3. Пригласили...

НА СНИМКЕ: Академик М.А. Лаврентьев (слева), подписавший письмо В.А. Лотар-Шевченко с приглашением её в Академгородок и Решение Прзидиума о выделении её двухкомнатной квартиры. 

Дальше в ряду: академик, Нобелевский лауреат Л.В. Канторович, представлявший вопрос на Президиуме СО АН; академики В.В. Воеводский и Г.И. Будкер, член-корреспондент А.А. Ляпунов, поддержавшие предложение Объединенного комитета профсоюза СО АН о приглашении Веры Августовны Лотар-Шевченко в Академгородок и выделении её двухкомнатной квартиры; член-корреспондент Г.И. Марчук. который уже тогда имел большое влияние на М.А. Лаврентьева и не выступал против.


И вот идёт заседание Президиума. И Канторович, и Будкер, и Воеводский пришли и сидят за столом Президиума. Конечно, здесь и член-корреспондент Марчук, и член-корреспондент Тимофей Федорович Горбачев и химики – член-корреспонденты Боресков и Николаев. Геолог академик Трофимук. Остальных не помню.

Леонид Витальевич Канторович никогда не был членом Президиума, но никто не возражал, что он сидит за столом Президиума. Ляпунов и Лавров сидят на стульях рядом с руководителями хозяйственных служб и сотрудниками аппарата Президиума (я всегда про себя называл это – стулья для челяди). Здесь же сижу и я.

Лаврентьев, зачитывая очередной вопрос повестки дня, всегда поднимал очки на лоб и поднимал бумагу к глазам. Вот и сейчас он поднял очки на лоб и медленно прочитал: «О выделении квартиры пианистке ДК «Академия» Лотар-Шевченко Вере Августовне на семью из одного человека».

– Кто это Лотар-Шевченко? Нет, это что-то не то..., – сказал Михаил Алексеевич, откладывая бумагу в сторону.

Оказалось, что фамилия Лотар-Шевченко Михаилу Алексеевичу совершенно незнакома. Он на концерты никогда не ходил. У него не было слуха. Никто и не пытался предложить ему билеты или просто пригласить на концерт. Это вызвало бы его глубокое непонимание, – и знали об этом не только мы.

Наступила критическая минута. Обычно в таких ситуациях все молчали, – никто не решался идти наперекор «деду», уже фактически высказавшему свое мнение.

И тут встает, мгновенно вспотевший и взлохмаченный, как маленький нахохлившийся воробушек, академик Леонид Витальевич Канторович. Лицо его покрылось красными пятнами, вид – очень возбужденный. Голос срывается на фальцет:

– Нет, это надо подписать, – выкрикивает он. Крик у него слабый. Голос тихий, даже тогда, когда он кричит. – Это очень важно. Она француженка и великая пианистка. Она десять лет отсидела в лагерях. Именно такие люди нужны в Академгородке. Она нужна ...

Михаил Алексеевич пытается его перебить:

– Леонид Витальевич!

– Не перебивайте меня, – парирует Канторович.

– Да Вы садитесь...

– Я не сяду, пока не скажу всего, что я думаю, и пока вы не примете положительного решения.

Все засмеялись, и напряжение слегка спало.

Леонид Витальевич говорил еще минуты три, а потом сказал:

– Ну вот. Теперь я все сказал и могу сесть.

А Лаврентьев, надеясь на поддержку членов Президиума, всегда очень консервативных, спросил:

– А что думают другие по этому поводу?

Встал академик Будкер.

Как я был рад в этот момент тому, что Андрей Михайлович, все понимающий, мудрый Будкер встал. Я знал, что для Лаврентьева его выступление будет неожиданным.

– Михаил Алексеевич, – сказал он, – вы знаете, что я всегда выступаю против разбазаривания квартир. Все мы знаем, что каждая – весьма ценна. В нашем институте сегодня десятки научных сотрудников высокой квалификации не имеют жилья или живут в коммунальных квартирах. Но этот случай особый.

Лаврентьев удивленно посмотрел на Будкера.

– Профсоюзный комитет правильно принял ее на работу в Дом Культуры, – продолжал Будкер. – Такой человек, как она, только добавит престижа Академгородку. Престижа и притягательности. После ее концерта хочется работать с утроенной энергией. Я за то, чтобы выделить ей квартиру.

На душе стало немного легче. Но как поведут себя остальные члены Президиума СОАН? Их поведение почти всегда непредсказуемо. И они привыкли поддерживать Лаврентьева. По крайней мере, не оспаривали его точку зрения. А он уже высказался. Они знают, что это для них может быть чревато неприятностями.

Поднимается, как всегда, несколько смущаясь, академик Воеводский. У него на лице добрая улыбка, и он понимает, что идет наперекор мнению Лаврентьева, которому многим обязан. Говорит он мягко и просительно:

– Михаил Алексеевич, многие были на ее концертах в Академгородке. Вы понимаете, она снова выступает после 10 лет лагерей. И играет замечательно.

И это выступление было для Лаврентьева неожиданным. Он понимал, что происходит что-то странное. Члены Президиума хотят дать квартиру какой-то пианистке. Такого раньше никогда не бывало. Обычно академики яростно сражались за каждую квартиру. Если бы речь шла о докторе наук, пусть даже кандидате, а тут ... пианистка.

И, наконец, рядом со мной встает член-корреспондент Ляпунов, к мнению которого Михаил Алексеевич относится с большим уважением:

– Да, Михаил Алексеевич. Это особый случай. Мы просто обязаны пригласить такого человека в Академгородок и дать ей жилье. Ее необходимо поддержать. Ученые всегда поддерживают таких людей. И она нужна нам всем. Я прошу Президиум решить этот вопрос положительно.

Лаврентьев закряхтел, как всегда он делал в трудных случаях, и начал смотреть другие наши бумаги, которые мы приложили к решению. Иногда произносил вслух какие-то написанные там фразы. Чаще невнятно бормотал. Просмотрел вырезку из «Комсомольской правды» со статьей Симы Соловейчика. Потом прочитал внимательно текст письма, где внизу стояла его фамилия. Приглашение должно было уйти от его имени.

Мне показалось, что письмо ему понравилось. Не только я, – все напряженно глядели на него. Лаврентьев еще раз посмотрел на членов Президиума.

– Подписать? – неуверенно сказал он. Потом с надеждой посмотрел на Марчука и других членов Президиума. – Кто-нибудь возражает?

Он еще надеялся на это. Но никто не возражал. Марчук промолчал, как и обещал. Промолчали и другие члены Президиума.

– Вот видите! – снова вскрикнул Канторович, – все «за».

Опять все засмеялись. Улыбнулся и Лаврентьев:

– А что вы уже взяли её на работу? – спросил он меня.

– Да, Михаил Алексеевич. Она уже работает в Доме Культуры. Но выступать будет от филармонии. С Новосибирской филармонией уже договорились.

– Какие Вы быстрые, – сказал он то ли одобрительно, то ли с осуждением, – я так и не понял.

– Хорошо, – сказал он, – раз так ..., – он пожевал губами, – мы подумаем.
Это было неожиданно. Я уже думал, что он сразу подпишет. Но…

Лаврентьев редко принимал решения сразу. Особенно те, которые ему не нравились.

«Мы подумаем», - означало, что он посоветуется с Верой Евгеньевной, своей женой, которую мы все за-глаза звали «бабой Верой».

На следующий день я поговорил с Гурием Ивановичем Марчуком и попросил его напомнить Лаврентьеву о письме. Гурий Иванович похмыкал, но согласился.

Я так и не знаю, говорил ли он с Лаврентьевым, но вскоре решение Президиума СО АН о выделении квартиры, и письмо с приглашением Вере Августовне Лотар-Шевченко были подписаны.

Либо Вера Евгеньевна тоже с кем-то поговорила и сочла, что нельзя идти наперекор общественному мнению. Либо она вспомнила, что когда-то жила в Париже. И решила помочь, француженке...

Не знаю, как было на самом деле, но я вздохнул с облегчением.

Продолжение следует: http://www.proza.ru/2017/03/18/524