Аркадия. Глава 8

В детстве другое течение времени. Время гуще, плотнее и запредельнее. У взрослых время рациональнее, быстро пролетает, ибо львиная его доля уходит на каждодневноодинаковую работу. В детстве оно растянуто, и его течение не линейно, вообще не имеет никакой траектории. А когда больно, обидно, грустно оно грузно оседает и стоит как гора. В такие неподвижные мгновения не хочется жить. Подобное состояние было не редкостью для Евгения. Он был очень чувствителен, и некоторые события этого мира, которым многим казались нейтральными, вызывали у него страдания, грусть и меланхолию. Он видел, что весь этот подлунный мир есть мир страдания. Но дело даже не в страдании. Евгений видел, что в этом мире нечто цельное и прекрасное разрушается, уничтожается, исчезает. Течёт и распадается. И что ещё более прискорбно, что всё с самого начала обречено на это разрушение – фатально и неизбежно обречено.

Очень угнетающее впечатление произвёл на Евгения рассказ Николая Носова «Телефон». Новенький, красивый, имеющий свою форму, смысл и назначение аппарат, был разобран мальчишками на ничегонезначащие, бесприютные, жалкие детали. Они хотели посмотреть как он устроен.  Юкио Мисима пишет, что любопытство самый мерзкий порок. Но может быть поверхностное любопытство? Глубокое любопытство беспорочно, ибо не разрушает, а пронзает лучами своего внутреннего зрения как рентгеновским излучением и видит в отличие от мелкого любопытства, которое механически расчленяет и тем самым умертвляет и не видит. Именно последнее считается здоровым нормальным любопытством и считается не только не порочным, но даже должным, особенно для «настоящего» мужчины. Это вполне естественное чувство, особенно для мальчиков, которые любят ковыряться во всякой технике и возиться с нею. Это и отражено в рассказе Носова. И любой мальчуган, рождённый и воспитанный в духе позитивизма воспринимает, написанное этим детским писателем, со знаком плюс, подражая литературным героям в своей жизни. Но у Евгения рассказ вызвал отторжение. Ему хотелось плакать. Не телефон было жалко. Жалко было ущербности этого мира.

Евгений был белой вороной среди сверстников. Он это знал и как умел пытался скрывать это, идти на компромисс и даже хитрить, но это у него плохо получалось. Конечно, самое-самое он держал в глубокой тайне, и никто ни о чём не догадывался. Тайна не тяготила его, ему не хотелось раскрыть душу. Его тяготило то, что другие смеются над тем, над чем он плачет, что ценят то, что для него ничто, что стремятся к тому, к чему он не сделает и шага. Его тяготила не своя непохожесть и отчуждённость, а их грубость и плоскота. Он волновался не за себя, а за них. Конечно, это было волнение индивидуалиста, которое оставалось только в нём, но это был не самообман. Иногда он пытался что-то сказать, объяснить, но видел как слова растворяются в воздухе, никого не задев.

Однажды Евгений с ребятами играл в прятки. Кто-то предложил дерзкий план: спрятаться под деревянный корабль, стоящий посреди детской площадки – там-то уж никто не отыщет. Под кораблём было тесно и неуютно, сыро и душно. Понятно, что в таких условиях дети долго не продержались: сначала один чихнул, потом другой, кто-то засмеялся, цепной реакцией смех передался всем, и вскоре вся дощатая утроба корабля сотрясалась от гогота. Жмурившийся мог бы конечно сразу всех затрататакать и делу конец, но он не знал, кто именно сидит под кораблём. Тогда он приподнял корабль, и оттуда все ринулись наружу, толкаясь и опережая друг дружку, чтобы затрататакаться за себя. Водивший не мог опустить корабль, иначе он кого-нибудь бы придавил, и он вынужден был держать его до тех пор, пока все не покинули это убежище. Получалось, что все затрататакаются за себя, и водившему придётся водить вновь. Последним вылез из-под корабля Евгений. Он сделал это намеренно. Он подождал, пока водивший не опустит корабль, и только после этого сделал вид, что пытается бежать. Он позволил водившему опередить себя, хотя бегал лучше всех ребят во дворе. Конечно, все это заметили, но никто ничего не сказал, кроме одного. А сказал он только два слова: «Вот дурак!»
- Но ведь это… несправедливо, - только и ответил Евгений и пошёл домой.
Последнее слово, сказанное Евгением, явно не входило в лексический набор его сверстников. Или он слишком гипертрофировал ситуацию? Можно было всё это превратить в шутку, а можно было поступить как все – никто бы даже и бровью не повёл.

Об этом случае все забыли на следующий день, но только не Евгений. Он помнил многие случаи, которые для других не имели значение. Он был слишком серьёзен и мелочен не по годам? Серьёзен, но не мелочен. Справедливость, честь и порядочность – это не мелочи. Скорее мелочи всё остальное.

Из всех своих товарищей я был самый лучший, самый честный и самый благородный. Это очень нескромно так говорить, это очень высокомерно так говорить, не по-людски. Это вызывает неприязнь окружающих. Но так говорил о себе, например, Лев Толстой, так вполне могли говорить о себе Ницше или Гобино. Моцарт или Микеланджело. И так говорил я. Потому что это было абсолютной правдой. Слова, говорил Талейран, нужны человеку для того, чтобы скрывать свои мысли. Но вопреки всему, я их раскрываю.

Именно в одиноких и оторванных от всеобщей сумятицы и  плотного скопления масс заводях происходит что-то удивительное и странное. В центре звёздных архипелагов нет ничего кроме физических параметров раскалённых газов, а Солнечная система с планетой Земля находится на периферии Галактики, как и сама Вселенная находится на окраине бытия по воззрениям античных философов.