Мария, жена султана

   …И вот рано утром, еще чуть только развиднелось,  плотную тишину ее дома пронзил телефонный звонок. Голос, хриплый, неузнаваемый – но она вмиг узнала – позвал: «Приходи…». Все поняла сразу, заметалась, запуталась в рукавах халата, никак не могла выпростать руки, уткнулась в них лицом. Из груди, больно разрывая ее, рвался стон. Огромный – накопившийся за все годы с первой встречи с Ним. И все эти годы  кувырком стали проноситься перед закрытыми глазами. Картинки то яркие, четкие, то туманно-размытые замелькали, как в калейдоскопе.
   …Вот она на автовокзале встречает свою любимую подругу Тосю. Тося закончила учебу в городе, наконец-то возвращается! В письмах все грозилась, что у нее появился секрет: «Приеду – первая узнаешь». Секретом оказался парень. Невысокий, худющий, на узком лице выделяется задиристый нос. А глаза! Черные, блестящие. Улыбнулся - из них словно искры посыпались. Вот и попала одна сразу прямо в ее, Мариино, сердце. Так и пропала она. На всю жизнь. А они свадьбу сыграли. И стала подруга Поляковой.
    Мария сильно страдала от своей несчастной любви. Пряталась в сарае от матери, та тогда еще живая была. Плакала там навзрыд,  сжимая горло обеими руками, чтобы стон из груди наружу не вырвался. Тут и явилась ей мысль: вот бы у Мити жены не стало. Тогда она придет к Мите и  такой заботой да лаской окружит! И будет он с нею. Мысль успокоила душу, легче стало. У нее появился смысл жизни – ждать.
    Куда подруга может деться, Мария не додумывала. В ее сознании подруга и Митина жена были словно разные люди. К подруге она была очень привязана. В школе Машку сильно дразнили «губа-не-дура», «толстогубая». Учеба Марии не давалась. Тося ее защищала, с уроками помогала. Вот и привязалась она к Тосе, как к самому близкому человеку. За подругу переживала. Ее боль чувствовала как свою, когда Тося поскользнулась «на лёде» и сломала сразу и ногу, и руку. Но и радовалась тогда: сновала по Тосиному дому, старалась сделать как можно больше пользы. Митя умерял ее пыл: «Да ладно те, чай я и сам сготовлю». И потом к Тосе по первому зову бегала, да и без зову. У них один за другим детишки пошли. У Тоси родни не было. Тетка ее вырастила, но давно померла. А Митины родители далеко где-то жили. Мария выручала подругу. Шутка ли: трое один за другим.
    Вдруг к ней посватался Никита.  Она и не поняла сперва, что он от нее хочет, что ему сказать надо. Поморгала, плечами передернула, скорее к Тосе: что делать-то? Подруга обрадовалась:
    - Соглашайся! А Паранины дом продают - купИте. Мы с тобой тогда в    соседях жить будем! Калитка в калитку. Ну и что, что он хромой.
    Тося умная. В соседях – это здорово! Мария и сказала жениху, как Тося велела:
    - У Параниных дом купишь – пойду за тебя.
    Родители Никиты поднатужились – дом купили. А то кто же за хромого, да еще заику…
    Зажила с мужем рядом, тихо.  С Поляковыми вместе, весело. У них на праздники собирались, отмечали по-соседски. Муж Никита обычно сидел молча, улыбался. Митя, полуприседая, бегал вокруг стола (не мог сидя говорить), рассказывал что-нибудь смешное. Он, когда говорил, голову вздергивал, задирая нос, и обязательно заканчивал любую фразу смешком. О чем бы речь ни шла. Марии эта его особинка очень нравилась. Тося в отличие от своего мужа не улыбалась, всегда слушала его серьезно, она больно-то не разговаривала, только бровями поводила. А Мария громко смеялась над Митиными шутками. Еще частушки пела. Она их специально стала искать, записывать и заучивать. Пусть Митенька видит, какая она веселая, задорная!
    Потом как-то и у них с Никитой дочка народилась. Стали жить втроем. Дочка удалась тоже тихая, неслышная. На вопросы, кто ни спрашивал, только кивала утвердительно или отрицательно. Немая что ли была? Мария научилась печь пироги. С телевизора советы записывала. Пекла от подружки украдкой, чтобы рецептом не делиться. Вот когда не будет ее, Тоси,  она испечет Мите. Пусть подивится, какая она искусная хозяйка.
    Огороды вместе налаживали, капусту на зиму на две семьи рубили, ремонты само собой сообща…
    Случилось  - Никита захворал, закашливаться стал, хрипел-хрипел и умер. Остались с дочкой одни. Жили рядом, тихо. Мария дочке пироги пекла. К Поляковым, как на свидание, бегала. И ждала.
    Однажды дочка простудилась сильно, в больницу увезли. Там она умерла. Мария осталась одна. Пироги стало печь некому. Рецепты потерялись и постепенно забываться стали. Но Мария себя успокаивала: «Когда надо будет – обязательно вспомню». И ждала, когда надо будет.
    Раз углядела, что у подруги во рту зуба нет, а другой – обломок, черный. Пришла домой, скорее - к зеркалу. Обнаружила, что у нее не лучше, если не хуже. Тем более, что у нее нижняя толстая губа – от тяжести, наверное, - всегда отвисала, и все нижние зубы потому на виду. Мария губу подобрала, да еще изнутри слегка прикусила. Поговорила перед зеркалом, собрав губы. Сама себе понравилась: "Будто помолодела. Всегда так буду".
   Поляковы ее жалели, одинокую. На все праздники, родины, крестины, дни рожденья приглашали. У них появлялись внуки, правнуки. И они все считали ее своей, родной, подарки дарили. Она  тоже ходила с гостинцами. Иногда так и подмывало испечь свой фирменный пирог. Но вытерпела – это только для Мити. Потом все дети-внуки разъехались. Остались они втроем. Когда просили, пела частушки. Чаще Митя просил – вот отрада была ее сердцу! Умудрялась, подобрав губы, петь.
   Когда заметила, что стройная ее подруга горбиться начала, себя перед зеркалом наладила, как в телевизоре учили: спина прямая, подбородок вверх. Все с Тосей соревновалась. Пусть Митя видит, что она-то не стареет.
   Но пришла беда -  Митя приболел. Операцию сделали. Однако он продолжал слабеть, таять на глазах.  Как-то Тося попросила: "Помоги помыть его. Не могу – слезы душат. Рыдаю. Не хочу, чтоб видел". Мария деловито, с наслаждением мыла любимого человека. Ей казалось, что она -  Митина жена, а Митя – ее муж. А Тося совсем растерялась, целыми днями сидела около мужа, уставившись в одну точку. Мария стала готовить еду и кормить их обоих. Митя слабым голосом пытался шутить: «Я султан – у меня две жены». От этих слов Мария вспыхивала, краснела счастливая.
   …И вот рано утром, еще чуть только развиднелось, плотную тишину ее дома пронзил телефонный звонок...
    Как доковыляла на одеревеневших ногах…  На кровати лежал  неузнаваемо чужой человек   и неподвижно смотрел в потолок. Только на узком, позеленевшем лице знакомый и сейчас будто задиристо вздернутый нос – его, Митин! Пришла еще соседка. Позвонили куда надо и всем родным. Мария обмывала сама. Только вначале на миг отпрянула, почувствовав руками остывшее, неподатливое тело. Привезли гроб, уложили покойного. Долго молча сидели возле него, пока не стемнело. Мария не помнила, как очутилась дома. Ночью то ли спала, то ли бредила.
    Наутро стали съезжаться родные. Склонялись над гробом, плакали. Потом, кто давно не встречался, обнимались, узнавая друг друга. Марию почему-то никто не узнал. Она стояла поодаль, у своей калитки: далее ноги не шли. Потом гроб поставили в автобус-катафалк, все сели по машинам.  Колонна двинулась по переулку, завернула за угол…
    Мария осталась стоять одна, в резиновых галошах на льду. Но не чувствовала холода ногами. Она застыла вся. Поднявшийся вдруг ветер злобно швырял в лицо колючую снежную крупу. Слезы струились по морщинистым щекам. Мария не утиралась и не подбирала свою толстую губу, чтобы скрыть редкие кривые и желтые зубы. Стояла сгорбленная, с разметанными ветром седыми космами, смотрела в конец переулка, на поворот, за которым скрылся катафалк, а в нем -  ее Митя... 
И пусто стало в глазах... И в сердце...