Дело житейское

 …Свёрток вопил уже добрых полчаса. Старик пытался его качать, носить вдоль забора, мычал безнадёжно «люли-люли» и напряжённо всматривался в конец улицы, туда, куда давненько уже умчалась эта девчушка:
   - Дедушка, подержите ребёночка минуток десять, я за пелёнками сбегаю. Я мигом!
   Старик вглядывался в орущее красное личико (мальчик или девочка?..), похлопывая тёплый бочок одеяльца:
   - Ну-ну-ну, сейчас-сейчас…
   Ещё через час, вконец измучившись от топтания на больных ногах, старик начал, всё ещё оглядываясь, подвигаться к центральному входу детской больницы, возле которой он жил. Свёрток притих, устав, и только сопел, набираясь сил для нового крика.
   - Эх, бедолага, - бормотал дед, всходя на крылечко. – Ну ничего, сейчас что-нибудь придумаем.
   Он подёргал ручку двери (закрыто!), постучал, - никто не шёл. Наконец догадался нажать какую-то большую кнопку под табличкой «Вызов», и через минуту дверь распахнулась.
   - Ну? – на пороге стояла немолодая женщина в белом халате. – По направлению?
   - Да тут, милая…, - старик сбивчиво, под новый крик свёртка, пытался объяснить ситуацию. – Покормите его, ради Христа, пока мамаша объявится. Видать, что-нибудь случилось.
   - Случилось. Ребёнка вам подбросили, - спокойно и буднично сказала женщина. – Заходите, оформим.
   Старик растерянно прошаркал за ней в приёмный покой.
   - Да как же так, да не может быть! Ты, милая, пока пиши, чего тебе надо, а я сбегаю: может, пришла?
   - Дедушка, вам лет-то сколько? Не шестнадцать, да? – вздохнула дежурная. – Знаете, что такое жизнь? Давайте оформлять. Не вернётся она. Просто вы живёте возле больницы, вот и всё. На крыльцо не захотела среди бела дня класть, вас использовала.
   Она положила на стол какой-то бланк:
   - Фамилия?
   - Чья, моя?! – изумился дед. – Так я ж ему никто!
   - Так положено, - дежурная была невозмутима. – Надо записать всё, что известно. Вот если бы у дверей нашли – тогда да, не с кого спросить.
   - И… что, часто… возле дверей? – поразился старик.
   - Я, дедушка, за сорок лет работы такого навидалась! На крыльцо – это обычно ночью… Фамилия? – переспросила она уже построже.
   - Гусев, Валентин Иванович, - потерянно сообщил дед. – Покормить его, может, сначала? Голодный, видно! (Ребёнок всё ещё кричал).
   - А как же, - она быстро и ловко заполняла какие-то графы. – Распишитесь.
   Старик послушно ковырнул ручкой, где было указано.
   - Можно идти?
   - Подождите, - женщина развернула младенца.
   - Девочка. Приблизительно месяца полтора. Ну и…!!! – видно было, как она с трудом сдержала непечатное словцо. – Да вы гляньте!!!
   Старик, прижмурившись, нагнулся: тельце ребёнка было в каких-то грязных разводах, то ли жёлтых, то ли коричневых, крошечные пяточки были стёрты чуть ли не до крови.
   - Что это?!
   - Не пеленала, стерва, неделю, наверное! Бедняжка ножками от боли сучила – кожу-то разъедает! – вот и натёрла пяточки… Ну, гадина! – женщина скрипнула зубами.
   - А может… того… и голодная?..
   - А вы как думали?! Спасибо, что живая!
   Дежурная повернула голову и крикнула куда-то вглубь тихого коридора:
   - Лена!
   Из темноты быстро выпорхнуло молодое белохалатное существо.
   - Лена, срочно Вере Ивановне покажи, она у себя в кабинете. И сразу покорми!
   Девушка кивнула, ловко подхватила, призавернув, ребёнка, и так же быстро исчезла.
   - Спасибо, Валентин Иванович. Вот теперь можете идти.
   Старик заковылял за ней к выходу, но на крыльце задержался:
   - А что же теперь будет?
   - Как обычно, - пожала дежурная полными плечами. – Дом малютки, потом детский дом. Дело, к сожалению, житейское.
   - А если мамаша всё-таки объявится? – ещё надеялся Гусев.
   - Фантазёр вы, папаша, вот что. Да не волнуйтесь, не умрёт! Видно, что девочка крепенькая. Спасибо ещё раз.
   Старик кивнул и начал спускаться с крыльца. Александра Петровна (так звали дежурную) защёлкнула за ним двери и вернулась к столу. Усевшись, она глубоко вздохнула, достала новую папку с чёрным оттиском «Дело» и начала торопливо писать.
   …Через час новая девочка уже безмятежно спала, сытая, чистенькая, со смазанными и перебинтованными пяточками. Она спала, а в папку «Дело» - её первый в жизни документ, - ложились новые листы. Малышка ещё не знала, что здесь её записали как Гусеву Валентину Ивановну (дежурной пришло в голову сделать ребёнка полной тёзкой её спасителя); что ей, подсчитав, назначили День рождения. Ничего этого маленькая Валечка пока не знала. Не знала она, что к следующему кормлению ей уже нашли грудное молоко: обратились к женщинам, лежавшим со своими детьми здесь же, в больнице, и одна из них, кормящая, сразу согласилась:
   - Мне-то что, всё равно лишнее сцеживаю, а ребёнку – польза. Конечно, покормлю!
   Потом, проснувшись, Валечка почувствовала тёплые руки и незнакомый, но такой приятный запах, прильнула к большой груди, благодарно зачмокала
и подумала, наверное: «Мама!»
   Но она не могла пока ещё этого сказать…
   
                *   *   *
   …Можно, конечно, написать дальше, что новая мама взяла Валечку к себе и воспитала как родную, в любви и полном благоденствии. Или что «биологическая» мама вернулась в слезах, раскаялась и поклялась во всём, в чём нужно, - и снова счастье. Или, в крайнем случае, что в детдоме в девочке души не чаяли, и выросла из неё умница – красавица, получила образование и создала счастливую семью. Потом через передачу «Жди меня» нашла дедушку Гусева и досматривала его до конца дней.
   Хорошо и приятно было бы такое читать!
   Но наш рассказ, увы, не сказка. И назывался бы он тогда иначе. Так что давайте спустимся на землю.
   …Валечка Гусева медленно росла и плохо развивалась. У нянечек, получавших копейки, не хватало ни времени, ни сердца на таких, как она. Более того, Валечка, когда ещё не могла самостоятельно покушать или вытереть попку, часто слышала:
   - Понаплодят всякой дряни, алкоголички чёртовы! Подбирай тут за этими выродками!
   Валечка рано узнала, что она никому не нужна. Ей, с её многочисленными болячками (ошиблась или соврала Александра Петровна, когда назвала её «крепенькой»), никак не светило стать приёмной дочерью хоть кого-нибудь. Да, приходили, да, выбирали. Но не Валечку. Ведь и правда, Валечку зачали в пьяном угаре её шестнадцатилетняя мама да мужик-сосед, зашедший «за солью» и приглашённый отведать свежесваренной самогоночки, которую изготовила Валечкина «биологическая» бабушка, тоже алкоголичка в третьем колене. Потом Валечку долго и безуспешно ещё в утробе травила таблетками перепугавшаяся мамочка, упустившая сроки аборта. Потом, когда шёл шестой месяц беременности, «биологическая» бабушка по пьянке замёрзла в снегу, и маму согнали со служебного жилья (бабушка была дворником и жила в квартире «от государства», пока работала). Потом мама кинулась к соседу, отцу её ребёнка, и была им жестоко избита «за шантаж»…
   Потом она жила на вокзале и до самых родов обслуживала телесные потребности тех, кто её там кормил…
   Нет, она сунулась было в учреждение какой-то соцзащиты, что ли; но там покивали, подакали и велели время от времени «заходить». Пока, так сказать, нет возможности помочь (фонды! кризис!). Много грамотных слов произнесли, но они не грели и не кормили. На работу тоже никто не брал, и вернулась «мамочка» на привычный вокзал. И, несмотря на то, что специально спала на животе, вскоре и родила благополучно, возненавидев «это отродье» с первых минут её жизни. Хотела утопить в канализации, но знакомый бомж сказал, что это «не по-христиански». И роженица, через пару месяцев придумав, как сделать «по-христиански», осуществила это, вручив ущербное дитя какому-то дяде под больницей.
   …А через четырнадцать лет Валечка, зачав с ровесником-детдомовцем после дискотеки свою дочь, подумает:
   - Меня воспитали – и её воспитают! На то и детдома!
   И положит новую жительницу планеты Земля на какое-нибудь государственное крылечко. Только б не зимой, чтоб не погибла!
   Дело-то, говорят, житейское…