Донжуан из Хайдельберга. Главы 12 - 15

АННОТАЦИЯ: Бернард Майер – психолог, специализирующийся в сфере сексологии и проблемах пар. Игрок и манипулятор, он считает себя режиссером и хозяином своей жизни, но не торопится решить собственную проблему. Бернард – охотник за женщинами, пикапер и донжуан, и его это устраивает. Он привык хладнокровно просчитывать каждый шаг и жестко контролировать себя и окружающих. В какой-то момент Бернард обнаруживает, что вокруг происходят странные вещи, а контроль от него ускользает. В его доме появляется домработница, которую он подозревает в шпионаже.  Кто-то пытается его отравить. Бернард намерен вычислить, кто за всем этим стоит. Кто он, его невидимый враг, и что ему нужно?

История Бернарда – не просто история охотника за женщинами. Это попытка ответить на вопрос, являемся ли мы режиссерами своих жизней, насколько властны над собой, способны ли мы изменить заложенные в нас программы силой разума и воли?

ЖАНР: роман, детектив, психологическая драма

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: рейтинговые сцены, 18+

начало здесь: http://www.proza.ru/2017/02/21/888

                ЧАСТЬ 2

                Глава 12. Хелен


Если бы кто-нибудь спросил Хелен Ратценбергер, счастлива ли она, Хелен ослепительно улыбнулась бы и сказала: «О, да!» Но никому не приходило в голову задать такой нелепый вопрос – разве может быть несчастной эта всё еще красивая, умная, состоятельная женщина? Первая леди города, жена самого градоначальника, достойная мать преуспевающего и блестящего красавца-сына?

Увы. Первая леди города не чувствовала себя счастливой.

За глаза Хелен называли «фрау бургомистр» и «мэр в юбке», что отражало реальное положение вещей – фрау Ратценбергер была не только в курсе всех управленческих дел своего мужа, а принимала в них живейшее участие. Злые языки утверждали, будто именно ей город обязан процветанием, а вовсе не супругу ее Манфреду. Ласковые и добрые женские руки никогда не были в хозяйстве помехой, и эти нежные руки стальной хваткой лежали на горле господина бургомистра, направляя того праведными стезями. Хелен называли железной леди, ею восхищались, ее уважали, ей отдавали должное. Но любить не любили. Особенно не жаловали Хелен друзья и соратники Манфреда – те достойные мужи, что не приемлют в женщинах силу характера, волю и ум, и искренне недоумевают и сердятся, обнаружив сии полезные вещи в ненадлежащем и хрупком сосуде. Никто из них не осмелился бы даже намекнуть фрау Ратценбергер на досадную ошибку расфасовки, но Хелен, женщина наблюдательная и неглупая, прекрасно видела, что скрывают кислые улыбки и вежливые реплики, а так же знала, что между собой они называют ее «злая сука» и «овчарка». Хелен Ратценбергер, в девичестве Штольц, смотрела на таких мужчин с холодным пренебрежением и любила их не больше, чем мокриц в своем саду. Впрочем, мокриц удалось вывести, в отличие от злопыхателей. Нет, Хелен знала цену этим людишкам и цену себе, как знала и то, что за всё в этой жизни приходится платить.
 
Хелен часто снимали репортеры – она была фотогенична и хорошо смотрелась в кадре. Ее лицо с приветливой и сдержанной улыбкой украшало городские новости и события светской хроники, появлялось на обложках газет, журналов и даже на баннерах, призывающих к защите природы – супруг Хелен активно занимался проблемами экологии и не видел ничего зазорного в том, чтобы на каком-нибудь плакате с надписью «Защитим родные озера от загрязнения!» красовались его жена и сын, а не бог знает кто чужой, этих самых озер в глаза не видавший.

Хелен называли красавицей и даже королевой, хотя зеркало говорило ей, что это приятная лесть. Ничто в ее внешности не выдавало волевой и жесткий характер, и только в линии губ скрывалось что-то надменное. Во всяком случае, так ей однажды сказал какой-то физиогномист, наверняка большой выдумщик. У Хелен были тонкие, довольно правильные черты лица, мягкие светло-карие глаза, ухоженная кожа и густые русые волосы, но наружность ее была неяркой и незапоминающейся. Не спасала положение и стройная фигура с прекрасной осанкой. Вслед Хелен не оборачивались мужчины, раздевая обжигающим взглядом, не смотрели с затаенной завистью женщины, чуя сердцем опасную соперницу. Ее не замечали и не узнавали, несмотря на многочисленные фотографии в прессе. Хелен хотелось бы думать, это оттого, что она не вульгарна и хорошо воспитана, не дает повода к грязным мыслям и взглядам, но в глубине души понимала, что это не так: в ее сердце был холод и пустота, а там, в низу живота, где положено гореть жаркому огню желания (как то пишут в романах), не теплилось ничего, если не положить грелку или не надеть шерстяные рейтузы. Хелен не знала, что делало ее равнодушной – быть может, она всегда была такой, а может, став фрау Ратценбергер и взлетев на вершины гор, где за облачной завесой спокойствия и благополучия ведутся беспощадные битвы орлов, – превратилась в Снежную Королеву, замерзла и застыла душой и телом. Никто не ждал от Хелен тепла и никто не пытался согреть ее самое, и это было в порядке вещей много, много лет… Вплоть до прошлого года.

Нет, в прошлом году Хелен не сделала подтяжку лица, не перекрасила волосы и не занялась джиу-джитсу, не сменила элегантный стиль на эпатажный и не перешла с легкого макияжа на яркий и броский. Ничего подобного она не делала, но теперь, стоило ей появиться в людном месте, на ней задерживали взгляды, оборачивались, спотыкаясь на ходу, фотографировали чаще, чем когда-либо прежде. С ней стремились перемолвиться словом, улыбались и неустанно говорили комплименты. Но главное – ее узнавали! Казалось, будто все эти годы она жила невидимкой, и вдруг злые чары рухнули, и люди увидели ее, настоящую Хелен – не Снежную Королеву, а обыкновенную женщину из плоти и крови.

Обыкновенная женщина Хелен Ратценбергер потеряла интерес к трепетным вопросам городского управления, остыла к увлекательным административным и социально-экономическим задачам, утратила нюх к тонкостям распределения бюджетных средств, прониклась равнодушием к битвам за тендеры, перестала интересоваться проблемами мигрантов и популяциями хайдельбергских голубей, студентов и туристов. Забыв обо всем, Хелен взвалила тяжкое бремя хозяйства на импозантные, но ненадежные плечи супруга своего Манфреда. Оставалось удивляться, как еще не рухнул великий город Хайдельберг, не высох Неккар и не треснула пополам гора Кёнигштуле.

Отбившись от рук, Манфред ринулся баллотироваться в кандидаты депутатов Бундестага от христиан-демократов. Именно Хелен в свое время заронила амбициозное зерно в его разум, но сейчас ее не волновала ни предстоящая избирательная кампания, ни даже ее результат.

Хелен Ратценбергер влюбилась.

Прежде бесчувственное и скованное льдом сердце Снежной Королевы оттаяло, смягчилось, забилось горячо и быстро, пульсируя жаром крови.
 
Сейчас ей казалось, она всегда любила только его – Бернарда. Они знали друг друга с детства, и Берни был рядом, сколько Хелен себя помнила – Майеры жили по соседству, как и Ратценбергеры. Порой Хелен думала, что судьба посмеялась над ней, предложив выбор: дом семьи Штольц стоял точно посредине между особняком Ратценбергеров и коттеджем Майеров, но злодейка-судьба не озаботилась надписью на камне, предупреждающей, что будет, пойди Хелен направо или налево. Заборов не было, и участки отделяла друг от друга живая изгородь из боярышника. Одним из ранних воспоминаний Хелен была картинка солнечного летнего утра: она стоит за кустами, вытянув шею, и с интересом смотрит, как пятилетний Бернард трясет за шкирку младшего брата, приговаривая: «Я кому сказал, не ешь песок!» Песок из брата вытрясти не удается, в отличие от крика – малыш вопит так, что из дома выбегает мать Бернарда, и Хелен пригибается за кустом, чтобы не здороваться с фрау Майер – эту женщину с жестким взглядом и недовольно поджатыми губами она боялась. Еще бы не бояться: мать Бернарда была учительницей, как говорили, строгой, но справедливой. В понимании маленькой Хелен это означало злую учительницу.

«Мое солнышко, – фрау Майер поднимает на руки поедателя песка и вытирает краем фартука его рыдающий слюнявый рот. – А ты куда смотришь, бессовестный?!» – гневно говорит она Бернарду.

В этот момент она точно злая. И голос злой, и глаза. Берни что-то объясняет ей, цепляясь за фартук и заглядывая в лицо, но мать не слушает и уходит в дом, унося на руках ревущего малыша.

То, что случилось дальше, сохранилось в памяти Хелен до мельчайших подробностей. Берни заплакал – молча, в отличие от брата. Постоял, размазывая катящиеся слезы по щекам, вдруг сел на колени и принялся быстро сгребать песок и запихивать горстями в рот, будто сахар. «Берни! Дурак! – Хелен выскочила из своего укрытия и ринулась к нему через газон. – Что ты делаешь?!» Бернард глянул на нее суровыми заплаканными глазами и продолжил давиться песком, уже кашляя и икая. «Надо воды, – сказал он, еле шевеля губами. – Без воды не лезет». «Нельзя так делать! Ты умрешь!» – испугалась Хелен. «Тогда мама меня пожалеет и опять полюбит», – Бернард лег на живот и вгрызся ртом в песочную кучу. Дальнейшее Хелен помнила плохо – она тащила его за рвущийся воротник и вопила «Помогите!», Берни зажал ей рот своей грязной и соленой от слез рукой, они сцепились и покатились по земле, давя песочный замок, возведенный старшим братом для младшего.

Хелен не дружила с Берни целую неделю: она спасла ему жизнь, а он назвал ее дурой и бросил в окно дохлого ужа.

Мать Хелен не особо одобряла дружбу с Майерами – ей больше нравилось, когда дочь гуляла с другим соседом, Манфредом. Кто-кто, а Фред не делал глупостей, как сынок Майеров, никогда не сквернословил и, упаси боже, не дрался. «Вежливый, аккуратный, а уж какой симпатичный мальчик, – вздыхала мать. – Ох я и любовалась им сегодня в церкви, беленький, чистенький, ну прямо херувим! А Майеры в церковь и носа не кажут, безбожники!»

Семью Фреда уважала вся коммуна: Ратценбергеры были людьми образованными, состоятельными, а главное – добрыми католиками, и занимались воспитанием своего единственного сына куда как более старательно, чем многодетные Майеры. К десяти годам у Бернарда было уже два брата и две сестры, и как ни старался он увильнуть от обязанностей няньки, это ему не удавалось. Пока Фред штудировал иностранные языки и играл на пианино, Бернард выгуливал отряд мелких Майеров по чужим садам, хулиганил и бездельничал – так считала мать Хелен. Сама Хелен знала, что это не так. Бернарда постигла типичная участь старшего сына в большой семье – он управлялся с хозяйством, кормил младших и убирал за ними, водил в школу и забирал, делал с ними уроки и, потратив весь день на возню с неблагодарной малышней, едва находил время для себя. Если его нигде не было видно, Хелен и Фред знали, где искать – Берни прятался на чердаке и читал. Читал он со страстью алкоголика, припавшего к бутылке, и часто не спал ночами, поглощая запоем очередную книгу, что не мешало ему вставать с петухами и впрягаться в привычные дела. В один прекрасный день оказалось, что даже у Ратценбергеров Бернарду уже взять нечего: все читано и перечитано до дыр. С книгами вышла и неприятная история: отец Фреда держал антикварные издания, которые не позволял трогать никому, и, конечно, наотрез отказался дать сокровища соседскому мальчишке. Не добившись содействия и от Фреда, Бернард не придумал ничего лучше, как залезть по ветке дерева на второй этаж, где у Ратценбергеров была библиотека, вознамерившись «одолжить» пару ценных книг (с возвратом тем же путем). Затея с треском провалилась, в буквальном смысле – Бернард упал с дерева, и хотя не свернул себе шею и ничего не сломал, очевидно, повредился в уме – принялся осатанело бросать щебенку в окна так, что взрывались стекла, и всхлипывающий звон стоял на всю округу. Взбесившегося мальчишку едва оттащили трое взрослых – Берни с детства был упрямым и сильным, как медведь. Прошло много лет, прежде чем Хелен узнала, что влезший на дерево Бернард увидел в окне библиотеки свою мать в объятьях отца Фреда. Тогда никто не понял, почему Ратценбергер-старший сам предложил десятилетнему мальчишке взять почитать его редкие книги, а тот вместо спасибо сказал «Иди к черту».

Фредди был желанным и частым гостем в их доме – мама Хелен привечала его больше других друзей дочери. Но, возвращаясь мыслями в прошлое, Хелен не видела Фреда. Его не было рядом, когда она заблудилась в кукурузном поле. Фреда не было рядом, когда Хелен провалилась зимой под лед и потом заболела. Не было рядом, когда потеряла мамины деньги и боялась вернуться домой. Когда к ней цеплялись мальчишки с другой улицы – Фреда не было.
 
Зато был Берни. Это Берни нашел ее в кукурузе без помощи собак – по примятым стеблям. Это Берни полз по хрупкому льду и, конечно, проломил его своим весом, но вытащил стучащую зубами Хелен на берег. Это Берни сломал нос одному противному мальчишке и раскроил ухо другому, отбив у остальных всякое желание лезть к Хелен. Это Берни принес ей деньги, соврав, что нашел, – не мамины пятьдесят марок одной бумажкой, а мелкие купюры из собственной копилки. Увы, доказать матери, что ее друг – благородный Дон Кихот, было невозможно: этот же юный идальго проколол колеса машины Ратценбергера-старшего, приклеил дворники к стеклу и затолкал в глушитель петарды, угробил движок его новенького трактора, залив бензин в дизель, швырнул в окно учителю Хелен дымовую шашку и содеял много чего неблаговидного и совершенно не рыцарского. Как в душе Бернарда уживались добро и зло, любовь и ненависть, благородство и низость, альтруизм и эгоизм, было неведомо никому. Лет до тринадцати Берни был невыносим, и все так к этому привыкли, что удивились, когда он вдруг неожиданно притих – будто бурю в стакане прихлопнуло крышкой. Фред по секрету сообщил Хелен, что Берни переспал с тридцатилетней женщиной. Хелен не поверила, а может, просто не хотела верить – считала, что Бернард любит ее, это раз, в таком возрасте это невозможно, это два, нельзя полюбить тридцатилетнюю старуху, это три.

Им было лет десять, когда Берни упомянул, что собрался на ней жениться. Это было нечто само собой разумеющееся. Они лежали на берегу реки, нанырявшись до красных глаз и разомлев на солнцепеке. Хелен сказала, что мечтает о шетландском пони – косматом сереньком, как у Фреда. Бернард будничным голосом ответил, что когда они поженятся, то сразу купят пони. Хелен засмеялась и сказала, что пони стоит целое состояние – четыреста или пятьсот марок. Берни что-то долго считал в уме, а потом заявил, что если будет подрабатывать и копить, то лет через семь-восемь как раз соберет нужную сумму.

Им было семнадцать, когда Бернард сообщил, что любит ее, и с ужасно серьезным лицом вручил письмо, где «всё сказано». Хелен уставилась на него, как на полоумного. «Ну я же тебя не люблю! Разве что как брата», – сказала она, силясь не засмеяться: по случаю признания в нежных чувствах великан Берни обрядился в безобразную красную рубашку и выглядел в ней русским медведем, не хватало только балалайки. «Я понял», – спокойно сказал Бернард. И ушел.
В письме были стихи о любви. Ужасные настолько, что вся школа хохотала, когда медвежья поэзия Берни Майера пошла по рукам – Хелен опрометчиво дала почитать стихи подруге, и на следующий день перлы медвежьей словесности не цитировал разве что глухой школьный сторож.

Веселье было недолгим – Бернард уехал в Мангейм и остался там учиться. На их с Фредом свадьбу он не явился, сославшись на экзамены, но передал подарок – конверт с чеком и серым пони на открытке. Фред так никогда и не узнал, как Хелен плакала, закрывшись в ванной и впившись зубами в полотенце, заглушая рыдания.

Сейчас Хелен отдала бы десять лет жизни, а то и двадцать, а может, все годы, что остались, – лишь бы услышать те слова Бернарда еще раз. Но он молчал, и Хелен знала, почему: он не любил ее больше. Всё прошло. В один миг, в одно злосчастное мгновение. Когда Хелен призналась, что любит его так, что не может без него дышать, и сказала, что уйдет от Фреда.

***

В психологии Хелен не смыслила ровным счетом ничего, но это не мешало ей понимать многие вещи интуитивно, она обладала тонким чутьем, и оно не подводило, будь то каверзные политические проблемы или дела житейские – Хелен редко ошибалась. Она догадывалась, что сыграла в жизни Бернарда фатальную роль, и значила для него куда больше, чем он то показывал. Он винил ее – вольно и невольно. Мстил за то, что любил и был отвергнут, и ничто не могло залечить его душу: в ней что-то непоправимо сломалось. Берни не простил и не забыл. Он стал ее судьей, ее прокурором и ее палачом.

Нет, Хелен ни о чем не жалела. Она пришла к нему сама, однажды осознав, что его чудовищная гордость так и будет стоять между ними барьером, и либо она, Хелен, сделает первый шаг, либо так и умрет, не узнав что-то очень важное в жизни, что-то сокровенное, и оно пролетит мимо, как скорый поезд, проходящий через жалкий полустанок. С ужасающей ясностью Хелен поняла, что если не впрыгнет хоть в последний вагон, то никогда не увидит мир – тот, что манит туманным горизонтом и обещает дальние странствия среди гор и долин, куда зовет волнующий сердце, протяжный гудок паровоза, зовет все слабее и тише. Однажды поезд перестанет останавливаться на остановке «Хелен» или вовсе не приедет в эту унылую глушь. В этом году Хелен исполнялось сорок пять. Как и Бернарду.

Она успела запрыгнуть на подножку. Вот только ехал поезд недолго и уже тормозил перед неведомой станцией, на которой ее высадит кондуктор, и никто не встретит на перроне.

***

Это был не тот Берни, которого Хелен знала в детстве. Не сосед, не брат, не друг, а единственный в мире Мужчина: все остальные люди перестали существовать для нее, как перестал существовать и сам мир, превратившись в далекий фон, в цветную декорацию для них с Бернардом. Хелен жила от встречи к встрече, с нежностью перебирая в памяти подробности, вновь и вновь переживая каждое его прикосновение, каждое слово и интонацию голоса, каждый взгляд и вздох, не говоря о звуках, которые Берни издавал в постели – эту музыку из рычанья и стонов она бы слушала вечно.

Ей было мало настоящего, и память милосердно возвращала ей забытые картины детства. Хелен грезила наяву, улыбаясь киноленте юности и смакуя лучшие кадры, готовая смотреть фильм их весны снова и снова. К ее ужасу, сам Бернард не помнил ничего – даже того, как вытаскивал ее из ледяной реки. «Разве я не упал туда сам?» – искренне удивился он. Хелен не могла понять, как такое можно забыть. Бернард сказал, что использует техники, разрушающие синоптические связи в мозгу и перекрывающие память об информации, причисленной к разряду ненужной. Что-то в этом духе. Однажды по пути на пикник Хелен попробовала освежить его воспоминания. Это было ошибкой – Бернард, всегда спокойный и мягкий, вдруг разъярился, высадил Хелен из машины и уехал, злобно хлопнув дверцей своего ужасного катафалка. А ведь она всего-навсего сказала, что в детстве он был забавный и носил дурацкие вещи, в которых выглядел сиротой-подкидышем, да и сейчас ходит в чем попало и как попало…

Из разговоров с его женой, с которой они прежде были дружны, Хелен знала, что у Берни бывают странности с памятью. Правда, Анжела считала, что супруг страдает амнезией ей назло, и сам признавался, что в его бессознательной программе есть «мелкие мстительные опции». Так, если жена просила купить сахар, Бернард покупал соль и мыло, напрочь забыв о главном, в аптеке вместо цетрина без колебаний брал церетон, не звонил жене, когда та просила, зато названивал вовсю, когда она бывала занята, услышав просьбу долить воды в радиатор, старательно добавлял масло для двигателя и прочее, прочее. Однако Бернард ни разу не ошибся, покупая что-то для Хелен, Фреда или Эгона, и никаких мстительных опций не включал. Хелен не спрашивала, но ей всегда казалось, Бернард не любит жену. И все же в его красивых каштановых волосах появилась седина, когда Анжела ушла.

Хелен надеялась, что Бернард ничего не забыл – просто не хочет ворошить прошлое, в котором ему не было места в ее сердце. Но была и другая странность: Бернард не желал вспоминать и о своей семье – ни о родителях, ни о братьях и сестрах, которых жизнь разбросала по разным городам. Хуже всего дело обстояло с матерью. В памяти Бернарда обнаружились чудовищные провалы. Он забыл, когда у матери день рождения, в каком году она родилась и какое ее второе имя. Человек, способный с трех просмотров запомнить столбец шестизначных цифр или целую страницу фамилий в справочнике, не помнил номер телефона своей мамы. Это было не похоже на «мелкие мстительные опции» и вселяло в Хелен тревогу. «Я буду твоей памятью, хочешь?» – как-то сказала она ему. Он мрачно ответил – «Не вздумай».

Но прошлое было прошлым. Куда больше пугало Хелен настоящее. Бернард подарил ей целый мир – восхитительный мир чувственной любви. Подарил, чтобы отнять, дал и забрал. Мир этот таял, ускользал, высыпался песком сквозь пальцы, утекал водой из ладоней. И вместе с ним таяло, умирало сердце Хелен, уже не способное замерзнуть.

Правда, был в их отношениях странный момент, год назад, когда оба получили то, что хотели. Бернард Майер, познавший невероятное количество женщин, – о, Хелен прекрасно знала, кто такой Би Эм! – Бернард, чей опыт в сексе вызывал у многих священный трепет, Бернард, хладнокровный соблазнитель и игрок, – этот самый человек потерял сознание в постели Хелен.

Первый раз был совсем не таким, как всё, что они учиняли потом. Они любили друг друга фантастически долго и сладко, пока сладость превратилась в боль, но никто из них не мог остановиться, будто оба сошли с ума. Ладно бы она, но он?.. В какой-то момент совершенно мокрый и задыхающийся Берни сказал: «Такого еще не было», и глаза у него были удивленные и испуганные, как у ребенка. «Мне чертовски больно», – признался он. Хелен показалось, она больше не выдержит – разорвется на кусочки от любви к нему, бедному маленькому Берни, умрет, захлебнется от нежности, подступившей к горлу комком и затопившей глаза слезами обожания. Она пыталась сказать, как любит его, как ужасно любит, но с исцелованных распухших губ срывались только беспомощные стоны. «Я тебя, – она прижимала его к себе, большого и горячего, обвивала руками и ногами, тиская до боли, целуя беспорядочно и жадно, куда только могла дотянуться. – Я всегда». «Маленький Берни» вдруг сдавил ее ручищами, чудом не переломав кости, его затрясло в конвульсиях – страшно, как от электрошока. Из горла вырвался рев – дикий, звериный, торжествующий. Он отдал Хелен свое горячее семя и забрал себе ее душу. Навсегда, на веки вечные.

Бернард победил.

Победа далась ему дорого. Он внезапно обмяк на ней, едва не задушив своим чудовищным весом, и отключился – только что пылающее лицо стало белым как мел, шумное дыхание исчезло вовсе. Хелен едва не сошла с ума за те несколько секунд, пока трясла его и кричала «Не умирай!» Очнувшись, Бернард уставился на нее непонимающими глазами и спросил: «Что это было?» «Ты всегда падаешь в обморок, когда кончаешь?» – спросила трясущаяся Хелен. «Никогда, – он виновато поцеловал ее ладонь. – Я дурак. Я ждал тебя слишком долго». И Хелен откуда-то знала, что он говорит не о сексе.

Она внезапно очнулась от воспоминаний и обнаружила, что сидит на ковре перед выдвинутым ящиком комода, бессмысленно перебирая белье. Зачем? Он же написал, что встреча отменяется.

Уронив руки на колени, Хелен застыла, рассеянно глядя на замысловатый ковровый узор.

Она ХОТЕЛА, чтобы он страдал. Мучила его все эти годы, не желая признаваться в этом даже себе, тайно наслаждалась его муками, пока не обнаружила, что Берни и не думает погибать от любви, как то ей казалось – Хелен утратила над ним власть. Он приходил к ним в дом, как к близким родственникам, ел и пил, трепался с Фредом, играл с ним в гольф и ездил на рыбалку, возился с Эгоном, как с собственным сыном, и всегда был ровным и мягким с Хелен, предпочитая компанию болтуна-Фредди общению с ней. Шли годы, унося с собой ее молодость и живость, одни волнения сменяли другие, но всё было по-прежнему – Бернард оставался другом семьи, надежным, незаменимым и спокойным, как утес над морем. Хелен знала о его победах – да весь город, пожалуй, знал – но никогда не подавала вида, что это ее задевает. Фред отзывался о похождениях друга с иронией, но Хелен чувствовала, что муж ему втайне завидует, и это ее раздражало. Бедный Фредди в постели был немногим лучше кролика и спускал, едва успев сунуть полувставший член между бедер Хелен; имей Фред свободу Бернарда, не смог бы ей воспользоваться при всем желании. Воспитанная в добрых традициях католичества, Хелен не роптала – она не изменяла мужу и не знала, как бывает иначе. Круг общения Хелен Ратценбергер был не того сорта, где обсуждают мужчин и секс, не на светских же раутах и не на благотворительных собраниях жаловаться на кролика Фредди? Говорить о муже с подругами ей мешала гордость и понимание того, что разговоры эти ничего не исправят. Как-то во время большого застолья, на котором Фред изливался красивой и прочувственной речью (ну а чем еще?), Бернард неожиданно наклонился к уху Хелен и тихо прошептал: «Я знаю, что тебе с ним плохо». После чего попросил передать ему печеночный паштет. Хелен весь вечер не лез кусок в горло, а бессовестный Берни ел за семерых и непринужденно шутил с гостями.

Однажды ей попалась книга Бернарда, «Я+Ты;Мы». Хелен не удивилась тому, как много любопытного Бернард знает о гендерных взаимоотношениях, но то, с какой добротой написана книга, стало для нее сюрпризом. Будто и не Майер писал. Она даже сказала ему об этом, на что Бернард пожал плечами и сказал: «Я старался. Смотри, какой тираж». В его насмешливых глазах читался привычный майеровский цинизм и любовь к человечеству не большая, чем к большой навозной куче. Хелен никогда не знала, когда он лжет, а когда говорит правду. Бернард был загадкой, и за годы их общения не только не стал понятнее, а, напротив, превратился в неразрешимую головоломку. Cын с детства копировал Бернарда во всем до мелочей, и Хелен закрывала на это глаза, хотя понимала, что это неправильно: Эгон не уважал отца и считал его пустым местом, и пьедестал родителя занял друг семьи, превратившись в кумира, в идола, в эталон для подражания. Но если Бернард жил по своим законам, то поступал так сознательно и платил по счетам; Эгон слепо перенимал стиль его жизни, не вникая в глубины и не желая быть самим собой. Так однажды сказал Эгону сам Бернард, озвучив смутные мысли Хелен. «Я этого не хотел, – признался он. – Нет ничего хуже, чем быть еще одним Бернардом Майером». «Ты старая версия, – засмеялся Эгон. – Я буду новым Би Эм». Хелен захотелось шваркнуть новую версию полотенцем, которым вытирала тарелки. «Не думаю, что это хорошая идея», – Бернард шутливо взъерошил пятерней его пшеничные волосы и больше ничего не сказал.

Хелен откуда-то знала – когда Бернард лежал в ее объятьях, полумертвый и бледный, когда шептал «Я ждал тебя слишком долго» – он не лгал. И в его теплых глазах была нежность и грусть всех не прожитых вместе лет и не пройденных рука об руку дорог.

Больше она не видела у него таких глаз. Он уходил – медленно, спокойно и равнодушно, а ей оставалась только боль. Без него, без Берни. Боль настоящая и одинокая. Она, Хелен Штольц, ничем не лучше остальных женщин Би Эм. Сердце Бернарда остыло в ее неумелых руках, факел страсти потух, оставив ей лишь пепел воспоминаний.

– Господин Бергманн, мы всенепременно решим этот вопрос с учетом взаимных интересов, – донесся из коридора рокочущий голос Фреда. – Стоит поискать компромиссное решение, полагаю, есть смысл встретиться и обсудить это в другом формате, например, на климатической конференции в Берлине, где будет присутствовать кое-кто из заинтересованных лиц, у нас будет прекрасная возможность выработать взаимовыгодную стратегию по спорным позициям бюджета, касательно которых…

«Да когда ты уже уедешь, боже!»

Хелен захотелось зажать руками уши и завыть. В последнее время она ненавидела мужа так сильно, что от одного звука его голоса к горлу подкатывала самая настоящая тошнота. Если Фред умрет, его и в могилу положат с мобильным телефоном, приросшим к уху, зло подумала она. От одной мысли про грядущую избирательную кампанию ей стало муторно.

«Берни, я с ним с ума сойду, – пожаловалась она невидимому Бернарду. – Я этого не переживу. Господи, как он мне осточертел!»

– Если подойти к этому вопросу комплексно и принять во внимание все существующие точки зрения, включая оппозиционные, то мы сможем найти оптимальный вариант выхода из сложившейся ситуации, – нес хроническую диарею Фредди.

Задыхаясь от ненависти, Хелен бросилась к окну, распахнула раму и высунулась подальше в сад, жадно хватая ртом прохладный вечерний воздух. В саду было тихо и безветренно. Застывшие в серебре фонарей листья старых магнолий казались неживыми и будто вырезанными из фольги, а отраженная бледная луна покоилась в неподвижной воде бассейна, как лицо утопленника.

«Здесь все мертвое, – с тоской подумала Хелен. – Лживое, фальшивое, ненастоящее… Даже я. Нет, особенно я».

В кармане халата знакомым сигналом пискнул мобильный. Забыв о семейной мертвечине, Хелен выхватила телефон и с замершим от волнения сердцем прочла сообщение: «Я у моста».

Три маленьких слова вернули ей дыхание и бег крови. Магнолии под окном вздохнули и ожили, ласково шумя листвой, луна просияла лицом, а в глубокой синеве осеннего неба рассыпались мириады восхитительных звезд.

***

Она старалась не ездить к Бернарду на своей машине, чтобы не светиться лишний раз – он считал, так лучше. До Старого Моста можно было дойти пешком, но пришлось хватать такси – Хелен потеряла время, лихорадочно перебирая, что надеть. Ей казалось, все самые лучшие вещи никуда не годятся, и выглядит она плохо; она дважды красилась и дважды смывала макияж: от волнения руки не слушались, тушь размазывалась, крем куда-то запропастился, а цепочка не застегивалась на шее. Но сейчас, подъезжая к месту встречи, Хелен мельком глянула на свое отражение в водительском зеркале и облегченно вздохнула: она выглядела более, чем неплохо. Таксист посматривал на нее с интересом и пытался завязать разговор, и это тоже был хороший знак.

За окном потянулись гранитные плиты набережной. Ночной Неккар лениво переливался огнями, их отражения светящимися ожерельями колебались в сонной воде, а залитый неоном Старый Мост покоился на черной глади золотой роскошной цепью. Замок на склоне горы окутывало мистическое зарево – казалось, языки пламени жарко полыхают у подножья, лижут стены, взбираются по камням и затухают, не добравшись до кровель и растаяв в объятьях леса. Обычно Хелен не трогали городские красоты – знания о том, сколько тратится из бюджета на эффектное освещение набережной, мостов и развалин, восторгам не способствовали, романтичные древности давно превратились в нечто обыденное и надоевшее. Но сейчас, в предвкушении встречи, все вокруг казалось ей волнующим, необыкновенным и сказочно-красивым. Хелен глядела в окно, надеясь заметить высокую фигуру Бернарда среди толпы праздно гуляющих, но его нигде не было видно.

Возле моста она расплатилась с таксистом, выскочила из машины и торопливо пошла вдоль набережной, взволнованно оглядываясь по сторонам. У каменного парапета стоял мужчина, пригнувшись и глядя в воду, Хелен ринулась к нему так, что споткнулась и едва не сломала каблук, но уже через секунду поняла, что обозналась, и это не Бернард. Она принялась нервно рыться в сумочке. Отыскав телефон, неловко схватила его и тут же уронила на асфальт, крышка полетела в одну сторону, батарея в другую.
 
– Ну зачем так суетиться, – раздался знакомый голос. Хелен обернулась и поняла, что звонить никуда не надо.

Параллельно тротуару со скоростью улитки полз черный ровер с гостеприимно приоткрытой дверцей. Бессовестный Берни, видимо, какое-то время тихо ехал сзади, наблюдая за ее беготней и наверняка забавляясь.

– Поехали, – коротко сказал он.

Подобрав с земли бренные останки телефона, Хелен нырнула в салон, захлопнула дверь и почувствовала себя счастливым аквалангистом, добравшимся до спасительного батискафа.

– К тебе? – выдохнула она.

– Ко мне нельзя, – буркнул Бернард, не глядя на нее. – Я приехал поговорить.

Сердце Хелен сжалось, сдавленное холодной рукой страха. Только что легший на душу покой сменился паникой, бессвязные мысли беспорядочно заметались в голове, дышать стало нечем. Она хотела открыть окно, но тело не слушалось, как парализованное. Застыв в кресле, Хелен молча смотрела на жесткий профиль Бернарда. Его лицо казалось до странности бледным, почти серым, по нему пробегали блики дорожных фонарей, мимолетно скользя по нахмуренному лбу, гордому носу и тяжелому подбородку, вспыхивая искрами в мрачных глазах, совсем темных сейчас. В груди Хелен вдруг стало тесно, картинка перед глазами начала дрожать и искажаться.

– Давай дальше за шлюз, тут совсем негде поставить маши… – он бросил на Хелен быстрый взгляд и нахмурился. – Тебе плохо?

– Нет, – Хелен торопливо проглотила начавшие душить ее слезы. – Хорошо. Замечательно. Сегодня такой теплый вечер.

Бернард вздохнул и положил руку на ее бедро.

– Не лги мне, – устало сказал он.

Его ладонь показалась Хелен обжигающей. Она накрыла его руку своей, борясь с желанием прижать ее к своим губам или спрятать на груди, как бесценное сокровище.

– Ты горячий, – пробормотала она, поглаживая его пальцы. – Нет, все в порядке. Я просто немного не готова… к серьезному разговору.

Дрогнувший голос выдал ее чувства. Бернард оторвался от созерцания дороги и уставился на нее с какой-то непонятной досадой.

– Это не то, что ты подумала, Хелли, – он убрал руку с ее бедра и вновь вернул на руль. – Кто-то играет с нами в грязную игру. Либо Фред, либо его враги. Ты первая, кому следует об этом знать.

Ледяная клешня страха, болезненно сдавившая грудь, мгновенно разжала хватку. Хелен окатила волна такого невероятного облегчения, что она едва не рассмеялась.
 
«Слава богу, глупости какие-то», – счастливо вздохнула она и улыбнулась.

– Что ты веселишься? – сердито сказал Бернард. Как он умудрялся видеть ее лицо, глядя в другую сторону, было загадкой. – У нас с тобой неприятности.

«У нас с тобой», – всё, что услышала Хелен. Остальное было неважно.

Впереди засияли цветные огоньки шлюза Хиршхорн. Но ярче всех фонарей Хайдельберга вместе взятых, горела радость в сердце Хелен.

«Я и Ты – равно Мы».

***


                Глава 13. Всего доброго, Хелен


– …и что ты думаешь, приезжаю я по этому адресу, звоню-звоню – никто не открывает, наконец высунулась из соседней квартиры беззубая старуха-турчанка, шамкает, плямкает… Еле понял, что она там шамкает. Сказала, Аиша не далее как вчера уехала к морю. Отдыхать, черт бы ее взял! Деньгами разжилась и поехала в круиз! Как тебе это, а? Нет, я, конечно, безмерно рад, что не обнаружил на лестничной клетке холодный труп домработницы, но теперь понятно, что настоящую Аишу они благоразумно устранили, а потом… Ты меня вообще слушаешь, Хелли?

Глаза Хелен лучились нежностью, томились жаждой близости и казались пьяными.

– Да, мой хороший, – ласково сказала она, поглаживая его запястье кончиками пальцев.

У Бернарда зачесались руки дать ей затрещину. Он, едва живой от усталости, измученный лихорадкой и тошнотой, притащился черт знает куда, чтобы предупредить о слежке, объяснить, что происходит, а она сидит, млеет от желания и пялится на него бараньими гляделками! И это та умная, блестящая, проницательная женщина, которую он знал когда-то? Вот эта овца? Святое дерьмо! А ведь когда-то ему нравилось смотреть, как она глупеет у него в руках… Черт знает что.

– Нет, ты меня не слушаешь, – Бернард с трудом подавил раздражение. – Соберись, Хелен! Ты понимаешь, чем это в итоге обернется для тебя и Фреда? Сомневаюсь, что это его инициатива, не похоже. Некогда ему сейчас подобной ерундой заниматься, а кроме того, он не может не понимать, что собранные доказательства твоей неверности могут стать не только его личным достоянием… – он говорил быстро, губы пересохли от жара, в голове нехорошо мутилось. – Одним словом, моя окончательная версия – Фреда хотят убрать с гоночной трассы, дискредитировав его любым способом, и похождения жены, подкрепленные видеоматериалами домработницы, вполне подойдут для этой цели. Да мало ли, зачем… – сказал он, уловив легкое недоумение в глазах Хелен. – Шантаж, например. И еще меня волнует Эгон, – пробормотал он, безучастно глядя, как Хелен расстегивает манжеты на его рубашке. – Надо выяснить, не заметил ли он чего-то необычного в клубе или…

– Берни, – прошептала Хелен, придвигаясь к нему ближе и нацеливаясь нежными пальчиками на пуговицы на груди. – Бедный мой. У тебя температура, ты глупости говоришь… Зачем конкурентам Фредди такая сложная схема? Для чего посылать подставную домработницу к тебе, когда логичней было бы внедрить ее в наш дом? Но мы никаких новых людей не брали и брать не собираемся.

«Еще не совсем мозги атрофировались», – слегка утешился Бернард. Он вяло попытался убрать ее руки, но Хелен становилась все ласковей и настойчивей. Незаметно расстегнув рубашку, она принялась увлеченно расчесывать пальцами волосы на его груди. (Именно то, что Бернарду сейчас не хватало.)
 
– Ты сама ответила: новых работников вы не берете, и это всем известно, – он отодвинул ногу, боясь, что Хелен навалится на больное колено. – Почему бы тогда не разослать шпионов к тем людям, с которыми вы близко контактируете? Возможно, не только меня осчастливили такой уникальной прислугой.
 
Хелен отвлеклась от нежного терзания медвежьей шерсти и подняла на Бернарда пристальный взгляд блестящих в полутьме глаз. 

– Эта домработница правда красивая? – тихо спросила она.

Бернард отвернулся и уставился в темноту за окном машины.

– И ее нельзя трогать… – задумчиво прошептала Хелен, щекотно скользя ладонями по коже. – Но ты хочешь… Хочешь ее?

– Надеешься, я замашу руками и закричу «нет-нет»? – мрачно сказал Бернард. – Кого-то из моих придурковатых предков звали Адам. Тоже был любитель пожевать запретное.

– Я убью ее. Потрогаешь ее красивый труп, так и быть, – Хелен жадно прильнула губами к его груди, втянула в рот найденный в зарослях шерсти сосок и довольно замычала.

– Убивай на расстоянии, – пробурчал Бернард. – Чтобы я тебя не видел даже за километр от моего дома. Квартиру я заблокировал… Хорошая вещь, дистанционный замок. Эгон, конечно, взбесится.

Хелен подняла голову, но только чтобы припасть ко второму соску.

– И чем… это… поможет? – невнятно сказала она, облизывая его языком.

– Не знаю, – с досадой сказал Бернард. – Может, там камеры или прослушка… После истории с Ритой всего можно ждать.

Хелен вдруг перестала мусолить его бесчувственную грудь и уставилась на него встревоженными глазами.

– О боже… Ты прав! А вдруг это связано с той студенткой? Может, они все еще ищут повод обвинить бедного мальчика? Но ты ведь ничего…

Она не договорила – Бернард внезапно схватил ее за волосы, рванул к себе и смял губы неласковым поцелуем. Хелен счастливо пискнула.

«Дура, – сердито думал он, облизывая и кусая ее податливый рот. – И я хорош. А если и машина теперь прослушивается? Или телефоны?»

Наконец он оторвал присосавшуюся пиявкой Хелен от себя и, по-прежнему крепко держа за волосы на затылке, заставил смотреть себе в глаза.

– Я ничего, пока Эгон ничего, – тихо сказал он. – Я дал слово. Ты, вероятно, не понимаешь, что это для меня значит. Нет, мы не будем об этом говорить, – прошептал он, отправляя на глубину ее зрачков сигнал об опасности. – Здесь, – одними губами прибавил он.

Она кивнула – вернее, понимающее прикрыла ресницы. Даже одуревшая Хелен все-таки обладала кое-каким здравомыслием.

Было бы глупо рисковать, подумал Бернард. Есть прослушка или нет, ничего они не потеряют, если не начнут тереть по новой заезженную пластинку. Она волнуется, умеет ли он молчать? Кто, ОН? Ее старый друг Берни? Рита напилась. Рита упала в окно. Пусть хоть пытают, он повторит, что Эгона там не было. Из-за кого дамы сходят с ума и кончают жизнь самоубийством? Конечно же, только из-за такого чудовища, как Бернард Майер… Если в машине завелся жучок, то пусть уж лучше соберет компромат на них с Хелен, чем доказательства причастности сына бургомистра к смерти студентки из Потсдама. Конечно, он сдержит слово… Если Эгон сдержит свое. Оставит в покое его дочь.

Не выпуская волосы Хелен из кулака и не отрывая поглощающего взгляда от ее глупых от желания глаз, другой рукой он расстегнул ремень и ширинку и властно прижал голову Хелен к своему паху.

Не хотелось ни черта. Жар, пылающий во всем теле, где надо, пылать не хотел. Усилием воли Бернард визуализировал BARNY, одну за другой отключающую посторонние программы и стирающую ненужные мысли.

– Ты заболел, Берни, – пробормотала Хелен, зарываясь носом и губами в его волосы внизу живота. – Такой горячий… И даже пахнешь не так, как всегда.

– Я больной и грязный, как свинья, – зло сказал Бернард и дернул ее за волосы. – И ты будешь сосать меня, грязного и вонючего, пока у меня не встанет. Подозреваю, что до второго пришествия. Или пока не скажешь, что я пахну розами и ландышами.

«Слабовато… Уже и на приличную злость сил нет», – подумал он.

Хелен сдавленно хихикнула.

– Не скажу. Ни за что не… – остаток фразы потонул в чмокающих звуках любви. Совершенно некстати Бернард вспомнил старуху-турчанку. BARNY спешно отправила картинку в корзину, но это делу не помогло.
 
«Что я в ней нашел? – он безрадостно смотрел, как снует нежный язычок Хелен по его вялому члену. Было приятно, но не более того. – Ничем она не лучше других. Хуже даже. Самая заносчивая, гордая, эгоистичная мерзавка из всех, кого знаю. Хоть бы спросила, почему у меня температура».

Ему вдруг стало обидно, что она не спросила. Нет, он не хотел ее пугать и не собирался показывать ей страшную ногу, на которую и самому-то смотреть не хотелось. Хелен тут же разовьет бешеную деятельность и не отцепится, пока не затолкает его в лучшую больницу к лучшим хирургам.

«Или показать?» – неожиданно подумал он.

«Покажи, покажи, – встрял издевательский голос Анжелы. – Покажи всем, какой ты слабый и жалкий. Пусть тебя мамочка пожалеет».

«Дьявол! Я схожу с ума», – мысленно ужаснулся Бернард.

Он случайно бросил взгляд в зеркало и понял, что недалек от истины: этот бледный тип с запавшими глазами, растрепанный и страшный как грех, явно сбежал из стационара. (Какой болван пустил его за руль?)

Он опять сгреб Хелен за волосы, но уже не нашел в себе сил быть грубым. Его пальцы тихо перебирали ее русые мягкие пряди, расчесывая, приглаживая, зачем-то заправляя за ухо.

Хелен подняла на него донельзя удивленный взгляд, на мгновение оторвавшись от бестолкового облизывания не желающей оживать плоти.

– Тебе плохо? – с беспокойством спросила она, поглаживая его рукой.

Бернард вынырнул из очередной тошнотворной туманной ямы, куда начал незаметно погружаться.

– Что? Нет. Так, немного устал.

Он безучастно подумал, что его не только не огорчает отсутствие эрекции, но и нет ни малейшего желания ее вызывать. А ведь когда-то это было бы равносильно катастрофе… с ЭТОЙ женщиной.

«Так тебе и надо, Хелли. Ты другого не заслуживаешь. Ни от Фредди, ни от меня».
– Он такой красивый… такой большой… даже когда спит, – благоговейно прошептала Хелен, лаская его рукой.

«Жена политика дипломатично называет упавший хер спящим».

Бернард вздохнул. Он любил похвалы своему члену больше, чем какие-либо другие комплименты (даже его блестящему уму), но сейчас не радовало и это.

– Ты весь такой красивый, Берни, – нежно сказала Хелен, подняв на него сияющий взгляд.

«В твоей кривой реальности».

– Угу, – он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, чтобы случайно не испугаться еще раз своей красоты в зеркале.

Слово «красивый» вызвало в глубинах зависшей в прострации BARNY непрошенную визуальную ассоциацию. Как наяву, Бернард увидел себя за столом и чинно сидящую напротив КРАСИВУЮ Аишу с влажно приоткрытым ртом и лукавыми глазами.

«Я хотела сделать вам приятно, герр Майер».

«Сделай», – кивает Бернард, примеряясь к ее пухлым губам с маленькими трещинками.

Не сводя с него взгляда, Аиша соскальзывает со стула и грациозно опускается на колени.

«Как вы больше любите, господин Майер?» – маленький розовый язык медленно и чувственно обводит верхнюю губу, потом нижнюю.

«Ты разве не читала договор? – Бернард расстегивает штаны. (Такая эрекция, что грех не расстегнуть.) – Там подробно написано. По-всякому люблю. Можешь без рук. Но имей в виду… у меня не только рост большой. Без рук… ну как хочешь.

«Я боюсь, герр Майер», – притворно пугается Аиша.

«Не бойся, маленькая. Просто потрогай меня… Только потрогай».

– Нет, я такого не говорил, – сонно пробормотал Бернард.

– Что?

Он встрепенулся, открыл глаза и тупо уставился на скрючившуюся Хелен с покрасневшим от усердия лицом и мокрым от слюны подбородком. Увы, праведные оральные труды пропали втуне.

– Интересно, о чем ты сейчас думал, – с беспокойством сказала она.

«Это уже похоже на ясновидящую Анжелу. Плохой знак».

– Думал, не выдвинуть ли и мне свою кандидатуру в Бундестаг, – вяло отшутился он.

Хелен рассмеялась, уткнувшись носом ему в живот.

– Мой голос тебе обеспечен, – она сочно поцеловала ту часть тела потенциального кандидата, которая обычно в пиаре не нуждалась.

– Бедный Фред, – пробормотал Бернард, глядя на нее из-под ресниц (глаза закрывались от усталости). – Вот как после этого уважать вас, женщины?

– Не надо нас уважать, – промурлыкала Хелен. – Нас надо любить.

– А я что делаю? – кисло сказал Бернард.

Хелен демонстративно скосила глаза на его унылый мягкий член.

– Пока – ничего.

Бернард наклонился и черт знает зачем поцеловал ее в макушку. Иногда Хелен походила на себя прежнюю, ту веселую и живую девочку, которую он знал много, много лет назад.

– Ну ладно, – сказал он снисходительным голосом доброго самаритянина. – Так и быть, я постараюсь. Иди сюда.

«Хоть бы на колено не уселась, кобыла», – он опустил спинку кресла и слегка съехал вниз, сунув левую ногу как можно дальше в нишу. И вовремя – Хелен бросилась на него с такой экспрессией, что едва не сломала здоровую ногу и пару ребер в придачу. Она не была ни мелкой, ни воздушной женщиной, и Бернарду это нравилось, но не сейчас.

– Берни… – Хелен обвила его ногами за бедра, жадно обняла руками за шею и горячо задышала в ухо: – Не надо себя заставлять. Я знаю, ты плохо себя чувствуешь. Но я и другое знаю… Ты меня не хочешь. Больше не хочешь. Ты не можешь меня обмануть… Кого угодно, но меня?.. Ведь я тебя люблю… и я тебя знаю.

«Твою мать! Черт! Началось!» – Бернарду захотелось завыть в голос.

Он опоздал. Опоздал, черт бы его взял! С Хелен давно была пора порвать. Какого дьявола он медлил в этот раз? Вот она, вот та самая чертова фаза в отношениях, которую он ненавидит всеми фибрами души – когда женщина говорит ему, что она его ЗНАЕТ!

Бред! Чушь! НИКТО его не знает! И не узнает никогда! Тем более Хелли Штольц!
 
Больше всего на свете ему сейчас хотелось оторвать ее от себя, вышвырнуть из машины и уехать – куда глаза глядят.

BARNY автоматически включила спасительную программу вызывания эрекции – чтобы остановить глупую женскую болтовню, следовало заткнуть красноречивый сосуд (с любой стороны). Фантазировать об Аише мешал голос Хелен, оставалось другое действенное средство – визуализировать нужную картинку и мысленно направить кровь к гениталиям. Техника эта была предметом особой гордости Бернарда, но требовала концентрации и воображения, не говоря о знании анатомии – следовало не только видеть на ментальном экране процесс собственного кровообращения и управлять им мысленно, а и явственно ощущать, как наполняются сосуды, как расправляются, растягиваются ткани под напором тока крови. Один его клиент представлял себе, что накачивает велосипедную шину, и это якобы работало не хуже, но казалось Бернарду чем-то примитивным и ненадежным. Вот уж глупости, воздух. Как надулся, так и сдулся. То ли дело собственная кровь, горячая, послушная… Льющийся по артериям живой огонь.

– Хелли, прекрати, – сказал он, регистрируя на экране BARNY набухающие пещеристые тела и чувствуя, как приятно тяжелеет в паху. – Ты же не хотела серьезных разговоров, а сама… Я приехал объяснить ситуацию, а не радовать тебя сексом на обочине и уж тем более не выяснять отношения. Не в наших интересах сейчас встречаться, пойми, ты ведь умная девочка. У нас с тобой серьезные проблемы, а ты думаешь черт знает о чем. Нам нужно просто немного подождать… Мы будем осторожными, да? – на качественные увещевания его уже не хватило.

Хелен подняла голову и посмотрела на него в упор. Ее глаза блестели от непролитых слез, волосы спутались и прилипли к лицу.

– Не надо меня дурить, – тихо сказала она. – Я не твоя клиентка. Ты уйдешь и не вернешься. И больше ничего… – ее голос прервался, – ничего не будет прежним.
 
«Конечно, не будет. Это твой последний раз, Хелли Штольц. Шлюха в моей машине, вот ты кто».

Бернард придавил ее бедра к себе покрепче, не прекращая держать в уме картинку, достойную красочного учебника анатомии.

– Куда я от тебя уйду? – прошептал он и коснулся губами ее губ, они казались холодными и какими-то рыбьими. – Я всю жизнь с тобой рядом, не заметила? И что я тебя хочу, не замечаешь?.. – руки уже сражались с ее бельем; что-то треснуло, порвавшись.

–  Да… да, но… – будто почуяв неладное, Хелен смотрела на него странным, ищущим, почти отчаянным взглядом, и Бернарду захотелось зажмуриться, чтобы не видеть этих ее глаз. Она гладила его волосы, любовно расчесывая пальцами, бестолково, торопливо и порывисто целовала лицо – быстро и лихорадочно, будто он вот-вот вскочит и убежит (что было недалеко от истины).

– Берни… О, боже!..

Она хотела что-то сказать, но он уже погружался в ее тело – медленно, горячо, неотвратимо.

– Почему… ты… улыбаешься? – выдохнула Хелен, глядя на него туманными, стремительно глупеющими глазами.

«Потому что получилось, дура», – довольно подумал Бернард и вонзился в нее до упора – так, что Хелен охнула от боли. По ее лицу разлился жаркий румянец, заметный даже в полутьме.

BARNY перевела программу «Контролируемое Кровообращение» в фоновый режим и переключилась на визуализацию бесстыдно обнаженной Аиши с растрепанной косой, прыгающей между скачущих грудей от каждого толчка.

– Да-а… – прошептал Бернард, глядя сквозь Хелен. – Вот так.

Файл «Колено» воспроизвел какой-то жалобный сигнал, но Бернард был слишком занят новой продукцией BARNY PORNO, чтобы отвлекаться на глупости.


***

Бернард спал. К удивлению Хелен, он заснул почти мгновенно, будто выключился, чего с ним обычно не бывало. Полулежа в кресле и пристроив руку на его бедро, она смотрела на него и не могла наглядеться. Время от времени ее глаза заволакивало слезами, она быстро глотала их, стирала кончиками пальцев глупую влагу, чтобы не размазать тушь (ему это не нравилось), и опять любовалась своим Берни. Нет, уже не своим.

Даже спящий, он выглядел измученным и больным, и Хелен хотелось по волшебству перенести его большое жаркое тело в теплую ванну, а потом в свежую постель. И лечь рядом, и смотреть, смотреть, так же как сейчас, просто смотреть.

В школе Бернарда дразнили и медведем, и гориллой, и орангутангом и бог знает, кем еще. Какие они были глупые, думала Хелен, улыбаясь сквозь накатывающие слезы. Если и медведь, то самый лучший на свете, самый чудесный медведь. Только обращаться с ним никто не умеет, такой уж это зверь… бедный зверь. Опять она его чем-то спугнула… Господи боже, ну что она сказала не так? Хелен мучительно перебирала в памяти обрывки разговора. «Ты уйдешь и не вернешься»? «Ты меня не хочешь»? «Ты не можешь меня обмануть»? Последнее было слишком самонадеянно… Он мог ее обмануть, Хелен знала, что мог. Во всяком случае, скрывать свои чувства Берни умел как никто другой, сколько Хелен его знала. А ведь в далеком детстве он был таким открытым, любопытным и доверчивым медвежонком… Куда же это делось? Любопытство, пожалуй, осталось, но всё остальное... Ни единого лишнего жеста или взгляда, ни одного опрометчивого слова… Какая там доверчивость, смешно и сказать. И всё же Хелен знала, что за каменным спокойствием и ровными манерами Бернарда скрывается огнедышащий вулкан эмоций, задушенных его волей, его умом, его гордыней. Иногда ей безумно хотелось разбудить этот вулкан каким угодно способом – разозлить или обидеть, обрадовать или удивить, а еще лучше – свести с ума. Всё было тщетно – Берни упрямо сидел в своей каменной крепости, как в осаде, и сдаваться не думал. Вулкан прорывался во время секса – если Бернард осознанно давал себе волю, но это была раскаленная лава физической страсти. Душа Берни была заперта для Хелен. Анжела как-то по секрету сказала, что Бернард на самом деле обидчив, как ребенок, а иногда даже бывает отвратительно капризным. Хелен ей завидовала: с ней Берни не расслаблялся до такой степени, чтобы демонстрировать обиды и капризы, кроме той странной истории, когда Хелен сказала о его манере одеваться, или паре подобных, несерьезных. Конечно, Хелен не могла не верить Анжеле, но каждый раз, слушая восторженные или осуждающие рассказы знакомых женщин о Би Эм, не уставала удивляться – казалось, все они говорят о совершенно разных людях. Бернард умудрялся быть другим человеком с каждой из женщин – как хамелеон, как актер-лицедей, и кто из его ипостасей настоящий Бернард Майер, оставалось загадкой. Было это профессиональной деформацией или просто любовью к играм, Хелен не знала. Ей хотелось бы думать, что только с ней одной Бернард бывает самим собой, но она понимала, что это не так. Он больше не был доверчивым медвежонком.

Это Анжела подтолкнула ее к воспоминаниям детства, затерянного в глубоких лабиринтах памяти. С раздражающей настойчивостью она расспрашивала и расспрашивала Хелен о разных историях столетней давности, вытягивая из нее все, что та могла вспомнить – о родителях Бернарда, о братьях и сестрах, об их детской любви. Хелен утаила многое, но въедливая Анжела выведала предостаточно: все-таки она была коллегой Бернарда. Анжела долго не хотела говорить, зачем ей эти вопросы. Близкими и сердечными подругами они не были, Хелен даже подозревала, что Анжела ее втайне ненавидит и осуждает. За что, было уму не постижимо – тогда Бернард не был ее любовником.
 
Хелен не была наивной простушкой и тоже умела добиваться своего. В конце концов, она имела право знать, что к чему.

Лучше бы она не знала и жила дальше в блаженном неведении. Анжела сказала, у Бернарда комплекс донжуана, и корни проблемы лежат в его детстве – вероятно, в отношениях с матерью. Хелен поначалу позабавил диагноз (она не считала донжуанство психопатологией), но послушав объяснения Анжелы и почитав литературу, расстроилась так, что неделю ходила больная. Анжела посетовала, что жить с таким человеком невозможно, хуже того, Бернард из тех редких людей, кто мог бы выйти из порочного круга, но делать этого принципиально не хочет – мол, его все устраивает. Анжелу это огорчало и злило – Бернард «позорил ее на весь город» и даже не пытался измениться, и чем старше становился, тем отвратительней себя вел – уже не только не скрывался хотя бы приличия ради, а превратил свой образ жизни в сексуальный манифест, гимн разврату и бесконечный фестиваль разбитых сердец. Впрочем, это были слова Анжелы и ее взгляд на ситуацию. Хелен жалела Бернарда, жалела до тех пор, пока сама не пала жертвой пресловутого донжуанства. Иногда она малодушно думала, что лучше бы Берни оставался ее другом, но тут же вспоминала их страстные встречи, чудесные игры и всё то сладкое безумие, о существовании которого она и не подозревала прежде, – и понимала, что не имеет права жалеть: Бернард, как добрый джинн, исполнил все ее сумасшедшие желания и воплотил в жизнь такие фантазии, о которых другие и помыслить бы постеснялись. Но если бы только это – Бернард изменил ее глубинно. Он подарил Хелен саму себя – настоящую, живую, осознающую свою женскую силу и привлекательность, не стыдящуюся своего тела и своих желаний. Бернард научил ее любить себя. Подарил ей себя – свободную.
 
Вот только свою любовь он не мог подарить, с грустью думала Хелен. Как не мог подарить свободу от себя самого. И когда он уйдет, это не сделает ее свободной… Это сделает ее мертвой. Конечно, она не будет прыгать из окна на асфальт, как та влюбленная в Эгона дурочка… Вот только как тогда жить?..

Бернард шевельнулся и вдруг застонал во сне, и Хелен враз забыла о своих бедах. Она осторожно потрогала ладонью его лоб и ужаснулась: тот был горячим, как печка.
 
«Даже не сказал, что с ним, – расстроенно подумала Хелен. – Ну что за человек!»

Неожиданно Бернард открыл глаза – сонные, больные, ничего не понимающие.

– Хелли, – хрипло прошептал он, протянул руку и погладил ее по щеке так нежно, будто извинялся. Потрясенная этим маленьким жестом, Хелен едва не разрыдалась. Ее нервы в последнее время ощутимо сдали.

– Черт! Я заснул! – Бернард резко сел в кресле и вдруг дернулся, будто от боли. – Почему ты меня не разбудила? – сердито сказал он. От мимолетной мягкости не осталось и тени, и Хелен подумала, уж не нафантазировала ли она себе то раскаяние и нежность, которые только что видела в его глазах.

– Не хотела тебя будить, – она попробовала было застегнуть его растерзанную и мокрую от пота рубашку, но Бернард раздраженно отдернулся. – У тебя жар, знаешь? Давай отвезу тебя домой.

– Еще чего! – гневно сказал он. – Забыла, что тебе запрещено появляться у меня?

Он рванул крышку бардачка, извлек бутылку воды и осушил ее залпом; с хрустом смятая бутылка полетела на заднее сиденье. Очевидно, Берни таки был слегка не в себе.

– Тогда к нам, – не уступала Хелен. – А еще лучше в гостиницу… Там и врач найдется.

– Дьявол, да где твои мозги, Хелли? – разъярился Бернард. (Похоже, ей наконец удалось вывести его из равновесия.) – Для кого я тут распинался? Нас не должны видеть вместе! Ни у меня, ни у тебя, нигде! До конца избирательной кампании!

Он повернул ключ зажигания. Мотор утробно зарычал, резкий свет вспыхнувших фар выхватил из черноты карабкающиеся по склону деревья и сбегающую к реке невзрачную дорогу – они заехали далеко за шлюз, где лепились к подножию горы редкие домики, и где не было ни души. Испуганный светом и шумом, по дороге быстро метнулся какой-то зверек.

Ровер мягко тронулся с места. Хелен невесело вздохнула. Пожалуй, Бернард прав. Если только это не оригинальный способ от нее избавиться. Домработница, слежка, дискредитация Фреда… Берни никогда не страдал от недостатка фантазии. Может, это высокая температура на него так действует, с беспокойством подумала она. Да и болеть он не привык… В ее сердце затеплилась надежда – быть может, завтра Берни почувствует себя лучше и скажет, что был неадекватным и наговорил в горячке глупостей? Она не доживет до конца избирательной кампании!

– Возле шлюза возьмешь такси, – без выражения сказал Бернард. – Все-таки меньше людей, чем у моста.

Она не ответила – просто смотрела на него вполоборота, запоминая, любуясь, мысленно фотографируя каждую черточку. Тонкие морщинки в уголках глаз, встрепанные волосы, по которым давно плакал парикмахер, усталое и осунувшееся лицо… У Бернарда был красивый нос, в понимании Хелен. Не упади Берни в детстве с лестницы, нос был бы идеальным. И маленькая вмятинка на переносице его не портила – это было даже симпатично, считала она. Возможно, в результате травмы лицо Бернарда приобрело какую-то неуловимую ассиметрию – сам он утверждал, что у него два разных профиля, добрый и злой. Может, конечно, шутил, намекая на противоречивость своей натуры. (Профиль, который сейчас был обращен к Хелен, на добрый не походил.) Равнодушно смотреть на его губы у Хелен не получалось: внутри что-то сладко сжималось от одного только рассматривания. Было в этих губах что-то одновременно сладострастно-жестокое и нежное, и это нравилось ей до умопомрачения. Многие говорили, что Бернард Майер некрасив, но Хелен видела истину – далекий от шаблонной красоты, Бернард обладал большим – харизмой, волей, магнетической сексуальностью, и в любящих глазах Хелен был почти богом – с его сломанным носом, с неправильными и грубыми чертами лица, с обаятельной улыбкой и глазами, которые невозможно разгадать. Хелен села так, чтобы видеть в зеркале эти самые глаза, и поразилась их выражению. Спокойному и сосредоточенному, будто это не Берни только что сердился и возмущался ее безмозглостью. 

Неожиданно она вспомнила такую вещь, что сладкие мысли о магнетизме и харизме враз вылетели из ее головы.

– О господи, Берни, – растерянно сказала она. – А как же твой день рождения? Я так хотела тебя поздравить!

Глаза в зеркале радости не выказали.

– Ты уже поздравила, – буркнул Бернард. – Только что. Вполне достаточно.

Хелен захотелось, как в детстве, называть его дураком, но она сдержалась.

– Можешь выйти здесь, – сказал он, не глядя на нее.

Машина остановилась. Бернард сидел неподвижно, как камень. Хелен тоже не шевелилась.

– Берни. Я все понимаю, – мягко сказала она. – Ты заболел, переутомился и немного драматизируешь ситуацию. Поверь, ты не представляешь себе, сколько трудовых мигрантов работают по поддельным документам, идут на всевозможные хитрости ради пособий, вида на жительство и разных льгот. С этим явлением очень трудно бороться, хотя контроль понемногу совершенствуется… Ты ведь это знаешь и без меня! Не пойму, почему ты так обеспокоен этой фальшивой домработницей? Зачем приплетать сюда Фреда и нас с тобой? Если хочешь, я завтра же организую людей, они проверят личность этой девушки, и если она работает по чужим документам, то будет направлена куда следует, а мы с тобой вздохнем спокойно.

Медленно, как в замедленной съемке, Бернард повернул голову и посмотрел на нее. Что такое было в его лице, Хелен не знала, но это что-то ее испугало.

– Ты. Считаешь. Меня. Идиотом. Так? – сказал Бернард, чеканя каждое слово.

Хелен протестующе затрясла головой.

– Господи, что ты…

– Ты не слушала ни моих аргументов, ничего, – тихо сказал он. – Тебе удобней думать, что я болен и несу клинический бред. Эгон тебя уже тоже не волнует, как вижу. Главное, продолжать развлекаться со мной, для чего ты готова усыпить собственную бдительность. Так вот, у тебя ничего не получится, дорогая. Развлечения окончены. Я сожалею, что рассказал тебе об этом.

С этими словами он распахнул дверь и выбрался из машины. Как парализованная, Хелен молча смотрела, как он обходит ее; она вдруг увидела, что он хромает, но так и сидела, не в силах сказать слово или сдвинуться с места. Бернард открыл ее дверь, впустив в салон холод улицы и сырость реки.

– Всего доброго, Хелен, – холодно сказал он.


Помедлив, она вышла из машины, механически, будто робот. Как выстрел, хлопнула закрытая дверца, Хелен вздрогнула. Не глядя на нее, Бернард повернулся и пошел к своему месту.

– Ты просто хочешь избавиться от меня, – горько бросила она ему в спину. – Лучше бы сказал простым языком. Не волнуйся, Берни, я не буду умолять тебя вернуться!

Не видя ничего перед собой, Хелен пошла вперед, машинально переставляя одеревеневшие ноги. Правая, левая, правая, левая, раз, два, раз… Неожиданно ее будто ударил горячий вихрь – знакомые руки сгребли ее, смяли, сдавили клещами, лицо оказалось прижато к широкой груди, к теплой рубашке, пахнущей потом.

– Берни, – всхлипнула она.

В ту же секунду его рот почти вгрызся в ее губы, она ощутила металлический привкус крови, но боли не чувствовала. Это был не поцелуй, а зверство, но Хелен отдала бы душу черту, лишь бы Берни не выпускал ее из рук, пусть бы съел, изгрыз до смерти, выпил кровь.

Но он ее отпустил. Оба тяжело дышали, глядя друг на друга.

– До свиданья, Хелли.

Глаза у него были страшные.


***
                Глава 14. Польза сновидений

«Я таки болен. И таки идиотизмом», – мутным взглядом Бернард уставился на дорожный знак – треугольник с лягушкой. Знак этот стоял метров через двести от поворота к его дому, что означало нечто невероятное: Бернард проехал мимо своего жилища. Такого не было еще никогда. Вдобавок, он даже не помнил толком, как добрался до Хёлленбах, погруженный в сонное отупение: мысли будто отяжелели, ворочаясь в голове, как старые мельничные жернова, и толку от мыслей этих было не больше, чем от горсти сырой муки. Он вяло подумал о BARNY, и внутреннее зрение изобразило только заставку. Океан был темным и пустым – без единой иконки.

С трех не очень изящных попыток Бернард развернул ровер, едва не угодив задними колесами в кювет, и наконец двинулся в обратном направлении, почему-то думая о лягушках. Их шествие по дорогам начиналось ранней весной, но и осенью они частенько наводняли окрестности, в пору листопада и похолодания. Деревья еще стояли зеленые и расставаться со своими одеяниями не думали, не было и лягушек, сколько Бернард ни всматривался. Каждый год они с Анжелой собирали лягушечью братию в ведра и относили глупых тварей к ручью. Этой весной он спасал их в одиночестве, и это было как-то неправильно. Он с неудовольствием вспомнил, как бродил вечерами по пустынной дороге вдоль сеток, зачем-то разговаривал с лягушками, объясняя им, почему явился без Анжелы, а иногда останавливался с ведром в руке и глядел на закат над холмами, забыв, куда шел и зачем ему ведро. Скоро ему предстоит то же самое развлечение… Стоп, у него же есть трудолюбивая домработница, кисло подумал он. Пусть помогает… Нет, он не даст ей совочек для лягушек, пусть собирает руками… Ладно, в перчатках. Будет идти впереди него, время от времени наклоняться и собирать, собирать… А он себе сзади с ведром… Не хочет трогать его, пусть щупает холодных амфибий.

Представив себе аппетитный зад Аиши, склоненной над раздавленной лягушкой, Бернард опять едва не проехал свой поворот, и это было даже не смешно. Ругать себя он уже устал – ему казалось, за сегодняшний вечер с Хелен он сделал больше глупостей и ошибок, чем за целый год. Еще одной глупостью было откладывать визит к хирургу, но когда бы он успел?..

Свет фар ударил ярким снопом в борт белого автомобиля – Бернард и забыл о нем. Опель по-прежнему стоял возле гаража под платаном, как приклеенный. Бернард всмотрелся в темноту за деревьями и тихо выругался: за ажурной вязью листьев на втором этаже горел свет – Аиша не спала. Одно дело, фантазии, но видеть девицу вживую ему сейчас совершенно не хотелось. Он заглушил двигатель и с минуту сидел, глядя на окно и собираясь с мыслями. Мысли собираться не хотели, в глаза будто насыпали песка. Бернард понял, что если посидит еще немного, то так и заснет в кресле. Покинуть машину оказалось нелегко: колено уже не болело, но не слушалось, и это было нехорошим признаком.

Доволочившись до двери, он остановился, чтобы отдышаться, и тут же услышал скрип дерева и звук шагов – Аиша торопливо спускалась с лестницы.

«Какого черта? – с досадой подумал он. – Собралась меня поприветствовать?»

Бернард угадал. Перешагнув порог, он обнаружил Шахерезаду на нижней ступеньке винтовой лестницы – в загадочном розовом одеянии, чем-то средним между пижамой и спортивным костюмом. Ее распущенные волосы растрепались и походили на черное облако, глаза сонно моргали. Бернард не сразу понял, что в ней изменилось: бывалая шлюха и шпионка Аиша показалась ему совсем юной девочкой, совершенно безобидной и милой.

«Рехнулся окончательно», – понял он.

– Герр Майер… Добрый вечер, – несмело улыбнулась Аиша. Она стояла, целомудренно придерживая рукой воротник рубашки, будто опасалась, что герр Майер может туда заглянуть.

– Почему вы не спите? – пробормотал Бернард, раздумывая, как ему снять туфли так, чтобы она не видела его мук. Что-то подсказывало ему, что это простое действие может оказаться проблематичным.

– Я вас ждала, – ангельским голосом сказала девушка.

– Вот как, – буркнул Бернард. – Не стоило. Ложитесь спать, у вас завтра куча дел.

– А как же ужин? – пролепетала она. – Или вы были где-то в ресторане?

– Вам надо знать, где я был? – зло сказал Бернард и направился в гостиную. Не хромать он уже не мог.

Злился он вовсе не на Аишу. Только сейчас он сообразил, что снять обувь – чепуха по сравнению с перспективой раздеться и влезть в ванну. Аиша, вместо того, чтобы благоразумно ретироваться к себе, посеменила за ним, как коза на привязи.

– Что с вами случилось? – спросила она, глядя на него тревожно и настороженно.

Так и не сняв туфли, Бернард отяжелевшим медведем залег на диван, положил ногу на подушку и почувствовал такое блаженное облегчение, что вся его злость моментально испарилась. Аиша всё еще смотрела на него с немым вопросом в своих звездных глазах. Нет, уже не таких звездных.

«Косметику смыла», – внезапно сообразил Бернард.

– Может, вы мне скажете, что со мной случилось, – сказал он, мысленно злорадствуя. – У вас в анкете написано, что вы окончили курсы медсестер.

С этими словами он задрал повыше штанину и с внутренним содроганием размотал эластичную повязку, которую стащил из аптечки Валерии и от которой было не много толку.

Аиша испуганно ахнула. Бернард и сам бы ахнул, ухнул или охнул – нога была не его, а слоновья, багровая и страшная, раздутая от колена до лодыжки, и вдобавок какая-то омерзительно блестящая.

– Что это, по-вашему? – спросил он, наблюдая за реакцией скорее по привычке. Сейчас ему было все равно, что подумает Шахерезада.

Услышав про курсы медсестер, Аиша покраснела, зато при виде слоновьего безобразия вся кровь отлила от ее лица, на лбу выступила испарина, а глаза стали прямо-таки комически большими, почти круглыми. Она стояла, кусая губы и глядя на ногу со страхом и каким-то странным выражением, подозрительно похожим на жалость.

«С чего бы ей меня жалеть? – недоуменно подумал Бернард. – Скончаюсь скоропостижно от гангрены, не успеет подсобрать компромат?»

Аиша присела на корточки – рядом с лежащей на подушке ногой в грязной запыленной туфле. Бернард мрачно разглядывал бледное лицо девушки, отыскивая эмоции отвращения, и отчего-то не находил. Вероятно, синей гангренозной ногой сирийскую гражданку было не напугать. У них там это дело житейское, у каждого второго такая.

– Вам надо в больницу, герр Майер, – сказала Аиша, озабоченно хмуря брови.

– Да ну? И что со мной такое, что сразу в больницу? – прищурил глаз Бернард.

Аиша подняла на него строгий и ясный взгляд бывалой медсестры.

– Наверное, вас кто-то укусил.

Как Бернарду удалось не захохотать, он не знал и сам.

«Хелен, не твоя ли работенка?»

– Вы так считаете? – сказал он, с трудом сохраняя серьезное лицо. – И что, по-вашему, можно сделать э-э… в домашних условиях? Некогда мне по больницам бегать, знаете ли.

– Надо приложить на ночь капустный лист, – со знанием дела сказала Аиша. – Горячий лук тоже помогает.

Бернарду больше не хотелось смеяться. Он смотрел на ее лицо без макияжа, и чем больше смотрел, тем более юным и даже детским оно ему казалось. Ожившая BARNY, занятая программой «Золушка-шлюха», тут же выдвинула новую версию: девушка несовершеннолетняя, один опрометчивый поступок – и его обвинят в педофилии. Особенно если выяснят, что он знал о поддельных документах и чужих анкетных данных и ничего не предпринял.

– Есть и капуста, и лук… – Аиша проворно вскочила на ноги. – Я принесу, сейчас!

Бернард едва не схватил ее за руку, чтобы остановить, но вовремя одумался.

– Нет! – рявкнул он. – Не надо!

– Почему? – растерялась Аиша.

«Потому что это перелом коленной чашечки без смещения (дай бог), осложненный гематомой и требующий пункции сустава, курса антибиотиков и иммобилизации гипсовой повязкой. Горячий лук, шайтан тебя забери!»

– Потому что я так сказал.

– Вам больно, наверное… – пробормотала Аиша, не отрывая жалостливого взгляда от гнусной ноги.

Бернард одернул штанину, лишив девушку захватывающего зрелища.

– Можно попросить вас об одолжении? – спросил он.

– Конечно, – обрадовалась Аиша.

– Ради Аллаха, идите спать, – сказал Бернард.

***

Во сне Бернард знал, что это сон, но от этого было не легче. Сон ненадолго выпускал его из своих липких объятий, ненадолго давая понять, что он еще жив, но тут же безжалостно затягивал назад, и тогда Бернард оказывался в том же месте, в той же ловушке, с той же мучительной мыслью «Это конец».

У смерти был цвет и вкус. Она была аквамариновая и горько-соленая. И очень тихая. Бернард знал, что если нарушит тишину и закричит – она придет быстрее. Аквамарин был повсюду – слева и справа, снизу и сверху, перед его глазами, во рту и в желудке. Еще немного – и он будет в легких.

В толще воды, сине-зеленой как бутылочное стекло, плавно колыхались водоросли, похожие на лес. Подводные горы обволакивал красновато-зеленый бархат, обманчиво мягкий, он покрывал острые бока приклеенных к скале мидий. Косяк блестящих полосатых рыбешек любопытно кружил поодаль, то приближаясь к Бернарду, то бросаясь в сторону серебристыми монетками. Рыбки отплывали и возвращались вновь, выжидая, когда же наконец перестанет барахтаться и мутить воду этот большой глупый человек. Ничего, скоро он затихнет, и тогда можно будет в спокойствии отщипывать от него по кусочку мяса.

Наверху над головой Бернарда – так мучительно близко и так недосягаемо далеко – аквамарин светлел, растворенный сияющим солнцем и невыносимо далеким небом. Там, наверху, было лучшее, что есть на свете. Воздух. Метров пять до жизни! Минут пять до смерти. Такой глупейшей, нелепейшей смерти… В тихой бухте на райском острове Палаван, далеко-далеко от родного дома.

В виски вонзились невидимые лезвия, больно взрезали грудь, обожгли легкие огнем. Барабан… Откуда барабан? Чертовы азиаты, и под водой достают… Нет, это кровь в висках, бам, бам, бам.

Глупости, да не собирается он тут подыхать под звуки бам-бам! Из-за какой-то дрянной ракушки, это бред, бред, бред! Застрял в камнях, попался, как Винни-Пух в гостях у Кролика, вот уж все посмеются!
 
«Нет! Нет! Не-е-ет!»

Бернард бешено рванулся, аквамарин вокруг взмутился красным. Хруст вывернутого сустава отдался щелчком в его сознании, но он уже летел вверх, не чувствуя боли, не веря своему счастью, – летел туда, где за стремительно светлеющей стеной воды был воздух и жизнь.

Не долетев до поверхности, он проснулся, задыхаясь, мокрый и липкий от пота. Сердце било по ребрам, как хорошая кувалда.

– Ч-черт, – Бернард вытер лицо рукой, силясь стереть и аквамариновый кошмар. – Вот дерьмо!

Он машинально потрогал плечо, все еще переживая сон. Собственно, сном он не был, за исключением примерещившихся рыбок и водорослей – когда Бернард выдирал из камней застрявшее плечо, не видел вокруг ничего, кроме мутнеющей от крови воды. Случай был настолько глупым, что он не рассказал о нем даже Анжеле. Ныряя с маской, он заметил ракушку в расщелине скалы, сунул туда руку и схватил ее, но та выскользнула из пальцев и упала чуть дальше. Бернард азартно втиснул руку глубже между камней, нашарил мерзавку в песке и тут обнаружил, что плечо зажало в камнях так плотно, что невозможно даже повернуться. Бернард так и не понял, как ухитрился застрять, история казалась ему дикой нелепостью, о которой он бы с радостью забыл, вышвырнул бы в корзину BARNY, если бы не шрам от плеча до лопатки, напоминающий о собственной дурости. Шрам был уродливый, но мерзость нравилась женщинам, и Бернард смирился. Нет худа без добра – некоторым жертвам ОНЖ он рассказывал, что это случилось на сафари, другим туманно намекал на нападение бандитов, но чаще загадочно молчал, оставляя дамам удовольствие самим додумывать разные страсти – и это было еще более интригующе. Правду знала только Валерия – это с ней он ездил на Филиппины. Анжела, Аника и Хелен удостоились рассказа, что он там упал на мотоцикле. И, конечно, Моника.

«Черт бы ее взял с ее коллекцией чепухи. Рог тритона ей в задницу, всё из-за нее!»

В окно угрюмо заглядывал свинцово-серый рассвет. Даже птицы еще спали, и Бернард с досадой подумал, что чертов кошмар украл у него пару часов бесценного отдыха.

«Чушь, – он прислушался к утихающему стуку собственного сердца. – При чем тут маленькая свинка? Сам во всем виноват».

Он понял, что забыл открыть на ночь форточку. Не будь в комнате духоты, не приснилось бы, что он подыхает без кислорода. Вставать не хотелось. Нога вела себя тихо, но притворялась чужой и деревянной. Бернард с опаской пошевелил пальцами. Слава богу, еще не атрофировались.

На столике у кровати поблескивал стакан с водой, рядом с упаковкой парацетамола. И то, и другое было оставлено Аишей. Странное дело, но прогнать ее быстро не удалось. Еще и рвалась постелить ему постель. Может, напрасно он не позволил?.. Посмотрел бы, как она это делает. Хороший материал для фильмов BARNY… Нет, вчера ему было слишком плохо, чтобы развлекаться. Все потому, что его покусала Хелен. Нет, не за ногу. Мозги она ему съела… Давно причем. Дьявол, как ему с ней расстаться? Вчерашнее – ерунда… На сколько их обоих хватит, на неделю?..

Не вставая с постели, он потянулся за водой. Внезапно его бросило в озноб - так, что застучали зубы, а по вискам хлынул пот. Перед глазами поплыло, комната накренилась, его рука неловко толкнула стакан, и тот упал и покатился по столу. Бернард откинулся на подушку, тяжело дыша и прислушиваясь, как гулко стучит сердце и капает на пол вода.

«Безответственный кретин! Сколько тебе лет? Ты когда-нибудь перестанешь играть? – голос Анжелы взорвался криком в голове. – Иди в больницу! Сегодня же! Сейчас! У меня нет времени заниматься организацией твоих похорон! Мне надо закончить работу, а потом мы с Артуром едем отдыхать на Гаити!»

«Понимаешь, Ангел, – виновато сказал Бернард. – Если я сунусь в больницу, меня там и оставят... Пусть даже на день-другой. Я не могу себе это позволить. Пока не узнаю, кто такая твоя Аиша и что ей надо, я не могу… не могу…»

«Хелен права, ты заболел и впал в параноидальный психоз! Моя Аиша – обыкновенная иммигрантка, не имеющая права на работу, поэтому договорилась со своей землячкой, которая это право имеет, и та уступила ей свое место на время отпуска! Вот и все интриги! Распространенная практика! Какая тебе разница, кто у тебя работает? Можно подумать, ты отличаешься особой щепетильностью! Ты всё выдумал, уже не знаешь, чем мозги занять! Лучше бы книгу писал! Разве нормальные люди врываются в собственный дом с монтировкой? Ищут врагов в шкафах и под кроватями? Признайся, Берни, ты болен. Тебе нужна помощь коллеги не меньше, чем хирурга! Возьми отпуск, отдохни, в конце концов!»

Страшно хотелось пить. Но для этого надо встать… Целое дело.

«Я в отпуске с понедельника, как только закончу с семинаром… Правда, есть еще несколько клиентов на той неделе... Анжела, пусть я фантазер и параноик, но что прикажешь делать с маленькими гаденькими фактами? Например, такими, как сумасшедшие для простой домработницы деньги, потраченные только на то, чтобы не оплошать передо мной? А ее внешность кинозвезды? Ладно, к черту внешность, я могу быть субъективным… Возьмем запрет на прикосновения – что это, как не гарантия того, что я буду заинтересован в ней достаточно долго? Долго для чего, спрашивается? С какой целью? Хотела бы – давно обокрала, дело быстрое, но нет! Тогда что ей нужно? Подослать такую девушку мог только тот, кто хорошо меня знает! Ты злишься, что я подумал на твоего обожаемого Артура? Представь себе, у меня достаточно оснований его подозревать! Он любитель спорить на деньги, разве нет? Мерзавец всегда выигрывает, надо отдать ему должное… А еще он большой шутник, вот только шутки у него странные. Вспомни обезьянью голову и скажи, положа руку на сердце, кому из нас нужна помощь коллеги, мне или Артуру?»

«Иди в задницу со своей помощью, – раздался в голове холодный голос Артура Норманна. – Чем тебе не понравилась дохлая обезьяна? Классика жанра, мстительные дикари бросают окровавленную голову макаки в палатку к белому человеку. Конечно, я хотел, чтобы ты убрался домой пораньше. Все равно охотник из тебя никакой, только деньги на ветер. Мазила, вдобавок ко всему дурак сентиментальный. Ты бы той антилопе еще курс психотерапии провел из жалости, ха-ха-ха!»

«А ты откуда взялся? – разозлился Бернард. – Я с тобой не разговариваю, сукин сын!»

«Не лезь к нему, Артур, – вмешался голос Анжелы. – Он не может простить тебе историю с обезьяной. Я думала, он ревнует, а на самом деле все из-за обезьяны. Над Бернардом нельзя смеяться, он от этого рвет и мечет. А ту антилопу и правда жалко было. Берни не мог ее пристрелить, потому что у нее глаза как у женщины. Да, дорогой?»
 
«Что ты несешь, тебя там не было! – возмущенно сказал Бернард. – Ты перевираешь все мои рассказы! Чертово сафари было ошибкой от начала и до конца! Не поедь мы туда, ты бы не крутила задом в белых шортах перед этим мерзавцем Артуром! Да-да, я помню, что у вас общие интересы! Глубокая духовная связь! Только не рассказывай мне, как увлекательна и духовна экономика и финансы! Деньги – вот что тебе надо от жизни! Конечно, деньги объединяют покрепче, чем самый лучший секс!»

«Не говори мне про чертов секс! – завопила Анжела так, что у Бернарда зазвенело в ушах. – У меня аллергия на одно это слово! Тебе так хочется представить меня низкой и подлой тварью, которая бросила такого ПРЕКРАСНОГО мужа как ты, ради другого, молодого и богатого? Постыдись, Бернард! Ты отлично знаешь, почему я ушла! Столько лет терпела, и вдруг ушла? Скажи честно, почему?

«Я хочу пить… Дай воды, Ангел».

«Сам возьмешь, не инвалид! Не уходи от ответа!»

– Ты устала от меня, – пробормотал Бернард. – От меня и моих женщин.

«Женщин? Речь об ОДНОЙ женщине, и мы оба это знаем. Иди к ней, пусть она тебе стакан воды поднесет!

«Не трогай Хелен! – взревел Бернард. – Она мне ничего не должна! Как и я ей!

«Да ну? – рассмеялась Анжела. – Докажи! Расстанься с ней, не таскайся больше к Ратценбергерам!»

– Дай воды, – зло прохрипел Бернард.

«Никто не даст тебе воды, – безжалостно сказала Анжела. – Ни одна твоя любовница не придет к тебе, когда ты будешь старый, больной и беспомощный. Когда отсохнет твой член, ты никому не будешь нужен».

– Аника… Аника придет. Моя Аника… Наша Аника.

«Аника? Которую ты оттолкнул своими руками? – Анжела расхохоталась. – Оставь девочку в покое! У нее своя жизнь, в которой тебе больше нет места! Если бы ты в свою дочь столько сил вкладывал, сколько в сына той, КОТОРАЯ ТЕБЕ НИЧЕГО НЕ ДОЛЖНА, может, и дождался бы своей воды».

– Неправда, – прошептал Бернард, еле шевеля пересохшими губами. – Это тоже сон. Хуже, чем первый… Уйди, я тебя прошу.

«Меня здесь нет», – сказала Анжела.

«Я знаю».

Он увидел, как встает и идет в кухню за водой, но это был уже новый сон.

***

Аиша выглядела бледной, усталой и измученной с самого утра, хотя герр Майер еще и не начинал свою суровую хозяйскую деятельность.

Разбитый и невыспавшийся, Бернард сидел на диване в гостиной и пил кофе, положив ногу на принесенный Аишей пуфик и угрюмо уставившись в ноутбук. Недружелюбного и мрачного типа можно было не изображать – он им и был, несмотря на то, что встал вовремя и посвятил минут двадцать самовосстановлению. Аутосуггестия была делом полезным, но нога по-прежнему считала, что ничто не заменит отдых в кровати. Бернард предложил ей подождать до лучших времен, и нога обиженно задубела. Температура упала до субфебрильной, но Бернард подозревал, что радоваться пока нечему, и неизвестно, в каком состоянии он будет к обеду. Чувствовал он себя, как приободрившийся зомби, и выглядел соответствующе (если верить зеркалу), вдобавок порезался, когда брился.
 
– Хорошо спалось? – без энтузиазма спросил он Аишу.

Та уронила ложку, рассыпав по скатерти сахар.

– Нет… То есть да, хорошо, спасибо, герр Майер… – девушка глянула на него как-то жалобно. – Тут всегда столько странных звуков ночью? На чердаке шуршит что-то, стучит… Но снаружи еще страшней! Я окно закрыла, но все равно слышно. И выл кто-то, вы не слышали?

«Надеюсь, не я?»

– Вокруг лес, – жестко сказал Бернард. – Что вы хотите.

Как напакостившая кошка, Аиша быстро смела сахар ладонью под салфетку, видимо рассчитывая, что Хозяин Майер этого не видит.

– Как вы тут живете? – пробормотала она.

– Отлично живу, – буркнул Бернард, исподтишка разглядывая девушку из-за ноутбука. На ней опять была белая блузка с рукавами и длинная юбка. Какой дресс-код положен домработнице, Бернард не знал. Его бы вполне устроили фартук и туфельки, остальное лишнее. На его взгляд, Аиша была одета чересчур скромно. Аккуратно заплетенная коса покойно лежала на ее груди, едва заметно вздымаясь и опускаясь от дыхания. Бернарду почему-то ужасно хотелось потрогать эту косу. (Куда ее можно намотать, он уже придумал.)
   
По напряженной позе девушки, быстрым тревожным взглядам, нервному покусыванию губ он догадывался, что она по-прежнему ждет от него вопросов и расспросов. И крутит в уме нужные ответы. Ну уж нет, он не доставит ей такого удовольствия. Конечно, он спросит – когда она меньше всего будет этого ждать. И тогда красиво и гладко солгать ей не удастся.

– Вам обязательно было занимать комнату прямо над моей? – кисло спросил он. – А вдруг я ночью залезу к вам по винограду?

Аиша быстро заморгала.

– Вы сказали, я могу спать где угодно наверху, кроме большой спальни, – пролепетала она. – Там еще три маленьких. Я выбрала ту, которая самая ма… Что вы сказали? Залезете по винограду? – она вдруг нервно рассмеялась. – С вашей-то ногой, герр Майер?

Бернард засмотрелся на ее сахарно-белые зубы и не ответил.

– Хорошо, я сейчас перейду в другую комнату, – торопливо сказала она.
 
– Да ладно уж, не разводите суету, – очнулся Бернард. – Живите, где хотите. Поверьте, я и без ног до вас доберусь, если понадобится.

В глазах Аиши заметалась тревога.

– «Без ног я догоню тебя во мгле…» – она принужденно улыбнулась. – Это Рильке.

«Рильке! – разъярился Бернард. – Вот откуда?.. На курсах продвинутых домработниц изучала?»

Из-за двери потянуло горелым. Бернард подозрительно принюхался.

– Да, слышу, пахнет поэзией.

– О боже! – Аиша стремительно вскочила и бросилась в кухню. – Ваш омлет!

Бернард рассердился уже всерьез.

– Омлет?! – заорал он ей вслед. – Вы знаете, что такое омлет? Да от него нельзя отходить ни на миг! Его надо непрерывно размешивать!

Он хотел было развернуть злобный инструктаж по готовке омлетов, но неожиданное наблюдение изменило ход его мыслей.

«Я не говорил ей, что люблю на завтрак омлет, но вот и он, вуаля, какая удивительная догадливость!.. Люблю ребрышки в клюквенном соусе, и грибы, и помфрит – и что же, пожалуйте, герр Майер, ваши обожаемые ребрышки… Ладно бы мои блюда, но Рильке?.. Не многовато ли догадок? Может, Анжела сказала? Как, если они не общались? Или я чего-то не знаю, или передо мной классический способ втереться в доверие. Если выяснится, что ей нравятся те же книги, та же музыка, те же фильмы, что и мне… Паранойю можно будет вычеркнуть. А заодно подумать, КТО меня настолько хорошо знает!»

Аиша вернулась, взволнованная и огорченная.

– Герр Майер, если вы не спешите, я поджарю вам другой омлет.

– Не стоит, – буркнул Бернард, которому есть совершенно не хотелось. – Хватит пиротехники. Вы только продукты переводите, как погляжу. Десяток яиц туда, десяток сюда…

– Только два, – жалобно сказала девушка. – Не сердитесь, пожалуйста. Этого больше не случится.

Она стояла посреди комнаты, съежившись, обняв себя руками и глядя на него так робко и испуганно, что Бернарда разобрала досада. Вероятно, он перестарался с игрой в Злого Хозяина.

«Что я знаю о ней? – мелькнуло у него. – А ничего. У девочки и без меня есть хозяин. Тот, кто направил ее сюда, морочить мне голову. Видно же, что она не опытная лгунья и никакой радости ей это не доставляет…Что там за хозяин и как он мог ее запугать, неизвестно. Какого черта я выбрал эту тактику? И что теперь, плавный откат?..»
 
– Вам не надоело меня бояться?

Аиша судорожно вздохнула и пригладила и без того гладкие волосы.

– Но ведь я должна вас бояться, – сказала она так, будто это само собой разумелось. Глаза у нее были серьезные, и Бернард с сожалением исключил флирт и юмор. Работа с клиентами давно отучила его удивляться странным репликам.

– Почему?

– Как, почему? – не поняла Аиша. – Женщина должна бояться мужчину.

«Приехали».

– Так сказано в Коране? – предположил Бернард, разглядывая ее смущенное лицо и скованную позу. – Сядьте уже, что вы стоите, как суслик в песке.

Аиша дернула бровью (суслик ей не понравился), но послушно примостилась на краешек своего стула.

– Так сказано везде. И в Коране, и в Библии, и в Торе, – она опустила ресницы и положила руки на колени, как школьница. – Женщина должна бояться и уважать мужчину. Как прообраз Бога на Земле.

«На курсах продвинутых домработниц нынче и теологию штудируют», – порадовался Бернард.

– Вы с этим согласны? – с любопытством спросил он. – Скажите, как сами думаете, положа руку на сердце. Не переживайте, я вам ничего не сделаю. Уйду на работу, и бойтесь мужчин в свое удовольствие... Так что?

Аиша улыбнулась краем губ и подняла на него ясный лучистый взгляд.

– Конечно, согласна, – сказала она с такой убежденностью, будто Бернард спросил ее про дважды два. – Это мудрость разных народов в течение многих поколений. Мужчину, как и Бога, следует любить, почитать и бояться.

«Тебя бы да на мой семинар. В пару к Руташубанюме. А то некому уделать Фриду Хансен», – развеселился Бернард.

– И как, по-вашему, страх способствует любви?

Вопрос праздным не был. Тема эта интересовала Бернарда давно, и в своей книге он намеревался коснуться ее всерьез.

– Не знаю, – Аиша слегка нахмурилась. – Но если женщина не боится мужчину, значит, она его презирает. Не уважает. Ставит ниже себя. Как же ей тогда его любить? – она пожала плечами, будто речь шла о чем-то очевидном.

«Да ты клад!» – восхитился Бернард.

– Это не должен быть очень сильный страх, – добила его Аиша. – Иначе женщина убежит, побоится быть рядом с очень страшным человеком. А немножко страха… это правильно.

«Дьявол! Моя тема! – поразился Бернард. – Это ее собственные мысли или она знает, над чем я работаю?»

– Вы говорите о страхах женщины, – сказал он, стараясь не выдать своей заинтересованности. – А как быть со страхами мужчины?

Аиша удивленно взмахнула ресницами.

– Мужчины не могут бояться женщин. Разве это мужчина, который боится слабую женщину?

«Восточная мудрость крепка, как старый кизяк верблюда в пустыне».

Он захлопнул ноутбук – общение с домработницей оказалось интересней свежей сводки дурных новостей.

– Если мужчина боится не понравиться женщине, это делает его женственным, по вашей логике?

Глаза Аиши широко раскрылись, вновь напомнив Бернарду удивительные цветы.

– Боится не понравиться?  – недоверчивым эхом повторила она. – Зачем ему это? Это мы боимся не понравиться. А мужчинам оно не нужно.

«Много ты знаешь, милая».

– Это как если бы Бог боялся не понравиться человеку, – с улыбкой пояснила Аиша. – Даже смешно подумать.

«Ох и смешно… А чего Ему бояться? Небось не поймают, претензии не предъявят, по шее не настучат», – подумал Бернард, но предпочел придержать ересь при себе.

– Мужчина всё-таки не бог, – сказал он, отправив мысленное послание BARNY рассмотреть на досуге божественные привилегии мужчин. – Хватит абстракций. Допустим, вас полюбил молодой человек. Разве это не естественное желание, нравиться вам? Что в его желании унизительного?

Аиша внезапно вспыхнула, как нежная утренняя заря. Очевидно, молодой человек абстракцией не был.

– Если он будет слишком стараться мне понравиться, я не буду его уважать. Это раздражает, – сказала она с оттенком пренебрежения.

«Моя ты умница, – оценил Бернард. – И на каких же курсах готовят таких домработниц? Определенно, с высшим образованием и немецким на уровне института Гёте…»

– Чем больше он старается, тем меньше похож на Бога? – подсказал он, мысленно забавляясь.

«Бог совершенно не старается, оно и заметно. Черт-те что вокруг, тяп-ляп… А между тем сколько фанатов!»

– Наверное… – Аиша бросила на него смущенный взгляд и улыбнулась. – Женщина принадлежит мужчине, это закон Аллаха, природы, как хотите. Если мужчина крутится вокруг женщины, старается ей угодить, а не берет сразу то, что его по праву, значит он слабый. 

«Эгон, где ты? – позвал Бернард. – Жаль, ты этого не слышишь!»

Он не без труда встал, тяжело опираясь на столешницу.

– Если я возьму то, что кажется мне моим по праву, – веско сказал он, неотрывно глядя на Аишу, – то сяду в тюрьму. И это разумно. Где начинаются законы Человека, законы Природы заканчиваются. А законы у разных народов разные, и все они меняются.

– Это понятно, – Аиша не выдержала и отвела взгляд. – Законы людей меняются, но закон Бога – это закон жизни. Он не поменяется никогда. Женщина принадлежит мужчине, так было и будет всегда. Только ее душа принадлежит Богу.
 
– Постулат, придуманный мужчинами для удобства, – благодушно сказал Бернард. – Легче взять то, что лежит у ног, чем то, что висит высоко над головой. Чтобы иметь над человеком власть, надо его унизить. Неважно, о мужчинах ли речь или о женщинах. Униженные, вы принадлежите нам. Вас можно взять. Только человек не ценит то, что подобрал с полу. Он дорожит тем, что добыл с трудом и в борьбе. Доставшееся легко будет выброшено и забыто. Любви и уважения стоит только то, за что пришлось бороться. Вот когда нужны запреты, ограничения, препятствия… Мы вас унижаем, чтобы обладать, и мы вас возвышаем, чтобы вы были достойны принадлежать нам. Шлюхи, жены, матери… Всё наше. Это радует, – Бернард глянул на часы. – Болтать с вами хорошо, девушка, но мне пора.

«Ну и зачем я ей это наговорил? – подумал он. – Еще бы покаялся, что мое сознание приветствует гендерное равенство, а подсознание его отвергает. Поберег бы энергию для семинара».

«Ты просто любишь порисоваться перед каждой новой пассией, Берни», – опять активировалась Анжела, от которой, как он думал, благополучно избавился.

Аиша смотрела на него с удивлением и любопытством. Прихрамывая, Бернард прошел к книжному шкафу и задумчиво уставился на содержимое. Его левая рука незаметно опустилась в карман пиджака.

– Вдруг у врача придется ждать… – кончиками пальцев правой он пробежался по корешкам. – Надо бы что-то прихватить. Люблю живые книги.

– Хотите, дам вам хорошую книжку?.. – Аиша вскочила. – Я уже дочитала, может, вам понравится?

«Твои варианты, девочка: Гессе, Цвейг, Кафка, Ремарк, Достоевский, Маркес, Мураками, Фулер, Фрай... – он вынул «Энциклопедию нервных расстройств», полистал для приличия и вернул на место, незаметно опустив за нее диктофон. – Может, на этот раз больше повезет. Это как рыбалка».

– Мураками, «Норвежский лес», вы не читали? Мой любимый писатель. Принести?

«Моя ты козочка», – злобно порадовался Бернард.

– В другой раз, – он вытащил с другой полки книгу «ЛОЖЬ как инструмент коммуникаций» (слово «Ложь» было крупными устрашающими буквами и радовало глаз), повертел в руках и сунул назад. – Вы бы на досуге почитали в интернете, как правильно делать омлет. А то с вашей готовкой я себя не чувствую прообразом Бога.

Он похлопал по карману пиджака, проверяя, на месте ли ключи с работы.

– Подождите, вы же еще не завтракали! – ринулась к нему Аиша, поняв, что он уходит. – Как вы пойдете, герр Майер, голодный и с больной ногой?

Бернард посмотрел на ее искренне расстроенное лицо и забыл, что злился. Она была так близко, что ей пришлось глядеть на него, задрав голову.

– Вас мучает совесть? – пробормотал он, разглядывая ее глаза.
 
От ее густых блестящих волос слабо пахло шампунем. Как Бернард ни принюхивался, не учуял ни духов, ни туалетной воды. Аиша благоухала юностью и чистотой. Он невесело вздохнул.

«Проинструктировали, что герр Майер не очень любит парфюм?»

– Мучает, – прошептала Аиша, глядя на него снизу вверх.

Бернард сейчас запросто мог бы наклониться и укусить ее за маленький носик. Или поцеловать его. (Его невидимая проекция предпочла второе.)

– Вы погладили мне рубашку, – Бернард театрально поправил воротник. – За это вам многое простится.

Как-никак, а Прообраз Бога должен быть великодушным.

– Правда? – с детской радостью сказала Аиша и вдруг нахмурилась. – Герр Майер, знаете, у вас за гаражом… Там кто-то есть.

– Кто? – заломил бровь Бернард. – Одичавший автомеханик?

«Нет, это точно не гаптофобия», – он оценил расстояние между ними, рискованно маленькое и предельно нарушающее личное пространство.

– Нет, зверь какой-то, – встревоженно сказала Аиша. – Он убежал, я не разглядела. Серый, толстый, большой… Вот такой.

Она развела руки, показывая размер неведомого зверя, и едва не коснулась Бернарда. Тот едва успел отстраниться и мысленно чертыхнулся.

– Гаражная Чупакабра?

– Их не бывает, – побледнела Аиша.

– Это был ёж, – смилостивился Бернард. – Их там целая семья. Отдайте им омлет, если он не совсем черный.

Он бросил быстрый взгляд на часы и направился к выходу.

– Герр Майер, – жалобно окликнула его Аиша.

– Ну что там еще? – сердитый тон Бернарду не удался.

– Когда вы придете?

Он остановился в дверях и с минуту молча смотрел на девушку, пытаясь понять, сколько ей может быть лет. Сейчас он мог бы поклясться, что она боится остаться одна и не хочет, чтобы страшный герр Майер уходил. Ежи под гаражом и мыши на чердаке страшнее.

– Меня не будет в обед, – наконец сказал он. – Если что, в крайнем случае… Можете отправить мне сообщение. Но не звонить.

Не глядя больше на Аишу, он повернулся и вышел.

***

Пока Бернард дошел до машины, его мысли уже устремились в другое русло. Он привык серьезно относиться к снам, как своим, так и своих клиентов. Подсознание неутомимо трудилось и по ночам, обрабатывая дневную информацию, и хотя порой делало это весьма оригинально, из сновидений можно было почерпнуть много важного и небесполезного. Иногда Бернард давал «спящей» BARNY указание решить какую-то проблему, пока сознание дремлет, и потом с любопытством расшифровывал ответ. Вчера он этого не делал, свалившись в постель и отключившись мгновенно, но с утра не мог избавиться от ощущения, что ночью BARNY приблизила его к разгадке.

Подводный кошмар он отбросил сразу – это была реакция на духоту в комнате и лихорадку. Второй сон интересовал его куда больше, хотя тоже не был полноценным сновидением: в силу профессии Бернард привык входить в чужую реальность, что означало видеть ситуацию другими глазами. Будь у Анжелы или Артура желание поговорить с ним откровенно, они бы сказали примерно то же самое, что он услышал между сном и явью. К несчастью, Бернард довольно смутно помнил весь разговор, но был уверен, что слышал что-то важное. BARNY дала ему какую-то подсказку, намек, возможно, образ, слово или фразу, и он силился вспомнить, что это было. Обезьяна? Антилопа? Вода? Деньги? Секс?

«Сейчас поеду, отвлекусь, и окончательно забуду все к чертям, – с неудовольствием подумал он. – Не будь Шахерезады с ее мудрыми перлами, давно бы вспомнил».

С водительского зеркала свисала маленькая гусеница, задумчиво извиваясь на паутинке. Пассажирское место было занято – на сиденье застыл крупный черный жук-носорог, вцепившись хитиновыми лапками в обивку. Стоило забыть закрыть окно в машине, как ее наводняли мелкие гости. Бернард вытряхнул лишних пассажиров в окошко, завел двигатель, но так и не тронулся с места. Его взгляд упал на маленький календарь, пылящийся на торпедо. Хелен наотмечала там ему свои месячные. На кой черт, если он помнит их лучше, чем она?

«Отпуск! – внезапно вспомнил он, благодарно глядя на календарь. – Почему "отпуск"»?

Всползший на дверь жук тоже хотел знать, почему.

«Я собрался в отпуск, чтобы заняться книгой. Некая Аиша Аль-Халиль тоже идет в отпуск, или ее туда отправляют, чтобы… чтобы на ее место пристроилась другая девушка. Ну и что из этого следует? – недоуменно подумал он. – Что во время отпуска я пущусь во все тяжкие и набросаю врагам Фредди столько компромата на его жену, что можно будет смонтировать порносериал на пять сезонов? Чушь собачья…»

Жук вспомнил, что умеет летать, распустил крылья и с мощным жужжанием спикировал на пассажирское кресло.

– А ты наглый, приятель, – Бернард взял жука двумя пальцами, приоткрыл дверь и отправил восвояси.

«Тот, кто прислал «Аишу», прекрасно знает меня и мои вкусы, – продолжил раздумья он. – В таком случае, он не может не знать, раз уж я сказал, что буду писать книгу, то именно этим и буду заниматься. Книга и ничего кроме книги. Какие к чертовой матери пять сезонов?..»

Он заглушил бесполезно работающий мотор и с минуту сидел, глядя в одну точку, сраженный на редкость неприятным выводом.

«Им не интересны мои амурные развлечения, – понял он. – Им интересна моя работа во время отпуска. Книга! Какого дьявола, спрашивается? Кому она нужна на данном этапе? Какому-нибудь коллеге-плагиатчику? Клиенту с психическими нарушениями?»

Боковым зрением он увидел что-то черное, повернул голову и обнаружил на дверце все того же неутомимого жука.

«Им нужна не книга, – внезапно подумал он. – Святое дерьмо, я кажется знаю, что им надо!»

Он схватил жука за жесткие черные бока и поднес к глазам.

– Ты хоть настоящий или с начинкой? – пробормотал он.

Носорог отчаянно перебирал лапками, пытаясь уцепиться за палец и перевернуться.

– Настоящий, – констатировал Бернард. – Просто упрямый парень. Вроде меня.

Он не слишком грациозно выбрался из машины, отнес упрямого парня в траву под платан и направился назад к дому.
 
***

Аиша с чашкой кофе сидела на диване, поджав ноги, и листала книгу «ЛОЖЬ как инструмент коммуникаций». При появлении Бернарда книга упала на пол, а кофе расплескался по звякнувшему блюдечку.

Бернард прохромал мимо Аиши грузным медведем, придержав на языке замечание о похвальном совершенствовании навыков.

– Забыл материалы для семинара, – на ходу сказал он и скрылся за дверью кабинета.

***

                Глава 15. Конфеты к чаю и прочие неприятности

Дозвониться Монике не удалось. Набравшись наглости и явившись на Фурхгассе без предупреждения (с целью срочно обсудить коварные замыслы Юдит Шеффер), Фрида поняла, в чем дело: айфон Моники, нырнувший в ванну вслед за хозяйкой, в разобранном виде лежал на расстеленном полотенце. Рядом валялся фен – реанимационные мероприятия не удались.

Странное дело, но Моника, которую Фрида считала эмоциональной и даже экзальтированной, восприняла рассказ про Юдит без ажиотажа. Может, еще толком не проснулась. Они снова сидели на кухне, только вместо чая с мелиссой был кофе со сливками, а вместо печенья – вафли и тосты с джемом. Хозяйка сорочьего гнезда, в пестром необъятном халате, под которым мирно колыхались сисипундры, выглядела сонной, теплой, по-домашнему уютной и совершенно не склонной к разрушению злокозненных планов Юдит Шеффер. Вернее, Рут, которая себя выдает за Юдит.

– Не пойму, почему ты переполошилась, – Моника макнула вафлю в джем и отправила кулинарный изыск в рот. – Может, это ее ник в интернете. Или между подругами она Рут. Или у нее два имени, Юдит-Рут.

Фриду вафли и тосты не волновали. Вот уже полчаса она пыталась донести до Моны свои соображения, но та сидела, вальяжно расплывшись в кресле и подперев щеку рукой, налегала на сладости и слушала ее рассеянно.

– Так не бывает, что о человеке совсем нет никакой информации в сети, – возмущенно сказала Фрида. – Поверь, я умею искать. Полночи рылась! Юдит Шеффер не существует. И по ключевым словам «Эрнст Буш» и «Бохум» в сочетании с Рут ничего не нашла, кроме каких-то актрис и учениц театральных школ, на Юдит не похожих. Да и попробуй тут найди, вдруг у нее не только линзы, а и волосы крашеные? И FindFace не поможет... Как ее могли записать на семинар под чужим именем, вот скажи? Ладно, первоначальная запись через интернет, но потом-то ведь надо документы предъявлять!

– Кому? – фыркнула Моника. – Валерии Кац?

– А что? – прищурилась Фрида.

Моника неторопливо окунула очередную вафлю в джем.

– А то, что Валерии все равно, кого записывать. Лишь бы анкету заполнили и деньги вовремя перечислили. Она же не полицейский инспектор, в конце концов. Да и вообще… Валерия такая дама, с ней договориться можно. Одно дело, когда речь про выдачу сертификата, тут она как волчица зубастая, и удостоверение личности выгрызет, и документ об образовании, но если это вольный слушатель вроде меня, Эгона или Юдит… – Мона небрежно махнула своей пухлой ручкой. – Валерия сама с Востока, из Потсдама, что ли… Из какой-то неблагополучной семьи. Подарки любит, как ребенок. Она запросто глаза закроет на какую-нибудь отсутствующую бумажку, если знать, как попросить.

В голосе Моники Фрида уловила пренебрежение и неприязнь, но не удивилась. Вряд ли Мону так уж волновала моральная сторона дела. Достаточно было одного взгляда на секретаршу Майера, чтобы понять, для чего таких держат под рукой. Вдобавок, живой секс-символ, вместо вывески на дверях, подумала Фрида.

– Ну ладно, как она под чужим именем пролезла, теперь понятно, – вернулась она к Юдит. – Но вот скажи мне, зачем?

Моника равнодушно пожала плечами. В своем цветастом халате она опять напоминала бабочку – яркую, толстую, красивую, но почему-то вялую, с поникшими крыльями.

– Мало ли. Может, ей под своим именем неудобно по таким семинарам ходить, светиться, – сказала она и зевнула. – Сексология и всё такое… Люди разные бывают.

Фрида зевнула за компанию. Впрочем, зевать хотелось и без Моники – ночь в интернете бодрости не способствовала. Иногда Фриде хотелось убить себя за ненужное любопытство. В самом деле, ну какое ей дело до разоблачения Юдит Шеффер, Рут Шеффер, да какая разница, как ее зовут?

«Проблема не в этом, – вдруг подумала она. – Она со своей подругой какую-то гадость замышляет против Майера, я уверена!»

Фрида открыла рот, чтобы озвучить мысль Монике, но вовремя остановилась.

«Черт, если я ей это скажу, она подумает, отчего я так беспокоюсь за ее драгоценного Бернарда? – она бросила быстрый взгляд на Мону, явно не в лучезарном настроении. – Решит, я в него влюбилась. Еще чего не хватало!»

– Хорошо, ну а как тебе эта комедия с велосипедом? – спросила она. – Зачем ей это надо?

Моника вдруг разъярилась – настолько неожиданно, что Фрида слегка оторопела.

– Зачем?! – взвизгнула Моника и шлепнула ладонью по столу так, что зазвенела посуда. – Ясно, зачем! Исхитрилась, как пристать к Бернарду! Думаешь, мы с Кристой поверили, что он случайно ее встретил и подвез? Ясное дело, она его на дороге подловила и вцепилась как глист! Сама посмотри, как она его глазами ест! Вешается со всех сторон, лезет, как кошка мартовская! Эгон уже черный от злости, а ей хоть бы что!

Ее глаза наполнились слезами, колечки белокурых волос затряслись от возмущения.

– Видно и слепому, что она врет, как дышит! Дрянь! Змея! Гадюка! – выкрикнула Моника, задыхаясь от гнева.

«Она и меня назовет гадюкой, если подумает, что мне нравится ее Бернард, – с ужасом поняла Фрида. – Но ведь мне он совсем не нравится! Абсолютно! Ну только как профессионал… Да, а как еще?»

– Успокойся, Мона, милая, – Фрида погладила ее по трясущемуся плечу, но Моника сердито вскинулась, не желая быть утешенной.

– Врет! – негодующе повторила она, трепыхаясь цветастой бабочкой. – Небось и аварию с машиной подстроила, чтобы Эгона снять! А потом на Бернарда переключилась! Нет машины, так хоть на велосипеде! Нет велосипеда – на роликах растянется, на каблуках навернется у него перед носом! Знаем таких ушлых сучек!

– Да перестань ты уже, – сказала Фрида, начиная раздражаться и не зная, как остановить ревнивую истерику. – А вдруг это какой-то театральный эксперимент? Если Юдит будущая актриса и учится в школе театрального искусства, может, им дали какое-нибудь оригинальное задание, – предположила она, надеясь как-то отвлечь Монику. – Мне рассказывали, у них там бывают очень необычные игры или флэш-мобы, смешные, странные, иногда дурацкие… Разные задания и сценки, чтобы научиться быть смелым, без комплексов, или уметь натуралистично изображать кого-нибудь. А вдруг это оно?

– Какое там оно! – всхлипнула Моника, безнадежно махнув рукой. – Я уже насмотрелась на его ****ей! На каждом семинаре такая Юдит, и откуда они берутся, как черви в муке! Актриса, как же! – злобно фыркнула она. – Оскаром ее, Оскаром!

Фриде некстати стало смешно. Разъяренная Мона напоминала рассерженную деревенскую пастушку, обнаружившую возлюбленного на сеновале с другой. В ее пламенной речи, от избытка чувств сбрызнутой ругательствами, зазвучали простонародные нотки, глаза заблестели от возмущения, а на щеках расцвел румянец. Фрида подумала, что еще не видела Монику такой сердитой и такой красивой.

«Наверное, вот такая она нравится Майеру», – мелькнуло у нее. От этой мысли ее веселье почему-то слегка увяло.

– Послушай, она же сказала своей подруге, что ненавидит Би Эм, – привела Фрида самый серьезный аргумент. – И что он это чувствует… Если я все правильно поняла, – не слишком уверенно прибавила она.

Монику веский довод не впечатлил. Она немного успокоилась, вытерла глаза рукавом халата и откусила вафлю.

– Ну конечно, ненавидит, – сердито захрустела она. – И Криста его ненавидит, так она мне сказала. Мало ли, что подругам говорят... Вот ты, Фрида, ты Бернарда старым пикапером и казановой обзываешь, с таким вроде презрением, куда там, а сама сидишь на семинаре с открытым ртом, глаза как шарики для пинг-понга, тыц-тыц, разве что слюни на конспект не пускаешь, ну это начало... Ой, только не говори, что лекции такие крутые, – жестом остановила она Фриду, которая порывалась возмутиться. – Если бы эти лекции читала какая-нибудь старая унылая профессорша, а не Бернард Майер, ты бы так не тащилась, уж поверь мне! Я сначала думала, он и впрямь тебе не нравится, но ты вчера как вылезла на диспутах королеву Гуливеру защищать, так мне все ясно стало!

Фрида застыла, молча глядя на Монику, не в силах вымолвить и слово.

– Да, и не смотри на меня так! Всем наплевать, а тебе надо за Гуливеру заступиться, с чего бы это? – все больше распалялась Моника. Ее щеки были уже не просто розовые, а угрожающе пунцовые. – Уже не знаешь, как к себе внимание привлечь? Решила хоть как-то поумничать, не всем же с велосипедов падать!
 
– Это были дискуссии! – взорвалась Фрида, вне себя от гнева. – Дура, ты хоть понимаешь, что такое дискуссия?!

– Да, я дура, куда мне до тебя, гриба ученого! – разъярилась Моника и вскочила, с грохотом перевернув под собой табурет. – Давай, Фрида, вперед, Бернард любит умных! На прошлом семинаре одна дама из Берлина, такая умная задница, что Эйнштейн рыдал от зависти, всё рассуждала, что любит в мужчинах ум, что мозг – самый сексуальный орган мужчины и бла-бла-бла про интеллект, как он ее привлекает, и что ты думаешь?..

Что думает Фрида, взбесившуюся Мону вряд ли интересовало.

– Когда Бернард эту любительницу интеллекта оттрахал так, что у нее мозги вылетели, как-то перестала она любить в мужчинах ум! Всё больше х...й! Ну надо же! – взвизгнула она и звонко хлопнула себя по пухлой ляжке, изображая удивление.

Фриде внезапно захотелось закурить – так сильно, что она перестала воспринимать Монику. В любом случае, слушать спокойно эту мерзость она уже не могла.

Это было то, чему Фрида не знала определения, но ненавидела в особях женского пола до скрежета зубов, и нет, это была не грубость и даже не истеричность. Моника была с ней доброй и мягкой, как сладкая булочка, пока считала, что Фрида не посягает на ее Бернарда. Но стоило ей заподозрить подругу в симпатии к предмету ее страсти, и вот, милая булочка взрывается, как бомба, только вместо изюма из нее летят кусочки дерьма. Притом метко в цель! Добрый ангел превращается в злобную фурию, готовую выцарапать сопернице глаза, обмакнуть их в джем и выбросить в окно своей кухни. В сад, где бегают дети, которых у Моны никогда не будет.
 
«Она больной человек, – напомнила себе Фрида. – Клиентка Майера. И даже опять к нему записалась, наверное, не просто так. Все подруги от нее разбежались, теперь понятно, почему».

Мысль об этом большого облегчения не принесла. Ей было так обидно, что хотелось послать Мону к черту, хлопнуть дверью и уйти, не оглядываясь. Ссориться, отвечая той же монетой, Фрида не умела и уметь не хотела. В словах Моники было что-то, неприятно похожее на правду, и от этого у Фриды стало еще гаже на душе.

– Я лучше подожду тебя во дворе, – глухим голосом сказала она и встала, закинув на плечо рюкзак. – Спасибо за кофе.

Моника смотрела на нее, озадаченно моргая своими светлыми ресницами. Быть может, ждала какой-то другой реакции.

– Ты же его не выпила, – пробормотала она, мельком глянув на чашку с сиротливой вафлей на блюдце.
 
Не ответив, Фрида ринулась к выходу. Споткнувшись по дороге о коробку с цветными клубками ниток, зацепив плечом свисающее с притолоки макраме с кисточками, она выбралась из сорочьего гнезда, закрыла за собой тяжелую дверь и перевела дух.

В подъезде пахло чем-то затхлым. А может, затхлость была у Фриды на душе. Она оглянулась на дверь, в нелепой надежде, что Моника выглянет из квартиры и скажет, что… Что-нибудь скажет. Не такое гадкое, как то, что сказала. Моника не выглянула, и Фрида побрела вниз по лестнице, раздумывая о сигаретах в стиле «быть иль не быть».

Снизу донесся неясный шум, затем послышалось восклицание «Черт!», сказанное шепотом, но отчетливо слышное в гулких стенах подъезда. Фрида спустилась пролетом ниже и узрела чертыхавшийся объект – крупный, всклокоченный, в дорогом с виду костюме и, очевидно, пьяный. Шумно дыша, объект стоял, привалившись к перилам и прижав к груди яркую коробку конфет. Фрида изготовилась было проскользнуть ужом вдоль стенки, но внезапно остановилась, как вкопанная.

Объект был знакомым.

– Профессор Майер? – растерянно пробормотала она.

Что-то было не так. Майер – если это действительно был он – не походил на себя самого. Не потому, что Фрида не ожидала обнаружить его на подступах к гнезду Моники Мюллер и не узнала. И не потому, что еще не видела Майера в пиджаке и выглаженной рубашке. У человека на лестнице были странные глаза. Цвета осенней травы, с большими остановившимися зрачками, они смотрели сквозь Фриду, и взгляд был далекий и страдающий. Фрида моргнула и обнаружила, что всё это ей померещилось.

– Фрида, – Майер тепло улыбнулся, оказавшись самим собой. – Доброе утро. Не знал, что вы здесь живете.

– Нет, я не здесь… Я не живу… – понесла околесицу Фрида. – Я тут… Я у Моники была.

«Странное время для свидания, за полчаса до семинара, – лихорадочно думала она, таращась на Майера и не понимая, откуда у нее ощущение чего-то неправильного и странного. – Нет, не пьяный, но… Костюм на нем ужасно сидит. Пиджак на шкаф натянуть, и то лучше будет. Конфеты принес, козел. С утра пораньше. Да Мона и так скоро треснет от сладкого… Тот еще борец с булимией! Лучше бы фруктов купил, что ли…»

– Фрида, – тихо сказал Майер.

Звук его голоса отдался в ее груди волнующим резонансом, а мысли о костюмах и конфетах сменила звенящая пустота, в которой золотой пчелкой кружилось ее собственное имя и ничего больше.

– Я могу попросить вас об одолжении? Сделайте доброе дело… – Майер перевел дыхание, и Фрида подумала, уж не бежал ли он по улице, сломя голову. – Поднимитесь… Позовите фрау Мюллер, пусть спустится на минуту. Я… не смог ей дозвониться.

– У нее айфон утонул, – брякнула Фрида, чувствуя, как краснеет под прицельным взглядом майеровских глаз, стыдясь и радуясь его вниманию.

– Ах вот что, – Майер понимающе кивнул. (Ей показалось, он мельком посмотрел на ее грудь.) – Скажите, я жду ее внизу.

– Хорошо, сейчас, – Фрида слегка удивилась, почему он не хочет подняться сам.

– Погодите, Фрида, – вдруг сказал он, остановив ее порыв. – У вас все в порядке? Мне показалось, вы… чем-то расстроены.

Или Майер был настоящий профессионал, или в его потеплевшем голосе прозвучало искреннее участие.
 
– Нет-нет, все хорошо, – сбивчиво сказала Фрида, всем телом пылая от смущения.

Он был слишком близко, и хотя стоял на несколько ступенек ниже, чем она, так, что их глаза были почти вровень, по-прежнему казался большим, излучающим неведомую медвежью энергию и интригующе опасным. Майер сунул руку в карман пиджака и вынул оттуда платок – обыкновенный носовой платок, и вытер им лоб. Фрида только сейчас заметила, что лицо у него бледное и усталое, а под глазами темные круги.

«Хорошо провел где-то ночь, – с неожиданным раздражением подумала она, расхотев просить Майера уделить ей пару минут в перерыв. – С корабля на бал, велкам! Костюм, конфеты, байроновская бледность… Теперь понятно, почему он с виду как пьяный».

– Ну тогда хорошо, – сказал Майер, глядя на нее серьезными глазами. – Но если вы хотите со мной о чем-то поговорить, я весь ваш, Фрида.

«Я весь ваш».

Фриду окатило ударной волной необъяснимого жара.

– Я… Моника… Э-э… Я сейчас!

Чудом не споткнувшись и не разбив себе об ступеньку нос, перещеголяв тем самым Юдит, Фрида ракетой взвилась вверх по лестнице, проклиная себя за косноязычие, идиотизм и поведение влюбленной в учителя школьницы.
Толкнув незапертую дверь, она вихрем ворвалась в квартиру.

– Мона! – крикнула она, задыхаясь.

Ответа не последовало, и Фрида бросилась в кухню.

Уронив голову на скрещенные руки, Моника беззвучно плакала, навалившись на стол беспомощно распростертой бабочкой.

– Ты вернулась? – она подняла голову и уставилась на Фриду горестными мокрыми глазами. – Боже, я такая свинья, Фрида! Я такая ужасная свинья!

Фрида не сразу поняла, в чем дело, начисто забыв, что только что обижалась на Мону.

– Потом расскажешь! – завопила она. – Там твой Бернард внизу! Ждет тебя! Давай, шевелись!

– Что? – Моника захлопала слипшимися от слез ресницами.

– Майер! Бернард! Казанова твой! С конфетами подтянулся! – рассердилась Фрида. – Спустись к нему, не рассиживайся! Быстрее, а то уйдет! Или все конфеты съест!

Сказать, что Моника вспорхнула, как бабочка, было бы неправильно. Осознав услышанное, она снялась с места так стремительно, что табурет опять рухнул на пол, за ним последовал фен, шнур которого Мона зацепила ногой, и завершил взлет бабочки пикирующий полет многострадального айфона и нескольких вафель.

Моника заметалась по кухне, цепляя локтями цветы и кроша тапками вафли, затем нырнула в ванную, но тут же с воплем выскочила оттуда и ринулась к холодильнику.

– Я страшная! Распухшая! – взвизгнула она, выгребая из коробки лед и роняя на пол тарахтящие кубики. – Фрида, что мне делать? Господи, что делать?

Не успела ошарашенная Фрида сказать и слово, как Мона бросилась в комнату, на ходу раздирая на себе цветастый халат.

– Пресвятая богородица, что мне надеть? – донесся отчаянный крик.

Опередив богородицу, Фрида кинулась на помощь и обнаружила, что Моника роется в шкафу с бешеной энергией фокстерьера, откапывающего лису в норе. Вместо комьев земли в сторону Фриды полетели всевозможные вещи, одна другой ярче и пестрее.

– Иди так! – разъярилась Фрида, отшвырнув ядовито-оранжевый свитер. – Он уйдет! Семинар через двадцать пять минут! Что тебе важнее, увидеть твоего ненаглядного Бернарда или расфуфыриться? Может, что-то случилось, раз он пришел в такое время!

Моника прекратила раскопки и вытаращила на Фриду совершенно ошалелые глаза.

– Что-то случилось? – испуганным эхом повторила она.

Выронив из рук флюоресцентно-зеленую тряпку, Моника мощным вихрем пронеслась мимо Фриды и даже мимо зеркала. Что-то грохнуло и разбилось в прихожей, громыхнула входная дверь, и все стихло.

– Халат застегни! – запоздало крикнула Фрида.

С минуту она постояла, прислушиваясь, глядя на ворох цветастой одежды, разбросанной по ковру, но видя перед глазами другую картину: Майер обнимает растрепанную толстую бабочку, прижимает к своей большой груди и мягко спрашивает, почему она плакала. Ей вдруг стало тоскливо.

«Наверное, это так приятно…» – подумала Фрида, внезапно представила себя в теплых объятьях великана Майера и устыдилась своих мыслей.

Невесть зачем она принялась подбирать с пола вещи Моники и вешать их на спинку стула. Розовое, убийственно-розовое, лимонное, серебряное…

«Может, это просто тоска по отцу, которого я не знала, – размышляла Фрида, складируя наряды, похожие на цирковые костюмы. – Не по такому, как поганые мамины любовники, а по кому-то надежному и сильному, хорошему и доброму… Хотя разве Майер надежный? – Фрида сердито фыркнула. – И с чего я взяла, что добрый? Глаза такие? Ну-ну! А какие у него бывают глаза, когда он бросает очередную подружку?

Алое в блестках, лиловое с золотым, ядовито-желтое.

«Нет, наши правы, вероятно, это какие-то приемы суггестии, – юбка в виде павлиньего хвоста легла поверх платья тигровой расцветки. – Какого черта он мне нравится, несмотря на всё то дерьмо, что я знаю о нем? Почему, когда он смотрит на меня, я превращаюсь в глупого парализованного кролика? Господи, какая жуткая футболка… Почему я себе лгу? Ведь я хочу, чтобы он меня обнял. Обнял, что тут такого? А это что за вязаный монстр?.. Если бы он это сделал, разве я бы его оттолкнула? Что-то сомневаюсь!»

Розовое в стразах, черное с бисером.

«Когда он смотрит мне в глаза… Мне кажется, я особенная… Будто он выделяет меня среди других, – думала Фрида. – Может, в этом его секрет? Наверняка Майер на каждую женщину смотрит, будто она особенная… А как же тогда его клиенты-мужчины? Мужчин ведь у него тоже хватает… Или Майер на каждого человека смотрит, как на единственного и неповторимого? Будто в этот момент думает только о нем, и все остальное вокруг для него перестает существовать? Похоже на то, что…»

Не выдержав груза безвкусицы, стул беззвучно опрокинулся навзничь, откинув слабые ножки. В ту же секунду хлопнула входная дверь, и в комнату вошла Моника. Не влетела, тряся сисипундрами, не ворвалась дальнобойным снарядом, а именно вошла. Спокойным и твердым шагом, прижимая к груди коробку конфет. И халат на этой достойной груди был застегнут на все пуговицы.

Если на лестнице Фрида не узнала Бернарда Майера, то сейчас усомнилась, что перед ней Моника Мюллер.

У Моники тоже были другие глаза. Ясные, как летнее небо, совершенно спокойные и какие-то целеустремленные. Фриде померещилось, что ее приятельница даже стала выше ростом.

– Фрида, – ровным голосом сказала Моника. – Пожалуйста, подожди меня на кухне. Я оденусь, и мы пойдем.

Теряясь в догадках, как Майер за пять минут сделал из невротика человека, Фрида покорно удалилась.

За ее спиной раздался сухой щелчок закрытого замка.

***

Всю дорогу по пути к университету Фрида терзалась любопытством – что произошло между Моникой и Майером. Странное дело, но болтливая Мона ехала молча, стараясь обогнать Фриду на своем велосипеде, чтобы не разговаривать. Пару раз Фрида поймала ее взгляд – сначала задумчивый, потом мечтательный. На каждом светофоре Моника впадала в особенную задумчивость, едва не сшибла такого же отрешенного от мира прохожего, на вопросы Фриды отвечала односложно и невпопад. К счастью, путь был недолгим, и через пять минут они уже подъезжали к университетской парковке.

Крики и гомон толпы достигли их ушей раньше, чем они были у цели. На стоянке снова происходило загадочное бурление. В этот раз студентов было так много, что машин не было видно, но в честь чего столпотворение, было неясно.

– Какой-то праздник? Бесплатная раздача попкорна? – Фрида спрыгнула с железного коня. – Или это митинг? Смотри, и полиция тут!

Мона сползла с велосипеда, бросила на сборище равнодушный взгляд и ничего не сказала.
 
– Майер тут! Вон он! – вдруг воскликнула Фрида, показывая пальцем в толпу.

Моника мгновенно очнулась и распахнула глаза.

– Где? А, вижу!

Не заметить Майера было невозможно – он был на голову выше простых смертных. Правда, стоящий рядом полицейский не слишком уступал ему в массивности.

– Боже мой, – пробормотала Моника и с грохотом бросила на мостовую велосипед. Не успела Фрида и моргнуть, как Мона ринулась в центр толпы, вломившись в гущу людей как ледокол в айсберг, энергично работая локтями вместо лопастей. Кто-то вскрикнул и выругался, смятый крупным судном.

Фрида со вздохом подобрала поверженный велосипед, отвезла вместе со своим к облюбованной стойке (неподалеку от машины Майера), и только потом направилась к шумному сборищу, размышляя, уж не купил ли ректор университета и еще десяток профессоров по Бентли Континенталю «на нос», как выразился этот парень… как его там, Ротберг, или Ротманс… Ах нет, Ротман.

– Да никто его не видел! – краем уха услышала Фрида. – Может, и видели, но внимания не обратили…

– А камера? Должна быть запись с парковочной камеры!

– Вот сукин сын!

– Может, это она, а не он. Или компания уродов.
 
Чем глубже Фрида просачивалась в толпу, тем яснее понимала, что это что угодно, но не праздник. Собравшиеся тревожно переговаривались, и пойманные Фридой обрывки разговоров ничем не напоминали ни веселье, ни митинг, ни студенческую акцию.

– Пусть радуется, что машина целая, и никто не пострадал, – узнала она голос Борзига. – Могли и взорвать к чертовой матери. А так… ерунда.
 
– Я в последнее время начинаю понимать, что движет такими людьми, – сказал кто-то.
 
Фрида вытянула шею, отыскивая взглядом каштановую шевелюру Майера, которую на мгновение упустила из виду.

– А я нэ понимай и нэ хочу понимай. Цивилизованный людь так вопросы нэ решаэт.

– А если никто не шевелится их решать?

– Да ну, не шевелятся! Только тем и заняты, надоело уже.

– А толку нэт мэжду тэм!

Фрида собралась было сделать еще один маневр в море тел, как шум и гам перекрыл властный голос Майера.

– А сейчас мы все. Дружно. Спокойно. Расходимся по своим делам. Особенно это касается членов моей группы. Жду вас в аудитории через пять минут.

Студенты попятились, расступаясь, как воды египетские от посоха Моисея. Фрида наконец узрела Майера и застыла с ослабевшей от удивления челюстью. Профессор стоял, облокотившись спиной о серебристый Бентли и как ни в чем не бывало обнимал за плечо одну сестру Баргути и ласково придерживал под локоть вторую – будто Марьям и Халида были его лучшими подругами. Лицо его, обычно доброжелательное, показалось Фриде сердитым.

– Я повторяю, собрание глазеющих окончено, – жестко сказал Майер, метнув на вынырнувшую из-за спин Фриду неласковый взгляд. Не выпуская из рук повисших на нем сестриц, он двинулся по образовавшемуся в толпе проходу.

– Герр Майер, минуточку, к вам еще пара вопросов, – ринулся за ними полицейский, потный краснолицый толстяк.

– Простите, не сейчас, – холодно сказал Майер, не оборачиваясь. – Обращайтесь к моему секретарю, господин офицер, вам назначат встречу.

– Что-что? МНЕ назначат? – оторопел полицейский. – Вы обязаны по первому требованию предоставить мне ту информацию, которую я считаю нужным…

Он не договорил. Из толпы выскочила красиво разъяренная Моника и перегородила ему дорогу.

– А пошел ты со своими требованиями! Ничего тебе доктор не обязан! – с бойкостью и нахальством уличной девки Моника Мюллер надвинулась на офицера своими грозными сисипундрами, все дальше и дальше оттесняя беднягу от Майера. – Он что-то противозаконное сделал? – она гневно затрясла золотыми кудрями. – Нет? Так что ты тут права качаешь? У нас сейчас лекция, понял? Задержишь нашего профессора на минуту – будешь иметь дело с толпой адвокатов! И тогда тебе никто не позавидует! Ты еще скажи, это его рук дело! Иди себе штрафы выписывай, дружок!
Майер на мгновение остановился и повернул голову.

– Фрау Мюллер, – его губы тронула едва заметная улыбка. – Не надо так.

Моника мгновенно затихла, но ее горячую цицероновскую речь уже оценил по достоинству невесть откуда взявшийся репортер. И без того красное лицо служителя закона побагровело до свекольности, он сказал что-то Моне, но Фрида не расслышала слов. Наверное, напомнил, что обращение на «ты» к полицейскому чревато неприятностями. Тяжело ступая, мимо прошел Майер, по-прежнему прижимая к себе Марьям и не выпуская тонкую оливковую руку Халиды из своей большой руки. Халида шла, вяло переставляя ноги и понурив голову, вместо того, чтобы радоваться близости своего возлюбленного учителя. Лицо Мариам Фрида разглядеть не успела.

Едва Майер и Баргути отошли от Бентли, как студенты бросились к машинам с девайсами – что-то фотографировать. Фрида подобралась поближе, снедаемая любопытством.

Выглянув из-за чужого плеча, она наконец поняла причину ажиотажа. Нет, никто не купил новый Бентли. Как и вчера, машин было три. Серебристая – Халиды, желто-золотая – Мариам, и белая – собственность Валерии Кац, как теперь знала Фрида.

На серебряном боку некогда прекрасного автомобиля красовались уродливые черные буквы в зловещих потеках.

«Иностранцы, убирайтесь вон!»

На золотом капоте другого Континенталя чернела более лаконичная надпись: «Сдохни!»

Не тронутая художествами машина фрау Кац блестела на солнце первозданной чистотой.

Руку Фриды сжала теплая мягкая ладонь Моники.

– Пойдем отсюда, – сказала она.

***

Моника черкнула что-то в блокноте и незаметно придвинула его Фриде.

«Б. плохо выглядит, да?» – прочла та.

«Слегка потрепанный. После ночной оргии трудно выглядеть как звезда эстрады», – подумала Фрида про себя, но написала дипломатично: «Просто ему не идет костюм».

Моника прочла ответ и едва заметно качнула головой. Она собралась было продолжить записочную деятельность, как взгляд Майера скользнул по ним обеим, задержавшись на Монике, и переписка закончилась, толком не начавшись.

Фрида солгала. Костюм Майеру вполне шел, насколько она понимала в этих вещах, хотя визуально делал его еще крупнее и шире в плечах. В таком облачении он казался ей небрежно-элегантным и каким-то недоступным, и это наводило тоску. Кроме того, в этот раз профессор не сидел на стуле рядом с ними, а вот уже час стоял за кафедрой, и хотя говорил в прежнем дружеском тоне, Фрида ощущала неуловимый барьер – чего-то официального, холодного и отстраненного. Бурная ночь наградила господина Би Эм серым лицом и черными кругами под глазами. Расчесаться он, видимо, позабыл. А может, его густую шевелюру взлохматила шаловливая женская ручка, мелькнуло у Фриды.
 
«Не удивительно, что Мона беспокоится, – думала она, стараясь не слишком пожирать Майера глазами. – Непонятно, зачем он приходил? Просто так, решил конфеты к чаю занести по пути на работу? Ну здесь бы угостил… Странно. Соскучился?..»

Она вновь украдкой посмотрела на Майера, тут же встретилась с ним взглядом и будто обожглась. Кровь мгновенно ударила ей в лицо, и Фрида уставилась в конспект, раздосадованная, с горящими щеками.
 
Разглядывание страниц тетради и собственных ногтей не спасало. Густой голос Майера лился в уши, как музыка, коварно заползал в грудь и окутывал сердце чем-то теплым, медвежьим, приятно-бархатным. Фрида заморгала, пытаясь избавиться от наваждения и хоть немного вникнуть в суть лекции.

– Мужчины и женщины движимы одним и тем же инстинктом – дать начало новой жизни, – негромко говорил Майер. – Обращаю ваше внимание – ни возраст, ни пол не играют роли. Это программа, заложенная в подсознание каждого из нас. И пятилетний мальчик, ничего не знающий о сексе, и пятидесятилетняя женщина в фазе менопаузы – оба находятся во власти все того же инстинкта. Природа ограничивает возможность деторождения на обоих полюсах, но программа функционирует денно и нощно, управляя нашими мыслями и поступками, определяя критерии выбора того идеального партнера, с которым возможно создание нового человека. Генетически здорового и жизнеспособного. Понимание этого избавляет нас от множества претензий к своим партнерам и к самим себе. Мы ищем всю жизнь, ведомые данной программой. Безустанно, непрерывно… Даже когда считаем, что не ищем никого и ничего. Изучаем, присматриваемся, оцениваем, фильтруем окружающих нас людей, неосознанно меряем каждого встречного теми мерками, которые продиктованы нашей программой.

– А дружба? – дрогнувшим голосом спросил Борзиг.

– И дружба, – кивнул Майер.

– С представителем своего пола? – беспокойно уточнил Борзиг, дернув кадыком.

В зале засмеялись.

– Вы с другом планируете создать нового человека? – развеселился Эгон. – Лепить гомункула под одеялом и всё такое… Круто!

– Думаю, лепку гомункулов лучше обсудить на досуге, – Майер невозмутимо налил себе воды из графина. – Возможно, вас это удивит, но человек часто выбирает себе делового партнера или творческого соавтора, исходя из критериев, очень напоминающих поиск идеальной сексуальной пары.  Думаю, Курт, мы коснемся вашего вопроса на дискуссиях, если останется время.
 
«Ах вот как Борзига зовут, – отстраненно подумала Фрида. – А я даже не могу запомнить имя этого Рот… Роттен… Ротмана».

Если бы этот парень не улыбался ей и не пытался поймать ее взгляд, Фрида не помнила бы и этого.

Она в который раз покосилась на сестер Баргути. Обсудить произошедшее безобразие не успели – лекция началась на десять минут позже, чего не бывало никогда, по словам Моники. Эти десять минут Майер о чем-то говорил с Марьям и Халидой, слишком тихо, чтобы кто-либо расслышал. Фрида не знала, как ему это удалось, но сейчас сестры сидели умиротворенные и даже улыбались.
 
«А ведь он прав, – подумала она, глядя на их безмятежные лица. – Прав, что потратил время на Баргути, а не на полицейского».

– Герр Майер, а можно включить кондиционер? – спросила фрау Залевски, воспользовавшись паузой. – Тут очень жарко сегодня.

Майер развел руками.

– Я не знаю, где пульт, – сказал он, мельком оглядевшись. – Никто не видел? Кондиционер работает на обогрев.
Пульт не видели. Поверхностный поиск результатов не дал, и лекция продолжалась своим чередом.

– Как мы помним, способы достижения главной цели, реальной или виртуальной, у мужчин и женщин совершенно разные, – сказал Майер. – Представьте себе компьютерную игру, ее сценарий основан на преодолении препятствий, по прохождении которых игроков ждет приз. В нашем случае имеются два стратегических сценария, мужской и женский. Первый называется «Количество», второй – «Качество». Почему? Мужчину ведет инстинкт дать жизнь как можно большему числу детей на максимально больших территориях, независимо от того, может ли он это в реальности и хочет ли сознательно. Девиз мужчины –  «Количество». Женщина подчинена другой программе: поиску наиболее достойного кандидата. Пусть один, но наиболее подходящий именно для ее генома. Поэтому она интуитивно выбирает генетически оптимальный вариант в своем окружении, будь ей пять лет, пятнадцать или же семьдесят пять. Женщина выбирает качество. Даже если в чьих-то глазах объект выглядит совершенно низкопробным, – Майер улыбнулся, и Фриде показалось, он посмотрел на нее, – программа считает его достойным на генетическом уровне, и мнение окружающих ее не интересует. Помимо здоровья, программа ориентирует женщину на поиск того мужчины, который способен обеспечить потенциального ребенка жизненными благами. Это не женская жадность и расчетливость, как многие полагают, а все тот же инстинкт. Ребенок должен быть здоров и не голодать до тех пор, пока не станет самостоятельным. Повторяю, неважно, хочет ли женщина иметь детей и способна ли. Программа работает, нравится это нам или нет. Пожалуй, сравнение с компьютерной игрой некорректное. Никто из нас не может выйти из игры или поставить ее на паузу. Большинство людей и не подозревают, что вовлечены в игру, не знают, какие сценарии прописаны им инстинктом-режиссером. Некоторые, конечно, просто выключают свой компьютер раньше, чем окончится игра, – Майер опять улыбнулся, но уже другой, невеселой улыбкой.

– Фактически, это программа, которую может остановить или сломать лишь две вещи: психопатология или… – он сделал паузу.

В зале было так тихо, что Фрида слышала дыхание Моники рядом. Кто-то шаркнул ногой, и опять повисла тишина.
 
– Или осознание ее ненужности в вашей жизни. Невольное или намеренное разрушение программы. Не все слепо следуют инстинктам, в силу разных причин. Об этом стоит задуматься, – Майер мельком посмотрел на Борзига и продолжил: – Понимание этого облегчит работу с клиентами тем, кому эта работа предстоит. Остальным не мешает помнить об этом, совершенствуясь в изучении себе подобных. Итак, мужчины ищут количество, женщины – качество. Это две взаимосвязанных подпрограммы более глобальной программы – естественного отбора.
 
Он снова налил себе воды и выпил глоток, потом вытер лоб платком. В аудитории и впрямь было жарко. Фрида иронично подумала, что напрасно Би Эм нацепил красивый костюм, в котором теперь вынужден париться.

«Конечно, в поисках количества на какие только жертвы не пойдешь!»

Неведомая сила дернула ее за язык:

– Общественная мораль осуждает как больших любителей количества, так и фанаток качества, – сказала она и тут же устыдилась своего голоса, прозвучавшего слишком звонко и нахально в тишине зала.

– Да, Фрида, – рассеянно кивнул Майер и провел пятерней по волосам, вздыбив их до забавного безобразия.

Фрида уставилась на него в замешательстве. В аудитории профессор обращался к ней не иначе, как «фрау Хансен».
 
– Мы жэ нэ обезьяны, а культурные, – с достоинством сказал Руташубанюма.
 
– Кто, мы? – фыркнула Криста.

Мозес зыркнул на нее строгими круглыми глазами и не удостоил ответа.

– Социум имеет многочисленные рычаги для сдерживания инстинктов, – Майер опять вытер лицо платком. – И это правильно… если смотреть на вещи шире, чем смотрит безнравственный эгоист, думающий о своем сиюминутном удовольствии… Однако впадать в другую крайность… отрицать инстинкты… Это большая… Большая ошибка.

– Фрида, – испуганно прошептала Моника, толкнув ее коленом. – Что с ним?

Фрида не знала. Только что бледный как мел, сейчас Майер порозовел так, что даже шея под белым воротником рубашки стала багрово-красной.

– Стыдно стало, – буркнула Фрида.

«Безнравственный эгоист, думающий о сиюминутном…»

Майер вдруг поднял руку, призывая к вниманию.

– Простите, я вынужден вас оставить на пару минут, – неожиданно сказал он извиняющимся тоном.

Покинув кафедру, он дошел до двери и обернулся. Всклокоченный, краснолицый и определенно странный.

– Не съешьте друг друга без меня, – пробормотал он.

А может, Фрида плохо расслышала.

***

Прошла пара минут, за парой последовало пять, затем десять. Майера не было. Все негромко переговаривались, кто о чем. Большинство обсуждали историю с машинами Баргути, Борзиг с Ником толковали о качестве и количестве, Мозес что-то объяснял фрау Залевски. Юдит попыталась завязать беседу с Кристой, но та демонстративно уткнулась в свой планшет. Моника сидела расстроенная и потерянная, рисуя в блокноте бестолковые узоры, похожие на ее вязанье, и желания поболтать с Фридой по-прежнему не изъявляла.

Устав корчиться в кресле, Фрида встала, потянувшись по-кошачьи, лениво прогулялась между рядов амфитеатра и прошла к окну, противоположному тому, что выходило на площадь с фонтаном. Вид оказался не слишком интересным. Мощеный двор с аркой и чугунными воротами был ничем не примечателен, кроме статуи ученого мужа, мусорных контейнеров и лохматой собаки, оскверняющей поднятой ногой мраморный постамент. Огромный каштан посреди двора тянул к небу раскидистые ветки, будто хотел выбраться из каменного колодца. Его гигантская желтеющая крона, позолоченная солнцем высоко наверху, затеняла собой и без того мрачноватый двор. Толстый ствол окружал заборчик с табличкой: видимо, каштан был не простой. У дальней стены, темно-зеленой от ползучего плюща, стоял автобус, пара машин, очевидно, служебных, и фургон скорой помощи. Поодаль топтались люди. Некоторые курили, и Фрида снова с легкой тоской подумала о сигаретах. Не успела она задаться вопросом, что делает скорая в университетском дворе, как фургон тронулся с места и нырнул в арку, темную, как туннель. Красные огоньки задних фар погасли под каменными сводами, как глаза дракона в пещере. Собака завиляла хвостом, зачем-то бросилась вслед, но тут же вернулась: дракон исчез.

Фрида проводила скучающим взглядом пса, бросила последний завистливый взгляд на курящую компанию и вернулась на место. Часы безжалостно сообщали, что пара минут пунктуального профессора Майера растянулись на пятнадцать.

Моника по-прежнему рисовала орнаменты, опустив голову так низко, что волосы скрывали ее лицо пушистой завесой.

Фрида наклонилась к ее уху в золотом облачке.

– У него какие-то неприятности? – тихо спросила она.

– Думаю, да, – прошептала Моника, быстро моргая, будто вот-вот расплачется.

– Зачем он приходил? – не выдержала Фрида.

Моника на мгновение прекратила возить ручкой в блокноте.

– Просто так, – после паузы сказала она, сурово сжала губы и продолжила рисовать крученую загогулину.

Едва Фрида задумалась о том, что делает с людьми любовь, как дверь лектория распахнулась. Все рванулись было по местам, но тут же остановились, удивленно глядя на вошедшего.
 
Маленький сухой старичок, похожий на жука-богомола, прошел в самый центр амфитеатра и церемонно кивнул собравшимся лысоватой головой. Сидящие вскочили на ноги, нестройно захлопав откидными сиденьями кресел. Старик явно был таким же старым и уникальным, как университетский каштан.

– Дамы и гошпода, – сказал он, нежно шамкая челюстью. – Я профешор Кирш, факультет общей пщихологии.

– Мы безмерно рады! Где профессор Майер? – сердито выкрикнула Криста.
 
Старичок поднял руку, сухую и желтую, как птичья лапка. Лапка призывала к порядку.

– Пожалушта, вышлушайте объявление, – прошепелявил он. – Я должен шообщить вам неприятную новошть. Профешор Майер не может больше вещти вашу группу. Во фшяком шлучае щефодня. Только што его жабрали в клинику.

– Что-что? – тонко взвизгнула Моника. – Куда-куда забрали?!

– В клинику, – повторил Кирш, тряся головой. – Он потерял шожнание в коридоре. Больше ничего конкретного пока не могу шкажать. Нам пожвонят иш клиники и шообщат, что шлучилощь, и тогда мы проинформируем ваф о дальнейших планах. Вожмошно, я буду жаменять профешора Майера во время его отшутштвия.
 
«Не-е-е-е-т!» – мысленно завопила Фрида.

– Спасибо, не стоит! – гневно крикнула фрау Залевски. – Что с Майером, черт возьми?! Полчаса назад он был здоровей всех нас, вместе взятых!

Профессор Кирш беспомощно развел руками.

– Мы пока не жнаем, я же вам шкажал. Для подобных экштренных шлучаев предушмотрена материальная компеншашия, – прошелестел он, – либо вожможношть бешплатно пришутштвовать на аналогищном щеминаре.
 
Дикий грохот ознаменовал стремительный взлет бабочки. Завалив целый ряд скрепленных между собой кресел, Моника рванулась вниз по ступенькам.

Опередив ее тяжелый полет, на старого профессора тигриным прыжком кинулся вскочивший с места Эгон Ратценбергер.

– Куда его повезли?! – крикнул он. – Адрес, телефон! Говорите!

– Универшитетшкая клиника, – испуганно попятился старичок. – Ноенхаймер.

Не отступи он на пару шажков к стенке, был бы неизбежно сбит с ног дружно рванувшимися к выходу членами группы. Небольшая заминка у двери – и аудитория в миг опустела.

Фрида не без труда подняла поваленные на соседний ряд кресла.

– Извините нас всех, профессор, – виновато сказала она слегка растерявшемуся старичку. – Это всё так… неожиданно.
 
Кирш огорченно покачал головой и потрусил к двери.

– Шкажите вщем оштальным, мы щеводня швяжемщя ш каждым, – сказал он напоследок.
 
Фрида осталась одна. В ее голове было так же пусто, как в тихом зале лектория. Зато там, где сердце, теперь лежало что-то вроде увесистого камня. Тяжелого, давящего грудь, мешающего дышать.
 
Она вновь посмотрела в окно двора, где только что видела фургон скорой.
 
«Боже, пожалуйста, пусть с ним всё будет хорошо», – прошептала она, бессмысленно глядя на каштан. Золотые на солнце листья расплылись перед ее глазами, превратившись в дрожащую акварель в стиле импрессионизма.

Дверь скрипнула, и кто-то заглянул в аудиторию. Фрида обернулась, но сквозь навернувшиеся слезы не разглядела, кто это был.

***
продолжение здесь: http://www.proza.ru/2017/04/10/1562