих фотографий. Научиться пользоваться этой штукой было нетрудно, и Лина быстро освоилась. Даже полюбила это дело, ведь уже в первую неделю нашлось и прибилось в ДРУЗЬЯ полтора десятка человек. Это было здорово: узнавать, как прожили эту жизнь товарищи по школе и Политеху; рассматривать чужие фото и ахать, что так все изменились! Они тоже, наверное, все удивлялись, глядя на фотки Лиины, но отпускали ей комплименты. Она действительно неплохо выглядела, оставаясь стройной и моложавой.
     И вот однажды!.. Лина запомнила этот день до мельчайших подробностей, ведь это был день рождения Лёшки. Приходили гости, разошлись поздно, и Лина очень долго возилась с посудой, наводила порядок. Она терпеть не могла оставлять такое на потом.
     Лёшка давно уже уселся за компьютер, и Лина решила, что на сон грядущий неплохо  бы и ей просмотреть свою страничку. Сын уступил ей место («Мама, на пять минут!! Я тут кое с кем переписываюсь!»), Лина открыла своё и сначала даже не поняла, что произошло… Глаза, конечно, видели, а вот мозги – зависли, потому что она прочитала: «Я тебя всё равно нашёл!!!» Это странное сообщение было от Сергея Пономарёва. От Серёжки!..
     …Сын нетерпеливо заглянул в комнату:
     - Мам, ну что ты там застряла?
     - Сейчас, Лёшенька, сейчас!!!
     Она, конечно, ответила. И приняла его в ДРУЗЬЯ. И фотки посмотрела: вот он какой стал! Солидный, крупный. И рядом – жена, наверное. Такая же вальяжная. А вот и дочь! –  красавица…
    И она вдруг смертельно устала. Новая-старая боль обрушилась на неё, как древнее дерево, неожиданно поваленное ураганом. Не зажило, оказывается. Ничего не зажило!!!
     …За сутки Лина немного пришла в себя (надо было делать вид, что НИЧЕГО не произошло) и на другой вечер, взяв себя в руки, почти спокойно написала ответ, что живёт неплохо, что у неё есть муж и взрослый сын.

                                                               *     *     *

       Обманывать себя – не получалось. Да и зачем?! Зачем, если сам Сергей не скрывал: всю жизнь протосковал, так и не смог ничего забыть. Дочь у него  – самостоятельная, у неё давно своя отдельная жизнь. А жена… С годами только отдалилась, и всё. Нет, нельзя жить без любви и быть счастливым! Никак нельзя…
     Вот так и сбылось старое цыганское пророчество. И про любовь самую большую, и (по иронии судьбы, после распада большой Родины) про чужую страну – всё угадала лукавая ведунья!
     … Лина собралась в мгновение ока. Сама от себя не ожидала! Вдруг ясно поняла: не может поступить иначе. Ну никак!! Решение уехать ещё держалось втайне, а уже все заметили, как вдруг Лина изменилась. Сразу стала настолько другой, что даже сама себя не узнавала. Потом, когда скрывать перестала, все начали крутить пальцем у виска: сумасшедшая, однозначно!
     Но всё вышло, как захотела Лина. Развод, на удивление, выдался простым: Даня был настолько в шоке, что даже не устроил разбирательства, а вполне добровольно дал согласие, без волокиты и судов.
     С работой – тоже решила моментально. Уволили и в душу не лезли. Никто не спрашивал, но все знали. Да и пусть поговорят, чего там. Хоть какое-то для них разнообразие.
     Её же жизнь стала теперь полна значения и любви. Эта радость вела её уверенно и настойчиво. И Лина шагала твёрдо и спокойно, теперь почему-то хранимая судьбой от падения с ажурного мостика позднего счастья в тёмные воды жизни, бурлящие по обеим сторонам хрупких перил…

                                                               *     *     *

       И всё бы хорошо. Но вот сын посчитал её предательницей. Уехала! – а он?.. А его почему не забрала с собой?! Оставила, бросила!!! И не пишет ей сын теперь, нет. И на звонки не отвечает. Вычеркнул Лину из своей жизни. И надо привыкать, что навсегда…С этим придётся и дальше жить.
     … А жить женщине хочется теперь долго и счастливо, вот ведь как…
         Вдох-выдох, Линочка. Вдох-выдох…