Жить со своим временем

На фотографии: Николай Дмитриевич Казанцев. 1967 год.


Посвящается памяти
доктора юридических наук, профессора
Николая Дмитриевича Казанцева.
К 110-летию со дня рождения.

Предлагаю читателю этот рассказ, не претендующий на какое-то цельное, завершенное исследование, только отдельные фрагменты, отдельные штрихи, только то, что сохранилось в памяти наиболее ярко, о чем слышал из рассказов Николая Дмитриевича, что помню сам, о чем написано в каких-то старых документах. Понимаю все несовершенство такого способа изложения, но ничего лучшего придумать не могу. В конце концов, я не писатель, нет во мне достаточного литературного таланта, но, с другой стороны, если я не напишу о профессоре Казанцеве, то уже никто не напишет. Поэтому выношу на читательский суд то, что получилось, и в том виде, в каком оно получилось.

Долгие месяцы, день за днем, я читал пожелтевшие документы, рассматривал старые фотографии. Разрозненные факты из жизни Николая Дмитриевича Казанцева постепенно выстраивались в последовательную цепочку, которую необходимо перенести на чистый лист бумаги.

Я не собираюсь писать работу, посвященную вкладу Николая Дмитриевича в юридическую науку: об этом можно почитать в ряде специализированных изданий. На мой взгляд, гораздо интереснее разобраться в эпохе, которая уже безвозвратно прошла, но которая была насыщена невероятным количеством сложных и трагических событий и при этом каким-то непостижимым образом способствовала появлению ярких талантливых личностей. Вряд ли мне удастся избежать некоторых формальных моментов, которыми обычно изобилуют биографические статьи, но я постараюсь свести их к минимуму.

Николай Дмитриевич Казанцев родился сто десять лет назад, 15 (2) января 1907 года, в деревне Обабково Курганского уезда Тобольской губернии Российской империи, расположенной на стыке Предуралья и Сибири. Ближайшим крупным городом был Курган, расстояние до которого измерялось в верстах, коих насчитывалось порядка шестидесяти.

Отец Николая Дмитриевича, Дмитрий Прокопьевич, еще до женитьбы отслужил в армии, служба проходила преимущественно на Кавказе, в артиллерийском дивизионе, расквартированном в городе Батуми. Про мать Николая Дмитриевича известно, что ее звали Анной Михайловной и ее родители проживали в деревне Обабково.
Семью Казанцевых можно было отнести к зажиточным крестьянам: кроме сельского хозяйства, Дмитрий Прокопьевич занимался кустарным кожевенным производством, что позволяло не только обеспечить всех пропитанием, но и по мере возможностей дать детям образование.

Относительно спокойная жизнь в российской глубинке прервалась летом 1914 года с началом Первой мировой войны, которую тогда называли войной германской. Всех мобилизованных собрали во дворе волостного правления, затем состоялся молебен «За веру, царя и Отечество». Местом прохождения службы для Дмитрия Прокопьевича был определен город Курган, где он занимался обучением военному делу вновь мобилизованных в армию.

С началом войны связана и первая трагедия в жизни маленького Николая: от тифа умирает его мать, а он, переболев, чудом остается жив. Саму болезнь Николай не помнил, в памяти остались только произнесенные кем-то слова: «Мать-то твоя, Анна Михайловна, умерла. Царство ей небесное».

Кроме Николая, осталось пятеро детей: братья Федор, Стефан, Василий и две сестры – Евгения и Зоя. Самой старшей, Евгении, было четырнадцать лет, а самому младшему, Василию, – три года.

Осенью 1915 года Николай поступает учиться в ближайшую школу, находившуюся в селе Мендерском, в которой, кроме местных детей, учились ребята из Обабково и Рассохино. Николай Дмитриевич навсегда запомнил имя своей первой учительницы Марии Павловны, фамилию, к сожалению, память не сохранила.

С началом войны возникли финансовые проблемы: отцовского жалования хватало с трудом, сестра Евгения каждый раз считала оставшуюся мелочь, решая, на чем можно сэкономить, чтобы дотянуть до очередного денежного перевода. Некоторую помощь продуктами оказывали родители матери, но им самим приходилось нелегко.

Весной 1917 года стало известно об отречении императора Николая II, а уже через несколько дней начались митинги и собрания, на которых ораторы говорили о свободе, равенстве и братстве. Осенью и зимой установилась власть Советов, но начавшийся белочехословацкий мятеж, а затем и приход армии Колчака прервали деятельность органов советской власти.

Гражданская война прокатилась по всей Сибири, затронув все семьи. И семья Казанцевых не была исключением. Летом 1919 года на восток потянулись обозы с ранеными, стало понятно, что Красная армия наступает, приближая линию фронта к Кургану. Началась срочная мобилизация офицеров и унтер-офицеров в армию Колчака. Дмитрий Прокопьевич получил приказ прибыть в курганский военкомат, а оттуда был направлен для прохождения службы в частях Белой армии, уходящей на восток.

В августе 1919 года отряды красноармейцев заняли Мендерское и Обабково, фронт сдвинулся в сторону реки Тобол. Двенадцатилетним мальчиком Николай Казанцев ушел вместе с подразделением красноармейцев на восток: в отряде он занимался тем, что подвозил на подводе к передовой снаряды и патроны.

И снаряд, привезенный Казанцевым-младшим, вполне мог бы лишить жизни Казанцева-старшего. Николай проделал длинный путь с отрядом Красной армии, в памяти навсегда остались названия Ачикуль, Белозерское, Чаусово, Белый Яр, Введенское.
 
Поздней осенью начальник колонны, глядя на уставшего оборванного мальчишку, отдал распоряжение перегрузить снаряды в другую подводу и сказал: «Парень, тебе пора домой, давай поворачивай». Эти слова приводятся в неопубликованной рукописи Н. Д. Казанцева «В те дни». Сама же рукопись в виде машинописного текста и датированная 21 марта 1968 года была в 1970 году подарена Николаем Дмитриевичем автору настоящего исследования.

На следующий день после возвращения Николая домой выпал глубокий снег, началась долгая и холодная зима 1919 года.

Отец Николая очень скоро осознал, что с армией Колчака ему не по пути. Он, знавший очень хорошо воинскую службу, понял, что нет шансов на победу у армии, в которой занимаются мародерством и воюют со своим народом. Через несколько месяцев отступления Дмитрию Прокопьевичу удалось благополучно сдаться в плен. При отступлении армии Колчака он и еще несколько человек сумели задержаться в каком-то сибирском селении, стоявшем в стороне от большого тракта, где и дождались прихода красных.

Дальнейшая жизнь Дмитрия Прокопьевича была типичной для того периода нашей истории. Он вновь женился, в годы сталинских репрессий и принудительной коллективизации пострадал, но не очень сильно, позже был реабилитирован и восстановлен в гражданских правах. Дмитрий Прокопьевич прожил долгую жизнь, много работал, был награжден различными орденами и медалями, в том числе и медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов».

Зимой девятнадцатого года судьба свела двенадцатилетнего Николая Казанцева с Председателем Мендерского волостного исполкома Иваном Потаповичем Худяковым. Трудно сказать, чем привлек внимание председателя исполкома сельский паренек, возможно, разглядел он в Николае задатки, которые помогли ему стать впоследствии известным ученым. Николай Дмитриевич часто вспоминал об умении Ивана Потаповича просто рассказывать о сложных вещах, разговаривать с людьми. Запомнились слова Худякова, которым профессор Казанцев стремился следовать всю свою жизнь: «Действуй так, чтобы всё по закону и по праву было».

В 1920 году Николай уходит из семьи отца – не сложились отношения с мачехой, да и перспективы в родном селе были не слишком радужные, а молодому человеку очень хотелось учиться. Он уезжает в Курган к сестре Евгении, которая к тому времени смогла устроиться работать сперва на телеграф, а затем в детские учреждения города.

Николай начал учиться в курганской школе, разместившейся в здании бывшего Троицкого училища, несколько позже школа переехала в здание бывшей женской гимназии. Сестра снимала комнату в поселке Тихоновка, расположенном очень далеко от школы, поэтому зимой едва одетому Николаю приходилось преодолевать путь, разбивая его на два этапа: он забегал в сторожку Троицкой церкви, чтобы там немного отогреться и затем бежать дальше.

Там же в Кургане Николай и Евгения пережили страшную голодную зиму 1921–1922 годов. Причиной голода, с одной стороны, была небывалая засуха, а с другой стороны, политика продразверстки, проводившаяся Советским государством, которая лишила многие губернии всех сельскохозяйственных ресурсов.

Более или менее организованная помощь голодающим начала оказываться властями только с лета 1922 года, а до этого в пищу приходилось употреблять корни камыша, кору деревьев, траву и многое другое, что и едой назвать невозможно.
И в таких условиях крайней бедности и голода Николай проявил удивительную силу воли, направленную не только на выживание, но и на стремление к знаниям, своей главной задачей он считал учебу и 17 июня 1926 года, несмотря на все материальные трудности, получил удостоверение об окончании Курганской школы II ступени № 1.

В последний год учебы Николай жил уже совершенно самостоятельно: осенью 1925 года сестра Евгения Дмитриевна поступила в Челябинский педагогический техникум и уехала из Кургана. Надо было искать какой-нибудь заработок, не прекращая учебы в школе. И возможность немного заработать представилась: с октября 1925 года по март 1926 года Николай Казанцев работал преподавателем по ликвидации неграмотности на консервном заводе. Вряд ли он мог тогда предположить, что преподавательская работа станет его специальностью на всю жизнь.

Весной, после того как курсы по ликвидации безграмотности для работников консервного завода завершили свою работу, Николай смог на некоторое время устроиться на должность библиотекаря в клубе профсоюзов. В начале двадцатых годов библиотекарей часто называли словом «избач» – производным от существовавшего тогда понятия «изба-читальня». Вот таким избачом Николай проработал до окончания школы.

Я часто задумываюсь над вопросом, почему непростые внешние обстоятельства приводят разных людей к совершенно различным жизненным решениям. Кто-то пытается плыть по течению, приспосабливаясь и подличая на каждом шагу, а кто-то из последних сил борется с судьбой, и не просто борется, а находит в себе силы для того, чтобы, как когда-то говорил вождь мирового пролетариата: «учиться, учиться и учиться…»

Летом 1926 года Николай Дмитриевич хотел уехать из Кургана, чтобы устроиться на работу учителем в деревне, но жизнь распорядилась совершенно иначе.

В отдел народного образования Кургана пришла путевка на одно место в Московский университет. Вопрос о том, кого послать, решался в горкоме комсомола и Отделе народного образования. Решение было принято странное: на одно место на факультет советского строительства и права направить двух кандидатов. Первым кандидатом, как и следовало ожидать, направлялся секретарь волостного комитета комсомола, а вторым кандидатом командировали Николая Казанцева.

Вступительные экзамены проводились в старом здании Московского университета на Моховой улице. Первый кандидат по путевке был принят в университет, а Николая Казанцева зачислили кандидатом в студенты под номером 37. Это означало, что в случае успешной учебы после первого или второго семестра его могли зачислить в число студентов.

Николай хорошо запомнил день 22-го июля 1926 года. Он вышел из здания университета; от памятника Михаилу Ломоносову* и далее до Кремлевской стены вся Манежная площадь была заполнена людьми, звучала траурная музыка, похоронная процессия медленно двигалась в сторону Красной площади: в Москве прощались с Феликсом Дзержинским. Так день траура совпал с днем успешной сдачи экзамена по русскому языку и литературе.

После всех экзаменов можно было учиться в университете, но кандидатам общежитие не полагалось, средств на то, чтобы снять комнату или койку, просто не было. Денег не было даже на еду, а предстояло пережить первый семестр, успешно сдать экзамены и только после этого можно было рассчитывать на место в общежитии и небольшую стипендию.

Москва конца двадцатых годов еще жила в условиях безработицы, конечно, можно было встать на учет на бирже труда, которая находилась в Рахмановском переулке, но надеяться на получение рабочего места не приходилось.

Николай понял, что дотянуть до второго семестра он не сможет, поэтому принял непростое, но единственно возможное для себя решение – вернуться домой. Но как вернуться домой без денег? Решение проблемы, которое в наше время невозможно даже представить, было успешно найдено. Николай Дмитриевич обратился за помощью в ректорат университета, где ему дали письмо в организацию со страшноватым названием Главпрофобр (Главное управление профессионального образования) с просьбой выдать литер на проезд. Кроме того, в ректорате разрешили не сдавать в следующем году экзамены по гуманитарным предметам, засчитав результаты текущего года.

В Главпрофобре Николаю выдали студенческий литер для поездки в один конец, поставив на документе печать Наркомпроса (Народный комиссариат просвещения РСФСР). По этой бумаге удалось приобрести железнодорожный билет с 75-процентной скидкой, после чего в кошельке осталось несколько копеек. Так как Николай был членом профсоюза, то он принял смелое решение обратиться за помощью в ВЦСПС (Всесоюзный центральный совет профессиональных союзов), где внимательно выслушали просителя и без волокиты выдали пять рублей с возвратом. Эти деньги были возвращены Николаем после первой же получки.

С большими трудностями Николай возвратился в Курган и почти сразу уехал временным преподавателем по ликвидации неграмотности в село Мендерское с окладом в двадцать рублей в месяц. На этой должности он проработал до января 1927 года: в школу вернулся основной преподаватель, а Николаю Дмитриевичу пришлось искать новое место работы, которое оказалось вполне приемлемым по всем параметрам. Его приняли культработником на курганский машиностроительный завод, который все называли «Турбинкой». Зарплата была уже почти тридцать восемь рублей, то есть позволяла относительно сносно существовать.

Николай совмещал работу с усиленной подготовкой к вступительным экзаменам. Можно отметить интересный факт: в конце двадцатых годов при поступлении на факультет советского строительства и права Московского университета, кроме экзаменов по гуманитарным наукам, сдавались экзамены по математике и физике. Николай Дмитриевич успешно сдал эти экзамены, после чего летом 1927 года был зачислен на общих основаниях студентом университета, с которым будет связана вся его дальнейшая жизнь.

В качестве специализации Николай Дмитриевич выбрал хозяйственно-правовое отделение по циклу сельского хозяйства. Впоследствии он часто вспоминал этот период учебы. Наибольшее влияние на него оказали лекции Петра Ивановича Стучки**. В этом месте можно было бы порассуждать о правомерности и правильности воззрений Петра Ивановича с позиций современности, но я воздержусь от каких-либо суждений, хотя бы в силу того, что не являюсь специалистом в области юриспруденции. Могу сказать только то, что Николай Казанцев очень высоко оценивал труды П. И. Стучки и никогда не менял своего мнения по этому вопросу.

Много труда на научную подготовку Николая Дмитриевича затратил Алексей Павлович Павлов***, который курировал и направлял его работу как во время учебы, так и после окончания университета, а затем в 1934 году взял Николая Казанцева на должность исполняющего обязанности доцента к себе на кафедру в Московский юридический институт. С 1939 года А. П. Павлов совмещал преподавательскую работу со службой в министерстве иностранных дел, а после того, как в 1946 году он был назначен Чрезвычайным и полномочным послом СССР в Бельгии, Николай Дмитриевич становится заведующим кафедрой Земельного и колхозного права.

Я как-то прочитал в одной статье, что Николай Дмитриевич Казанцев осуществлял сплошную коллективизацию тридцатых годов, чуть ли не размахивая наганом, загонял крестьян в колхозы. Не знаю, откуда у автора статьи была такая информация, но расскажу об этом периоде жизни Николая Дмитриевича так, как он сам рассказывал, а сомневаться в искренности его слов у меня нет ни малейшего повода. Кстати говоря, рассказчиком Николай Дмитриевич был великолепным, он умел увлечь слушателей с первого слова, несмотря на абсолютную реальность рассказываемого.

Но вернемся к истории про участие Николая Казанцева в процессе коллективизации. Итак, в конце февраля 1930 года всех студентов сельскохозяйственного цикла собрали в актовом зале. На трибуну поднялся представитель Московского Комитета партии, выступал долго, рассказывая о политике текущего момента, о партийных решениях в области сельского хозяйства. Затем перешел непосредственно к сути своего доклада, которая сводилась к следующему: время у нас, сами понимаете, какое, и нечего юристам, специализирующимся в области сельскохозяйственного права, болтаться по городским улицам, а необходимо быть ближе к земле. Далее последовали слова, что всем надлежит участвовать в проведении весеннего сева в условиях сплошной коллективизации и острейшей классовой борьбы.

Через несколько дней многие студенты, в том числе и Николай Дмитриевич, получили удостоверения за подписями народных комиссаров земледелия СССР и РСФСР, железнодорожные билеты и были отправлены к местам назначения.
Николай Дмитриевич в возрасте двадцати трех лет в военной форме, у меня есть фотография того времени, худой и подтянутый, отправляется в Сталинград, затем на станцию Котлубань, а оттуда на хутор Вертячий, что на Дону. Привожу текст удостоверения, выданного товарищу Казанцеву:

«СССР. Народный Комиссариат Земледелия. 3 марта 1930 г.
№ 041 Удостоверение

 Дано тов. Казанцеву Н.Д. в том, что он, согласно постановления Совнаркома от 25.II.с.г. мобилизован на срок в 2 месяца для практического участия в проведении сева. По приезде в Нижн.Волжскую область Сталинградского округа товарищ направляется Окрземуправлением и Окрколхозсоюзом в колхоз для непосредственной работы в колхозе по подготовке сева и, первую очередь, по составлению и проведению рабочего плана посевной кампании в колхозе.

Народный комиссар земледелия Союза ССР (Яковлев).
Народный комиссар земледелия РСФСР (Муралов)».

Орфография и синтаксис документа приведены мною без изменений.

Как рассказывал Николай Дмитриевич, основная сложность работы заключалась в том, что ни местные товарищи, ни два рабочих «25-тысячника», ни он не знали, что конкретно надо делать для целей колхозного строительства. Они в своей работе опирались на документ под названием «Примерный Устав сельскохозяйственной артели», принятый 1 марта 1930 года и не содержавший ответов на многие вопросы крестьян.

Конечно, наделали немало ошибок, а, как известно, исправлять собственные ошибки всегда проблематично. К тому же 14 марта 1930 года вышло постановление «О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении». Надо было корректировать работу в соответствии с новыми «вводными».

Колхоз назывался «3 января», в честь освобождения хутора Вертячего от белых. В колхоз были объединены жители Вертячего, Песковатки, Ново-Алексеевки и Котлубани. Коллективизация проходила исключительно трудно, хотя всё делали как будто правильно, организовывали бригады, разъясняли суть мероприятий. Но противодействие коллективизации было очень сильным, иногда доходившим до рукоприкладства, правда, без особо криминальных последствий.

В ходе проведения разъяснительных мероприятий местные жители вынудили находящихся на хуторе коммунистов, комсомольцев и прикомандированных «коллективизаторов» забаррикадироваться в здании сельсовета. Среди обороняющихся был и Николай Дмитриевич. Надо сказать, что жители хутора, в свою очередь, тоже не знали, что делать с безоружными заложниками. Правда, у одного «25-тысячника» был пистолет «маузер» с прикладом и пять патронов к нему, но вряд ли это оружие смогло бы остановить толпу так, как это было показано в одной из экранизаций романа Шолохова «Поднятая целина». В реальной жизни попытка применить оружие, вероятнее всего, окончилась бы многочисленными жертвами с обеих сторон.

Находиться ночью забаррикадировавшимися в здании сельсовета было довольно-таки страшно, никто не знал, чем может окончиться противостояние. Но и сидеть, ничего не делая, было нельзя. Решили, что надо попробовать кому-нибудь выбраться из «окружения», чтобы вызвать подмогу.

Поздним вечером один из молодых комсомольцев вырыл подкоп, выбрался на волю, добрался до станции Котлубань и оттуда телеграфом сообщил в Сталинград о создавшемся положении. Помощь подоспела ночью, прибывший отряд красноармейцев освободил без единого выстрела всех активистов.

По итогам работы в колхозе Николай Дмитриевич получил длиннющую справку за подписями секретаря партийной ячейки и председателя колхоза с перечнем проведенных мероприятий.

Но время, отведенное для работы в колхозе, подходило к концу, необходимо было возвращаться: предстоял последний студенческий семестр в университете.
После окончания университета в 1930 году Николай Дмитриевич некоторое время преподавал в техникумах Ростова-на-Дону, Новочеркасска и Москвы, а в 1934 году, как я уже писал, был приглашен в Московский юридический институт на должность доцента для преподавания земельного и колхозного права, где в мае 1938 года он защитил кандидатскую диссертацию.

В предвоенные годы в семье Николая Дмитриевича происходит трагедия – умирает маленький сын Казанцевых. Трудно передать словами все горе родителей, но, наверное, именно после смерти сына Николай Дмитриевич так много душевных сил уделял остальным своим детям.

Последние числа июня сорок первого года; Николай Казанцев очень остро переживает начало войны, он пишет заявление с просьбой принять его в партию и отправить политработником на фронт. Далее происходит что-то невероятное – ему отказывают и в том, и в другом. Вот где сказалось «неправильное» классовое происхождение: отец, можно сказать, колчаковец, ранее служивший в царской армии. Но заявление, тем не менее, свою роль сыграло. Николая Дмитриевича в августе 1941 года отправляют руководить отрядом на строительстве оборонительных укреплений Можайско-Бородинской линии обороны.

Строительство оборонительных укреплений совершенно естественным образом перешло в оборонительные бои на ближних подступах к Москве: ополчение, очень холодная осень и еще более холодное начало зимы, непрерывные бомбежки, отступление до самых окраин столицы. В начале октября Николай Дмитриевич вновь пишет заявление о приеме в партию. На этот раз заявление было рассмотрено, и в ноябре его приняли в кандидаты в члены партии. Можно по-разному относиться к стремлению Казанцева вступить в партию, но одно могу сказать совершенно точно: писать такие заявления летом и осенью 1941 года поступок достаточно мужественный.

В начале декабря 1941 года Николай Дмитриевич после, как казалось, легкого ранения оказывается в госпитале. Он сам никогда не рассказывал об этом периоде своей жизни. Наверное, я тоже оставался бы в неведении, если бы однажды не задал бестактный вопрос о происхождении грубого операционного шрама на правой ноге. Казанцев нехотя рассказал о ранении осколком немецкой мины. Эта военная травма до конца жизни напоминала о себе ноющими болями в ноге. Иногда, когда боль усиливалась, Николай Дмитриевич был вынужден ходить, опираясь на трость. Но как только становилось лучше, очень дорогая подарочная трость, инкрустированная металлическими узорчатыми завитками, помещалась в узкую щель между книжным шкафом и стеной комнаты.

Тогда же в госпитале впервые начинаются проблемы с сердцем, не исключено, что это были последствия ранения. Проблемы еще не очень серьезные, но несколько приступов, и медкомиссия выносит решение «ограниченно годен».

Долгие годы в одном из ящиков письменного стола Николая Дмитриевича хранились медали «За оборону Москвы» и «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов». Не знаю почему, но профессор Казанцев никогда не носил свои награды, в том числе и эти медали, он никогда без необходимости не упоминал о своих научных званиях и занимаемых должностях. На вопросы о том, кем он работает, обычно отвечал, что преподает в институте.

Не прерывая преподавания земельного и колхозного права в Московском юридическом институте, Николай Казанцев с 1946 года до середины 1948 года работал заместителем начальника правового отдела Совета по делам колхозов при правительстве Союза ССР, с июля 1946 года был членом правительственной комиссии по разделу основных начал землепользования СССР, с 1947 года – членом экспертной комиссии по юридическим наукам при Министерстве высшего образования СССР.

С 1948 по 1952 год Николай Дмитриевич работал заместителем директора Института права Академии наук СССР. Докторскую диссертацию он защитил в июне 1946 года, а в 1948 году получил звание профессора.

С 1954 года и до конца жизни профессор Казанцев заведует кафедрой на юридическом факультете Московского государственного университета (в настоящее время это Кафедра экологического и земельного права юридического факультета МГУ). С 1954 по 1957 год он работает заместителем декана юридического факультета МГУ по научной работе.

В 1958 году снова дает о себе знать болезнь сердца, о которой, казалось, было можно забыть. Предынфарктное состояние, неделя в реанимации ведомственной больницы, потом санаторий в одном из красивейших мест Подмосковья. Громадная березовая роща, поляны, сплошь заросшие васильками. Впервые можно расслабиться и не работать. Николай Дмитриевич чувствует себя уже намного лучше, целые дни проводит в лесу, за что получает ежедневные выговоры от лечащего врача, но от походов в лес отказаться не может. Интересная особенность Николая Дмитриевича заключалась в том, что, находясь в лесу, он мог с абсолютной точностью определить стороны света, не пользуясь компасом и не ориентируясь по солнцу. Как он объяснял, дело было в привычке в детстве и юности проводить много времени в уральской тайге, а там без внутреннего навигатора выжить просто невозможно.

Но всему хорошему, в том числе пребываю в санатории, приходит конец, осенью снова на работу. После 1958 года Николай Дмитриевич стал с осторожностью относиться к тому, что могло отрицательно сказаться на здоровье. Каждое лето он отдыхал в Латвии. Юрмала, Майори, прекрасный климат, прохладное море сделали свое дело, Казанцев на некоторое время может забыть о болезни. Каким-то образом ему удавалось устраиваться на проживание то в Доме творчества художников, то на турбазе Латвийской академии наук. Он просто приходил с улицы и просил приютить, и почему-то ему не отказывали.

Летом 1965 года, в тогда еще советской Латвии, отмечалось 100-летие со дня рождения Петра Ивановича Стучки, имя которого носил Латвийский государственный университет. Николай Дмитриевич был приглашен в числе наиболее почетных гостей на юбилейные торжества. Он, как это часто бывало летом, жил на турбазе в Лиелупе, но на время юбилея перебрался в гостиницу «Рига», где ему был забронирован номер и приготовлена куча подарков, включая бутылку латвийского черного бальзама, который в те времена простым смертным был практически недоступен. Торжества проходили с необычным для Прибалтики размахом. Николай Дмитриевич разрывался между выступлениями на митингах, торжественных собраниях, записями выступлений на радио.

В современной Латвии имя Петра Стучки предано полному забвению, а заодно забыты многие важнейшие страницы истории становления латвийского государства. Интересно, что сделали это те, кто суетливее остальных клялся на партсобраниях в верности коммунистическим идеалам и превозносил мудрость советских руководителей. Вероятно, истребляя память о реальной истории со всеми ее действительными, а не мнимыми трагедиями, эти бывшие партийцы пытаются таким образом доказать свою непричастность к событиям недавнего прошлого. Но это я опять уклонился в сторону событий исторических и не имеющих прямого отношения к моему повествованию.

Николай Дмитриевич опубликовал свыше ста научных работ, написал громадное количество учебников и учебных пособий, подготовил более пятидесяти аспирантов и докторантов.

Вот как оценивает вклад Н. Д. Казанцева в юридическую науку профессор, доктор юридических наук Александр Константинович Голиченков:

«…Профессор Н. Д. Казанцев по праву вошел в историю… юридического факультета, Московского университета в целом и, не будет преувеличением сказать, – в отечественную историю преподавания права как основатель московской университетской школы преподавания правовой охраны окружающей природной среды. В 1961 г. Н. Д. Казанцевым была подготовлена и опубликована (как указывал сам автор, «в порядке обсуждения») первая статья по методике преподавания правовой охраны природы; тогда же им была подготовлена и первая программа одноименного учебного курса. В 1962–63 гг. им, с его участием или под его руководством были подготовлены первые учебные пособия по данному курсу. Именно эти работы положили начало преподавания этой, тогда совсем «экзотической» учебной дисциплины не только на юридическом факультете МГУ, но и впоследствии – во всех юридических вузах страны»****.

Профессора Казанцева часто приглашали читать курсы лекций во многие города Советского Союза, в Чехословакию и Германскую Демократическую Республику.

В Чехословакии, если я не ошибаюсь, весной 1959 года, произошел забавный случай. Принимали профессора из Московского университета очень хорошо, это даже не то слово «хорошо», принимали почти как члена правительства. И вот однажды в гостинице профессору Казанцеву предложили номер, в котором была такая роскошная кровать, что он невольно спросил, для кого предназначаются такие апартаменты. Ему с гордостью ответили, что в этом номере недавно останавливался Первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев и остался очень доволен. Узнав это, Николай Дмитриевич не стал конкурировать с товарищем Хрущевым в вопросах оценки качества гостиничных услуг, а попросил предоставить ему другой номер, «без излишеств».

В середине шестидесятых годов профессор Казанцев читал курс лекций на немецком языке в Берлинском университете. Мне очень нравилось слушать немецкую речь Николая Дмитриевича. Безупречно построенные фразы, произносимые на красивом языке, который современные немцы обозначают словом «хохдойч» – стандартный классический язык. Надо сказать, что сами немцы, за исключением дикторов центральных телеканалов, редко говорят на «хохдойч». На тему использования классического немецкого языка в Германии существует множество анекдотов и шуток. Одна из самых удачных, на мой взгляд, шуток – это гордый слоган, иногда украшающий стены магазинов, кафе и ресторанов: «Wir koennen alles, ausser Hochdeutsch», что переводится как «Мы можем всё, кроме хохдойч!».

Для меня совершенно непонятно, как это Николай Дмитриевич умудрялся практически свободно говорить на немецком и английском языках, читать по-французски, по-болгарски и по-чешски. Где и когда он выучил языки, так и осталось навсегда загадкой. Из официальной биографии получалось, что изучать языки ему было вроде как негде. Спросить в свое время об этом я не удосужился, а теперь уже и не спросишь. Хорошее знание немецкого языка в его классическом варианте имело и обратную сторону. Студенты легко понимали читаемые им лекции. Гораздо хуже обстояло дело с правильным восприятием вопросов, которые чаще всего задавались студентами на различных диалектах языка, коих в Германии существует достаточно много. С целью избежать проблем, связанных с недопониманием задаваемых вопросов, Николай Дмитриевич попросил, чтобы на лекциях его подстраховывала немецкая переводчица. Правда, выяснилось, что переводчица не в полной степени владела профессиональной терминологией, но, тем не менее, совместными усилиями удалось достичь хорошего взаимопонимания между лектором и студентами.

Студенты слушали профессора из МГУ заинтересовано, в знак одобрения, в соответствии с немецкими традициями, дружно стучали по столам в конце лекций.

После занятий Казанцев бродил по берлинским улицам, с огромным интересом рассматривал здания и скверы Восточного Берлина, заходил в музеи. В Германии он бывал до этого только в сорок пятом году, война уже кончилась, а от Берлина оставались одни развалины.

Николай Дмитриевич потом рассказывал, что тогда, идя по улице Унтер-ден-Линден, он думал о том, что надо бы взять отпуск, съездить в далекий город в Сибири, в котором прошла юность, и о том, что вряд ли удастся осуществить свою мечту: опять начнется работа, суета, а мечта так и останется мечтой.

Войдя в отель, профессор внезапно оказался в окружении молодых парней и девушек с букетами цветов. Оказалось, что это его сегодняшние студенты, Казанцев только кивал головой, произнося слова благодарности, его очень смущало такое внимание. С грудой цветов Николай Дмитриевич поднялся к себе в номер, из одного из букетов выпала открытка с изображением Гумбольдтского университета и надписью на кривовато написанной кириллице: «Товарищу русскому профессору от студентов».

В 1968 году, когда советские войска вошли в Чехословакию, наверное, впервые Николай Дмитриевич явственно ощутил, что происходит что-то не то. Он хорошо помнил, как русских любили в Чехословакии. И что же такое надо было сделать, что теперь русских так ненавидят? Он пытался найти какие-то правильные слова, оправдывающие ввод советских войск, но получалось не очень убедительно – внутренней убежденности не было.

В конце шестидесятых годов начались достаточно серьезные проблемы со здоровьем. Но работа оставалась главным, на себя времени не хватало. Профессор начал работать над новой книгой, которая станет последней в его жизни, она увидит свет буквально в тот день, когда Николая Дмитриевича не станет.

Наверное, будет правильным сказать несколько слов о детях Николая Дмитриевича. Старший сын Эдуард Николаевич окончил биологический факультет МГУ, защитил кандидатскую диссертацию, затем всю жизнь работал по специальности в одном из научно-исследовательских институтов. Другой сын стал известным в семидесятых-восьмидесятых годах драматургом и театральным режиссером. Пьесы Алексея Николаевича ставились во многих крупнейших театрах Москвы, в других городах страны.

Расскажу одну историю, связанную с Василием, младшим сыном Николая Дмитриевича, который в 1970 году оканчивал среднюю школу. Пришла пора сдавать выпускные экзамены. По советской традиции первого июня сдавался первый экзамен – сочинение. Вечером после экзамена Василий почувствовал сильную боль в правом боку, тошноту; скорая помощь отвезла его в больницу имени Н. Э. Баумана, где он был срочно прооперирован. Утром Николай Дмитриевич сидел около постели сына и ждал, когда тот проснется. Наконец Василий открыл глаза: все хорошо, отец сидит рядом с кроватью и улыбается.

– Ну что, артист, как теперь экзамены сдавать будешь?

Вопрос, как оказалось, был совсем не праздный. Директор школы, в которой учился сын Николая Дмитриевича, сообщила о болезни ученика выпускного класса в Отдел народного образования. А в этом самом отделе местный начальник, назовем его Яковом Самуиловичем, решил, что заболевший ученик может сдать экзамены на следующий год или, что еще лучше, после службы в армии.

Николай Дмитриевич никогда не вмешивался в процесс школьного образования детей, он даже ни разу за все годы их учебы не зашел в здание школы. Но в данном случае профессор Казанцев, который, помимо университета, работал в Президиуме Верховного Совета СССР, недолго думая, позвонил Якову Самуиловичу и задал один очень простой вопрос: какими нормативными документами тот руководствовался, отвечая на запрос директора школы относительно ученика Казанцева.

Через пять минут после этого Яков Самуилович позвонил директору школы и дрожащим от ужаса голосом поведал, что ребеночек-таки может сдать все экзамены до конца июня, в те дни, когда будет удобно.

– Ну, как же, как же, мы всегда рады помочь, ведь мы понимаем – Верховный Совет.

Осенью 1971 года Н. Д. Казанцев в связи с предстоящей плановой операцией был направлен в больницу на 16-й Парковой улице в Москве. Накануне операции я приезжал к Николаю Дмитриевичу: настроение у него было хорошее, хотя тревога и читалась в глазах, но это нормально.

Ну вот, операция позади, все хорошо. Еще несколько дней, и можно выписываться из больницы. Но этому не суждено было сбыться: резкое ухудшение состояния на пятый день после операции было вызвано общим заражением крови – следствием врачебной ошибки. Всё, надежды больше нет. В ночь на 12 ноября 1971 года Николая Дмитриевича не стало.

Через три дня – актовый зал юридического факультета на улице Герцена, панихида, все говорят правильные слова, потом все едут в Донской крематорий, опять слова. Вот и всё, затем поминки, все говорят…

Ко мне подходит доцент Вадим Павлович Балезин:

– Пойдем, купим что-нибудь выпить.

Мы выходим на улицу, заходим в гастроном «Черемушки». Вадим Павлович закупает коньячный напиток, я пытаюсь сказать что, может быть, лучше взять водку или коньяк, но Балезин говорит, что ему, как бывшему моряку, лучше знать. Мы возвращаемся, женщины быстро что-то готовят, пьем, говорим, я больше молчу и слушаю, слушаю, стараюсь что-то запомнить, но не могу, в памяти остается только то, что видел и слышал сам, и то, что рассказывал мне Николай Дмитриевич.

Завершая это небольшое исследование, хочу выразить глубокую признательность директору Муниципального казенного учреждения культуры «Белозерский районный краеведческий музей»***** Елене Николаевне Макаровой и хранителю фондов музея Валентине Яковлевне Смирновой, проделавшим громадную кропотливую работу по обработке записей из 26 метрических книг. Благодаря их труду удалось на основе подлинных документов соединить воедино разрозненные сведения о семье Николая Дмитриевича Казанцева.

В буклете, выпущенном к 70-летию кафедры экологического и земельного права юридического факультета Московского государственного университета, которой с 1954 по 1971 годы заведовал Николай Дмитриевич Казанцев, есть такие строчки:

«Профессор Н. Д. Казанцев, безусловно, являлся сыном своего времени: в 1930 году проводил коллективизацию, в августе-ноябре 1941 года находился на оборонных работах под Москвой, в 1960 году был секретарем парторганизации юридического факультета МГУ, сочетал преподавательскую и научную работу с активной административной деятельностью».

Из этого абзаца я выделил для себя слова «являлся сыном своего времени». Если задуматься, то эти слова несут в себе глубокий философский смысл. Очень трудно шагать в ногу со своим временем, сохраняя убежденность и приверженность своим принципам. Как легко поддаться соблазнам, чуть забежать вперед, выступая застрельщиком всяких необдуманных инициатив, или отстать, чтобы пропустить кого-то перед собой, подставив под начальственный гнев. Жить со своим временем и жить в этом времени так, чтобы не быть подхалимом или подлецом, – это, наверное, самая трудная задача для каждого человека, и профессор Николай Дмитриевич Казанцев сумел доказать всей своей прожитой жизнью, что эта задача имеет решение.

Москва, 2017

* Теперь на месте того памятника Ломоносову установлен новый монумент. Прежний бюст работы скульптора Сергея Ивановича Иванова, открытый в Татьянин день 24 (12) января 1877 года, был частично разрушен 29 октября 1941 года взрывной волной от упавшей бомбы. В настоящее время сохранившаяся часть изваяния установлена в актовом зале Домового храма святой мученицы Татианы при МГУ.

** Петр Иванович (Петерис Янович) Стучка (1865 — 1932) — юрист, писатель, политический деятель Латвии и Советского Союза.

*** Алексей Павлович Павлов (1905  — 1982) — советский дипломат, Чрезвычайный и полномочный посол, доктор юридических наук, профессор.

**** Кафедра экологического и земельного права: история развития. Учебное пособие // Под ред. Проф. А.К. Голиченкова. —  М.:  Изд-во Юрид. Факультета МГУ, 2012.  — С. 6 —7.

***** Музей расположен по адресу: Курганская область, Белозерский район, село Белозерское, улица  Карла Маркса, дом 16.