Аркадия. Глава 12

Тело тёти с тех пор вспоминалось ему как остаток облака с земляничными ягодами. Иногда это облако превращалось в торт, покрытый толстым слоем белого крема и украшенный цукатами и изюмом. Это съедобное тело стало тем вкусовым эталоном, с которым сравнивались все другие эротические лакомства.

Химероголовые лошади, пасущиеся на бело-голубых от росы лугах, стаи одиннадцатикрылых журавлей с анклавами пурпурных чаек передвигаются между лоснящимися от влаги лошадиными крупами как чёрно-серые каракатицы-облака упавшие-вынырнувшие на землю. Движутся будто в лёгком танце невесомо ажурно прозрачно. Огромный зверь серебряно-зеленоватого цвета появляется из-за кустов орешника. На первый взгляд он похож на массивного датского дога, но если его внимательно рассмотреть, то ничего похожего, кроме размеров не останется. Непропорциональная, похожая на обломок горной породы, голова без шеи прикрепляется к мощному бугристому телу. Где на этой голове уши, ноздри, глаза и пасть понять невозможно. Похоже, что у монстра всего один глаз. Лапы длинные и какие-то прямоугольные, причём передняя правая и задняя левая раза в полтора больше остальных двух. Хвост прямой длинный и негнущийся или это… да это же самый настоящий рог. Чудовище издаёт утробные глухие железобетонные звуки.

 Над кустами вспыхивают кольцевые чёрно-фиолетовые сияния и пролетают отяжелевшие кубически-несуразные птицы, медленно и тихо без взмахов крыльями, словно гружёные бомбардировщики. Небо серыми и тёмно-серыми полосами нависающее над предутренней землёй, поглощает их. В чёрном зеркале реки смутно отражается мрачно-тяжёлое перемещение птиц и их растворение в гееноподобном небе. Над рекою медленно, окружённый клочками тумана, плывёт синий светящийся шар неправильной формы, больше похожий на отсечённую кабанью голову, чем на шар. Внезапно перед ним из воды высовывается гигантский язык. Алый с бледно-голубой полосой посередине, покрытый  ярко-розовыми пупырышками, он извивается словно королевская кобра, выползающая из мешка факира под трансцендентную музыку. Шар тормозит, поднимается над языком и падает на его кончик. Раздаётся гневное ржание химероголовых коней. С крутых берегов обваливаются внушительные куски земли и глины. Всплески и жуткое булькание сливаются с ржанием в мрачную какофонию. В прибрежных камышах шевелится что-то глыбоподобное, неповоротливое и недовольное что его разбудили…

Евгений проснулся с ортовертикальной эрекцией, пытающейся сделать из одеяла нечто похожее на шатёр. Бабушка, копошившаяся у печки, бросила в его сторону взгляд и улыбнулась. Евгений перевернулся набок и вспомнил тётю. Он парил высоко в голубом небе, безоблачном, чистом и тёплом, а внизу на зелёном лугу лежало нечто белое и звёздоподобное. Евгений стал опускаться, ниже, ниже, ещё ниже. Тётя голой лежала на лугу, раскинув руки и ноги. Белая с чёрно-алой полоской ниже живота. Тётя улыбнулась Евгению,  кокетливо облизала губы, приподняла ноги вверх и ещё шире развела их. Евгений вперился взглядом в красно-влажный разлом. А оттуда вдруг в лицо ему выплеснулся серебристый фонтан. Евгений, задыхаясь от неожиданности, взлетел выше, чуть успокоился и стал созерцать этот самсоновский взрыв влаги, переливающийся всеми цветами радуги.

Когда бабушка вышла из комнаты, Евгений встал и пошёл чистить зубы. Утренние водные процедуры он принимал на улице. Рядом с умывальником на заборе сидела кошка. Евгений выдавил на щётку бело-розовую пасту и снова взглянул на кошку. Она плавно и грациозно шла по вершине забора, и она была прозрачной, совершенно прозрачной, будто сделана из мягкого стекла. И было видно, что у неё внутри. У неё внутри были зубчатые колёсики, коленвалы, втулки, оси, рычаги, пружины, молоточки, шарниры и прочая механизация. Кошка удивлённо посмотрела на Евгения и облизнулась.

Так ли уж жалка смерть Нарцисса как то отпечаталось в среднестатистическом уме? Влюбиться в себя, озариться молниями загадочного эроса, несущего целые золотые горы новых образов и видений, слиться с ними, пронзить их зарядом миры и погрузиться в небытие. Прекрасно! Нарциссизм не присущ миру физическому. Ни одно живое существо во Вселенной не обращает на себя влюблённый взгляд, ибо его взгляд всегда обращён на род, на родовую цепочку преемственности и самосохранения плоти для равномерно движущегося механизма рода. Всякое существо страшится за себя, но не любит себя. И лишь человек, - этот то ли полубог, то ли сверхдемон, - может любить себя с непостижимой для себя самого откровенностью и сладострастностью, упиваясь грёзами интроспектрального эротического динамизма. Это райское состояние догреховности, когда секс это не блуд и не продолжение рода, а просто россыпь поэм, льющихся от избытка и неиссякаемости твоего фантойкоса.
 
Стоя обнажённым перед зеркалом, или сидя на унитазе, купаясь в ванне, или лёжа в постели, Евгений вдруг начинал ласкать руками своё тело. А тело было у него нежное, как у девственницы, и кожа выскальзывала из-под пальцев, как тончайший шёлковый платок. Нарцисса порицают потому, что не могут подняться до белых вершин аутоэроса, с которых видны новые бесконечные просторы андрогинокосмоса. Нарцисса порицают окружающие, потому что кроме себя он ничего не видел, потому что он был вне социума и даже вне космоса. Но в своём отражении он видел нечто такое, что выразить знаками, придуманными обществом, невозможно. Чтобы это видеть – надо быть Нарциссом.