Пострадалец правды Рассказ

Я смотрю на небольшой пейзаж в простой деревянной рамке: песчаный берег за изгибом голубой речушки, над ним - поле со стайками ромашек, среди них - тропа, бегущая туда, к окраине деревни, по ней идёт мальчик, а рядом бежит большой черный пёс... А подарен он был мне художником, о котором и хочу рассказать.

Мы встретились с ним случайно на Киевском вокзале Москвы, когда вдруг услышала за спиной оклик, почему сразу приняв его в свой адрес, - «Женщина!» - и обернувшись, увидела мужчину с большой черной собакой на поводке. «Ой, кажется это… Артур!» – воскликнула про себя, а он сказал: «Вы?» И взмахнул свободной рукой: «Ну и встреча!» И дальше - обычное: «А Вы почти не изменились!» «Ой, да и Вы, только…», «Как Вы?..», «А Вы как?». Ну и прочие банальные вопросы-ответы. Но потом выяснилось: он скоро пойдет на посадку к поезду и к тому же, что и я. «А какой у Вас вагон?» - спросил. «Двенадцатый.» «А у меня одиннадцатый. Значит соседями будем, как и раньше.» - и рассмеялся, будто эта встреча была для него желанной. Но тут объявили посадку на наш поезд, мы заторопились, и было уже не до расспросов.

Посадочная суматоха улеглась. Со мной в купе «поселилась» молодая пара, но наспех посовав рюкзаки под сиденья, попросили меня присмотреть за ними, а сами отправились в другой вагон, - «Друзей навестить». Ну, что ж, значит, побуду одна. И это хорошо. Есть время пролистать то, что «осталось» в Москве и дочитать книгу, которую посоветовал друг и которая не нравится, но надо «добить», а то обидится.

За окном уже медленно пятились серые дома, изгороди, строения и под еще мягкий аккомпанемент колёс поезда, набирающего скорость, подумалось: «И всё же... как теперь Артур? Где живёт?» А он - муж моей бывшей соседки, уехавшей в другой город и о которой больше ничего не слышала. Но интересно ли я ему? Ведь когда жили почти рядом, «семьями не дружили», хотя, казалось бы, и могли, ведь он, как и мой муж, был журналистом, но пробовал писать еще и картины. И знала я о нём только из реплик, а, вернее, сетований на него жены Раисы, потом начавших все чаще переходить в слёзные жалобы-обиды, из которых и узнала, что, когда они познакомились, ей как раз понравилось в её будущем муже то, что он всем говорил только правду, но потом... «Ах, если бы знать, что с годами такое начнёт даже его друзей раздражать всё больше и больше! – жаловалась со слезой на глазах: - Да и меня». И я стала копаться в своих воспоминаниях о её бывшем муже под уже уверенный однотонный стук колёс, отыскивая в них то, что прежде в нём нравилось, но тут услышала:
- И о чем так грустно задумались?
Артур стоял в проёме еще не закрытой двери и смотрел на меня с улыбкой, а я, еще не сообразив с ответом, только улыбнулась и услышала:
- «Не надо печалиться, вся жизнь впереди…»
- Да нет, не впереди, - загасила улыбку: -  Думаю, что большая часть моей уже позади.
- Увы… - Присел напротив, опёрся руками на колени, взглянул на мельтешение за окном, потом на меня: - Да-а… Летит жизнь. Всё уносится, как и там… - И опустив голову, тихо добавил: - И безвозвратно.
- Ну что Вы так... обреченно. В жизни одно уносится, другое… - И мягко улыбнулась: - А другое ею же приносится, подсовывается, так что и впрямь печалиться не надо, ибо…
Но тут в проходе появились мои молодые попутчики, ему пришлось пересесть на мою полку, а они вытащили рюкзак и стали доставать из него пакетики с едой, собираясь перекусить.
- Слушайте, - почти прошептал мне Артур, - я еду в двуместном купе... ну, с собакой, выхожу часа через два, так что берите свою сумку и-и ко мне. Выпьем пивка, поговорим о том, о сём, а?
А почему бы и нет? У меня впереди – почти четыре часа дороги, соседи мои, наверное, не станут собеседниками, так что… И я согласилась.

При нашем появлении пёс тихо сказал: «Гав» и слегка вильнул хвостом.
- Однако… - на всякий случай приостановилась я у двери: - Не обидит меня Ваш…
- Урман - потрепал он пса по голове: - Урманом его зову, так что познакомьтесь и можете попробовать его погладить.
И я тоже протянула руку, погладила пса по загривку, на что он лишь опустил голову, словно поощряя меня.
- Удивительно, - усмехнулся Артур. – Обычно на незнакомых смотрит он настороженно и даже ворчит, если они, как Вы сейчас… Урман, а вообще-то ты молодец, что встретил мою гостью вот так…
И пёс вроде как понял хозяина, ответив ему взглядом и снова вильнул хвостом.

За окно начиналась морось. Окна посерели, подернулись тонкой вуалью, отчего проносящиеся за окном деревья и кусты слились в ползущее серо-зеленое пятно. Но в купе от появившейся замкнутости и спокойно лежащего рядом пса с большими человеческими глазами, стало как-то уютно, да еще на столе появились яркие баночки с пивом, сухарики, пакетик с луковыми кольцами.
- Будем кутить, – пошутил Артур и, взглянув уже без улыбки, заговорил: - Вы, наверное, думаете, что сразу стану расспрашивать о Раисе… что да как она, вспоминает ли обо мне, кается ли, что выгнала, да? – И, почему-то разливая пиво по разовым стаканчикам, -хотя можно было и без них, - не ожидая моего ответа, продолжил: - А я не стану спрашивать. – Отпил глоток. – И потому не стану, что мне уже безразлично как она там, что она там… - И махнул рукой. – Всё унеслось… всё прошло, всё подернулось дымкой... - взглянул в окно: - Как вот это окно моросью, в которое уже не хочется смотреть.
Несколько глотков отпила и я. Кажется, мой случайный собеседник не искренен… но не буду и я – о Раисе. А, впрочем, если придётся к слову, то расскажу то немногое, что знаю, а пока хотелось узнать: как жилось ему все эти годы с его прямотой, помогла ли он ему в жизни или также, как и жена обернулась к нему спиной, которую он «ну прямо до припадка достал своей правдой и только правдой», как говорила она не раз. И, как и всегда при встрече с кем-либо «включая» своё любопытство, а заодно помогая Артуру выплыть из обобщений и грустных мыслей о жизни, спросила:   
- Расскажите-ка мне, мой бывший сосед и страж правды, как живёте и чем?
Он усмехнулся, бросил на меня короткий взгляд:
- Страж правды… - И хрустнул сухариком: - Да какой я страж? Просто… - Помолчал, подлил пива в стаканчики: - Просто к правде меня с самого детства приучил дед, вот она и вросла в мою суть напрочь.
Снова замолчал. Будет ли говорить про деда, ведь интересно, как тот его приучал? И, чтобы подтолкнуть к рассказу, подбросила вспомнившуюся пословицу:
- «Кто за правду горой, тот и герой». Удалось ли Вам убедиться в этом?
Он отпил пива, бросил в рот колечко лука, прожевал:
- Может, и герой… - Помолчал, сделал еще глоток: - Да кому это геройство нужно? Всю жизнь я искал… - И чуть иронично усмехнулся: - «потребителей» на правду. Но, похоже, их нет. Помню… - И опять глоток пива: - Все стены в нашей хате были увешаны пословицами-поговорками вроде той, что Вы только что… «В ком правды нет, в том и толку мало», «Доброе дело — правду говорить смело», «Сила не в силе, а в правде», «Правда ино груба, а без правды беда.» Беда… – интонацией подчеркнул последнее слово и взглянул вопросительно: - А скажите, кому беда? Тому, кто слышит, или тому, кто говорит эту самую правду?
Я молча взяла из пакетика колечко лука, поднесла к глазу и через него взглянула на Артура, вкрадчиво улыбнулась:
- Да понимаете… - Но почти рассмеялась: - Ну что Вы спрашиваете? Ведь у меня никогда не было потребности «в правде и только в правде», я всегда разбавляла её неправдой, чтобы она стала более сьедобной.
- Вот-вот, - подхватил он, - удобной… Вначале ею, разбавленной, щадили кого-то, а потом, наверное, привыкали к такой… да и тех, кто принимал её. А я не смог, как Вы. - И встал, сделал шаг к двери, обернулся, отчего вроде бы дремавший пёс вскинул голову и чуть слышно заворчал. – А я не смог, вот и набивал себе шишки, а, значит, правда била по мне, а не по тому, к кому, казалось бы, должна была относиться. Вот уж точно, «Правду говорить - себе досадить.»
- И в чём была Ваша досада? - опять подстегнула.
- А вот в чём, вот пример… примеры. Когда после техникума на заводе работал, то довольно скоро мастер стал меня прижимать за мою правду-матку, о которой я говорил на собраниях, да так, что пришлось уволиться. – Помолчал, наверное, что-то вспоминая из той, заводской жизни, но продолжил: - А когда в газету взяли, то все свои информации тоже стал писать о правде… правде колхозов, в которых был падёж скота от бескормицы, правде заводов, когда самых работящих сдерживали от перевыполнения плана, а позже – о правде начинающих кооператоров, которых всячески зажимали… А-а, что и говорить! Сами что ли не знаете?
И снова подхватился, сделал шаг к двери, обратно, на что Урман опять вскинул морду и настороженно уставился на своего хозяина.
- Отзывчивый Ваш Урман, - улыбнулась я собаке и протянула ему луковый кружочек, который он деликатно принял и медленно, нехотя сжевал.
- Урман не пёс, - Артур сел с ним рядом, положил на него руку: - Он – мой единственный друг и родная душа, без которой… без которого я бы пропал или… - Похлопал его ладонью по спине: - Знаете, у нас с ним судьба похожая. Меня выгнали из дома, а его… Помню, ушел я из дома, приехал на вокзал, сижу, думаю: и что теперь?.. куда идти, ехать? А тут объявили посадку на Москву, ну я и поехал… в ту сторону, денег на билет хватило только до Вязьмы. Приехал. Поплёлся по улицам, вышел на окраину. А дальше куда?.. да и зачем? Отчаяние такое охватило, что хоть топись! – Замолчал. Отпил пива. Уставился в заплаканное окно, но вдруг тепло улыбнулся, обернулся к Урману, погладил: - Ну, иду по тропинке к дачным поселкам, смотрю, мужик стоит, улыбается, а в руках ма-аленького щенка держит, но уже зрячего и… с кирпичом на шее: «Может себе возьмёшь?.. - кивает на него. - А то жалко топить-то, ведь у меня их еще четыре.» «Да куда мне щенка… - сходу отвечаю, - я сам бездомный. Вот если б…» А мужик окинул меня оценивающим взглядом и вроде как обрадовался: «Да я тебе помогу в этом деле. Живи в моей дачке, я редко там бываю, не до неё теперь, вот и будете вместе с ним…», - протянул мне это… сокровище. – И, глядя на Урмана, снова улыбнулся так искренне и тепло, что я даже позавидовала. – Вот и остался я там, под Вязьмой. Потом нашел в ближайшей деревеньке пустой дом… их теперь хватает по России, подремонтировал его и живу уже столько лет... пишу картины, отвожу их в Москву, продаю. На жизнь нам хватает. – И, погрустнев, усмехнулся: - А самое главное, что правды говорить не надо. Да и некому.   
- А если и захочется сказать правду, - подхватила улыбнувшись: - то Урман примет её сразу и безоговорочно, да?
Но мой собеседник, распалённый воспоминаниями, ничего не ответил. Посидел, опустив голову, словно что-то вспоминая и вдруг резко встал:
- Пойду я… - кивнул на дверь: - Пойду покурю в тамбур. Посидите в одиночестве… а, лучше поговорите с Урманом, он у меня всё понимает.
Пёс встрепенулся, спрыгнул с полки и, глядя на своего друга, всем своим видом сказал: «Ага, пошли…».
- Нет, Урман, оставайся здесь. Скоро приедем, тогда и…
И пёс лёг на место, всё так же смиренно и преданно посмотрел на Артура и согласно вильнув хвостом.

- Ну что, Урман, поговорим? – почесала своего неожиданного собеседника за ухом и, как можно дружелюбнее, улыбнулась: - Давай-ка расскажу о твоём хозяине то, что вспомнится и чего не знаешь.
Пёс по-человечески уставился на меня, и я даже чуть вздрогнула: а, может, со временем собаки и впрямь начинают понимать нашу речь? Ведь вот же, вижу: хочет, хочет слышать!
- Ну, что ж, тогда слушай. Лет двадцать назад, они… молодая бездетная пара, поселились в нашем кооперативном доме. Уж и не помню, как мы познакомились, но Раиса стала захаживать к нам… вернее, ко мне, чтобы спросить, как сварить борщ или суп, как вывязать свитер, что-нибудь сшить… или еще о каких-либо женских делах. – Урман всё так же внимательно, наклоняя голову вправо, влево, смотрел в глаза. - И вначале смотрелись они любящей парой, но довольно скоро Рая стала ронять фразы вроде: «А мой столько не зарабатывает, как Ваш…», «А мы не можем себе позволить купить это…», «Не знаю, дотяну ли до своей зарплаты, ведь мой…» И это значило, что Артур опять без работы. – Я взяла колечко лука, похрустела им, предложила и псу, но на этот раз он тактично, извиняясь отказался. - Ну, что тебе еще сказать, пёс? Дальше разыгралась довольно банальная драма, неведомая вам, собакам. Всё чаще стала я слышать от молодой супруги будто бы то же самое, но уже более решительное и агрессивное: «Ну прямо до припадка достал меня муж своей правдой и только правдой!» И вариации этой «летучей» фразы стали звучать чаще, чаще, а потом она пришла ко мне заплаканная и я услышала: «Всё. Выгнала своего. Надоел со своей правдой, которая никому не нужна и от которой страдаем только мы. Эта квартира моя, а он пусть катится куда захочет.» Вот такая грустная история тянется за твоим хозяином, умный и такой красивый пёс Урман.
И хотела прикоснуться к его лапе, но на этот раз он чуть слышно заворчал, я отдернула руку, а он, вроде как извиняясь, взглянул на меня и вильнул хвостом. Вошел Артур.
- А Ваш друг не позволил мне притронуться к лапе, - пожаловалась.
- К левой? О да, этого делать нельзя. Однажды её лечили, вот он с тех пор и на страже… правую подаёт, здороваясь, а левую…
Открыл еще одну баночку пива, наполнил стаканчики, взглянул в окно, по которому всё так же слезами скатывались дождинки:
- Вот Вы сказали, что мой пёс принимает любую правду, которую я… Ну да, у них, у зверья, неправды не бывает, это только у людей… Да и то у каждого – своя. – Отпил несколько глотков: - Чего только пословицы нам не подсказывают! И что, мол, на голой правде далеко не уедешь, и «Правда хорошо, а счастье лучше», а то еще и круче: «Всю правду говорит только дурак». И что? – коротко взглянул: - мне надо было переучиваться, привыкать врать? – слегка стукнул по столу пустой баночкой.
Да нет, не у меня спросил, а, обернувшись к своему прошлому, - видела это! – хотел сказать ещё что-то.
 - А тогда вылетел я из журналистики со своей правдой, а как раз Перестройка начиналась, так что, может, и поспешил, ведь за ней тянулась гласность, можно было уже и правду иногда писать, но… - Отпил пива, похрустел сухариками: - А, может, и к лучшему, что ушел. Знаете, нынешним журналистам не позавидуешь. Ищи-рыщи материалы остренькие, чтобы заманивать читателя для рекламы. Не-е, эта брехливая суета не по мне, не смог бы я…
- И решили стать художником, чтобы из правды природы создавать свои красочные правдивые мифы?
Он чуть вопросительно взглянул на меня, помолчал.
- А что… - И беззлобно усмехнулся: - Пусть то, что делаю, называется красочными мифами, согласен. Но ведь и вправду каждый мой миф становится копией правды, правды природы, и приносит мне настоящую радость, которой хочу поделиться с людьми. - Встал, слегка расправил плечи: - Так что мои мифы не вымысел, а несколько преломлённая мною, но всё же правда. –- И добавил громче, вроде как поставил точку: - Да, правда.   
Сел, сунул пустые банки и пакетики в боковой карман рюкзака, слегка встряхнул его, развязал шнурок, стягивающий горловину.
- Большой у вас рюкзак… и, наверное, тяжёлый, - посочувствовала.
- Да нет… Я привычный. Тут краски, кисти, холсты, продукты. Набирается в Москве разного и всякого, так что… - Улыбнулся дружелюбно: - Нам скоро выходить, а Вы оставайтесь здесь… если не попросят. Но на прощанье… - И взглянул чуть вопросительно: - Разрешите подарить Вам на память о нас… - Нагнулся, вынул из рюкзака рулон холстов, развернул, взял тот, что лежал внутри: - Вот, не продал сегодня… а значит, судьба у него попасть к Вам. Будете вспоминать непутёвого пострадальца правды, создателя красочных мифов и желать ему издали удачи.

Я проводила их, возвратилась в купе, присела и через всё еще плачущее окно посмотрела на них, - они еще стояли на платформе - и подумала: ведь не только «пути Господни неисповедимы», но и наши, которые сами выбираем. Вот и он… Знал ли, уходя их журналистики, что станет писать картины, приносящие ему истинную радость? И пострадалец ли он?
Поезд медленно тронулся. Артур, еще не накинув рюкзак, смотрел на меня и руками вырисовывал какие-то знаки, - или пейзажи? - а Урман стоял рядом с поднятой правой лапой, которую я только что пожала, и мне казалось…
Нет, мне хотелось верить, что он не наступает на неё потому, что хочет подольше сохранить тепло моей руки.