Воспоминания

По стадиону летал вдоль и поперёк июльский нагретый нашими телами ветер. Тренер тряс секундомерами. Он был тренер так себе, но добрый, не умел требовать, мучился похмельем и мечтал о чемпионах. Чемпионы были девчонки – девчонки, парни, дети, среди них был и я.
К тренеру меня привёл школьный преподаватель физры. Они вместе служили в НКВД. Там много стреляли, а теперь много пили. Иногда плакали, выли, а потом спали по своим закуткам, брились и шли на стадион и в школу. Школьный препод был начальником у тренера со стадиона. Стадион имел гордое название и кованый забор. За забором ходили гуси сторожа и квадратные медленные футболисты. Мяч тоже был с углами.
- Возьми парня, Петя.
- Этого чёрного скелета? Он подохнет на первом круге.
- Посмотри, это на тыщу.
Школьный препод бережно сжимал в руке секундомер.
- Это он!
- Да.
- Но это же рекорд Козловского.
- Да, Петя, да.
- Годики какие у пацанчика, четырнадцати нет!
- По метрикам.
- Сам смотрел, Петя. Потом поставишь.
- Проверим. Эй, как звать? Гена?
- Ну, вот, Гена, щас видишь парень бежит? С ним один кружок, понял? Дам два талона на обед от сборной.
Тренер свистнул два пальца, махнул рукой. К нему подошёл лёгкий парень старше меня. Хорошее тёмное тело под белой с красным формой «Спартака».
- Размялся?
- Давно Пётр Иванович.
- Прикинься на четыреста вот с этим, а потом поработаешь отрезки – десять по полста и пять по сто. Свободно пройдёшь три тысячи и в душ. Талоны не забудь. Какая смена?
- Ночью.
- Через неделю на сборы освободят. Иди с этим один круг по совей силе, на скелета не смотри. Понял? Четыреста у тебя коронка, зачёт.
- Понял я, понял, готов.
Четыре тени двинулись к месту старта. Мой препод мне объяснил:
- Вот отсюда вместе с этим пробежишь один круг до сюда. А здесь мы будем. Ясно?
- Угу.
Сказал я.
- А как бежать?
- А как сможешь. Петя два талона от сборной на обед даёт.
Парень в красивой форме встал у бровки. Я в сатине и тапочках на шнурках по щиколотки встал около него. Потом что-то меня кольнуло и я отошёл на вторую дорожку. Тренер сказал.
- Внимание.
Подождал и сказал.
- Марш.
Мы побежали. Дорожка была немыслимо ровной с белой полосой серая, не как у школы песок с галькой. Ветер ударил в лицо, радость движения в душу. Парень шёл быстро, но как-то трудно, словно тащил сам себя. Мы вышли с поворота. Как удобно не теряя темпа выходить на прямую. В школе без поворота – забор и назад под крики класса. Школьный препод смотрит на секундомер и на меня.
- Повторишь?
- А что, не сдал?
- Нет, сдать то сдал, но повтори, Гена.
Я повторил. Тренер смотрел на два секундомера и на меня.
- После школы пойдёшь со мной.
- Нам торф таскать по пять брикетов.
- Со мной пойдёшь, я скажу. Торф! Здесь рекорд города, а он про торф. Здесь есть кому.
Спина паренька была впереди и нисколько не удалялась. Я спокойно скользил по своей ровной дорожке, смотрел по сторонам и удивлялся, что спина паренька приближается. У поворота мы пошли вместе. Парень смотрел с грустным удивлением. По бровке прыгал препод школы, махал руками и орал.
- Нажми! Рви! Рекорд! А… Мать твою. Увидел, дождался, вот оно как, вот оно это….   
Я вышел на прямую и, действительно просто для радости бега, прибавил ход. Белая тень сместилась назад. Я пересёк белую черту с наклоном вперёд. Я это видел в кинохронике. Так финишировали Знаменские. Медленно сбавил ход. Белый паренёк с опущенной головой уже шёл, шатаясь по дуге поворота. Два человека неровными скачками шли, бежали ко мне. Перекошенные лица улыбки.
- Ну, ты паря, Генаха, удивил. И ты, Пашка, молодец. Свой областной рекорд побил. А этот шкилет новый поставил. Тебе и не достать в этой жизни. Под мастера слепил. По школьникам пустим на область – всё наше будет. Отдай парня. Город спасибо скажет, горком. Ещё до седьмого не добрался. Шесть годиков по юношам. Понимаешь, куда залезем… Я! Я пить брошу. Верка, он, Козловский, так просто не бывает. Три чемпиона за просто так.  Глянь на дорожку, верблюду бегать, а он без шипов в сатине, тапочках. Эх! Оденем парня... Талоны, подкормим. Область через месяц. Никто ни духом, ни ухом. А я…  мы…   Отдай! В школе это зачем?
- Ставь и забирай.
- Нет. Один будешь. Я всё. Это раз в жизни случилось.
Прошло три года. Всё, что неразборчиво в поту бормотал тренер, произошло точно по его путанным непонятным тогда словам. Тренер дал мне записку в комитет и пачку талонов в столовую – мечту  у завода. Старые тополя нависали над запахами пищи, незнакомой мне всё детство.
Я осторожно поскрёб дверь. На ней большая в зелёной меди пластинка – вывеска, пыль застарелой плохой уборки. В школе также – пыль торфа, грязная тряпка, не видавшая тёмные углы. Комната. Столы. Крупные дамы и парни за столами. Бумаги. Огромная витрина. Кубки, медали, портреты, рябило в глазах.
- Ты к кому, мальчик?
- Это вот сюда к самому, он ещё трезвый, иди.
Комната была ещё больше. Фикусы, пальма в кадке, огромный стол и целый угол спортрегалий за стеклом на подставках и по углам. Ещё один стол – зелёное поле стадиона в пятнах. Мрамор статуэток, графин, папки, пачка газет. Я стоял в дверях.
- Ко мне?
- Вот тренер дал вам отдать.
Высокий плотный парень в гимнастёрке без погон взял записку, прочитал. Улыбка, брови полезли вверх.
- Это ты бежал?
- Я.
Парень начальник что-то нажал, открылась дверь.
- Все сюда. Вера, все.
Я стоял у стола. Комната заполнялась плотными фигурами с запахом табака, пота, духов Америки, скрипом хорошей обуви, шелестом одежды.
- Вера, посмотри.
Вера была тонкой, высокой, немыслимо красивой. Тонкие пальцы взяли листок.
- Да? Это он?
- Иваныч видишь что пишет. Если Иваныч написал, значит даже эту пьянь проняло.
- Мальчик, как тебя звать?
Я назвал фамилию, имя, школу, тренера.
- Что вырастили, а, товарищи. Обычный школьный преподаватель. Мальчик ты в чём бежал? В этом? В этих тапочках? Вера ты понимаешь, в чём рекорды ставят? Как я в армейских сапогах.
- Там все в сапогах, дяденька.
- Откуда знаешь?
- Полк маршевый рядом стоял.
- Ну, тогда понятно. Митю позовите. Дай сюда, что уже? Зовите.
Все стояли и передавали друг другу записку тренера Иваныча. Дверь тихо всхлипнула и вплыло проспиртованное чудо.
- Матвей! Ну, что с тобой делать? С утра!
- Что хотел? У меня футбол форму получат.
- Иди, раздай и сюда. Ясно? И морду сполосни.
- А что?
- Так паутина на ушах.
- На ящиках там такое, прилёг, вот паутину и собрал.
- Иди, Матвей.
Голос сменил тон. Матвей вытянулся, хрипло сказал- есть – и исчез.
- Вера, останься, остальные работать.
Огромная комната просветлела, исчезли запахи конторы. Явился Матвей. Я вспомнил эту фигуру вечно почётного представителя трудящихся на трибуне в дни частых социалистических праздников – гимны, музыка, ура. Это был древний довоенный герой города. Войну он провёл на большом армейском складе, а теперь был царь склада спортинвентаря города. Доверенное лицо самого начальника.
- Матвей, Вера, выдайте мальчику всё как в сборной. Помоги, Веруньчик. Этот шкилетик большой сюрприз Донскому на финале. Большой! Идите.
Тёмный коридор с мышами куда-то вниз. Еле тлела лампочка у железной клёпаной двери купцов Стахеевых. Загремела, ухнула. За дверями свет, стеллажи, порядок.
- Вера Ивановна, голубушка, ты сама в сборной. Чемпионка это малыш, действующая. Ни как мы прошлым делом живём. Ну, ну. Приоденем. Шиповки Чехия. Ты видел такое, малыш?
 Да, такое я не видел. Хроники показывали легендарных атлетов редко. Чаще футбол. Василия Сталина на трибуне, ЦСКА, трибуны, орущие рты, погоны. Люди в шинелях, кепках, сапогах. Матвей приносил, Вера усадила меня на стул.
- Мальчик, всё нужно только по росту. Ты теперь в сборной города. Матвей, там должен быть мой рост и размер. Есть? Именно это, а вечером на тренировку. Поесть обязательно Ты ел сегодня? Матвей! Он так бежал, а покушал только вчера.
Два человека смотрели на меня оторопело и грустно, растерянно и с удивлением. Что-то колыхнулось в людях. Меня здорово нагрузили – для тренировок, разминки, для парада и просто на каждый день.
- Обедать пойдёшь со мной.
Мне дали лёгкий коричневый чемодан. Всё удачно и свободно поместилось. Вера указала, что взять на вечернюю тренировку. Матвей взял чемодан. Я и Вера пошли следом за согнутой фигурой. По большой комнате ходил начальник, остановился.
- Вера, я сам приду на вашу прикидку. Его берём на область. Помоги мальчику. Идите, в горком зовут.
Мы вернулись в комнату, где уже не было жильцов. Только сидела старая толстуха в углу и гремела счётами.
- Это он? Такой худющий. Светится.
- Это наш бухгалтер, тётя Клава. К ней будешь ходить за талонами и литером. Ты мальчик, тебе фото не надо.
Я знал, что литер это серая картонка на стадион и автобусы городских маршрутов. Я очень редко видел эту таинственную карточку у людей с роскошной форме с золотым гербом.  Теперь я без удивления держал такую сам.
- Распишись здесь и здесь. Принесёшь свою метрику, хорошо? А сейчас бери вот это. Верочка, ваши так заелись, ничего не берут. Пусть мальчик возьмёт. Деньги не дадут, а вот отоварят всё. Скажи там заву от меня.
- Я тётя Клава пойду с ним на обед. Скажу, чтоб девчонки за мальчиком проследили и кормили. Ты где живёшь? По Советской? А я по Нагорной. Соседи.
Я ходил по Нагорной к перевалу и в лес. Сразу за гранитной полосой скал вставали лес и синие дали Урала во все стороны. На западе вставал Таганай. На восточной стороне леса и дали Башкирии. Я знал уже на десятки километров сосновые боры и озёра.
- Пошли в столовую, Гена. Тётя Клава, вам что-нибудь нужно?
- Нет, Верочка, мне уже принесли. Иди, голубушка.
По брусчатке площади, мимо вождя в бетоне и чугуне мы прошли к вечным цветным дымам древнего завода. Столовая. Двери для всех и дверь с вывеской «Спецобслуживание». Вера открыла эту дверь.
- Тебе только сюда в любое время с семи утра до девяти вечера. Вот меню. Девчонки, у нас новенький.
- Ой, девочки, такой тощенький.
Меня разглядывали точёные фигурки в белом.
- Если пришли и просит сама Ведунова, мы постараемся. Мальчик, ты знаешь, кто тебя привёл? Это чемпионка СССР.
Я что-то такое помнил. Но когда стоишь вот так рядом, всё обыденно сворачивалось в обычный летний день шестьдесят лет назад. А может быть уже больше? Я понял, как нужно поесть, а есть очень хотелось. Дрожали ноги.
- Садись. Что будешь кушать?
- Борщ, сметану, котлету, гречку, компот. А можно два?
- Можно, можно. Девчонки, вы поняли?
На столе стояло невероятное. Этого в моей жизни никогда не было сразу. Я медленно, очень медленно ел. Следил, чтобы голодный спазм не рванул тело и рот грудью в тарелку. Вокруг была тишина и тихие разговоры давно и привычно сытых. Я соприкоснулся с новым миром. Его я видел издалека. А сейчас я был в нём самым обычным человеком. Вера с пониманием никуда не торопилась. Подплыла большая белая, пахнущая булочками дамища.
- Верочка, конечно, для Клавы… ваши совсем заелись.. пусть возьмёт. Знаешь, голубушка, я понимаю. Пусть возьмёт мясо, масло, сахар и хлеб. От горкома осталось. Там корочка треснула.
Моя огромная авоська повергла в шок домашних.
- Откуда? Ты не умеешь воровать, сынок.
- Мама, это ещё не всё.
Моя литерная карточка удивила больше и глубже.
Потом триумф первых побед. Тренер стал творцом таланта. Школьный препод подавал мне руку первым. Директор и майор стоял и говорил «вы». С меня требовали примеров в учёбе и комсомоле.
- Ты наша гордость, на тебя равняются. Нам дали подводу, чтобы возить торф. И отремонтировали сарай.
Вечером после пыльной гонки по гари тренер собрал команду в тени козырька над трибуной – элитное место горкома и исполкома.
- План тренировок завершён. Результат лучше прошлого года. Особенно у Веры, Миши, Гены. Два дня отдыха. Вера, Миша! Вы понимаете, не нужно мальчиков и девочек. В душ. Получить талоны, я проверю.
Я сижу на берегу озера. Камышовый склон уходит в воду. Камыши, комары и звенящая тишина сосново-корабельного бора. Бор случайно остался в живых от страхов и погрома войны. Сейчас здесь заповедник. Ферсман сказал, что здесь даже насыпь железной дороги из полудрагоценных камней. Я сижу на большом обломке яшмы. Рядом сияют турмалины, голубой опал в трещинках лежит на муравьиной тропе.
За камышами рыбное озеро. Вокруг меня болото с ольхами и небольшая скала. Пропойца егерь меня увидеть не может. Я вижу вспышки линз его бинокля. У егеря вонючий балаган на другой стороне. На маленьком пригорке гнилая вышка. Егерь боится на неё подниматься. Я разматываю свои призы – бамбуковые тонкие звенящие удочки с голубой американской леской. Их сделали в Европе хорошие мастера немцы. Одет я тоже в зелёное, сшитое матерью просто и искусно. Я осторожно закидываю дорогую снасть. Снимаю с крючка первых окуней, бросаю в садок. Всё напряжение тренировок исчезло. Радость покоя плотно заполняет уставшее тело. Вера долго напрашивалась со мной. Зачем мне это фантастическое чудо на комариной стезе дикого озера? Один это хорошо. А одиночество ещё лучше. Как прекрасен мир вокруг. Два – три часа ловли наполнили садок изрядно. Я легко сбросил путы азарта, собрал добычу, разобрал снасти и остановился. Лось! Гигант стоял спокойно. Рога взметнулись к кронам. Но я узнал эту серую тушу.
- О! Ну и выбухал за год! Надо же, а ещё помнишь. Ты сейчас кому угодно один свернёшь шею. А тогда тебя зря дожидались волки. Подходи!
Я вытащил свою еду – соль и кусок хлеба. Лось поднял уши и захлопал ноздрями, шагнул вперёд, нагнул рога, взял в мягкие осторожные губы моё угощение.
- Бери, старик, у меня теперь есть хлеб.
Поздней весной прошлого года я уходил с подлёдного лова с тяжёлой дневной рыбной добычей. Одно дело тащить сухую мёрзлую рыбу,  а другое мокрый мешок мокрой плоти. Сияла дикая луна, искрился ещё глубокий снег. Сверху встал ледяной наст. По этому огромному панцирю я свободно я свободно скользил в сторону далёких гор. Он крепко держал лыжи, я легко катился под длинный уклон к синеющей полосе леса. Там будет подъём и спуск в уже подтаявший город.
Волки легко катились по снегу, а молодой лось с короткими лопатками рогов проваливался по брюхо. Рогатая стать поднялась на растаявший бугор с ельниками и встала в позу бойца. Волков было полдесятка. Хорошие не оголодавшие серые гиганты. Я сбросил под ноги лосю мешок. Взял пешню и встал рядом с лосем. Лось не бросился от меня, а прижался боком к моим плечам.
- Нас двое, малыш, держись! Эй, серые твари, подходи.
Но серые твари не подошли. Ещё чего. У нас тоже шкура дорогой предмет собственности. А желудок потерпит до новой добычи. Вон косули, содрали с ног шкуру и не могут даже ползать. Мы простояли до рассвета. Я сидел на чёрных пнях военных лет. Одну корку хлеба съел сам, вторую отдал лосю. Потом лось щипал еловые веточки, а я дремал у его ноги с копьём в руках. Волки сдались. Тёплый ветер разрыхлил снег. Я и лось вместе пошли по моей чёрной лыжне. Я ещё тащил мокрые лыжи, лось спокойно шёл рядом. Косули стайками скопились на чёрных буграх. Я похлопал молодого бойца по ушам, гриве и потащился дальше в свирепых лучах тёплого светила.
По городу я шёл под усмешки уличной братвы.
- Эй, пацан! Коньки тебе до зимы оставить? Чё это ты с лыжами воландаешь? Катись на дутышах по назьму и лужам.
Я донёс рыбу, себя и лыжи до дома.
Теперь этот гигант мог испугаться только самого себя, своей силы, а не стайки жалких волков в сытом заповеднике. Я подошёл к гиганту. Других он не подпустил бы и на выстрел. Но товарища и спасителя узнает и подойдёт.
- Привет, гигант! Лось что-то коротко промычал. Его голова коснулась моего плеча. Огромный глаз смотрел на меня без страха. Мощь шла от тела животного. Тепло здоровья, уверенности ударили в мою душу. Как прекрасен этот мир, как хороши эти мгновения общения в природе! Потом я много охотился с луком и ружьём на севере, в тундре среди местных опустившихся или гордых аборигенов. Лось обнюхал меня и остался в своих пенатах. А я знакомой исчезающей тропой прокрался мимо кардона, вывалил рыбу матери, уснул мёртвым сном.
Пыльная короткая дорога до стадиона. Вся группа делала своё дело. Вера работала с барьерами. Грузные пятиборцы толкали ядро. Тренер выполз из недр стадиона.
- Так! Прикидка. Поработаем с эстафетой и четыре сотни пройдут все. Кто будет в гладких зачётах. Ясно? Через пятнадцать минут старт. Молодые прокатать, полить дорожки.
Я был молодой и взялся за грабли. Тренер позеленел.
- Ты то это куда? Нашёлся молодой. Разминка как всем. Ишь молодой. Вон ходят молодые. От тебя очки нужны. Вера, ты готова.
 Я размялся в уголке на травке вместе с гусями. Важный гусак – лидер советами не доставал. Это была умная старая птица. Котёл и сковорода были не её судьбой. Мне посоветовали не бояться, а шевелить клювом и лапами. Надрать старых и молодых. Я сказал, спасибо, парни и побрёл к месту старта. На старте  с десяток бело-красных фигур, потом девчонки. Красивые тонкие грации.
На тренере гирлянда секундомеров. Стартёр проверил пистолет и встал за нашими спинами. Тренер ещё что-то говорил, но я уже отключился от мира в радости бега. Меня не заявили на четыреста. Здесь есть другие корифеи. Но поработать с ними хорошее дело для себя. На области будут только волки со всей области. Этой был мой первый шаг  в большой спорт.
Стартёр коротко и внятно сказал «Внимание», вместо слова марш грянул выстрел. Все бросились вперёд. Бровку сразу заняли быстрые белые тени. Я шёл по второй дорожке, никто не мешал. Один круг. О чём думать и когда? Вперёд! На повороте я увидел удивлённую Веру с улыбкой. Я улыбнулся ей и пролетел последнюю сотню до столба тренера с секундомерами. Следом прогрохотали ещё двое.
- Мне что, тебя на все дистанции толкать, молодой?
Тренер смотрел на секундомер, на Мишку, на всех остальных и потом на меня.
- Сам что хочешь?
- Что скажите. Восемьсот, тысячу пятьсот, шведка. У нас на этих дистанциях очков не было.
- А сейчас будут, Иваныч. Только лично не заявляй. Не пугай деревню.
Вера куталась в большую старую куртку, хотя вокруг было плюс двадцать. Группа разошлась по душевым и раздевалкам. Гусак вывел своих на поле и ушёл к большой луже за забором.
Стадион в областном городе много лучше нашего не назовёшь. Язык не повернётся. Я осмотрел дорожки – знакомые без колдобоин. Нет гусей, а лыжи стояли в сиянии солнца  серо-голубой цепью мелких озёр. Команд очень много. А людей на трибунах утром очень мало. Потом подвалили и мест на трибунах не осталось. Тренер с помощниками принесли планы и номера забегов. В первый день работала Вера. Мне достался второй день и финал на третий. Вера легко обошла всех других баб. У нас появились первые очки. Вечером ужин. Верку все хвалили. А я не знал, как это делать. Все были старше меня с большим опытом и личным когда-то или сейчас успехом. Гостиница была хорошей. Номер на двоих, но я был один. Такой номер у меня был первый раз в жизни. Я быстро освоился.
Мой старт был в одиннадцать часов. По радио называли фамилии и длинные титулы участников. Мою фамилию просто мельком. Так и должно быть. В своём забеге я скромно встал справа, подальше от лидеров. Так посоветовала Вера.
- Геныч, ты беги сам по себе, а в финале будет видно.
Тренер говорил другое, но он сразу забыл обо мне. Навалились другие дела. Он кинулся к нашим лидирующим пятиборцам. Гордо застрял в окружении успешных питомцев.
Нам дали старт. Я бежал по второй дорожке. По ней и сфинишировал. За спиной был разрыв метров пятьдесят второму участнику забега. Мою фамилию назвали по радио, но успокоили – будет ещё и финал. Отношение ко мне в группе изменилось. Все знали, что в моём забеге шли корифеи и члены сборной Союза.
- Будешь в призах, оправдал доверие города.
Тренер назвал итог нашего результата в первый день среди команд. Мы были в тройке. На нас наступали со спины и уходили вперёд первые. Коронка Веры дала свой максимум.
По стадиону ревела «Риорита», мурлыкал Утёсов, заглядывали в душу Кристаллинская и Мондрус. Дорожки были мокрые, плотные. Зрители забили трибуну с козырьками. В этот день бежали местные звёзды. Посмотреть на своих время нашли многие горожане огромного дымного города танков и стали.
- Удержись за ними, не рвись. В призах будешь, это очень хорошо. Хорошие очки принесёшь. Эх, за рекорд всё удваивается… Но у нас таких нет.
Финал. Всего то двенадцать человек. Десять не в счёт. Эти мне по зубам, а других финалистов я не видел.
Я устроился справа у самой бровки. Для рывка места не было. Кто-то зацепил фальстарт. Все вернулись, а я вроде бы и не двинулся с места. Тренер только махнул рукой. Веры не было. Опять старт. Клин рванул к бровке и освободил дорожку впереди. Я пошёл по этой дуге и вышел на первую прямую в голове с  лидером. Первый круг группа шла плотно для кинооператора и комментатора. Я услышал свою фамилию и что-то о будущих перспективах. Тени соперников ушли назад и там остались. Тренер что-то кричал и махал секундомерами. Он испугался, что я сломаюсь на последней прямой. Дорожку у бровки уже испахали до ям. Я перешёл с поворота на третью и дал своему телу полную свободу. Ветер заревел в ушах, солнце ударило в спину. С пяти метров я упал на ленточку к радости фотокорров. С поворота выходил второй призёр.
- Ну… ты … даёшь, очки… так…
Тренер никак не мог остановиться на членораздельных словах. Меня толкали свои, жали руку, хлопали по плечам. Среди них стояла Вера и грустно улыбалась. Радио гремело моей фамилией. Кто я, откуда и как здесь. Как много можно сочинить из трёх-пяти слов правды. Меня уже узнавали в пределах гостиницы. Все команды роскошно жили в одном месте. На стадионе было тоже самое. Я стал новой случайной звездой случайного успеха. Но все бегуны корифеи огромной области бежали со мной по этим дорожкам. Так что многим крыть было нечем. Мой успех никто не считал закономерным – повезло и всё. Нас собрали в холле этажа. Призывали от имени города, комсомола, партии брать с меня пример и крепить успех коллектива. Потом мне очень удалась полторашка и чуть хуже пять километров. Вера настояла на том, чтоб я закончил выступление, но тренер ещё затолкал меня в шведку. Получилось хорошо. Мы привезли к себе большой мятый переходящий Кубок, а я первую горсть своих медалей. Радио и газеты постарались. Я был верный сын комсомола города и школы. Тренер объявил пятидневный отдых и ударился в загул. Участвовали препод школы, предкома, Матвей кладовщик, примы конторы и тётя Клава. Меня нагрузили едой для дома и призами за шесть результатов: велосипед, спортформа, гранит, хрусталь, мрамор.
Улицы встретили меня тихим молчанием. На улице не любят выскочек. Но я сумел постоять за себя. Тренировки стали серьёзным делом. Улица меня признала. Роскошный «Диамант» привёз Веру к моему дому. Переполох аборигенов – небожитель сошёл на землю у ворот.
- Ты куда собрался, мальчик?
- К лосю и за рыбой.
- К лосю?
- У меня рогач в друзьях, но тебе лучше не соваться. К осени он жирный и злой.
- Я издалека посмотрю. Возьми. Я не видела лосей и не ловила рыбу. В комитете только тётя Клава. Возьми, пожалуйста.
Мы шли ночью по улице Нагорной. Поднялись на перевал в рассветных мокрых сумерках. Прошли длинный холодный брод вокруг кардона и засад. Вышли на старую вырубку. Над ней и в тишине стояла война. Солнце взошло и Вера с писком вытащили первую зелёную рыбку.
- Не ори, Верка. Лось не придёт. Не путай леску. Чёрт меня дёрнул…
Рыба ловилась и лось пришёл. Вера ахнула, гигант презрительно качнул рогами. Я вытащил краюху и соль.
- Привет, гигант. Эту я не звал. Но это слабое создание у человека. Прости меня.
Лось меня простил. Он съел хлеб и соль. Веру к себе не подпустил. Меня благосклонно толкнул головой и ушёл. У него были свои неотложные дела. Два безрогих силуэта возвышались над ельником.
Мы занялись рыбой. Сиял длинный день. Потом протрезвеет тренер, загудит дорожка в чёрном шлаке. На Пекинской олимпиаде через шестьдесят лет ни один чёрный не побил мой белый рекорд в юности.

Генрих Костин  Владивосток