Слабый должен

 - Василь Василич, она опять! -  в ординаторскую заглянула хорошенькая мордочка медсестры Софочки.
   - Сейчас приду, - кивнул он, раздражаясь. – Закрой дверь. («Опять эта Клавдия!»)
   «Невозможная баба!» - брезгливо думал он, второпях допивая кофе. Надо было спешить; эта дама, чего доброго, сейчас и к главному побежит.
   Он зашагал по коридору, на ходу обдумывая, как быть? Прикрикнуть? – иногда это помогало. Но кто его знает, как сейчас лучше.
   Войдя в палату, он сразу оценил обстановку: нет, криком сегодня нельзя. Он решительно шагнул к постели:
   - Итак, Клавдия Петровна, что на этот раз? Давайте я вас послушаю!
   Тон был выбран верно. Увидев доктора, только что голосившая Клавдия мгновенно успокоилась и смиренно попросила:
   - Да уж, пожалуйста, Василий Васильевич, прямо вздохнуть не могу!
   Врач внимательно послушал вдохи-выдохи больной, по опыту зная: чем больше ей времени уделить, тем быстрее она успокоится. Наконец, почувствовав, что достаточно, строго сказал:
   - Я же ещё вчера вам объяснил, милая: ничего особенного. То есть совершенно ничего, понимаете? Дней десять ещё понаблюдаетесь – и домой. Всю больницу своим криком переполошили. И вам не стыдно? – улыбнулся он ласково-укоряюще.
   Он вышел из палаты. «Завтра – по новой, - устало подумал он, идя к себе. – Когда уже, в самом деле, её заберут?!»
   Хотя, конечно, беспокоится она не напрасно… Выживет – не выживет? – неизвестно. Операция прошла удачно, но кто может дать гарантии? Всякое бывает. А пока… Ну пусть потерпит, чёрт её подери! И вообще: слабый должен умереть. Это закон природы, между прочим.
   Он снова включил кипятильник (может, хоть теперь удастся выпить кофе?). Вода медленно закипала, постепенно мутнея, чтобы потом вновь стать прозрачной и забормотать пузырьками. Василий Васильевич обожал раскалённый кофе, и хорошее настроение уверенно к нему возвращалось.
   «Да, слабый должен,» - продолжал он думать, смакуя напиток малюсенькими глоточками. Клятва Гиппократа? – в ней нет противоречий с этим тезисом. Нет! Вчитайтесь хорошо – сами поймёте. Василий Васильевич и в студенческие годы не отличался сентиментальностью, а уж теперь, после стольких лет работы…
   Видел, конечно, всякое. Работал честно (даже чересчур; интуиция  - это второстепенное; главное – собрать все анализы). Хотя знал, чувствовал: больные не любят его.
   «А врача и не надо любить! - разозлился сам на себя Василий Васильевич. – Его надо слушаться! Вот хотя бы эта Клавдия. Сказал ведь: успокойся и жди. Так нет! Истерика на истерике; раз в день – как закон. Умереть она, видите, ли, боится!»
   Он удовлетворённо покивал своим мыслям. Конечно, бывает жалко, когда умирают молодые. Но опять же: слабый должен… Вспомнить хотя бы Спарту! – вот это был отбор! Ясно, время сейчас другое. Выхаживаем, кого надо и кого не надо.
   «Кстати! – вспомнил он. – Не забыть позвонить Смирнову!» Ну вот, с этими чужими болячками о себе и подумать некогда. Глупо.
   Он решил не откладывать. Профессор Смирнов был однокурсником Василия Васильевича, «светилом». Конечно, завидно: взлетел! А был – как все, ничего такого.
   «И я бы мог!» - подумал Василий Васильевич. Если бы, как у Смирнова, были такие родственники и такие связи, то тогда… О, если бы и ему – такой старт! Но это сейчас, собственно говоря, и не имело значения. Прошли годы, всё давно уже устоялось.
   А про Смирнова Василий Васильевич вспомнил недавно, всего месяц назад. Заподозрил у себя кое-что; нет, не испугался, просто… неуютно стало, что ли. Решил для гарантии провериться. Вот и позвонил Смирнову; поболтал о том о сём, а потом, между прочим, и попросил (как о мелочи, о сущем пустяке). Смирнов, конечно, обещал. Обследовал, велел перезвонить по результатам анализов…
   - Алло, Лёшка? Это я. Ну что там? – спросил игриво Василий Васильевич, когда трубка отозвалась голосом однокурсника.
   …Смирнов ещё долго шутил и балагурил, а в голове Василия Васильевича навязчиво вертелась одна фраза:
   - Васёк, я постараюсь тебя вытащить.
   …Что значит «вытащить»? Откуда?! Смирнов настойчиво просил не откладывать и прямо на днях лечь к нему в клинику. («Сам тобой займусь, лично. Прошу, не тяни»). …Дома, вечером, жена сразу заприметила: что-то не так. Василий Васильевич пытался отнекиваться, но супругу обмануть было не просто. Пришлось всё выложить: и свои подозрения, и предположение Смирнова.
   Жена перепугалась не на шутку:
   - Василий!!! Сделай, как он говорит!
   Её испуг вызвал ответный ужас в душе доктора. Он за собой раньше таких качеств не знал. «Я что – трус?! – изумлённо думал он о себе. – Ну даже если… И что? Что?! Бессмертных не бывает. И пожил я, слава Богу… Не молод. Конечно, хочется и больше, но… Слабый должен…. Да?!» Но уговорить себя ему так и не удалось, и холодный беспощадный ужас уверенно, по-хозяйски вполз в его сердце, чтобы жить в нём долго и с комфортом.
   Через неделю Василий Васильевич Громченко уже числился в списке пациентов доктора Смирнова. Но, несмотря на то, что сам был врачом, всей правды о себе никак не мог узнать. Историю болезни Смирнов категорически отказался дать ему посмотреть, и Василию Васильевичу пришлось смириться с устными сведениями. Почему?! Это и злило, и обижало, и пугало.
   Наконец он решил объясниться. Лучше это было сделать, конечно, не во время обхода, а с глазу на глаз, в кабинете Смирнова. Василий Васильевич выбрал подходящий момент и решительно прошёл в аппартаменты однокурсника:
   - Извини, Алексей. Надо поговорить. Срочно.
   - Ну что ж, садись, - недовольно хмурясь, пригласил Смирнов.
   - Лёша, бросай эти кошки-мышки, я ж не ребёнок, - попросил Василий Васильевич.
   Он собирался сказать это спокойно и решительно, а вышло – жалко и просяще. Смирнов поднял на него строгие глаза:
   - Василий, ты ж сам врач. Знаешь, что всё бывает…
   - Не виляй!!! – рассердился Громченко. – Говори, ради Бога, прямо!
   - Да я и говорю прямо, - презрительно пожал плечами Смирнов. – Ещё раз повторяю: шансы – пятьдесят на пятьдесят. И я постараюсь сделать всё, что могу. Я каждый день тебе это твержу; ну что ещё тыхочешь услышать?!
   И тут Василий Васильевич заплакал. Сам не ожидал! Он завсхлипывал жалко, по-бабьи; а слёзы текли и текли, и он не мог их остановить. Зрелище было не из приятных, и Смирнов поспешно налил воды из графина:
   - На вот, успокойся…
   («Да, успокойся!!! – зло подумал Гмомченко. – Если б с тобой так!»).
   Он судорожно глотал воду, а рыдания всё булькали и булькали у него в горле. Наконец удалось взять себя в руки, и он заискивабще попросил:
   - Алексей, может, давай сразу операцию?.. Я чувствую, что нельзя ждать…
   Смирнов нахмурился. Он не любил, когда пациенты указывали ему, что делать (пусть даже и друзья юности). Он пользовался своими методами (и, если хотите, приметами!); свято соблюдал проверенное первое правило: ничего не предпринимать, пока не будут собраны ВСЕ анализы. Потом, спокойно, сопоставляя и сравнивая, он принимал решение. И очень редко ошибался, очень. Был, правда, один случай, - но так давно, что можно и не считать. Тоже один нервный больной требовал срочную операцию, а Смирнов всё окладывал (анализы!). Вот и дооткладывался… Вскрытие, к сожалению, показало, что операция действительно нужна была незамедлительно. Что ж, с кем не бывает? Не ошибается только тот, кто ничего не делает; не так ли? Вот почему он решил не потакать капризам Василия Васильевича:
   - Вот что, Вася; я в командировку уезжаю на две недели. Вернусь – решу!
   (Сказал чистую правду: действительно уезжал, и действительно на две недели. Вот эти две недели и дадут ему время ещё раз всё взвесить. Он уже распорядился взять у Громченко целый ряд повторных анализов: хотелось ещё раз сравнить).
   - Как?! – ахнул Василий Васильевич. – Две недели?! А вдруг я… вдруг я… умру?! – закричал он.
   (Так. Надоело.)
   - За-мол-чи, - спокойно, но очень резко сказал Смирнов. – Не хочешь слушаться – лечи себя сам, а я умываю руки!
   - Ладно, дадно!.. – сдался Громченко и снова собрался заплакать. Противно было смотреть.
   …Смирнов уехал. Две недели пролетели для него как один миг. Было много интересных встреч; удалось ознакомиться с новыми методами. Профессор возвращался отдохнувший, довольный собой и жизнью, обновлённый и полный сил. Была пятница, и он, приехавший в полдень, решил в клинику сегодня не ходить.
   «С понедельника, - решил он. – Ничего, небо не рухнет.»
   …А в понедельник его ждал большой сюрприз. Сразу, с утра, ему навстречу бросился молоденький врач (вчерашний студент; почти мальчик. Но способный. Уже успел сделать несколько удачных операций). Но Смирнов его не любил: молодой доктор, как ему казалось, был слишком самонадеян; решения принимал чересчур быстро, иногда (о, крамола!!!) не дожидаясь всех предварительных результатов. Вот и сейчас – что-то важное у него на лице. Что?
   - Алексей Игнатьевич, я три дня назад прооперировал Громченко.
   Ну, наглец! Смирнов вскипел:
   - Миша!!! Вы же знаете, что это мой больной. Знаете?! Я собирался сам!!! Он – мой большой друг! Что вы… Как вы посмели?! Надеюсь, он у вас на столе не умер?! Чего у вас такое лицо?
   - Нет, Алексей Игнатьевич. А вот если б не операция – то сегодня, наверное, уже и умер бы, - молодой врач спокойно (но торжествующе!) протянул Смирнову какие-то бумаги.
   Просмотрев их, профессор мгновенно оценил ситуацию. Да, интуиция у парня – обзавидуешься… Но не говорить же ему об этом, да?!
   - Строгий выговор, - сказал Смирнов. – Ещё раз, милый мой, повторится подобное – я уволю вас по статье.
   Михаил обиженно промолчал. Ведь не прав сейчас Смирнов; он и сам это знает. Мишка же не слепой: вон как глазки у светилы забегали. Не любил молодой доктор таких, которые свои ошибки признавать боятся. И он мстительно подумал: «Ну и уйду, подумаешь. Пусть этот старпёр сам оперирует». С тем и пошёл на обход.
   А Смирнов прошёл в палату к Громченко. Ну что сказать? – тот смотрел молодцом; операция, судя по всему, была проведена блестяще.
   - Ну вот! – улыбнулся Алексей Игнатьевич. – А ты, Васька, переживал. Это я специально уехал; видел, что ты мне немножко не доверяешь. Вот, поручил Михаилу Игоревичу.
   - Спасибо, спасибо!!! – Василия Васильевича просто нельзя было узнать. – И знаешь, Лёша, я у этого парня кое-чему научился…
   («Интересно, чему? – внутренне усмехнулся Смирнов. – Ты ж под наркозом был»). Но вслух не сказал, а радостно подытожил:
   - Всё, Василий, доживёшь до ста лет. Можно и до двухсот, по желанию! Через десять дней выпишу тебя.
   …Оставшееся время Василий Васильевич быстро возвращался к жизни. Хорошо это, оказывается, - выздоравливать! Всё радовало: и белый высокий потолок, и чириканье птиц за окном, и даже запахи, доносившиеся из столовой. Громченко быстро окреп, и после выписки – не прошло и месяца! – уже появился на работе. Бодрый, решительный, энергичный. И снова везде раздавался его уверенный голос, и снова вся больница знала, что Василий Васильевич – молодец; работяга.
   Только кое-что осталось незамеченным: Василий Васильевич никогда больше не повторял свою любимую фразу: «Слабый должен».