Глава 15

Следующие три дня пролетели незаметно.

        Рената завтракала и ужинала с Ольгой, обедала с Даниилом Данильевичем, который после этого осматривал ее в своем кабинете и делал томографию. Перед приемами пищи она проходила процедуру лазером и уколы с витаминами для кожи. Каждое утро и вечер неизменно соправождались улыбками соседки, ее междометиями и скороговоркой: «Я — Геля». Время от времени у нее пропадали эмоции, и Рената получала возможность заснуть без дежурных объятий с унитазом.

           Эмоции Ольги и Даниила Данильевича она старалась не черпать, только если эмпатические потоки сами не оковывали ее, все чаще и чаще вспоминая о паразитизме. Хотя порой у нее возникали мысль, что перестань окружающие ощущать и испытывать, она сошла бы с ума. Словно чувствование стало обязательным ежедневным ритуалом. Теперь ей казалась невыносимой мысль жить иначе, без эмпатии. Но отвращение к себе и непринятие возможности категорически отказывались покидать ее.

           Вместо тихого часа Рената ходила в библиотеку и бороздила просторы интернета в поисках ответа на свой вопрос. Она даже пересмотрела все документальные фильмы, которые могли бы подкинуть подсказку, прочитали статьи Зигмунда Фрейда, толкования снов и методики гипнозов, но раз за за разом оказывалась у разбитого корыта. Никаких пояснений.

           Все эти три дня ее по-прежнему посещали родители, однако девушка продолжала претворяться спящей. Ей казалось, она сможет так делать всегда, и тогда можно будет избежать неловкого разговора о коме. О ее сроке. Но в первой половине четвертого дня Рената не успела подготовиться к своему небольшому «спектаклю».

           Они с Даниилом Данильевичем сидели на ее кровати в палате и играли в шахматы.

         По черно-белой доске скользили блестящие фигуры из слоновой кости. Величественный король и надменная королева. Суровый конь и благородный слон. Ладьи и пешки. Чарующая игра интриг и честности, интеллекта и хищности. Война и пляска, пляска и война. Смерть и жизнь. Любой шахматист испытывает от своего занятия зависимость, любовь к стратегии превращается в манию. Мозг усиленно работает, создавая череду ходов, шестеренки вертятся со скоростью света. Фигурки молчаливы, опасно молчаливы: у каждого на уме свое, как и у человека.

       Пешки, готовые пожертвовать собой, кони, бросающиеся с азартом в бой. Какую оплату они потребуют в конце сражения? Слоны, защищающие своей грудью аристократию, ладьи, уверенные в своем превосходстве и награде. Пощадит ли их противник или их ожидает разочарование в самом разгаре войны? Ну, и наконец, король с королевой. Последняя весьма загадочная: ферзь — то ли любящая жена, то ли преданный советник, то ли опытный полководец. Если все вместе, то королеву никто не остановит. Король — слабая фигура, как уже было оговорено в советских «Трех мушкетерах». Он исполняет только формальную власть. Истинная же находится в руках королевы, и она вертит ею, как захочет. 

       Шахматы — занятная игра, порой в ней можно провести столько аллегорий с жизнью. Ренату они привлекали логикой и комбинаторикой. Она не знала, как обстояло до комы, но после нее девушка стала тянуться ко всему математическому и не чуждому ей.

            Правда, в этом случае у нее было одно тайное преимущество. Стоило только Даниилу Данильевичу задумать блестящий маневр или стратегию по захвату «супастатского» короля или подметить ошибку противницы, как эмоции выдавали его. Ликование, дружеская радость, забавное веселье, умеренный азарт и добродушное злорадство пузырьками рвались из Ренаты наружу. Она зорко следила за фигурками, не упуская ни одной мимики доктора и жонглировала его эмоциями, как шариками, тусовала, словно карты, и раскладывала пасьянсы.

            После очередного поражения Даниил Данильевич фыркнул со счастливой досадой и так хлопнул по доске, что деревянная армия подпрыгнула в воздух. Капитулировала.

            — Как ты это проворачиваешь? — с детской обидой поинтересовался он.

            — Проворачиваю — что? — лукаво улыбнулась Рената, собирая фигурки в полиэтиленовый пакетик пять на пять сантиметров. Она не могла сдержать триумфа.

             Геля сидела на своем месте возле окна и, время от времени отрываясь от созерцания качелей, горок и каруселей, спрашивала Даниила Данильевича не за ней ли он.

           — Ты знаешь, о чем я, — завистливо вздохнул мужчина. — У тебя настоящий талант!

            Девушка покачала головой. Она так не считала. Эмпатия пугала ее, и она не хотела пользоваться ею, как делала это с той альбиноской, но подобная шалость с шахматами казалась ей допустимой. Позволенной. Терпимой. Не омерезительной природе.

            — Да ну, — хмыкнула Рената и хлопнула по одеялу, утромбовывая его.

           Только сегодня утром ей наконец сняли повязку, и она смогла почувствовать гладкую кожу под пальцами. Она пока была красной и горячей, но Даниил Данильевич говорил, что это скоро пройдет. Советовал, чтобы она не пугалась. А девушка и не пугалась, твердо решив, что до полного восстановления больше не взглянет в зеркало.

            Потянувшись к тумбочке, Рената осторожно сняла с неё чашку с греческим фраппе. Это доктор решил побаловать ее изысканным кофе с мороженым и молоком. И очень кстати — на улице стояла тридцатиградусная жара, не смотря на конец августа. А вчера Даниил Данильевич приносил испанский бонбон — эспрессо со сгущенным молоком. До этого — почти силком выманил в больничную аллею и угостил турецким кофе с чесноком и медом. Еще иначе его называли, знала Рената из книг, «Рецептом старого мавра».

           Сам доктор говорил, что искупает вину за долгую диету, но по эмпатическим потокам девушка чувствовала истинные порывы. Он хотел показать своей подопечной, что мир прекрасен и рано разочаровываться. К каждой чашечке он прилагал рассказ о традициях той страны из собственных уст. Даниил Данильевич хвалил турецкий кебаб, восхищался греческой архитектурой и увлеченно расписывал испанские пляжи и солнце. И вино.

           — А еще в Греции есть богиня Ника, — сказал он, когда Рената сделала глоток греческого фраппе. – Ее имя переводится также, как твое. Победа.

            Рената хотела ответить, что больше не хочет зваться Викой, но тут в дверь постучались. Она спокойно сделала еще один глоток, ожидая увидеть санитара или медсестру, зазывавших на процедуры.
 
           Но на пороге показались Светлана и Гориславыч. Оба были в свободных одеждах из белого хлопка, с соломенными панамками, загорелыми лицами и веселыми взглядами. Светлана также благоухала Шанелью и маячила архитектурной прической. Рената нервно икнула, совершенно не ожидая такого поворота событий, и медленно отставила чашку с кофе. Мужчина и женщина, шурша пакетами и не дожидаясь приглашения ни от молчаливой Гели, ни от Даниила Данильевича, ни от растерянной дочери, завалились в палату.

          Неуверенность, радость и осторожность окутали девушку изолентой. Она потянулась навстречу эмоциям родителей, желая попробывать их на вкус. Те оказались теплыми, как парное молоко, и похожими на мазь «Доктор Мом» и пахли шерстью. А эмпатический поток Светланы еще и искрился голубоватым, истончая аромат ландышей. Но тут в море вмешались муравьиная робость, нежелание, возмущение и испуг.
   
            Рената замерла, удивленная антогоническими чувствами, и с головой бросилась в них, будто в омут. Чего родители боялись? Зачем возмущались? Чего не хотели? Девушка попыталась повторить прием с футбольным мячом, чтобы определить, чьи именно это эмоции, но тут Гориславыч обернулся к двери.

           — Аля! — громко позвал он, и страх прошиб Ренату сильнее. Она не сразу поняла, что это не она боится. — Ваня, идите сюда, иначе радиоуправляемого самолета тебе не видать, как своих ушей!

            Возмущение. Кровь закипела в жилах девушки, каждый звук стал приносить раздражение. Захотелось схватить стул и пульнуться им в Гориславыча, разбить стол в щепки, искромсать стекло. Сделать что угодно, лишь бы он замолчал, перестал говорить неприятные вещи и заставлять ЕГО идти в жерло вулкана.

           Ренате казалось, что она находилась в центре какой-то пентаграммы, и она билась о ее стены, колотила кулаком, кричала о помощи, ругалась, пытаясь выбраться из неё. Эти эмоции не принадлежат ей! Не она испытывает возмущение! «Пустите!». Но ничего не выходило, пока другая эмпатическая стрела не выбила ее в соседнее измерение. Любопытство.

           В дверном проеме показались две взлохмаченных морковно-рыжих макушки. Из-за длинной лохматой челки девочки торчали два карих глаза, такие же сияли, словно шоколадные шарики «Несквик», на открытом, но сведенным от смущения лице  мальчика. Их можно было бы назвать одинаковыми, но лице девочки лучше вырисовывалась изящная форма материнских глаз и аккуратный носик, а у мальчика выделялся высокий лоб и массивный для такого возраста квадратный подбородок. Оба были одеты в одежду цвета морской волны и в кроссовки с яркими лимонными шнурками.

            — Мы хотим подарить тебе вот это, чтобы ты поскорее выздоравливала, — пробурчал мальчик, протягивая девушке букет из воздушных «рафаэлок». Девочка, донельзя похожая на лисичку, с робостью и интересом выглядывала из-за плеча брата. — Возвращайся быстрее домой, — растерянно добавил он, исподлобья поглядывая на отца.

           Мол, доволен ли тот?..
 
          Впервые Ренате с трудом пришлось ловить эмпатический поток. Свой собственный. Она знала, что за ребята стоят перед ней, переминаясь с ноги на ногу, краснея и надувая щеки, и знала также, что должна что-то испытывать, но на самом деле трудно, если вообще возможно, было чувствовать что-то к людям, которых видишь впервые. Даже если они дети и даже если брат и сестра. Девушка понимала, что они очень милые, веселые, с характером, в котором что-то было от нее самой. Их взгляды жаждали познать мир, а тела были натянуты, точно струны гитары, готовые в любой миг сорваться и прийти в движение. Танцевать. Пересекать земной шар по параллелям и меридианам. Исследовать дно океанов. Взлетать до Полярной звезды.

          Но самое главное, они любили Ренату, хотя и жутко смущались ее. Девушка ощущала эту любовь, которая лепестками роз передавалась по эмпатическому каналу. И она должна была ради этого светлого и не по-детски возвышенного чувства солгать, что что-то испытывает. «Мне проще. Я могу обмануть и себя, подчерпнув чужие эмоции».

           — Аля, Ваня, — улыбнулась она, принимая букет. — Рада вас видеть... Вы подросли, — добавила Рената уже увереннее. — Когда я вас оставляла, вы, кажется, были совсем малышами.

            Благодарность и облегчение родителей хлынули в нее, затопив ямы и скважины израненной души. Она постаралась подчерпнуть их эмпатической лопатой, сохранив в замочке у самого сердца, чтобы всегда играть в актрису ради близких. На лицах близнецов проступила улыбка, и от них к девушке потянулись нити безмятежной радости и задора.

           — Я стал первым в ушу, — с достоинством произнес Ваня, выпятив грудную клетку вперед.

            Ушу. Борьба, вспомнила Рената.

           — А я научилась делать фляк и десятую позицию ног, — похвасталась Аля, и на ее щеках появились ямочки.

           Девушка улыбнулась во второй раз, чтобы потянуть время и скрыть волнение. (Как хорошо, что кроме нее, больше не было эмпатов). Она вновь ничего не ощущала, исключая неловкость. Ренате было все равно, чем увлекаются Аля и Ваня, хотя бы потому что она не помнила, насколько это важно для каждого из них.

           — Уверена, я могу гордиться вами, — ей снова удалось провести всех. — Жаль, у меня нет для букета вазы, — она помахала в воздухе подарком, быстро переводя тему.

           — Ты что, — рассмеялся мальчик. — Их же не ставят в воду!

           — Мама сказала, ты не любишь живые цветы, — добавила с важным видом девочка.

            Рената весьма удивилась, вспоминая букеты в палате цвета фуксии и цветы в больничной аллее. Но она запомнила бы это и приняла, как новый факт о себе, поставила бы очередную галочку во внутреннем блокнотике, если бы не реакция Светланы. Он нее повеяло сырым чувством вины и обреченностью. Она солгала — Рената любила цветы. Однако, видимо, с ними были связаны какие-то воспоминания и девушка не должна была их вспомнить. Светлана не хотела, чтобы та вспомнила. Она нахмурилась.

            — Давайте к столу, — протараторила Светлана, пряча эмоции в глубокий карман. — Даниил Данильевич, прошу.

            Рената увидела, что они за это время уставили стол фруктами и сыром, расставили блестящие фужеры и даже положили бумажные салфетки, которые она редко видела в больничной столовой. Гориславыч возился с бутылкой шампанского, пытаясь открыть.

           — Нет-нет-нет! — замахал руками доктор, пятясь назад. — Это ваше, семейное! Я не смею...

          — Бросьте, — с улыбкой одернула женщина. — Вы так помогли нашей Вике, что мы перед вами в неоплатном долгу.

           — Она мне ничем не обязана, — строго возразил Даниил Данильевич, но предложение принял и взял у Гориславыча бутылку, чтобы помочь открыть.

           Рената испытала прилив отеческой любви, привязанности и самопожертвованного счастья. Это был прилив доктора. Девушка радостно вздохнула и проницательно поглядела на Алю и Ваню, украдкой следящих за ней. Их взгляды пересеклись, и близнецы захихакали.

          Вдруг на телефон Гориславыча пришла смс-ка, и его лицо напряглось. Наклонившись к жене, он что-то прошептал ей на ухо. Лицо женщины помрачнело.

          — Я же просила! — с укором воскликнула Светлана. — Она еще не готова!

           — Он так просил, что я не смог отказать. Стоило мне только представить, что это ты целый год провела в коме, и я понимаю чувства парнишки, — печально ответил Гориславыч, вертя в руках пустой бокал. — Тут уж ему не до терпения.

           Рената побоялась спросить, о чем идет речь, и хотела нырнуть в их эмоции, но ее отвлек новый эмпатический поток за дверью. Она думала, он пройдет дальше, как и все остальные, но источник, колеблясь, замер прямо перед дверью. Сердце девушки грохотало внутри. Послышался скрип. Тревога Светланы. Сочувствие Гориславыча. Раздражение Даниила Данильевича не непокорную пробку. Проклятые французы, поминал он производителей. Скука Гели. Любопытство Вани. Робость Али.
            
          С гибридными ощущениями в горле Рената повернулась на сто восемьдесят градусов. Сердце грохотало громче. Откуда-то она уже знала, что увидит. Робость. Любопытство. Скука. Раздражение. Сочувствие. Тревога. Паника. «Три секунды. Три секунды, и я подниму взгляд».

         Раз.

         Два.

         Три...
   
         На нее смотрят два голубых глаза.

          Над ухом взрывается ядерная бомба.