Самые родные... Судьба поселка - моя судьба

“ Кого ни спроси  –  всем до боли ты дорог ,               
Как много здесь славных, хороших людей!
Родной мой Домбаровский,
милый поселок,
Тебя я люблю больше жизни своей!”
П.Кохов



После Столыпинской реформы, году в 1910, на скрипучих арбах, в товарных вагонах, пешком в поисках лучшей доли двигались с прибрежья Днепра в безвестные ковыльные степи Оренбуржья группы переселенцев. Был среди них и глава семьи маленькой Тани Степан Нестеренко. Шли взрослые и дети, женщины и старики под палящими лучами солнца, под дождем, ночуя по берегам рек. Наконец, трудный путь оказался позади, и измученные долгим переходом они добрались до нового места жительства.
Неприветливо встретила степная сторона новоселов, не радовали души хлеборобов безбрежные просторы. Благодатная земля и богатые покосы были почти безлюдны, угрюмы. Но переселенцы – народ трудолюбивый - живо принялись за дело: ставили хатки, обзаводились скотом. Так возникло село Верхний Киембай. Здесь и прошло  детство Тани. Десятилетней девчонкой встретила она Великую Октябрьскую социалистическую революцию, могучие раскаты которой докатились и до жителей Киембая. Жизнь в селе забурлила, вспенилась, как только что освободившаяся из-подо льда весенняя река. Доносились слухи, как то в одном, то в другом селе “пошаливали” банды. Гражданская война не утихала.
1921 год вошел в историю Советского государства как год неимоверных трудностей, голода, разрухи. А каково было семье Нестеренко, судите сами. Восемь ртов ежедневно просили есть. Одному отцу трудно было прокормить такую ораву. Татьяна грамоте так и не выучилась. Недосуг было в школу ходить, родителям помогать надо, сполна познала  всю тяжесть сельского труда.
В 1925 году Татьяна Степановна вышла замуж и переехала к мужу в село Курмансай. Молодые работали в колхозе, жили трудно, но счастливо. С жадностью следили они за переменами, происходившими в районе. В конце двадцатых годов на домбаровской земле начали организовываться первые совхозы: “Красный чабан”, “Акжарский”, “Профинтерн” (переименованный в начале сороковых в “Домбаровский”).
В тридцатых прибывшая сюда геологическая партия обнаружила под землей пласты каменного угля. Началось строительство шахтерского поселка. Он возникал из палаток, наскоро сколоченных из досок бараков. Появились хлебопекарня и клуб. И уже в 1938 году заработала первая шахта. К тому времени Татьяна и Федор Перепелицы с тремя детьми-погодками перебрались в новый районный центр. Ребятишкам нужна была школа. Да и отец нашел здесь дело по душе – устроился плотником в совхоз “Домбаровский”, где проработал долгие годы.
С продовольствием поначалу шахтерам было трудно. Многие сельскохозяйственные продукты им приносили местные жители – казахи. Они шли туда, где “дом бар”, т.е. “дом есть”. Не это ли казахское выражение и послужило названию поселка “Домбаровский”?
Место для дома облюбовали на центральной усадьбе совхоза “Профинтерн”, за речкой Камсак у озерца, где вскоре выросла целая улица. Здесь в честь моего рождения в 1939 году Татьяна и Федор посадили прутики верб. Они быстро разрослись, превратились в красивые пышные деревья, став для путников верным ориентиром.
Быстро застраивался рабочий поселок, в который с разных концов страны прибывали шахтеры. Несколько десятков стандартных домов образовали его центр, который в народе до сих пор зовут “городком”. Остальные дома, в основном землянки, ставились по берегам речек Камсак, Кугутык и Ушката.
С разработкой угольного месторождения возникла острая необходимость в железной дороге, была проложена ветка “Орск – Профинтерн”. В декабре 1940 года домбаровцы встречали первый поезд. Со знаменами и плакатами пришли они на станцию – небольшой домик, одиноко стоящий на нынешней территории участка Вторчемет, где состоялся многолюдный торжественный митинг.
Жизнь поселка менялась с каждым днем. Большие и радостные события шли одно за другим. Первый поезд, новые школы: средняя, две начальные, потом и школа, где обучение велось на казахском языке. На месте нынешнего Детского центра “Радуга” отстроили клуб. На бывшей центральной усадьбе совхоза “Домбаровский” расположилась больница, в нынешнем здании вспомогательной школы вели прием больных врачи поликлиники.
Понемногу разрабатывались пустые земли. В совхозах появились трактора и комбайны.
Год сорок первый приостановил мирное созидание людей. Война…
Проводила Татьяна мужа Федора, отца четверых детей, на фронт. Домой вернулась в слезах, увидела ребятишек, самому старшему было лишь 14, а младшенькой – 2 года, и еще горше стало на душе. Какой матери того поколения не знать, что это такое? Но надо было жить, помогать воевавшим мужьям, отцам, братьям.
Сын Андрей, глядя на мать, вызвался идти на работу. Устроился в совхоз сначала медником, потом, пройдя курсы, сел на трактор. Четырнадцатилетний мальчишка выполнял всю мужскую работу. С утра до позднего вечера трудились женщины в поле. Техники не хватало, и они учили ходить в упряжке коров. Немало матерей в это трудное время пошло работать на шахты.
Трудно жилось семье Федора Перепелицы, впрочем, как и семьям других солдаток. И все же мать не оторвала средних детей от учебы. Аня и Коля по-прежнему ходили в школу, а меньшую  Татьяна оставляла дома одну. Посадит утром у окна, закроет хату на замок и накажет: “Сиди тихо, жди маму”.  Вот так в томительном ожидании вечеров, когда семья собиралась вместе, и проходили дни моего военного детства.
Вряд ли найдется человек, который не вспоминал бы детство. А память детства плохо поддается времени и остается по-прежнему яркой и долговечной.
Когда я мысленно возвращаюсь в ту далекую и прекрасную пору, то обнаруживаю, что многие воспоминания моего детства связаны с войной. С утра дом пустел, я устраивалась на подоконнике в долгом ожидании. Первым приходил брат Коля и я оказывалась в окружении тринадцатилетних ребят-подростков, становясь невольным участником и немым свидетелем их тайн и проделок. Было очень трудно не доложить обо всем увиденном и услышанном маме, но я сдерживалась, боясь быть отвергнутой мальчишками.
 Вспоминаются из далекого далека те босоногие мальчишки, бегающие по полям, выливающие из нор сусликов, собирающие щавель и паслен. Это стало спасительной пищей для многих семей. У картофеля срезали кожицу с глазками для посадки, остальное шло в пищу. Главной кормилицей, тягловой силой была корова: запрягая, пахали землю, привозили сено и траву для корма на зиму, для топки печей в домах использовали коровий кизяк, заготовленный летом.
 А как вкусны были оладьи из шелухи проса и мелкой картошки, сваренной в кожуре и потолченной. Готовили затируху – муку растирали с водой до получения комочков и варили. С мукой в нашей семье было относительно полегче, отец собственноручно смастерил ручную мельницу, а соседи, приходившие промолоть зерно, оставляли кружечку муки нам. Все еще свежа в памяти каша из семян сурепки, заправленная молоком, казавшаяся тогда манной небесной.
 Еще помнится мне из детства история с курицей-несушкой, выросшей из цыпленка-одиночки и случайно уцелевшей во время войны. Как-то заглянула в наш дом цыганка и, увидев курицу, решила забрать ее. Она обратилась к маме, играя на наших детских чувствах (моих и брата Коли): “Отдай курицу, если хочешь, чтобы муж вернулся. Что дороже для тебя?”  Мы в один голос стали просить маму отдать курицу. Не было и тени сожаления от потери несушки, так велико было желание возвращения отца. И мать, зная нелепость таких рассуждений, все-таки поддалась, уступила цыганке. И это в голодное-то время!
А похоронка не обошла стороной наш дом. Мама была безутешна, но спустя какое-то время пришло письмо, что жив Федор Перепелица, тяжело контужен и находится на излечении в госпитале, но ведь жив! Такое иногда случалось в войну. Да и после войны женщины все надеялись, вдруг полученные “похоронки” – ошибка, может еще появится документ, опровергающий черную весть. И случалось ведь. Тогда в семье ликовали.
Наш отец вернулся с войны к ноябрьским праздникам 1945 года. Приятно и радостно было, что есть у меня отец, да только не узнаю я его. Детским умишком и вслух рассуждала, обращаясь к отцу: “А еще тот тятя приедет, что на машине уехал”. Сказались четыре года войны, стерлись в памяти дорогие черты. И долго не признавала в нем своего родного отца.
Когда вернулся с фронта отец, у нас часто бывали его однополчане. Кому муки  смолоть на ручной мельнице с двумя жерновами, кому по плотницкому делу нужно совет получить от отца, а вдовам – и помочь. Особенно оживленно было, когда резали первого выращенного после войны кабанчика. Собрались родственники, соседи, возвратившиеся с фронта, односельчане отца, на чьи плечи легла вся тяжесть боев, кто вынес горечь поражений и отступлений, кто шагал на Запад дорогами Победы.
Как и полагалось в таких случаях, сидели за столом. Шел разговор о жизни, о родных и близких, о делах и заботах, о тревогах и радостях. Но вот кто-то из сидящих за столом произносил имена погибших односельчан, и в дом входила война. Примостившись в стороне на табуретке, я слушала, широко раскрыв глаза, рассказы о войне. Помню, как волновались при этих разговорах мужчины. Взгляд рассказывающего казался отсутствующим, обращенным назад, в глубь того минувшего лихолетья.
И будто наяву я уже вижу своего отца, обливающегося потом, заталкивающего один за другим тяжелые снаряды в ствол дальнобойного орудия, громившего врага на подступах к фашистскому логову. Вижу, как шагает по дорогам войны дядя, Матвей Семенович Гойденко, попав в окружение или под очередную бомбежку, или артобстрел, пока шальная фашистская пуля не остановила его путь, навсегда сделав инвалидом. Представляю, как идет танк Ивана Сидоровича Сиренко среди минных разрывов и под свист пуль, чтобы помочь вывести из окружения части. Кажется, это я сама слышу рев моторов “Юнкерсов”, грохот бомб, стоны и крики. Судьба каждого фронтовика трудна по-своему. А вот Сергей Сидорович Сиренко был одним из тех, кто в первых рядах защитников Родины – пограничников сдерживал яростный натиск врага. Зарево пожаров, пепел руин, горе и слезы видел он, отступая с пограничными войсками к Москве, чтобы потом повернуть на Запад, познал тяжелый солдатский труд. Не раз был на волосок от смерти. И когда звучали горькие слова скорби о павших товарищах, мое сердце наполнялось болью.
Отец по ночам спал не спокойно, во сне часто шел в атаку, выбирался из обвалившихся траншей, хоронил боевых друзей, бредил в госпитале. Особенно часто он повторял имя старшего брата Тихона, пропавшего без вести и оставившего вдову и семерых ребят.
Помнится мне также послевоенный сенокос, бутылка молока, охлажденная в родничке, разнообразие полевых цветов, которые я собирала, пока отец взмахивал косой. И потом возвращение домой на бричке с сеном и вопросы отцу:
-Тять, а страшно было на войне?
-Страшно, дочка, страшно очень. И не верь, если кто скажет–“не страшно”.
-А если снова война будет, тоже будет страшно?
-Вновь войны быть не должно… - выдавил из себя отец, и я уже не решалась задавать вопросы. Отвернувшись, он погружался в думы о пережитом, а я, вдыхая запахи свежескошенного сена, думала о своем, но оба думали об одном и том же – о войне.
…Трудолюбию нашего отца многие завидовали. Соскучившись по мирному труду, прерванному войной, он работал за троих. Был остер на язык, иногда и крепкое словцо срывалось, если видел рядом нерадивое отношение к работе. Его побаивались, но и уважали.
-Тять, почему тебя Федор Ильич все называют, ведь ты не врач и не учитель?- допытывалась я, когда приходила к нему на работу с обедом. Но он мне так и не дал вразумительного ответа:
-Поди спроси.
…Осенью 1946 послевоенного года у Татьяны и Федора родилась еще одна дочь – Людмила, а ее сестренка пошла в первый класс.
Неузнаваемо изменился за послевоенные годы наш районный центр. Целина вдохнула в него новую жизнь. В общий героический труд домбаровцев вливался и труд моих родителей  Татьяны и Федора Перепелицы. Они вырастили пятерых детей, всем дали образование.
В 1956 году получила наша семья еще одну радостную весть: солдатская награда – медаль “За боевые заслуги” – нашла отца. Кроме военных наград хранится в нашей семье и медаль “За освоение целины”, так был отмечен вдохновенный труд нашего отца в мирное время.
Не искали наши родители легких дорог в жизни, не в богатстве детей растили, но в любви и согласии жила большая семья.
Став взрослой, я поняла, каково было неграмотной матери проводить отца на фронт и остаться с четырьмя детьми, испытать страшный удар, получив похоронку, а затем - радость, когда оказалось, что похоронка лжет. Теперь я понимаю, как больно было матери видеть рубцы от ран у отца. Две справки о ранении и сейчас хранятся в нашей семье, как напоминание о событиях более чем 50-летней давности.
Много воды протекло через устье речки Камсак с той поры, как неподалеку от нее поднялись вербы, посаженные матерью и отцом. Были они первыми деревцами в Домбаровском. Нет уже в живых наших родителей, и аул № 9 давно стал рабочим поселком. Но по-прежнему несет свои воды, особенно бурно в весенний паводок, речка Камсак, неподалеку от которой стоял отчий дом, разрушенный прошлой весной шальными весенними водами, когда речка в очередной раз вышла из берегов.
Посохли и старые вербы, низко к земле пригнули ветви – словно руки свои уронили обессилено, согнувшись под тяжестью прожитых лет… Но сколько вслед тем первым деревьям вырастили люди: тополя, вязы, клены украсили улицы поселка. В центре поселка поднялся зеленый парк, благоухают весной сады. Словно молодая поросль, поднялись и вылетели из родного гнезда дети Перепелиц. Идут по жизни дети, внуки и правнуки тех давних переселенцев с Украины, привычные к труду и любящие свою степную родину.
Я стала учителем истории и 40 лет отдавала себя любимому делу. Сейчас на заслуженном отдыхе, но душа моя осталась в родной школе.
Помнится, как оформляли с пятиклассниками альбом “страницы Великой Отечественной” и  вдруг слышу от своей ученицы:
-Раиса Федоровна, а война будет?
И я отвечаю школьнице, как двадцать лет назад ее матери, тоже моей ученице, словами, сказанными мне в детстве отцом-фронтовиком: “Вновь войны быть не должно!”