Аркадия. Глава 14

Евгений часто был предоставлен самому себе, что его вовсе не огорчало, ибо предполагало бесконечный выбор. С другой же стороны иногда ему хотелось, чтобы кто-то подсказал – нет, не что выбрать, а как не утратить себя в этом выбранном. Евгений бессознательно выбрал географию.

 Часами он мог сидеть над географической картой, мысленно путешествуя от полюса к полюсу и наделяя страны и города, острова и архипелаги, моря и горы, леса и равнины, пустыни и саванны своими фантастическими реалиями, населяя их невиданными растениями, животными и народами. И даже звёзды над каждым селением соединялись в разные созвездия. Континенты под взглядом Евгения преображались и трансформировались. Европа представала уродливой женщиной с дегенеративной жирафьей шеей, огромным деформированным отростком вместо пупка, с одной ногой в сапоге и обгрызанным задом. Африка – отрубленной головой тарпана с квазиовальной галлюцинацией, отделившейся от его зрачка. Северная Америка – раздражённым после кошмарного сна демоном, готовым поглотить свои собственные плевки и вырванные волосы; Южная Америка – черепом утиного индрикотерия, как атавистический отросток копчика вышеупомянутого демона. Австралия – ехидной с одним рогом на спине и со вторым ртом рядом с ним, который грезит о пролетающих над ними обломками сомнамбулического десерта. Азия – обожравшимся и расплывшимся великаном, который не может удержаться на своих обрубленных ножках и лежит в сонной агонии с летающими вокруг него отрыжками. Антарктида – тибетским яком, привитым к улитке и самопокрывающимся белым лаком. А Гренландия – белым китом с канцерогенным распухшим плавником и множеством маленьких клочковатых географических карт, снующих между всеми этими монстрами. География для Евгения была подлинной эротикой. В очертаниях континентов и островов он видел очертания женских тел. И вдоль этих очертаний скользили флотилии его взглядов.

Однажды он видел, как бык покрывает корову. Длинное красное жало выползало из-под живота вставшего на дыбы и опёршегося передними лапами о бока коровы, быка, и вползало в подхвостье коровы. Действо сие сопровождалось диким мычанием и рёвом. Фантазии Евгения разыгрались настолько после виденного, что он просидел на одном месте несколько часов (?? – он не считал), как впавший в нирваническую потусторонность буддист. Он барахтался в потопе грёз. Тонул в них. Погружался на их дно. Зарывался в песок дна.

Другой раз он увидел сцепившихся задами собак, и его воображение стало рисовать двутелых женщин, женщино-мужчин, лошадей, птиц, моллюсков, змей, крокодилов, слонов, динозавров, химер, грифонов, монстров, пребывающих в вечном  онерическом соитии. И остановить эти видения было невозможно, да Евгений и не пытался. Словно в замедленных кадрах сюрреалистического фильма фантастические существа сплетались между собой, медленные, саламандроподобные, слизневидные малиново-сиреневые, сахарно-молочные, томно-дремлющие, ирреально-морфейные, словно переспевшие плоды экваториальных деревьев. Евгений парил над этими пластичными метаморфозами тел, перемешивающихся в нескончаемом калейдоскопе майтхун.  Комната падала в грёзофатальный тартар. Летали непонятные бесформенные студенистые и моллюскообразные сгустки, скатоподобные и камбаловидные слизистые твари, существа похожие на жмуты волос, на комья кишок, на женские груди и на амальгамы женских и мужских гениталий. Дверь расплавилась и растеклась, и на её месте появился, словно  грубо высеченный из эбенового дерева африканский языческий идол со свирепо-меонными тёмно-жёлтыми глазами, вдавленными в глубокие гроты гранитных надбровных дуг. Он рычал, выл и трясся, превращаясь в гигантский фиолетовый лингам.