Русские своих не бросают. Четвертая книга о Серой

                РУССКИЕ СВОИХ НЕ БРОСАЮт
                четвертая книга о Серой Мышке

                Глава 1. 31 мая 2001 года. Иерусалим. Стена Плача
                Ирина Руфимчик, она же Шайтанкыз
   - А ведь ты, уважаемый, вполне мог стать моим «клиентом» - если бы ГКЧП не провалил так бездарно свой путч.
   Наталья не поменяла выражения лица, едва не столкнувшись в толчее с бывшим Генеральным секретарем ЦК КПСС и первым Президентом Советского Союза, страны, которая осталась лишь на старых школьных картах  и в воспоминаниях людей. Десять лет, что прошли после бесславного сидения в Форосе, сильно изменили бывшего лидера страны. Лицо стало уставшим, обрюзгшим, хотя губы по-прежнему кривились в подобии доброжелательной улыбки. Сейчас в ней, в улыбке, больше проглядывали какие-то жалкие нотки. Четче на покрытом жидкими прядями волос черепе выделялось родимое пятно, в которое (это опять подумала Мышка) было бы так удобно целиться из снайперской винтовки.
   Впрочем, былой злости к Михаилу Сергеевичу подполковник Крупина не испытывала. Время пригасило злой огонек в груди; к тому же пришло понимание, что перемены в стране были неизбежны, и скорее не вина, а беда этого человека состояла в том, что он не смог возглавить этот процесс.
   - Духа не хватило, - резюмировала Наталья, отступая в сторону, чтобы не акцентировать на своей персоне внимание охраны, которая все-таки была.
   Пусть охранявшая не русского гостя Израиля, а его министра иностранных дел Шимона Переса. Горбачев, о чем-то оживленно беседовавший с министром (через переводчика, естественно), наткнулся на ее взгляд, чуть прищуренный, словно у глаза действительно застыл оптический прицел, и замолчал. А потом несколько раз оглянулся на эту еврейку, явно имевшую какой-то интерес к нему, бывшему властителю одной шестой части мира.
   - А может, - подумала Наталья, - когда-то моя фотография мелькнула перед твоими глазами? Может, ты подумывал, да так и не решился отдать приказ ликвидировать одного из тех, кто пришел тебе на смену?
   Никакого уважения к этому пожилому  человеку, вопреки своему первому  мысленному обращению к нему, она не испытывала. И любопытство Натальи тут же погасло – она вспомнила достаточно широко разрекламированную акцию, которую задумал Михаил Сергеевич. Встретиться с несколькими политиками, определяющими не только настоящее, но и будущее цивилизации; создать цикл передач, которые назвал…
   - Не важно, как, - не стала напрягать еще раз память Крупина, - вот и шел бы в тележурналисты. Сейчас получал бы нормальную пенсию, а не ту, которой тебя «отблагодарила» родина за многолетнюю плодотворную службу.
   Она имела в виду сейчас ту унизительную минималку, что назначил для проживания («Точнее, доживания», - усмехнулась Мышка) бывшему президенту страны Пенсионный фонд России.
   Наталья повернулась налево от места встречи с прошлым. Именно в этом месте людской поток делился надвое. Налево устремилась к древним камням мужская его часть. В нем уже растворилась фигура Николая Емельянова. Точнее двух Николаев – старшего и младшего, которого после ожесточенного, но короткого спора уступила отцу мать, Лидия. Конечно, подполковнику Николаеву вряд ли удалось бы победить в этом споре, если бы его не поддержала другой подполковник - Крупина.
   - Не будем лезть в чужой монастырь со своим уставом, - отрезала она, и молодая мама смирилась.
   «Монастырем» в данном случае выступала знаменитая Стена Плача, иерусалимская святыня. Это была первая поездка семьи Емельяновых за пределы крошечного особняка, что утопал в зелени в тель-авивском предместье Бат-Яме. Не считая, конечно, короткого вояжа из перинатального центра в госпитале «Ихилов», где Лидка благополучно разрешилась четырехкилограммовым богатырем Коленькой. Уже пять месяцев Наталья наслаждалась спокойной, почти семейной жизнью. Конечно, пеленки она не стирала и обеды с ужинами не готовила. Но вполне оттаяла, и душой и телом, от той кровавой мясорубки, которую сама же и устроила в древнем японском храме.
   За пять месяцев она лишь дважды покидала уютный уголок на берегу Средиземного моря, в самом сердце сразу нескольких древних цивилизаций. Впрочем, нынешняя, израильская, тоже стремительно становилась одной из основополагающих в мире. Не в последнюю очередь благодаря усилиям торговцев всего и вся. Именно благодаря работе одного из таких ярких представителей своего народа, бывшего россиянина, а ныне правоверного иудея Баруха она и слетала пару раз в такие же теплые, как в Бат-Яме, края – на острова, окруженные бескрайним океаном. Увы – оба острова ей не понравились. Они поразили буйством зелени, мельчайшим и чистейшим песком пляжа лишь взгляд Мышки. Ее сердце они оставили равнодушным. Скорее всего, потому, что перед глазами до сих пор стоял остров Зеленой лагуны.
   Однако ни она, ни, тем более, Барух не отчаялись.
   -  Будем искать, - бодро заявил израильтянин.
   - Ищи, - благосклонно кивнула ему очень выгодная клиентка Ирина Руфимчик, с которой, помимо хорошо барыша, можно было еще и поговорить на русском; несмотря ни на что, родном языке.
   Теперь же она проводила взглядом две головы – взрослую и совсем крошечную, детскую – украшенные легкими белыми кипами, которые прямо тут, в проходе, раздавал анонимный благотворитель. Говоривший, кстати на русском языке с заметным грузинским акцентом. Наталья повернулась  направо, нашла взглядом Лидию, медленно бредущую к огромным каменным блокам, из которых и были сложены остатки древней стены. Она даже сделала шаг в этом направлении, постаравшись открыться душой навстречу тем волнам благости, а больше великого ожидания чуда, которые тут веками оставляли миллионы паломников. Только вот раскрыться полностью не получилось. Потому что взгляд тут же вернулся назад, на мужскую половину, что была отделена от женской сеткой в крупную ячею – туда, где что-то царапнуло сердце. Это был араб, обычный, каких здесь было много. Но подполковника Крупину учили распознавать мельчайшие оттенки в поведении человека. Вот такие именно напряженные взгляды; незаметное, казалось, для остальных осторожное сканирование окрестностей, заполненных людьми; наконец, рвущуюся изнутри, несмотря на жесткий самоконтроль, обреченность террориста-самоубийцы. А еще – какой-то налет облегчения; словно этот молодой араб, который шел на смерть, в расчете разменять ее на что-то весомое, а именно гибель десятков врагов, говорил себе: «Я ведь не один такой! Перед аллахом, всемогущим и милосердным, я предстану в отличной компании».
   Наталья эту «компанию» вычислила за пару десятков секунд. Подполковнику сейчас казалось, что всех их – шестерых террористов – связывают незримые нити. А седьмая, самая толстая, тянется, опутывая всех… именно к тому грузину, что раздал богомольцам уже почти все свои «подарки». К нему Крупина и шагнула в первую очередь, понимая, что если сейчас не успеет;  если хоть один из смертников нажмет на кнопку там, в толпе, где  не было видно двух Николаев, она до конца жизни не простит себе. Что она будет мстить – жестоко и кроваво – но язву в душе эта месть не зарастит.
   Так что грузин (самый настоящий – Мышка в этом не сомневалась) упал на землю, точнее на камни, первым. Но упал так, чтобы очнуться к концу того беспощадного действа, что собиралась устроить Крупина на древней площади. И теперь многолюдство, которое всегда отличало этот участок Иерусалима, было ей только на руку. Она ускорилась – так, что за спиной не раздалось ни одного возмущенного мужского возгласа. Сейчас по площади скользила не женщина, а агент три нуля один. Неприметная и опасная Серая Мышка. Смертельно опасная.
   Первый боевик умер мгновенно. Никаких секретов, что она предполагала выдоить у носатого грузина, от этого человека ей не было нужно. Не старалась она и создать видимость несчастного случая. Напротив – после того, как она выполнит задачу, поставленную самой себе – израильские службы должны были всполошиться, взять обе половины площади и подступы к ней под плотную охрану. А пока за спиной второго смертника выросла хрупкая фигурка, взмахнувшая рукой, и этот правоверный тоже отправился на встречу с аллахом – чуть раньше, чем планировал.
   Третий араб оказался опытным, битым зверем. Свою смерть он успел встретить лицом к лицу. Это не помогло ему оттянуть собственный конец даже на секунду.
   - А еще – и это главное, - подумала Наталья отстраненно, вырастая за спиной четвертого боевика, совсем мальчишки, - он не успел нажать на кнопку. Ну, или сделать какое-то другое движение, которое привело бы к страшным последствиям.
   Потому что, уже опуская ставшее неимоверно тяжелым тело на камни, она успела нащупать твердый тючок, который был ничем иным, как мощным зарядом взрывчатки. С поражающими элементами, естественно.
   К молоденькому, лет четырнадцати, арабчонку она никакой жалости  не испытывала. Это был для нее не человек, а «объект повышенной угрозы для мирного населения», который нужно было обезвредить так быстро, чтобы еще два «объекта», остающиеся в живых, не успели почувствовать, как лопнули те незримые нити. Она успела – как раз в то мгновение, когда раздался первый встревоженный крик.
   - Это обнаружили первый труп, - поняла Наталья, бросая на камни последний, шестой, уже без всякой осторожности.
   Суматоху, что должна была подняться на площади, она тоже предвидела; больше того – планировала использовать ее в собственных целях. К группе, что ощетинилась сейчас у самой стены короткими дулами «Узи», она приближаться не стала. Николай с сыном были далеко от застывших вип-персон с растерянным (Михаил Сергеевич) и напряженным, готовым дать немедленный отпор (израильский министр) лицами. Наталья буквально выдернула Емельянова из застывшей у Стены плотной людской массы и толчком в спину придала подполковнику начальное ускорение.
   - Бегом за Лидкой и домой! – прошипела она в короткое, без отгрызенной мочки, ухо голосом, от которого бледнели даже генералы, - Кольку не потеряй.
   Конечно, идеальным вариантом было бы самой найти Лидию, и увезти всех, а главное мерно сопящего мальчугана, в безопасное место. Но тут уж надо было выбирать – или положиться на опыт бывшего «афганца», подполковника Московского СОБРа и последовать за той самой толстой нитью, которая уже удалялась от площади, или…
   Ноги сами сделали выбор, направив Мышку, на которую уже стали изумленно оглядываться мужчины, с запретной для женщин территории. Направили со скоростью, которую тренированный СОБРовец при всем желании развить не мог; тем более с ребенком на руках. Десяток секунд – и она выскользнула из толчеи. Но за пособником, а может быть координатором террористов, не помчалась. Ирина Руфимчик в Иерусалиме была не первый раз. И по мере возможности (точнее необходимости) изучила центральную, историческую часть города. Впрочем, в этом городе вообще  все дышало историей. И древний храм, с портика которого на спешащую, но внешне очень напоминавшую сейчас восторженно глазевшую по сторонам туристку, Наталью строго посмотрел кто-то из святых; и низенькая оградка, за которой застыл в тягучей жаре оливковый сад. Мышка огладила самое старое здесь дерево, чудовищно толстое для оливы. Конечно, навыки мастера леса тут, в Израиле были применимы очень избирательно, но она почему-то верила, что этой оливе больше двух тысяч лет, и что ее, быть может, действительно поливал Иисус Христос.
   - Ну, хотя бы видел его; одарил благодатью, - улыбнулась Наталья, - вряд ли у него было время заниматься садоводством и огородничеством.
   Этой улыбкой она невольно успокоила грузина, оглянувшегося сейчас по сторонам, прежде чем сесть в маленький автомобильчик, притормозивший здесь в нарушение всех правил. Мужчина явно устал; его носатое загорелое лицо сейчас переполняла не только скрытая тревога, но и чувство облегчения. Он, быть может, ожидал, что сейчас в него вцепятся длинные и неумолимые руки Моссада. Теперь же, после полутора часов бесцельных, на первый взгляд, блужданий по залитым пеклом улицам он решил, что опасности нет. Что люди, кишевшие кругом – да хотя бы вот эта европейская туристка,  переносящая эту самую жару еще хуже него и потому сейчас улыбнувшаяся ему как-то очень жалко - никак не могут быть тайными агентами спецслужб.
   Останавливаться рядом, даже с каким-нибудь вполне естественным вопросом уставшей от беспощадной жары туристки Наталья не стала; не решилась и проводить здесь захват. Здесь – это на многолюдной улице. Не потому, что стеснялась, или боялась оскорбить взоры паломников жестокой картинкой – могла оформить все красиво и вполне благообразно.
   - Но зачем? – задала она себе вопрос, и сама же ответила, - зачем, если эта нитка еще не порвалась, и продолжает вести меня в логово… Пауков? Змей? Не зайчиков точно!
   Она расслышала, как грузин отдал водителю нервный приказ; причем на языке, который никак не ожидала сейчас услышать - на пушту:
   - В Старый Город.
   Наталья удивилась – зачем нужно было петлять по старинным улицам, страдать от пекла, которым дышал здесь каждый камень, если от той же площади перед Стеной Плача до входа в Старый Город было дойти – пару минут. Единственным объяснением была возможная паника грузина, его желание увести преследователей подальше от кого-то, кто не стремился привлечь к себе чужого внимания. Она  вернулась к вопросам филологии, к языку, на котором говорили в афганских горах.
   Этот язык Наталья Крупина знала – еще с тех времен, когда была старшим лейтенантом. Услышать же его здесь и сейчас   не ожидала по простой причине – Ближний Восток, в частности Израиль, не был зоной внимания афганских моджахедов, их террористических ячеек. Мышка меньше удивилась бы, если бы услышала эту фразу где-нибудь в Москве.
   Сплевывать, чтобы не сглазить, она не стала. Решила, что своими действиями в еврейской столице – уже совершенными и планируемыми – поможет не только новым соотечественникам, но и настоящим, русским. Потому она проводила взглядом отъехавший автомобиль и подняла руку. Рядом, опять-таки нарушая правила, тут же остановилось такси. В него села уже не туристка, а израильтянка Ирина Руфимчик, богатая настолько, что ей ничего не стоило переплатить вдесятеро,  только чтобы домчаться до Старого Города быстрее… чем кто-либо еще. Таксист – смуглый длинноносый еврей лет сорока - молча кивнул. Только что он был расположен поговорить, поразвлекать туристку с единственной целью - раскрутить ее на длинную поездку под аккомпанемент негромко тикающего счетчика.
   Теперь за рулем сидел сосредоточенный гонщик, превосходно знавший все закоулки древнего города. В его голове – в этом Наталья не сомневалась  – уже сложился маршрут; в обход центральных улиц, светофоров и постов военной и гражданской полиции. Машина рванула вперед, а Крупина продолжила неспешно рассуждать о странностях неудавшегося террористического акта.  А главное – о его очень неожиданных исполнителях. Сейчас, разворачивая картинку событий назад, в то самое мгновение, когда она сорвалась с места, чтобы вклиниться меж тел паломников, она поняла, что никакие это были не арабы; что они чувствовали себя на этой земле чужеродцами, в отличие от тех же палестинцев, которые до сих пор считали Иерусалим своим городом. А уж его сердце, Старый Город, тем более.
   Таксист как раз резко затормозил, останавливаясь на площадке, дальше которой проезда не было. Заехал он, кстати, со стороны, противоположной той, где до сих пор сверкали сиренами полицейские автомобили.
   - Отсюда же, - поняла Наталья, - появится и грузин.
   Представать перед его глазами в образе уже знакомой туристки, чудесным образом успевшей сюда раньше его, да еще буквально воскресшей из полумертвого состояния, в которое ее якобы погрузило безжалостное солнце, Мышка не пожелала. Совсем рядом, сразу за огромными воротами, начиналась бесчисленная череда магазинчиков, большей частью торгующих сувенирами. Бумажник Крупиной, который хранился в маленькой дамской сумочке, подобранной под удобный даже для таких вот пеших прогулок костюм деловой женщины, похудел еще немного. А сама Наталья стала обладательницей традиционного арабского женского наряда, в котором центральная роль отводилась тяжелому платью до пят. К нему прилагался платок, которым было положено  обертывать лицо так, что наружу торчали только глаза.
   Их серый цвет при желании Наталья тоже могла поменять; на темно-карий, который главенствовал в этой части города. Не на первых этажах и на улицах, где большую часть толпы, мерно движущейся по маршруту, который проложил мессия с тяжеленным крестом на спине  еще две тысячи лет назад, составляли паломники и обычные туристы со всего мира, а выше. Там, где жили арабы в квартирах, сложенных из камня еще  до суда, который разрешил устроить Понтий Пилат. Наталья знала, что какие-то современные блага в них есть; но именно что «какие-то». Но ни один из обитателей этих каменных сот, которые стоили миллионы долларов и совсем не продавались, не поменял бы свое жилище на самый комфортабельный пентхауз. Потому что это было родовое жилье; здесь рождались, жили и умирали прадеды вот этих ребятишек, что стайкой галдели у лавки и не обратили никакого внимания на «соотечественницу». Мышка плавно выплыла наружу, оставив в ступоре хозяина предприятия мелкой торговли, на глазах которого и переоделась, превратившись из очаровательной европейки в не менее соблазнительную представительницу Ближнего Востока.
   - Это я еще свой костюм снимать не стала, - усмехнулась Наталья, напоследок подмигнув серым глазом остолбеневшему арабу.
   Мышка вернулась к воротам, в тень, преследуя сразу две цели – остаться незамеченной тем человеком, которую толстая нить судьбы должна была скоро привести сюда, ну, еще и спрятаться от палящих солнечных лучей. Хотя она и призналась себе, что в этом тяжелом платье и платке жара переносилась несравненно легче. Дальше все было отработано до автоматизма. Наталья дождалась, когда грузин кивком отпустит машину и двинулась вперед – до развилки, которую преследуемый ею человек, тащившийся сейчас позади нее, никак не мог миновать.
   Грузин ее обогнал – как раз на этом перекрестке – и повернул налево, отклонившись от традиционного для туристов маршрута.
   - Не хочешь ты коснуться стены, освященной прикосновением Сына Божьего, и дойти до горы, где он принял мученическую смерть, - почти в соответствие с канонами немного попеняла ему Мышка, - но это и правильно. Не хватало еще, чтобы то самое логово оказалось рядом с Голгофой.
   Эта пара, теперь тоже связанная незримой нитью, удалялась от холма, такого невысокого – если только не несешь на плечах неподъемный груз. Они практически дошли до противоположной от центральных ворот границы Города. Здесь тоже хватало людей, причем Наталье здесь затеряться от его взглядов, которыми грузин одарял все – и впереди себя, и сзади, и по сторонам – было еще легче. Таких закутанных в ткани фигур было много, и одна из них как раз шмыгнула под каменную арку.  Туда, застыв совсем не на долго, прошел и преследуемый Натальей человек.
   Крупина не стала останавливаться, шагнула под арку смело – как к себе домой. Она и сама сейчас уверилась, что где-то тут, на одном из этажей, ее ждет прохлада, куча ребятишек и бесконечные женские хлопоты. Она даже глубоко вздохнула, проходя мимо грузина, терпеливо ожидающего у закрытой двери третьего этажа. Всего таких этажей в доме из светлого песчаника было пять, но даже до четвертого Крупина не поднялась. Потому что дверь, у которой застыл столбом противник, щелкнула замком и приоткрылась. Мышка к этому мгновению поднялась лишь на две ступени. Спрыгнуть вниз и затолкать, чуть ли не зашвырнуть внутрь не самого мелкого мужчину, было делом одного длинного, растянувшегося для Натальи мгновения. А для мужчины, которого еще и огладили совсем неласково по затылку, оно растянулось очень надолго. Под изумленными взглядами двух крепышей, которым было не привыкать к жаре, только не такой, а афганской, грузин пролетел вперед по короткому коридору, и там замер на каменном же полу, наткнувшись на непреодолимое препятствие – стену. С этим выражением искреннего изумления парочка боевиков опустилась рядом; для этого хватило двух хлестких ударов, на которые выглянул из внутренней двери еще один афганец.
   Этот был поопытней; даже успел почти захлопнуть дверное полотно, которое распахивалось в его сторону. Ураган, частью которого оказалась правая нога Натальи, тут же ударился в эту преграду с вполне ожидаемым Мышкой результатом. Что-то за деревянной створкой хрустнуло – то ли дерево, то ли лобная кость, которую не успел убрать опытный боевик. Он шумно упал, не став живой преградой для агента три нуля один. В открытую дверь Крупина увидела еще одного крепкого бородатого боевика, который вскочил с одеяла, постеленного на полу, и протянул вперед руку, сейчас невооруженную. Хотя оружия в комнате хватало; тут даже были такие знакомые и родные АКМ, составленные в углу в пирамиду.
   - В количестве четырех штук, кстати, - подвела нехитрый итог Мышка, - как раз по одному на каждого… не считая грузина. Но это еще надо проверить.
   Боевик напротив и возрастом, и роскошной ухоженной бородой, и властным голосом вполне тянул на командира. Голос был густым, рокочущим. Вслед за протянутой рукой на Крупину обрушилось возмущенное: «Женщина!». Наталья усмехнулась. Она  сейчас вся обратилась в слух – не раздастся ли сейчас позади еще один, или несколько звуков, пусть не таких громких, которые означали бы, что ее беседе с бородачом могут помешать. Даже стянула с головы платок. Глаза боевика, зло поблескивавшие поверх жестких черных волос, вдруг стали округляться, заполняться изумлением, а потом настоящей паникой. Даже голос его потерял мощь, когда он явно непроизвольно вытолкнул из себя слово, которое Серая Мышка совсем не ожидала услышать: «Шайтанкыз!».
   Она метнулась вперед – не для того, чтобы вбить обратно в глотку это слово, которое, как известно, не воробей. Ее жесткий удар, заставивший заполненные ужасом глаза закатиться, а мощное тело сползти по стеночке на одеяло, точнее курпачу, как правильно называлось это длинное стеганное ватное изделие, был необходим и самой Наталье, чтобы перевести дух; понять, с какой стороны к ней сейчас выползло далекое прошлое. Времени ей понадобилось совсем немного – как раз, пока Мышка  пробежалась по другим комнатам, по крошечной душевой и просторной кухне-столовой, тоже одарившей запахами из прошлого  - и убедилась, что больше желающих пострелять из автомата Калашникова в квартире нет.
   - Четыре, с грузином пять.
   Наталья помрачнела. Она, как и всякий нормальный человек, не любила «вариант ноль». Но бородач, так неосторожно выкрикнувший ее прежнюю кличку, не оставлял ей иного выбора. Если в голове хоть одного из боевиков, постанывающих сейчас на полу, отложилось это: «Шайтанкыз», - и если оно всплывет потом на допросе… В квалификации сотрудников Моссада подполковник Крупина не сомневалась. Стоило им только зацепиться за ниточку из запутанного клубка, и все тайны (зарытой, кстати, не так глубоко) вылезут на поверхность. В том числе и истинное лицо Ирины Руфимчик, и адрес ее теперешней Базы в Бат-Яме, и многое другое. Мышка вернулась в коридор, продлила четверым боевикам незапланированный отдых посредством быстрых и жестких ударов и остановилась над хрипло дышащим бородачом. Здесь она, напротив, принялась приводить мужчину в чувство – проверенным и чаще всего используемым способом.
   - Это я с Кольки Емельянова начала, - усмехнулась Наталья, вспомнив родной детский дом и оттого немного мягчея сердцем, - откусила полуха и сразу поняла, как надо разговаривать с мужиками.
   Очередной мужик, чернобородый боевик, очнулся, когда его уши приняли интенсивно бордовый цвет. Казалось – откуси Мышка сейчас у него половину уха, как когда-то Басмачу, тугая струя крови забрызгала бы все стены этой достаточно просторной комнаты. В его глазах по-прежнему плескался страх перед «Чертовой девкой», и именно с этого вопроса Мышка начала допрос.
   - Я тебя не помню, - придавила она бородача к полу тяжелым взглядом, - откуда ты знаешь меня?
   Наталья говорила на пушту, пробуя каждое слово на язык, вспоминая оттенки древнего языка. Она словно собиралась прямо отсюда, из города трех религий, отправиться в афганские горы, чтобы с ходу ворваться в бой, приняв одну из сторон. Увы, или к счастью, теперь в этой истерзанной стране все стороны были исключительно внутренними. Внешнего врага, против которого могли бы объединиться такие вот бородачи, в Афганистане не было.
   - Как долго? – задала себе вопрос Мышка, вспоминая историю, в которой этот стратегический для Азии регион периодически топтали сапоги иноземных солдат, - в том числе и мои…
   Бородач, без всякого понуждения назвавшийся Асадуллой, что означало Лев аллаха, тут же напомнил Наталье те годы.
   - Тебя, Шайтанкыз, знали все командиры моджахедов, - с неподдельным уважением ответил Асадулла, - нам даже листовки привезли с твоим портретом. И суммой награды за твою голову.
   Крупина особой гордости не ощутила; даже не стала интересоваться количеством нулей в той самой листовке. Если что-то и погладило ее самолюбие, так это тот факт, что ее, сорокалетнюю, узнали с листовки почти двадцатилетней давности. Но это в ней заговорила женщина; агент же три нуля один недовольно поморщился глубоко внутри себя. Это «все командиры» означало, что ее могут узнать и другие бывшие враги.
   - Которые, кстати, сейчас командуют в Кабуле.
   Понимание того факта, что по стопам военной юности, закончившейся так страшно, все-таки придется пройтись, уже поселилось в душе. Когда придется? Неизвестно. Но не скоро – не завтра или послезавтра. Это становилось ясным по мере того, как Асадулла говорил, не утаивая ничего, что знал. И об этой попытке террористического акта, и о главарях, действительно заседавших теперь в высоких кабульских кабинетах, а главное – о том, что и за этой попыткой, и за многими другими, которые совершаются сейчас, или запланированы на самое ближайшее время, стоят непонятно какие люди.
   - Но очень богатые, - так охарактеризовал нанимателей Асадулла, - столько денег у нас никогда не было. Даже когда американцы помогали против вас, русских.
   - Теперь подробнее о других попытках, - кивнула Мышка, - место, время, исполнители…
   - Нет, - удалось помотать головой бородачу, - кто я такой, чтобы знать  такую информацию? Одного знаю – Муатабара. Он сейчас в Италии, в Риме. Муатабар мне ближе брата. Спас меня два раза. А вчера позвонил, хотя этого конечно не следовало делать.
   - Следовало, еще как следовало, - не согласилась про себя Наталья, задавая уже вслух очередной вопрос, - звонок в телефоне не стер?
   Взгляд афганца поначалу метнулся к низенькому столику, на котором среди прочей рухляди лежал мобильный телефон, и лишь потом заполнился мукой. Этот жестокосердный человек, прошедший не одну битву; буквально сегодня обрекший на мучительную смерть десятки мирных паломников, решил проявить человеческие чувства. По отношению к такому же отъявленному негодяю, каким был сам. Но в Мышке этот порыв нашел понимание.
   - Ладно, - решила она, прислушиваясь к подозрительной тишине, что установилась за окошком, - получай награду, Асадулла.
   Террорист даже не понял, что надо забыть обо всем, кроме аллаха, который уже готов был дать ему путевку – в мусульманский рай или ад. Его шея  не треснула позвонками, как это показывают в триллерах. Жесткие, даже жестокие пальцы  агента три нуля один прервали нить жизни этого человека совершенно беззвучно. Потому что Мышка поняла – за дверью жилища, ставшего базой террористов, что-то готовится. И кто-то внимательно прислушивается к тому, что творится внутри.
   - Скорее всего, штурм – без всяких предложений сдаться и отпустить заложников, - Наталья кивнула, заранее одобряя возможные действия израильского спецназа, - только знают ли они, что здесь есть беззащитная женщина?
   Мышка бережно, без стука, опустила бородатую голову на пол, с легкой усмешкой скользнула взглядом по пирамиде из автоматов, приклады которых она не успела даже огладить, как хотела, и так же беззвучно начала превращаться в беззащитную заложницу…




















Глава 2. Иерусалим. Старый город.
Майор Давид Гаршвин. Штурм
   О том, что в самом сердце израильской столицы, в Старом городе, свила гнездо террористическая группировка, майор узнал за пятнадцать минут до штурма. Откуда об этом месте узнало соответствующее подразделение Моссада, Давида совершенно не волновало. А вот то, что происходило вокруг дома с двухтысячелетней историей, при штурме которого ему никто не позволил бы использовать активные средства вроде кумулятивных зарядов и светошумовых гранат, ему знать было просто необходимо. Конечно, эти самые пятнадцать минут ограничивали его возможности. Единственное, что удалось узнать его ребятам, а прежде того умельцам из Моссада, которые оттеснили цепь полицейских так далеко, как только могла позволять ситуация и пробежались по квартирам, окна которых выходили на подъезд дома «Х», это возможное осложнение. Оно было связано с женщиной, арабкой, которая вошла в этот дом за пару минут до того, как его взяли в плотное кольцо.
   Сам Гаршвин ее не видел, но сейчас почему-то был уверен, что эта арабка может привнести что-то непредвиденное в план, который уже сложился в его голове. Впрочем, точно такой же сложился бы и в любой другой спецназовской голове, потому что план был типовым, отработанным в бесчисленных тренировках и, уже не один раз, в боевых условиях. Единственным отступлением от отработанных до автоматизма действий был категорический запрет на использование в этом районе взрывчатых веществ. Поэтому вместо заряда узконаправленного взрыва, который должен был вышибить толстую деревянную дверь, изготовленную явно не одно столетие назад, его самый надежный помощник, сержант Шломо Мосс, держал в руках кувалду устрашающих размеров.
   Сержант сейчас довольно ухмылялся, и Гаршвин догадывался, что принесло ему нечаянную радость. Шломо, выходец из России, любил как раз вот такие силовые, устрашающие методы подавления. Майор не сомневался – представься такая возможность – сержант своей кувалдой и по черепам террористов прошелся бы играючи, не моргнув глазом. Но сейчас тяжеленная болванка на железной же рукояти была нацелена в точку, где в гнезде, выдолбленном когда-то неизвестным арабским мастером, поблескивал вполне современный замок.
   Майор наконец дождался сигнала, который сегодня прозвучал как противный писк зуммера в наушниках радиосвязи и тронул рукой плечо Мосса. Сам же предусмотрительно отошел чуть в сторону, за пределы молодецкого размаха. Он сейчас тоже улыбнулся – представил себе, как зловеще, и одновременно радостно ухмыльнулся сержант, опуская кувалду на замок. Этот звук – жалкий треск дерева и стали – майор слышал не раз.  Только сейчас он прозвучал как-то иначе; словно через совсем короткий миг после первого удара раздался еще один, более смачный.
   - Так лопаются кости, - успел подумать он, - в том числе человеческие.
   Мимо него, и мимо застывшего на краткие мгновения Шломо потекли стремительные живые ручьи – это его, Давида, орлы растекались неудержимым потоком по квартире.
   - «Чисто», «Контроль», «Двести», «Двести», «Двести», - принимал он короткие доклады, вступая в логово террористов внешне совсем неспешно, а на самом деле именно в том темпе, который тоже был отработан тысячекратно, - "Триста"!
   Он услышал последний возглас, произнесенный одним из бойцов в микрофон чуть громче остальных, и двинулся в ту сторону, в комнату с правой стороны по ходу движения. За ним, словно телохранитель с кувалдой на плече, шагал сержант. Внешне такой же неторопливый, как командир, он мог преобразиться в доли секунды - стать стремительным и неудержимым. Именно он, самый старший в группе, предложил такие кодовые слова для обозначения мест мертвого и не совсем мертвого груза.
   - Так мне с Афгана привычней, - заявил он майору, тогда еще капитану, четыре года назад - когда группа только формировалась.
   Гаршвин знал, что его самый опытный и надежный боец успел повоевать - еще в юности, тогда советской. Это, быть может, и стало решающим при зачислении сержанта в элитный отряд.
   Теперь Шломо с удивлением, легкой брезгливостью и заметной гордостью перешагнул через труп человека, который опосредствованно (через толстую деревянную дверь) познакомился с его кувалдой. Боевик лежал, широко раскидав руки-ноги в коридоре и устремив к потолку незрячие глаза неестественно красного цвета.
   - Неудивительно, - подумал майор, который уже перешагнул через это препятствие, вызвавшее у него лишь недоумение, - получить кувалдой по уху - так все мозги из черепа выплеснутся. Зачем только он свое ухо к двери приложил - хотел определить, сколько врагов скопилось на лестничной площадке?
   Последняя мысль заставила его чуть заметно поморщиться - майор был уверен, что никто в квартире не слышал приготовлений к штурму. О том, что именно это - отсутствие всякого шума за дверью и окнами, и могли насторожить кого-то, он не подумал. Не успел, наверное, потому что шагнул, наконец, в комнату, и сконцентрировался на новых персонажах - лежащих на полу людях и своих бойцах, держащих под прицелом эти два неподвижных тела.
   По первому Гаршвин лишь скользнул взглядом, отметив его неестественно свернутую шею и отсутствие жизни в остекленевших глазах. А второй, точнее вторая...
   - Это не араб, - безапелляционно прогудел за спиной сержант, - это не араб, командир. Я таких душманов еще в Афгане навидался. Зуб даю - он к нам прямым рейсом из Кабула прилетел.
   Прямых рейсов из афганской столицы в израильскую не было - это майор знал точно; но возражать сейчас Моссу не стал. Он еще пристальней вгляделся в женщину - ту самую арабку, что своим появлением ненадолго отсрочила штурм. Что-то было не совсем правильно в этой фигуре с замотанным цветастым платком лицом. Майор не успел уцепиться за занозу, которая кольнула в подсознании. Незнакомка вдруг начала дергаться в припадке то ли эпилепсии, или...
   - Предсмертных судорог! - с ужасом подумал Гаршвин; с ужасом - потому что понял, что теряет последнего свидетеля.
   Женщина, чье тело, между тем, жестокая судорога выгнула дугой, чуть слышно вздохнула и медленно расслабилась, растеклась бесформенной кучей на полу совсем рядом с мертвым боевиком. Но - майор каким-то чудом понял это - не умерла; просто провалилась в глубокое забытье. Плотный шелк на ее груди чуть заметно дрожал, выдавая дыхание, и он скомандовал сержанту, который затаился за спиной, тоже не отрывая взгляда от свидетельницы.
   - Мосс - хватай ее и в госпиталь - одна нога здесь, другая там!
   Эту фразу тоже привнес в группу сержант; как и многое другое, кстати. Но сейчас он не стал "радовать" командира и двух товарищей, застывших у противоположных стен с "Узи" в руках, очередным перлом. Глухо стукнула кувалда, аккуратно прислоненная хозяйственным Шломо к стеночке, и здоровяк легко поднял закутанную в шелка незнакомку на руки. Майор  дернулся было, чтобы посмотреть, какое лицо скрывает этот цветастый платок, но сдержал себя, подумав, что еще наглядится на это личико - когда будет спрашивать, как и зачем эта женщина попала в бандитское логово. Он отправился вслед за сержантом, который нес незнакомку бережно и на удивление легко - словно невесомую куклу. Но в коридоре, где Шломо устремился к двери с вылетевшим от страшного удара замком, он остановился - как раз над телом боевика с треснувшим черепом.
   Если бы Давид Гаршвин мог читать мысли других людей, прежде всего своих бойцов, он бы  уловил то удивление, с которым сержант на несколько мгновений раньше остановился взглядом на этом черепе; точнее лице с выпученными красными глазами:
   - А этот, скорее всего, грузин... Ой-е-ей, что-то будет!
   Шломо, несмотря на службу в Советской Армии, в одной из самых горячих точек в ее истории, а теперь в элитном подразделении израильского спецназа, был настоящим евреем, а потому предстоящие неприятности чувствовал одним местом. Тем самым, под которое удерживал в действительности достаточно тяжелое женское тело.
   Все последующие события майор Гершвин узнал со слов сержанта...
   Тело, к удивлению Шломо, казалось не только тяжелым, но и каким-то... родным, что ли? Словно он нес на руках близкого человека, от которого пахло кровью, кислым запахом пороховых газов (хотя ни одного выстрела из "Узи" или "Калашникова" так и не было сделано), и еще чем-то неуловимым, чем пахли только афганские горы.
   - Маком они пахли, - вспомнил сержант покрытые красным весенним ковром предгорья, - а я словно обкурился им; вот и придумываю себе невесть что.
   Он, наконец, остановился рядом с микроавтобусом. Автомобиль словно ждал его с распахнутыми дверьми. Точнее - действительно ждал. Потому что по боевому расчету сержант был дублером водителя этого мощного "Форда". Он бережно уложил незнакомку на длинное сиденье, на котором она спокойно разместилась, и, задумавшись на мгновенье, решил все-таки помочь ей хоть в самой малости - обеспечить к легким доступ свежего воздуха.  Шломо осторожно взял за краешек цветастого платка и медленно потянул его на себя, заполняясь изумлением и безумной радостью по мере того, как под ним (под платком) открывались такое знакомое лицо. Последними открылись веселые серые глаза, в которых не было ни капли боли, какую совсем недавно излучала всем своим видом закутанная в арабский наряд фигурка.
   В женщине кроме этого платья и платка не было больше ничего арабского. А лицо, включая эти серые глаза, один в один повторяло полузабытые за давностью лет черты его прежнего командира - старшего лейтенанта Натальи Крупиной.
   - Ну чего уставился, старший сержант (именно это звание было у Лешки Мосса к окончанию его службы в Афгане)? Соскучился, что ли? - теперь уже совсем усмехнулась Наталья.
   Мосс, вместо того, чтобы кивнуть, сграбастал ее в медвежьи объятья, и Мышка позволила ему это, на несколько мгновений ощутив себя слабой женщиной. Но эти мгновения текли, а сержант не собирался отпускать ее. Наконец женское тело в его руках напряглось, и Лешка-Шломо поспешил так же аккуратно отпустить бывшего командира на сиденье; вспомнил, наверное, чем может кончиться такое вольное обращение с Шайтанкыз, как Крупину называли враги и кое-кто из однополчан.
   - Товарищ старший лейтенант, - счастливо зашептал он, отступая в тесном для него фургончике так, чтобы охватить взглядом успевшую сесть на сидении Мышку целиком - от этих самых глаз, тоже светящихся сейчас неподдельной радостью - до кончиков модельных туфель на низком каблуке, - это вы?!
   Именно эти туфли, точнее носок одной из них и бросился в глаза майору Гаршвину; заставил напрячься его тело - но не более того.
   - Я, Леша, - Наталья ловко скользнула мимо сержанта; ей места здесь вполне хватало, - сейчас вот закрою двери и можно продолжать целоваться.
   Впрочем, и сама она, и, тем более, Мосс понял, что это не было приглашением к действию. Мышка тут же чуть нахмурила понарошку брови и кивнула на водительское сиденье:
   - Тебе что командир приказал? Везти меня в госпиталь? Вот и вези!
   - Есть! - сержант умудрился встать здесь в стойке смирно; немного кривой конечно, но вызвавшей одобрительную улыбку Натальи, - а в какой?
   Его лицо, и даже вся фигура, сейчас ловко перемахнувшая через спинку сиденья и умостившаяся на нем, сейчас словно кричала: "Любой приказ готов выполнить, товарищ старший лейтенант, но только - ваш!". Он словно разом помолодел сейчас, превратившись в того ловкого, хоть и крупного уже паренька - одного из тех, на кого Наталья могла во всем положиться там, в афганских горах.
   - А, пожалуй, и сейчас, - поняла она, лихорадочно соображая, какую помощь она может и хочет получить от этого спецназовца, готового забыть ради нее, ради воспоминаний о далекой молодости и о присяге, и о..., - нет! Ты мне, конечно, поможешь, Леша. Но ничего нарушать я тебя  не заставлю.
   Она, теперь тоже практически израильтянка, о медицинской стороне еврейской жизни знала очень мало. Не приходилось обращаться ни разу. За исключением рождения Коленьки, конечно. Этот адрес она и назвала, имея в виду, прежде всего, то обстоятельство, что оттуда можно легко добраться до дома.
   -   До Тель-Авива подбросишь, Леша? Есть там такой госпиталь "Ихилов".
   - Знаю, - обрадовался сержант, поворачивая ключ в замке зажигания, - там министерство обороны недалеко, так я туда...
   -  Вот и хорошо, - остановила его Наталья, - выруливай, и начинай рассказывать, как ты до такой жизни докатился.
   Леша не обиделся; напротив - разулыбался теперь уже совсем широко. Вспомнил эту присказку, которая в  разведвзводе звучала очень часто. А потом действительно разговорился, неожиданно для себя вспоминая такие незначительные подробности последнего десятилетия своей  жизни, что сам удивлялся просветлению собственной памяти. Автомобиль, судя по всему, имел право нарушать скоростной режим. Пару раз, правда, сержант нажал на клаксон, выпустив наружу какой-то противный скрежещущий сигнал, от которого прицепившиеся автомобили местной инспекции безопасности на дорогах тут же отстали. «Форд» уже поглотил колесами семьдесят километров, что отделяли историческую столицу Израиля от финансовой и культурной, когда сержант спохватился, и повернулся назад, с виноватым вопросом:
   - А вы-то как, товарищ старший лейтенант? Где вы все эти годы... Мы тогда с ребятами хотели вас с гауптвахты выкрасть, да не успели - всех по разным частям за полчаса раскидали. Даже приказы потом пришли, задним числом.
   - Ага, - поняла Наталья, - это командир полка постарался. Чтобы ребята действительно какую-нибудь глупость не учинили.
   Но теплое чувство благодарности все равно заполнило грудь. Ответила же она очень коротко - так, что Мосс сразу понял - подробностей не будет:
   - Я теперь подполковник, Леша.
   Она не уточнила - подполковник какой армии. Но сержант понял; еще он сообразил, что офицер практически вражеской армии здесь, в постоянно воюющем Израиле, это...   Именно в этот момент зазвонил телефон. Майор Гаршвин наконец сообразил, что его мучило последние сорок минут; сообразил, когда в бандитском логове закончился обыск, не давший практически никаких результатов. Он набрал номер сержанта, который увез объект, точнее субъект его невольных терзаний. В салон ворвался громкий, чуть взволнованный голос:
   - Сержант, тебе пора было бы уже вернуться. Тут до госпиталя всего...
   - Так это в Иерусалиме, командир, - ляпнул Шломо, не подумав, - а я уже в Тель-Авив въехал...
   - Какого черта!? - голос в телефоне стал строгим; но продолжить  майор не успел.
   Мобильник каким-то чудесным образом оказался в руках Натальи, которая нажала на кнопку, прервав такой короткий разговор, и велела водителю:
   - Прижмись-ка к обочине, Леша, я здесь, пожалуй, выйду.
   Совсем рядом была автобусная остановка; на желтой табличке Наталья разглядела номер десять - автобус именно этого маршрута шел и мимо госпиталя, и, много позже, рядом с ее домом. А поскольку ни на какие болезни и раны Мышка жаловаться не собиралась, то разницы, где ей пересесть из комфортабельного салона микроавтобуса во всегда битком набитую "десятку", она не видела.
   - Телефон я тебе не отдам, Леша, - улыбнулась она сержанту, когда тот дисциплинированно остановил автомобиль сразу за остановкой, - минут через десять найдешь возможность связаться с начальством. Можешь рассказать ему все.
   - В каком смысле все? - не поверил сразу Мосс, - кто же мне поверит, что я вот так, без сопротивления отдал телефон, а потом отпустил...
   - Леша.., - протянула теперь уже  немного сердито  Мышка, - я же сказала - все. Не скрывай ничего. Поверь - тебя раскрутят до донышка, даже не заметишь. Одно слово вранья - и со спецназом можешь попрощаться. И вообще с армией. Оно тебе надо? Или ты не сможешь рассказать про старшего лейтенанта, про Шайтанкыз так, чтобы они прониклись. Впрочем (она словно задумалась, на самом деле посмеиваясь в душе), если хочешь, могу напомнить. Тогда десять минут ждать не нужно будет - отдохнешь прямо здесь, в кресле.
   - Нет,  Наталья Юрьевна, - сержант не испугался; он сейчас вспомнил пару эпизодов, которые обязательно надо будет рассказать майору, - я уже и сам проникся...
   Он повернулся назад, потому что в салонном зеркале не увидел лица Крупиной. И тут же едва не расхохотался; заменив смех восхищенным ругательством. На русском языке, кстати. В салоне никого не было. Как можно было исчезнуть из него, не щелкнув дверцей, не скрипнув кожаным сиденьем? Это мог бы сделать кто-то неприметный, например мышь, но никак не взрослый человек, женщина.
   - Кроме нашего комвзвода, - с гордостью подумал Мосс, бросая взгляд на часы и начиная отсчет тех самых десяти минут.
   Он еще подумывал дать старшему лейтенанту, точнее подполковнику Крупиной, минут пять-десять дополнительной форы. А Крупина, которая, кстати, еще не покинула салон, все-таки решила, что лишние неприятности однополчанину ни к ему. Потому что кто-то сообразительный, а таких в израильских спецслужбах было хоть отбавляй, обязательно задаст себе, а потом и сержанту вопрос:
   - А почему, собственно, ты не позвонил на десять минут раньше?
   Поэтому к шее Шломо устремилась незамеченная им рука, и он – все с той же улыбкой на губах – провалился в неглубокий сон. Мышка едва успела подхватить тяжелую голову, готовую упасть на клаксон и испугать тель-авивцев пронзительным ревом. Потом Серая Мышка скользнула наружу, пообещав себе, что обязательно найдет Мосса – потом, когда все закончится. Вопрос: «Что все?», - она задала себе уже в автобусе десятого маршрута.
   Уже через восемь из отпущенных десяти минут рядом с машиной  остановились, взяв его в коробочку, три автомобиля, отличавшихся от стоящего на обочине «Форда»  лишь цветом. Майор Гаршвин естественно не мог прилететь сюда, как на крыльях. Но связаться с тель-авивскими коллегами, дать им наводку, было делом не минут - секунд. А уж тем прикинуть маршрут от въезда в город, не такой большой по европейским меркам (всего-то четыреста тысяч населения), и найти приметный микроавтобус… В-общем, Шломо Моссу впервые в жизни пришлось ощутить на собственных руках тугие кольца наручников.
   Спецназовцы, которые внешним обликом и заметной только опытному глазу скупой грацией движений, мало отличались от самого сержанта, как-то незаметно для окружающих – для той же толпы на остановке – окружили микроавтобус. Двое резко отворили  двери – водительскую, и ту, в которую недавно вышла никем не замеченная Мышка. Внутри их встретил только негромкий храп и блаженная улыбка, которой поделился с «коллегами» единственный человек в салоне. Один из людей в камуфлированной одежде и маске, показывающей, что светить личиком эти ребята не любят, негромко чертыхнулся, когда так и не проснувшегося Шломо вытаскивали из тесного для него сидения. Ровно через минуту; а по часам Натальи – через десять - сержант открыл глаза и повернулся направо; затем налево – к «коллегам», которые подпирали его с двух сторон такими же крепкими, как у него, плечами. Мосс поднял скованные руки к лицу. Улыбка медленно сползла с его губ; не исчезла совсем, а растворилась внутри, чтобы проявиться опять при следующей встрече с бывшим командиром. А что такая встреча обязательно случится, он не сомневался.
   - Иначе, зачем бы Наталья Юрьевна взяла с собой мой телефон? – задал он себе резонный вопрос…
   - Вот именно, - повторили ему этот же вопрос в мрачном здании в самом центре Тель-Авива, во внутренний дворик которого «Форд» светло-бежевой раскраски въехал, не издав на улицах ни одного сигнала, - зачем она взяла с собой твой телефон?
   Сержант Мосс так и не смог узнать, отличается ли от их «фирменной» сирены гудок автомобиля неизвестной пока спецслужбы. Его быстренько препроводили на третий этаж, где в светлом просторном кабинете, ничем не напоминавшем пыточную, устроили долгий, дотошный и очень профессиональный допрос. Он понимал, что все эти вопросы, часть которых не имела никакого отношения ни к нему самому, ни к старшему лейтенанту Крупиной, дают какую-то пищу уму человека, который  задавал их с заметной ленцой. Человек этот – невысокий, с мелкими же чертами лица, сильно смахивал, как бы это кощунственно не звучало, на рейхсминистра Геббельса – как его рисовал в незабываемом фильме наш разведчик Штирлиц.
   Сержант так и сказал про себя: «Наш», - и окончательно успокоился. Потому что действовал; точнее отвечал на вопросы так, как и советовала Наталья Юрьевна. То есть, не скрывал ничего. Сейчас даже мимолетная обида, что поселилась в груди от такого неожиданного прощального жеста Крупиной, полностью растаяла, уступив место теплой благодарности – Мосс понял, зачем командир сделала это.
   Он рассказал все – сначала  этому костлявому человеку с суровыми пронзительными глазами, а затем еще раз – ему же, уже в присутствии своего нынешнего командира, майора Гаршвина. Последнего, как оказалось, пригласили в качестве независимого эксперта. Хотя полностью независимым назвать майора, конечно же, было нельзя. Однако он догадался, в силу большего опыта именно в таких вот «играх», что приглашать кого-то еще не стали  во избежание лишней огласки. А Гаршвин – хотел он этого, или нет – уже был «посвященным»; правда, пока не до конца понимал, во что.
  - Ну и как, - повернулся к нему другой майор – тот, кто принимал их с Моссом в своем кабинете и не удосужился назвать своего имени, - вы верите, майор, в эти сказки?
   Сказками этот начальник (майоры бывают разными) назвал те несколько невероятных историй, которые Мосс рассказал о старшем лейтенанте, теперь подполковнике Крупиной. Гаршвин помедлил с минуту, а потом кивнул, вспомнив, как «купился» на предсмертные судороги незнакомки в длинном арабском одеянии. О туфельке, что лишь на мгновенье мелькнула перед его взглядом, он предпочел промолчать.
   - С трудом, но верю, - сказал он чистую правду, - хотя что вам в моей оценке? Можно ведь все это проверить.
   Он уставился на хозяина кабинета взглядом дисциплинированного служаки – мол, наше дело штурм, захват, прикладом в рожу, и так далее. А уж вы, такие умные здесь…
   Второй майор его понял. Выражение бесстрастности на его лице не поменялось, но тонкие губы скривились в усмешке.
   - Проверим… Если успеем. Потому что назревают какие-то события. Точнее, они уже начались. И твоя… Наталья Юрьевна (он повернулся к сержанту) уже вмешалась в них. Не скрою – пока на нашей стороне. Сегодня днем она предотвратила теракт перед Стеной Плача. Ликвидировала без единого выстрела шестерых террористов. И спасла, между прочим, жизнь десяткам  людей. Средикоторых как раз оказались министр Перес и Горбачев – знаете такого?
   Сержант кивнул первым, заполнившись до краев своего большого тела гордостью за Крупину. А вот майор Гаршвин кивнул чуть позже, и совсем без улыбки. Потому что понял – такими сведениями просто так, для общего развития, не делятся. Этот майор с холодными глазами уже включил и Шломо, и его, Давида Гаршвина, в какую-то свою комбинацию. Именно в этот момент и прозвучал вопрос о телефоне. И опять сержант не стал лукавить – сказал так, как думал, и, больше того, надеялся.
   - Может, она будет ждать звонка на этот телефон?
   - Так давайте позвоним, - вроде бы даже обрадовался майор, - диктуй номер.
   Позвонил он не с рабочего телефона, который затерялся на большом столе, заполненном бумагами, а с мобильного. Голос оператора мобильной связи, сообщившей, что абонент отключился или находится вне зоны действия сети, услышали все. Но лишь хозяин кабинета довольно кивнул головой, словно он сейчас достиг какой-то цели.
   - Достиг, - понял Гаршвин, - теперь у этой Крупиной записан номер, куда можно позвонить – в крайнем случае.
   Давид, к собственному изумлению, ощутил, что к этой незнакомке он сам уже питает теплые чувства.
- Наверное, от тебя, сержант, заразился, - глянул он на подчиненного, который потирал руками запястья.
   Наручников на них уже не было. А через пять минут они вдвоем вышли из кабинета, обрадовавшись небрежной фразой, сопровождаемой еще одной чуть заметной ухмылкой местного майора:
   - Свободны…
   Гаршвин уже за дверьми продолжил это слово, произнесенное  с такой многозначительной паузой: «Пока…».





























Глава 3. Бат-Ям. Ночь на первое июня
Ирина Рувимчик. Гости по-одесски
   Теперь у Натальи было два телефона. Со своим – три. И все три она отключила, потому что вести разговор по двум первым можно было, только отгородившись от всего мира плотной завесой, не пропускавшей ни единого звука. Она даже улыбнулась, отчего еврейчик рядом разулыбался в ответ, приняв это на свой счет. А Мышка просто представила себе, как сейчас зазвонил бы самый навороченный на вид мобильник, которые недавно принадлежал афганскому моджахеду, и она – с виду опять самая обычная израильтянка – принялась бы скромно, как и полагается правоверной мусульманке,  напрашиваться на встречу с живым террористом на неведомом для окружающих языке пушту.
   - Пока живым, - поправила она себя, - и ведь не прервешь такой разговор; не скажешь – перезвони попозже. Потому что тогда телефон можно будет выбрасывать – никто больше не перезвонит.
   Она ловко шмыгнула на освободившееся место и закрыла глаза. Картинку за большим, чуть запыленным стеклом она знала наизусть. Не то, чтобы у нее не хватало денег на бензин, или так нравилось ездить в автобусной толчее. Нет – это тоже входило в комплекс превентивных мероприятий, которые были направлены теперь уже не только на ее собственную безопасность. Она могла сейчас вот так, не открывая глаз, посекундно расписать весь маршрут «десятки» - если только ничего не случится. Но что могло случиться в обыкновенном маршрутном автобусе? В таких обычно ни шпионы, ни миллиардеры не ездят.
   - Кроме меня, - опять улыбнулась Мышка, - а кто я сейчас в глазах израильских спецслужб – шпион и есть.
   Про миллиарды она даже не стала вспоминать. Не захотела, или не успела – как раз пришла пора уступить сидячее место и покинуть эту душегубку. Наталья, которую жизнь приучила спокойно воспринимать самые жестокие условия существования, нынешнюю комфортабельную жизнь ценила. Потому и спрыгнула с высокой ступени автобуса с  облегчением – за одну остановку до той, что была ближайшей от ее дома. Казалось бы – никаких признаков того, что ее мог засечь чей-то заинтересованный взгляд, не было. Еще вчера она спрыгнула бы поближе к особняку – если вообще бы села в автобус. Теперь же агент три нуля один была на тропе войны, неизвестно кем и зачем развязанной.
   Мышка прошлась с физиономией погруженной в  глубокие думы женщины вокруг дома трижды, с каждым кругом сжимая зону осмотра. На ходу она вытащила один из телефонов – свой, на вид самый скромный, но с огромным количеством дополнительных функций, за которые пришлось платить немалые деньги. Одна из них показывала, кто «соскучился» по ней – даже при том, что к сети мобильник не был подключен. Таких было немного; трое – Николай с Лидой и Инесса Яковлевна - скорее всего ждали ее дома, и свои вопросы могли задать уже через десять минут. Четвертый, и самый настойчивый, абонент, был незнаком – он звонил методично, каждые пять минут. Только последние двадцать минут этот незнакомец (а может, и знакомый, поменявший телефон) перестал терзать свой мобильник.
   Наконец Серая Мышка убедилась, что ни злые «кошки», ни другие звери, а тем более люди, ее «норку» не обложили. Она отворила калитку ключом и легко взбежала по ступеням, еще раз обернувшись на крыльце. Скорее его можно было назвать верандой, или лоджией – на тридцать с лишним квадратных метров. Так же бесшумно открылась железная дверь, ведущая в дом. Наталья улыбнулась, потому что услышала спокойный, даже веселый гомон из столовой, размеры которой чуть превышали лоджию. Все голоса были знакомы, но один из них Мышка никак не ожидала услышать в своем доме. Тоже веселый, чуть надтреснутый, он очень органично вписывался в другие звуки – голоса ее близких, чуть слышное звяканье ложек и вилок; наконец, звон фужеров, приглушенный налитой жидкостью. Тех фужеров, определила Наталья, еще не видя их, которые Инесса Яковлевна привезла с родины, из Одессы, и доставала в исключительных случаях.
   Таким могло стать сегодняшнее чудесное избавление от гибели двух Николаев.
   - Но каким боком тут притерся Соломон, один из семерки американских олигархов, – именно его голос Мышка слышала сейчас,  - и почему я перед домом не видела автомобиля, на котором его привезли? Или он, как и я, на «десятке» сюда…
   Вопрос: «Как Соломон ее нашел, и что ему тут надо?», -  она задавать себе не стала, резонно сообразив, что старый еврей сам все объяснит.
   - Иначе зачем он здесь появился – не для того же, чтобы его еще раз по спинке погладили?
   Она шагнула вперед вместе с негромким боем напольных часов, сработанных вручную известным мастером еще двести лет назад. Часы пробили шесть часов вечера, и Наталья, потянув носом воздух, остановилась на пороге, только теперь вспомнив, что целый день ничего не ела. А перед ней, между прочим, был в самом разгаре праздничный пир. Огромный овальный стол, ничуть не меньше того, за которым ее в образе японской гейши принимали в подземном бункере американского ранчо, был заставлен яствами, как никогда раньше.  То, что  остроглазая Мышка некоторые из них  увидела  впервые, она отметила раньше, чем со своего места сорвалась раскрасневшаяся Инесса Яковлевна.
   - Ой, Наташенька! А мы тут без тебя.., - она явно растерянно оглянулась на остальных.
   Только Соломон сейчас не выглядел растерянным; но и в его взгляде Мышка не увидела той бесшабашной веселости, которую он старался демонстрировать своим бодрым голосом. Скорее эта была не бодрость, а глубокий внутренний надлом.
   - С такой улыбкой шагают в пропасть, - подумала отчего-то Наталья, останавливаясь перед гостем; она улыбнулась в ответ совсем открыто и спросила, теперь уже вслух, - я так понимаю, что это для вас Инесса Яковлевна так расстаралась. Ну и кто мне представит гостя?
   - Бросьте, Наталья Юрьевна, - перестал улыбаться Соломон, - мы ведь уже давно знакомы.
   - Знакомы, - не стала отказываться от прошлого - от мисс Рини - Крупина, - только вот не припомню, чтобы приглашала вас к себе в гости. А незваный гость… Сами знаете хуже кого.
   - Хуже старого одесского еврея не может быть никого, - теперь совсем искренне расхохотался Соломон,- а он – то есть я – никак не мог пройти мимо дома, в котором так вкусно готовят.
   За спиной Натальи шумно засопела Инесса Яковлевна; она явно была польщена, но под грозные очи хозяйки дома появляться не спешила. Хотя и знала, что Наталья на нее ни сердиться, ни обижаться никогда не будет.
   Наталья еще раз шумно потянула носом воздух (это специально для нее, для домоправительницы) и заявила неожиданно жалобным голосом:
   - А я голодная, как… С утра ничего не ела!
   - Ой! – Инесса Яковлевна убежала, мелко семеня ножками в туфельках с каблучками.
   Обычно она дома носила мягкие лопоухие тапочки-зайчики; даже во время их общих трапез. Значит, визит Соломона для нее что-то значил.
   - Ну, правильно, - озвучил ее мысль американец, бывший советский одессит, - мы же земляки. У нас с Инессой Яковлевной общих знакомых… не пересчитать!
   - Я так понимаю, вы этим сейчас и занимались? - опять добавила яду в голос Наталья, усаживаясь на свое любимое место за столом.
   Место это было примечательно тем, что с него были прекрасно видны и дверь, и огромное панорамное окно. А еще – кувырком назад можно было оказаться у другой, совсем неприметной двери, что открывалась к лестнице, ведущей в подвал. Точнее это в России, или в той же Одессе был бы подвал. А здесь, как и в каждом уважающем себя израильском жилище, за дверью скрывался настоящий бункер, в котором можно было надежно укрыться от нападения. Больше того – из этого бомбоубежища на соседнюю улицу вел подземный ход; неширокий, но вполне проходимый – до неприметного особнячка, записанного совсем на другое физическое лицо. Наталья улыбнулась еще раз – вспомнила, с каким трудом и предосторожностям доставляла сюда небольшую горнопроходческую машину, а обратно – на поверхность – кубометры грунта. А еще – с каким ошарашенным видом впервые нырнул в этот бункер подполковник Емельянов. Это потом он, гуляя с супругой и ребенком по улицам Тель-Авива, привык, что все новостройки начинаются на немыслимой глубине – с учетом обязательного строительства подземного убежища.
   Соломон, наверное, принял последнюю улыбку на свой счет. Он приподнялся со стула и вознамерился было поухаживать за голодной Мышкой – предложить ей что-то из  манящих взгляд, а более того желудок, яств, уже представленных на столе.
   - Соломон Моисеевич! – с укоризной протянула домоправительница, возникая в проеме третьей двери, что вела на кухню, - сначала первое. Хотя бы пару ложек. А вы пока лучше шампанского Наталье налейте.
   Увы – бутылку со строгой наклейкой на французском языке, сообщавшей, что нигде, кроме провинции Шампань, настоящего шампанского больше не делают – уже держал Николай-старший. Наталья благосклонно кивнула ему, а потом и Инессе Яковлевне - когда отправила в рот первую ложку  с наваристым борщом. Мычать от удовольствия она не стала, но заработала ложкой очень быстро; много быстрее, чем пристало княгине Мышкиной. Так она стучала ложкой по дну тарелки в детском доме, а потом в училище. На мгновенье пришло ощущение, что вокруг опять собралась большая дружная семья, и что… Тут ее взгляд наткнулся на грустные, ждущие чего-то глаза Соломона, и она, помедлив, кивнула – словно сейчас, на этот вечер, пустила его в свою семью.
   С этого момента вечер потек совершенно непринужденно, легко. Слова и тосты рождались сами, и смех был абсолютно искренним. До тех пор, пока Николай-младший не засопел на руках отца.
   - Так,  - обвела всех взглядом подполковник Крупина, решившая, что наступил тот час, когда пора приступать к делу – к тому самому, с которым тут появился Соломон, - Емельяновы, спать!
   На часах только недавно пробило половину девятого, но ни Лидия, ни Николай возражать не стали. Они уже знали, что когда Мышка говорит вот таким тоном, нужно не спорить, а беспрекословно следовать каждому ее слову. Потому что это был не каприз взбаломошной княгини, она же Ирина Рувимчик, а приказ командира – трезвый и абсолютно обоснованный. Емельяновы тут же шагнули к двери, чтобы получить новый приказ:
   - Не туда!
  Она махнула себе за спину; этот жест означал, что два Николая и Лидия будут ночевать сегодня в другом, неприметном особняке. Кровати там были такие же мягкие; удобства… Ну что можно было придумать еще, кроме самых нужных? Золотой унитаз? Ванную, инкрустированную бриллиантами? Лидка немного капризно поджала губы – поняла, что их банально выпроваживают. Николай понял больше – Наталья сейчас ограждала его семью от вестей, и, может быть… Нет – не может быть, а определенно –  от неприятностей, что принес с собой этот бойкий старичок с мудрыми и грустными глазами.
   Дверь за ними практически беззвучно захлопнулась, и Наталья перевела взгляд на домоправительницу.
   - Спасибо, Инесса Яковлевна…
   В этом «спасибо» старушка поняла и приняла не только благодарность за действительно вкусный ужин, но и слабо замаскированное пожелание: «А не погулять ли вам, дорогуша, на сон грядущий?». Она так и ответила, совсем без обиды:
   - А я, пожалуй, пойду - погуляю. Чаю вам еще принести?
   - Я сама, Инесса Яковлевна.
   Домоправительница ушла; аккуратно, но громко хлопнув поочередно тремя дверьми. Наталья дождалась, когда хлопнет последняя, ведущая уже на улицу, и остановила тяжелый взгляд на Соломоне. Теперь никто не решился бы назвать ее Мышкой – трудно было представить себе такое существо или предмет, на которое мелкий серый грызун мог смотреть так требовательно. Соломон Моисеевич на несколько мгновений замер; он очевидно уже забыл, когда на него смотрели так. Может быть, первая учительница – еще там, в Одессе. Наконец он сглотнул тугой ком в горле, запил его остывшим чаем и начал:
   - Той семерки, уважаемая Наталья Юрьевна, с которой вы познакомились прошлой осенью, больше нет.
   - Я так поняла, вы вышли из нее, - ровным голосом констатировала Мышка.
   - Я – да, - кивнул старый еврей, показав кипу, практически незаметную в его на удивление густых волосах, - добровольно. Еще трое – вперед ногами. Вам интересно, кто.
   - Интересно, - теперь кивнула Крупина, - но это потом. Сейчас главное – почему это случилось, и чем это грозит всем нам?
   Она поскромничала, не сказала: «Грозит миру», - но Соломон понял именно так; он продолжил «высоким слогом»:
   - Грозит новым переделом мира.
   - Ну, с тобой, Соломон Моисеевич, понятно, а при чем тут я? Где мир, а где скромная израильтянка Ирина Рувимчик?
   Удивительно – этот старый еврей действительно казался своим; он даже мысли ее угадывал, словно прожил в этом доме не меньше, чем сама Мышка.
- Ирина Рувимчик могла бы просто укрыться на новом острове, или еще где – укромных мест в мире много, - грустно усмехнулся еврей, - а подполковник Наталья Крупина?
   Нокаутом это для агента три нуля один не стало, но уважения к собеседнику в ее глазах явно прибавилось. В том числе и потому, что Соломон, называя это имя, наверняка понимал – сейчас он, быть может, подписал себе смертный приговор. И потому, наверное, вздохнул свободнее. И заговорил увереннее, совсем на равных с хозяйкой дома. Даже с небольшим акцентом снисходительности – мол, годы и нажитой опыт позволяют. Крупина не возражала – пой, птичка; главное – по делу.
   А дело, как оказалось, напрямую касалось России. Потому что планы, которые имела на нее семерка, а через нее ведущая страна мира, изменились кардинальным образом.
  - Задумка была такая, - вещал Соломон голосом опытного лектора, - сосать из твоей… нашей страны соки, пока не высосут досуха. А поскольку сделать это быстро трудновато – с ее размерами и ресурсами - то никто не возражал… И я в том числе. Не скрою – заработал на русской теме немало. И грехов накопил на ее бедах – не смыть ничем. Но никогда не желал, чтобы эта страна совсем исчезла с карты.
   - Вот именно – «эта», - с невозмутимым лицом подчеркнула Наталья.
   - Но теперь все изменилось, - продолжил Соломон.
   - Что «все»?
   - Наши аналитики – а они никогда еще не ошибались – сделали прогноз. Совсем скоро Россия начнет прижигать каленым железом тех пиявок, что жиреют сейчас на ней. Новый президент недолго будет считать, что членство в «восьмерке» великих стран – это предел мечтаний для него, как для лидера мировой политики.
- Боитесь нового Сталина? - усмехнулась уголками губ Мышка.
   - Я – боюсь, - не стал скрывать Соломон, - потому что не забыл еще старого. А остальные просто не допустят, чтобы Россия стала страной, которой ничего не надо от других. Которая сможет жить сама, без подачек. Это я сейчас не придумываю высокие словечки. Это такими словами мы спорили. Мы – это когда еще была семерка. Еще мы пришли к одному выводу – силой Россию не взять. Новый президент – не Ельцин, а тем более не Горбачев. Если понадобится, он нажмет на кнопку. А жить хочется всем. И тем сильнее, чем больше денег и возможностей.
   - И как же вы выкрутились?
   - Как обычно, - пожал плечами Соломон, - решили взять хитростью, обманом. Так замазать русских грязью, кровью и нечистотами, чтобы они сами поверили – и все они, и их президент не могут дать миру ничего, кроме боли и унижения. Чтобы  он или сам ушел, или его с треском пронесли на очередных выборах – несмотря на все эти ваши «выборные» технологии.
   - Термин-то ваш, - поправила его, пока только про себя, Наталья, - и сами технологии тоже. Мы только учимся – у вас, у вашей демократии, кстати.
   - А на замену ему у нас уже несколько кандидатур имеется – одна другой лучше.
   - Продажней, - опять-таки мысленно, чтобы не сбивать собеседника с мысли, уточнила Мышка.
  - В принципе, такой вариант очень даже устроил и меня, и Джонни, и… Только вот в выборе методов и средств мы не сошлись.
   - Ага, - догадалась Наталья, давая злое и жесткое определение «благородному» порыву нескольких олигархов, - сейчас начнется чистоплюйство и игра в «добрых дяденек».
   Старый еврей опять прочувствовал настроение Крупиной; словно читал ее мысли. Он упрямо мотнул головой, и все же закончил.
   - Можете думать о нас что угодно, Наталья Юрьевна, но лично я считаю, что есть предел, за который переступать нельзя. Убивать тысячи, а может миллионы людей – быть может, собственных граждан – а потом свалить это на другого… Такой грех ничем не искупить. А мне уже и не успеть.
  - Я поняла вас, Соломон Моисеевич. И даже готова поверить. Только что вам от меня надо?
   - Как что? – удивился такой непонятливости еврей, - остановить их.
   Мышка негромко просвистела, и Соломон ничуть не удивился этому – все-таки воспитывался в одной стране с Крупиной. Он торопливо продолжил, показывая, что  досконально все продумал:
   - Я сейчас к вашему патриотизму взывать не буду. Я хочу нанять вас, Наталья Юрьевна. Вы знаете – я очень богат. Ваши пятьдесят миллиардов, это… В общем, я сделаю вас своей наследницей. А вы сначала сделайте одно – нужно уничтожить эту троицу – Джона, Джереми и Майка. Вот, - он протянул маленький конвертик, в котором Наталья нащупала дискету, - здесь вся информация. Не очень много, но больше не смог бы собрать никто. Так что вы скажете, Наталья Юрьевна?
   Очень глухо стукнула входная дверь. Это очень вовремя – для Натальи – вернулась Инесса Яковлевна.
   - Я скажу, что теперь моя очередь погулять, Соломон Моисеевич, - встала со стула Наталья.
   Она глянула на часы и несколько удивилась – такая неспешная, и вроде бы совсем короткая беседа, в которой со многими паузами говорил практически только гость, длилась до половины двенадцатого.
   - Вот это прогулочка получилась у Инессы Яковлевны, - пожалела она больные ноги старушки, которая деликатно постучалась в столовую.
   - Входите, - практически одновременно воскликнули хозяйка и ее поздний гость.
   Они тут же рассмеялись, так что незримая струна напряженной недоговоренности -  с обеих сторон – тут же лопнула; точнее растаяла, чтобы воскреснуть, как только Наталья с Соломоном останутся одни. Потому что она поняла – старый еврей не уйдет, пока не получит ответа. Причем – положительного.
   - Хитрый старый черт, - почти ласково выругалась Мышка, - знал, что его никто не погонит из дома на ночь глядя. Вот и развлекайтесь тут вдвоем. А мне надо подумать. Крепко подумать. А ты молчи!
   Это она прикрикнула на какого-то маленького монстрика под названием жадность, который сейчас пытался укорениться внутри нее после упоминания о наследстве старого еврея. Она повернулась к Инессе Яковлевне:
   - Соломон Моисеевич останется сегодня у нас. Поставьте еще чайку, Инесса Яковлевна, да идите отдыхать, - она едва удержалась, чтобы не выпалить что-то вроде, - только в разных спальнях, ладно?
   А Соломон опять угадал, потому что хитро подмигнул Мышке раньше, чем она успела выскользнуть за дверь. Улица встретила ее свежестью близкого моря, далекими сполохами огней над Тель-Авивом и… предчувствием беды. Поэтому она, только что собиравшаяся действительно прогуляться по тихим ночным улицам, тут же скользнула в тень, которая, как оказалось, уже была занята. Человек во всем черном принял ее в объятия – крепкие и усыпляющие. По крайней мере, он сам так думал, перехватывая Мышку на удушающий прием – опасный тем, что тут надо было филигранно просчитывать каждое движение. Иначе к ногам упал бы не пленник (пленница), а бездыханный труп. Агент три нуля трупом становиться не пожелала. Ее движения были еще более точными и стремительными, нежели те, которыми так и не успел воспользоваться неизвестный пока наблюдатель. Именно его тело легло на теплую до сих пор траву. Приводить «черного человека» в сознание Наталья пока не стала. Что он мог сказать интересного? Разве только назвать того, кто прислал его сюда. Так это можно было спросить у другого – того, что дернулся сейчас в тени соседнего дерева.
   Серая Мышка скользнула уже сюда; со второго недвижного тела, которую в свете далекого фонаря было видно чуть лучше, она стянула маску. И кивнула – тому, что сделала правильный выбор, не свернув ни первому, ни второму наблюдателю шею – раз и навсегда. Потому что в смуглом лице она распознала отчетливые семитские черты. Прислали ли этих «рыцарей плаща и кинжала» за Соломоном, или это Ирину Рувимчик так быстро вычислили израильские спецслужбы, теперь не имело никакого значения. Этот дом, в который она возвращалась, как мышка в глубокую теплую норку, придется бросить; может быть прямо сейчас. Потому что в следующей тени она разглядела, а точнее прочувствовала какое-то суматошное движение; даже чуть слышный вскрик. Словно туда раньше ее скользнул другой хищник, не такой умелый, как Серая Мышка.
   И она отступила – и от места схватки неведомых противников, и от собственного дома. Отступила к другому гнезду, тоже подобранному заранее. Это «гнездо» можно было назвать скорее птичьим; оно располагалось на самой вершине рукотворного каменного «дерева», и было посещаемым  практически круглосуточно другими «птицами». Ресторан, незатейливо названный хозяином «Бат-Ям», занимал два верхних этажа самого высокого здания пригорода Тель-Авива. До него Мышке надо было пробежать не больше четырехсот метров; если точнее – триста девяносто шесть; от калитки ее дома, к которому она с трудом прилепила ярлык «бывший», до сверкающей огнями  одноименной с рестораном гостиницы.
   Наталья похвалила себя – за то, что не поддалась минутному желанию раздеть первого соглядатая и самой облачиться в черный облегающий костюм. Теперь же  ее вечерний костюм, тоже вполне удобный, чтобы бесшумно скрадывать противника, не окинули подозрительным взглядом ни привратник у дверей, ни пара девчонок, дежуривших на рецепшене, ни… Крупина, несмотря на неопределенность ситуации, едва не расхохоталась:
   - Да меня бы здесь даже голой приняли бы как английскую королеву. Пылинки бы сдували – если бы я им это позволила.
   Ирина Рувимчик, истинная еврейка, конечно, не была такой безумно расточительной особой, как англичанка Стюарт, но на фоне остальных «соотечественников» выглядела все-таки сумасбродкой, которой явно некуда девать деньги. Лифт в несколько мгновений вознес Крупину на семнадцатый этаж, где, собственно и располагался сам ресторан. В его летний (читай – круглогодичный) филиал надо было подниматься ножками. И Мышка не поленилась, процокала низкими каблуками – тут можно было обойтись без конспирации – на обдуваемую всеми ветрами крышу здания. Ветер чаще всего дул со стороны Средиземного моря.  Наталья, сопровождаемая хорошо знакомым, практически постоянным официантом с говорящим именем Абрам, прошла к своему столику. Он был защищен от дневного зноя и редких дождей оригинальным навесом, а от пьяного падения в пропасть, на асфальт перед отелем, надежной ажурной оградкой. С этого столика был прекрасно виден дом Ирины Рувимчик. Мышку первое время это немного напрягало – ведь отсюда, с высоты почти в пятьдесят метров – можно было «стрелять» не только из мощных телескопов, которые в основном были направлены в сторону моря, но и, к примеру, из снайперской винтовки.
   Но это был неизбежный риск, к которому агент три нуля один не то чтобы привыкла, но всегда принимала во внимание. К столику прилагался и персональный телескоп, закрепленный на мощной треноге. Теперь же – к некоторому неудовольствию и гораздо большему интересу Серой Мышки, у этого аппарата появился собрат. Переносной, но, быть может, не менее мощный. Человек, который держал в руках это «оружие», оглянулся на Наталью с Абрамом – как раз, когда она начала диктовать заказ. Мышка не была голодна; Инесса Яковлевна не позволила бы этого. Но зачем еще могла прийти сюда молодая одинокая женщина? Не полюбоваться же на ночной город, или на сполохи недалекого отсюда Тель-Авива? Или подцепить кого-нибудь помоложе, да посмазливей?
   - А почему бы и нет? – этот вопрос сейчас любой мог прочесть на лице пока еще Ирины Рувимчик.
   Да хоть и тот молодчик, что, оказывается, держал в руках не подзорную трубу, а мощную кинокамеру. Мышка обменялась с ним взглядами. Она – поначалу равнодушным, практически сразу же заполнившимся интересом к этому образчику мужской красоты. Красавчик – сразу заинтересованым; он явно узнал женщину, во двор дома которой  заглядывал только что. Больше того – фиксировал на камеру все, то там творилось.
   - И что там творится? – Наталья с видимой «неохотой» оторвалась от подчеркнуто мужественного лица, словно скопированного с физиономии известного голливудского актера, и прильнула к окуляру.
   И дом, и темный дворик, и еще более темные заросли, окружавшие их, резко скакнули вперед – как раз в тот момент, когда сознание, в отличие от гораздо более медленного взгляда, отметило, как в крышу дома вонзилось что-то еще более темное. Раньше, чем до Натальи донесся далекий приглушенный звук взрыва, дом вздохнул, словно живой, и начал медленно складываться внутрь, погребая под тяжелыми бетонными обломками Соломона, Инессу Яковлевну и такую счастливую в это точке земного шара жизнь Ирины Рувимчик.







                Глава 4. Июнь 2001 года. Тель-Авив – Рим
Подполковник Крупина. Холодный ум, чистые руки, горячее сердце и море гнева
   Первым побуждением Серой Мышки, оказавшейся за спиной кинооператора через пару секунд - после того, как до ее ушей донесся прощальный вздох дома - было подбросить этого красавчика кверху, а потом перевалить через высокую ограду. Чтобы он летел вниз, вереща от страха, и прося у всевышнего прощения за то, что позволил себе любоваться гибелью ни в чем не повинных людей. Ведь он, несомненно, знал, что тут должно было произойти – иначе зачем притащил сюда кинокамеру?
   Потом, еще до того, как пришло осознание безвозвратной потери, холодная рассудительность смыла жаркий гнев, сделав его таким же морозным, и загнав его поглубже в душу, где он не растает, не даст забыть милую старушку Инессу Яковлевну и Соломона. Последнего Наталье тоже было жаль, как и любую божью тварь, покинувшую этот мир раньше отпущенного ему времени. Но от старого еврея у нее осталась хоть дискета, таящая неведомые пока секреты, да задание, от которого Мышка не успела отказаться. А от Инессы Яковлевны…
   Тело впереди обмякло и рухнуло бы на теплую плитку, которой была вымощена крыша. Но сильные руки, благодаря которым, собственно, красавчик и сомлел, подхватили его и утащили к столу. Незнакомец – уже без камеры, которая заняла место на соседнем стуле  - безвольно обмяк на мягком сидении; как раз в то мгновение, когда на крышу ворвалась толпа возбужденных людей во главе с Абрамом. Последний – надо отдать ему должное – сразу же бросился  к Наталье. Он еще и поднос нес в руках. Это была первая часть заказа – огромная тарелка овощного салата с приложением в виде крохотных розеток с приправами и набор «орудий потребления»; естественно в одном комплекте.
   Казалось, Абрама больше занимал сейчас не близкий взрыв, а вопрос: «Что делать с этим красавчиком?». В смысле – бежать ли за вторым комплектом, салатом…
   - А там и до вина дело дойдет,  и до…
   - Что там случилось? - Мышка царственным жестом руки отправила его в ту сторону, куда стремилась любопытная половина еврейского юноши.
   Абрам метнулся к толпе, что уже не только собралась на самом углу крыши,  ближайшему к развалинам дома, от которых только теперь вверх начал подниматься совсем невысокий столб пыли, но и вовсю обменивалась впечатлениями. Ну, и версиями, конечно. Одну из них парень в белоснежной рубашке с бабочкой на шее и донес до Натальи.
   - Террористы, госпожа Ирина, - почтительно согнулся он достаточно далеко от ушей Мышки – так, чтобы никто не мог помыслить даже намека на интимные чувства, - говорят, что взорвали дом члена правительства.
   - Ну, надо же, - изумилась такой буйной фантазии Наталья, на лице которой сквозь невозмутимость не пробилось ни горе, студившее душу, ни это самое изумление, - и не соврали ведь, собаки. Действительно из правительства – пусть не член, а советник, временно бездействующий. Вопрос – какого правительства?
   Она позволила себе чуть заметно вздохнуть – вроде как от огорчения; от того, что вечер, точнее ночь, так замечательно начинавшуюся, испортили какие-то террористы. На самом деле этот вздох означал – советник правительства, членам которого сегодня никакие взрывы не грозили, только что вернулась на работу. Вот только взгляд, которым она одарила застывшего официанта, был далеко не рабочим. Мышка стрельнула игривым взглядом на красавчика и бросила на стол, рядом с блюдом, три стодолларовые бумажки.
   - Вызови нам такси, - велела она с намеком на то, что ночь, несмотря ни на что, продолжается.
   Абрам еще и помог дотащить неспособного пока ни  к чему «кинооператора» до такси, за что был вознагражден еще одной бумажкой грязно-зеленого цвета. И успел услышать – как надеялась Мышка – название отеля, куда якобы отправилась парочка. Удивляться и размышлять на тему, что в «Бат-Яме» тоже хватало свободных номеров, ему не полагалось. Он так и простоял с полусогнутой спиной у освещенных ярче, чем днем, ступеней отеля, пока красные огни такси не скрылись за поворотом.
   Адрес маленького отельчика Наталья назвала не случайно. Путь к нему лежал по извилистым улочкам арабского квартала, большей частью не освещенного. Здесь большие арабские семьи, живущие в домах предков десятками поколений, старались не допускать посторонних взглядов за высокие надежные стены. Ну и сами, естественно, взглядами за их пределами не шарили. Подполковнику Крупиной обочина дороги вдоль длиннющей стены, которую она десятки раз видела из автомобиля, вполне подошла. Она тронула таксиста за плечо - с заднего сиденья, где удерживала красавчика от сползания на бок, а потом на пол:
   - Вот здесь притормози!
   Водитель послушно притерся к обочине, не став глушить двигатель, и только потом попытался повернуться к пассажирам с недоуменным вопросом в глазах. Не успел – нежные сейчас, и одновременно безжалостные в неотвратимости действа пальцы, нажали на нужные точки, и теперь уже этого человека нужно было спасать от сползания под руль. Еще пара ударов, теперь уже кулачком по хребту, и пожилой еврей застыл скрюченным столбиком в той самой позе, в которую успел сползти. А Мышка уже не смотрела на него; она массировала пальцами, ставшими жесткими, как сталь, затылок, затем шейный отдел красавчика. Наконец один, достаточно сильный,
удар по щеке заставил того открыть глаза. В них пока не плескался ужас; этот боевик, а сотрудником спецслужбы он не мог быть   по определению – израильтянин вряд ли бы спокойно смотрел на взрыв жилого дома – еще не успел подумать, что является сейчас единственным, очень нежелательным свидетелем случайного, и такого чудесного спасения Ирины Рувимчик. Наталья этот факт собиралась использовать на все сто. А значит, у этого свидетеля, лицо которого в свете далекого фонаря начало сереть, счет в жизни пошел на минуты. Последние.
   - Чем больше ты сейчас расскажешь, дорогой, - Наталья сейчас, казалось, заполнила собой все пространство в немалом салоне такси, - тем дольше  проживешь. Давай, пой!
   И красавчик запел – яростно шепча, чуть ли не захлебываясь информацией. Имена, явки, события, что уже имели место и должны были произойти – их было так мало! Да и что серьезного мог сообщить обычный наблюдатель, который, оказывается, отирался на крыше отеля не первый день, и успел наглядеться и на саму Мышку и на ее домочадцев, и на Соломона, который весьма коряво попытался прошмыгнуть незамеченным к ним в дом. Про вакуумную бомбу малой мощности, разрушившую ее дом, Наталья и сама догадалась. О том, что это не только чей-то акт возмездия, или быть может, превентивный удар неведомого врага, направленный именно против нее, она тоже поняла, как только услышала о нескольких днях слежки. А вот о том, что это было еще и примеркой – к чему-то более грозному и ужасному – сообщил только что Хайрад-Дин. «Добро веры» - так переводилось это имя. Имя, несмотря на арабские корни, было афганским, как и сам красавчик, а вот воспитание и поведение Мышка назвала бы скорее европейскими. Не было в нем ни несгибаемости истинного «борца за веру», ни твердолобости моджахеда, готового погибнуть во славу Аллаха. И этим Наталья пользовалась. Увы - в каком месте и как громко должен был прогреметь новый взрыв, или взрывы,  он сказать не смог. Афганец и про бомбу-то и ее применение именно здесь, в пригороде Тель-Авива, узнал лишь потому, что должен был отследить момент взрыва
   - Ровно в ноль-ноль часов первого июня, - закончил он, наконец.
   - Хайр, говоришь, тебя зовут? – задумчиво принялась поглаживать она шею несчастного террориста, который всю жизнь пытался врасти в общество всеобщего благоденствия, но так и не смог порвать с бородатыми соотечественниками, которые, кстати, очень хорошо платили, - кажется, на одном из горских  наречий это означает: «До свидания»?
   Афганец кивнул – так что Наталье даже не пришлось усилить нажим на нужную точку. Фактически он сам покончил с собой – так же верно и бесповоротно, как если бы вогнал себе в грудь нож или спрыгнул с крыши отеля. А Крупина, теперь уже не мешавшая безвольному телу сползти на пол автомобиля, ненадолго задумалась. Неизвестных – людей и фактов - в формуле терроризма,  которую вывели чьи-то грязные во всех смыслах этого слова руки, только прибавилось. А из известного было всего несколько постоянных величин – Рим, два мобильных телефона… Ну и одна переменная, грозная в этой самой переменчивости – вакуумная бомба. Еще была проблема близких – семьи Емельяновых; их безопасности.
   - Опять оплакивают меня, - вспомнила она последний случай, когда Николай с Лидой действительно поверили, что она погибла вместе с островом Зеленой лагуны, - места себе не находят. Как бы не бросились разбирать завалы прямо сейчас. А мы вот что сделаем!
   На свет, точнее в очень темный сейчас салон появился первый телефон. Все номера в нем были израильскими. А какие они могли быть у сержанта штурмового отряда Шломо Мосса.  Больше всего среди абонентов было женских имен, чему Мышка не удивилась. Но был среди них и номер командира – майора Давида Гаршвина. Наталья насчитала всего три гудка; почему-то в полной уверенности, что услышит сейчас не майорский, а другой, совсем незнакомый голос. Потому что  для службиста даже средней сообразительности было понятно – раз телефон взяли, значит, по нему могут позвонить. Или должны. Кому? Не Ализе же, или Лиоре, или Эсфири…
   Голос действительно был чужим, глухим и совершенно равнодушным. Майор Гаршвин ту пару фраз, что услышала Наталья в логове террористов, а потом в этом же мобильнике, произносил четко, громко и как-то даже весело, несмотря надолжность, которую занимал. Этот же…
   - Майор Кантор, - проскрипела трубка, и Наталья не сдержалась, не отказала себе в удовольствии передразнить таким же скрипучим, словно резинкой по стеклу, голосом:
   - Подполковник Крупина.
   И замолчала, с улыбкой представив себе, как поперхнулся на другом конце эфира собеседник. Тот, кстати тоже обладал чувством юмора, еврейского, естественно. Вот он сейчас после секундной заминки и проявил его:
   - Слушаю вас, товарищ подполковник.
   На русском языке, кстати; что прозвучало гораздо благозвучней для уха.
   - Слушай, майор, слушай, - так же по-русски проворчала Мышка; потом – уже вполне официальным тоном продолжила на иврите, - коротко обрисую ситуацию. Вряд ли вы этого в своей службе не знаете, но все же… Некая группа, скорее всего представляющая интересы крупного, очень крупного – я бы сказала, самого крупного американского капитала, с неизвестной пока целью планирует диверсии против крупнейших религиозных центров. Начали отсюда, с Иерусалима.
   В трубке чуть слышно хмыкнули, словно майор хотел задать вопрос: «Ваш дом, "товарищ" подполковник, тоже из тех самых крупнейших?..». Наталья на эту прорвавшуюся сквозь расстояние иронию не обратила никакого внимания. Она перешла к главному, ради чего, собственно, и включила этот телефон.
   - Я сама берусь за решение этой проблемы, - все таким же скучным до оскомины официальным тоном продолжила она, - но от помощи израильского государства не откажусь.
   - Вот даже как?! - еще один изумленный возглас майор до конца приглушить не сумел.
   - Вот первое, что необходимо вам сделать, - не изменила тональности Серая Мышка, - обеспечить безопасность семьи Емельяновых. Настоящую безопасность, майор - не превращая моих близких в заложников. Иначе Земля Обетованная автоматически переходит в разряд террористических государств. Особенно некоторые его представители.
   Еврейскую пластинку словно заело:
   - Вот даже как?!
   - Именно так. Чем это может закончиться, можете поинтересоваться у японского императора.
   - Это такая русская метафора? – осторожно поинтересовался майор, поправив, наконец, «пластинку».
   - Именно русская. Благодаря которой Япония в прошлом году лишилась части военно-морского флота. А могла бы лишиться всего – если бы спецслужбы микадо не выполнили требования, подобного тому, что было озвучено только что.
   - Ясно, - майор Кантор, судя по голосу, наконец «проникся», - еще что-то?
   - Нет, - отрезала Наталья, представив гипотетическую физиономию собеседника в тот момент, когда на его стол лягут фотографии разгромленной базы Йокосука, - хотя… Надеюсь, никому в голову не придет идея попользоваться капиталами Ирины Рувимчик.
   - Нет, подполковник, что вы, - поспешно открестился майор от мысли, которая, скорее всего, уже пришла не только в его голову, - даже дом, его развалины…
   - Можете разобрать, - великодушно разрешила Мышка, - а тех, кто будет восстанавливать его, я уже знаю…
   Она нажала на кнопку телефона, прерывая связь, и прошептала три имени, которые ей назвал Соломон.
   - Договор заключен, - сообщила она мертвецу, - порукой его выполнения смерть – этой тройки или… Никаких «или»!
   Она решительно, одним нервным движением заставила водителя вздрогнуть в своем кресле, а потом долго, мучительно зевнуть. Сейчас пожилой еврей был уверен – это именно он зачем-то на минутку остановился у обочины, заставив пассажиров… (он оглянулся) пассажирку ждать.
   - Я опаздываю на самолет, - капризным голосом сообщила Наталья, - в аэропорт Бен-Гуриона! И побыстрее, пожалуйста, у меня всего два часа до вылета…
   Это место подполковник Крупина выбрала совершенно случайно. В этот утренний час площадь перед собором Святого Петра была на удивление пустынна. Наталья остановилась, немного не дойдя до тени, которую отбрасывало на древние камни огромное, высотой в сто тридцать шесть метров, здание. Она не купалась в волнах благодати; храм, оплот католичества с начала шестнадцатого века, а еще раньше – с первых веков новейшей истории, когда здесь обнаружили (или назначили) могилу апостола Петра – место поклонения ранних христиан, был ей чужим. Да – прекрасным,  великолепным творением средневековых зодчих, среди которых отметился даже великий Микеланджело, но радующий лишь глаза, но не душу. А еще – только теперь она поняла это – Мышка смотрела на громадный храм с тем же ощущением, как на свой маленький домишко в Бат-Яме. С ощущением, которое предварило взрыв вакуумной бомбы.
   Наталья с ощутимым трудом открыла глаза – ей вдруг представилось, что сейчас собор действительно подбросит в воздух, и он сложится внутрь, неся совсем немногие осколки исторических камней, мрамора и позолоты со слоновой костью, прямо на нее. А потом с таким же неимоверным усилием подняла ногу, потом вторую…
 В собор Мышка входила уже вполне уверенно; обогнав на лестнице стайку шумных японских туристов. Сейчас на этих низеньких (даже ниже ее самой) людей с широкими улыбками на лицах она смотрела благожелательно. Недавнюю эпопею в стране Восходящего солнца, закончившуюся кровавой схваткой в древнем храме, Наталья записала в свой актив; в том числе финансовый.
   - А ведь я не случайно вспомнила тот храм, - подумала она, скользнув внутрь замершего в торжественной тишине собора, - вот так же я глядела в него с купола, в дыру, отмеченную миазмами многих веков. Здесь никаких миазмов нет; напротив – пахнет очень даже приятно, но…
   Мышка рассердилась на себя, заставила отринуть прочь такие мысли. В конце концов, абсолютное большинство католиков, которые с почтением и восторгом входят под эти своды, это обычные люди; со своими радостями и горестями, которые они несут в храм.
   - А то, что среди бывших властителей Ватикана, этого микроскопического государства, в котором и граждан-то всего человек семьсот, попадались отъявленные мерзавцы… Ну, и где это не так? У нас, в России, процент негодяев, потенциальных предателей и маньяков среди правителей ничуть не меньше, чем в среднем по миру. Так что… Так что, присоединюсь-ка я к этим милым японцам, которые наверное никакого отношения к католичеству не имеют. Хотя зарекаться не будем.
   Японцы не возражали – пусть рядом с ними ходит еще одна тетка; все равно она ничего не понимает. Экскурсию для них, а теперь и для Натальи, вела высокая сухопарая женщина, скорее всего итальянка.  Вела на японском языке. Мышка своего знания не показала, хотя непонятно почему обрадовалась:
   - Я, милочка, куда лучше тебя говорю на языке божественного микадо…
   Внутреннее чутье говорило сейчас агенту три нуля один: «Спи, Мышка, время еще есть; немного, но есть». Экскурсовод тем временем, поводив почтительно замолкших японцев по громадному пространству собора, украшенному многочисленными статуями Христа, апостолов и надгробными изваяниями над могилами десятков пап, захороненных здесь же, в храме, остановилась перед творением Микеланжело. Богоматерь, которая вот уж две тысячи лет оплакивала сына, здесь и сейчас была не мраморной. Она была живой, и теперь склонилась над телом убитого, но вечно живого Христа, чтобы спасти его еще от одной ужасной гибели. И Наталья именно сейчас поклялась себе, что не допустит трагедии, остановит злодеев, посмевших поднять руку на самое святое.
   Итальянка – она очень символично отзывалась на имя Мария – потянула японцев, потрясенно оглядывающихся на мраморную «Пьету», к лифтам.
   - Впрочем, - объявила она на японском языке, - желающие могут подняться к куполу по ступеням – их тут ровно пятьсот. Сэкономите два евро.
   Наталья предпочла отдать восемь денежных единиц объединенной Европы, отметив, что это очень дешево для… Для чего?! Ее снова начало потряхивать, словно кто-то включил невидимый счетчик. Мышка первой выскочила из кабинки лифта и бросилась к каменной лестнице – под самый купол можно было подняться лишь по каменным ступеням; последним из полутысячи. Наталья не считала их; она старательно тянула вперед правое плечо. Даже ей, внешне такой хрупкой, не удалось бы подняться наверх, широко расправив плечи.
   - Меньше полуметра, - оценила она ширину, точнее узость этой расщелины, которую, кажется, проектировал тот самый мастер, что недавно потряс ее недавно.
   Мария внизу о чем-то негромко бухтела – наверное, рассказывала как раз про эти сантиметры, и про мастера, так сэкономившем жизненное пространство. А Мышка выскочила на площадку, сейчас абсолютно пустую. Красота, что открылась перед ней с высоты тех самых ста тридцати метров, не поразила ее. Потому что Крупина не пустила ее внутрь; лишь мельком пообещав себе вернуться когда-нибудь, чтобы насладиться грандиозным видом. Теперь же  она не отводила взгляда от той точки, с которой недавно сама присматривалась к храму, к его возможной печальной участи. Сейчас это место было занято. Прямо к ней, а точнее к вершине купола (Мышку в тени, скорее всего, было не разглядеть), обратил свой взгляд мужчина. Отсюда, с высоты, было видно лишь, что он одет вполне поевропейски – в светлые брюки и рубаху с короткими рукавами чуть более темного тона. Характерного азиатского прищура глаз – как ожидала почему-то разглядеть Наталья – не было. Его вообще не было, потому что половину лица незнакомца скрывали огромные солнцезащитные очки. Но черный цвет волос не отрицал проявившееся вдруг фантастическое предположение, и рука сама вытянула телефон. Один из трех – тот самый, который она реквизировала у Льва аллаха, Асадуллы. Рука так сама и продолжила нехитрые манипуляции. Все внимание Мышки было приковано к незнакомцу внизу, так что осталось непонятным – как они (пальцы) сами нашли нужный номер, озаглавленный в телефоне латиницей «Муатабар», и нажали на кнопку вызова.
   Скорее всего, Наталье показалось, что в кармане человека, все так же глазевшего на купол собора, зазвенел телефон, и что он подпрыгнул на месте от неожиданности. Но вот то, что он действительно сунул руку в карман рубашки, которую носил навыпуск, и вытащил оттуда телефон, который поднес к правому уху, Мышка заметить успела. Чуть приглушенный, изумленный и одновременно испуганный возглас в своем (Асадуллы) мобильнике она услышала уже на узкой лестнице. Мысль не успевала за ногами. А последние пронесли ее по лестнице так, что она даже не заметила тех самых пятидесяти сантиметров. Экскурсовода, и еще пару-тройку гораздо меньших размерами японцев Серая Мышка буквально снесла обратно на площадку, к лифтам. Которые – увы – были закрыты. Все!
   Дожидаться времени не было. Ее как раз достиг изумленный возглас: «Асадулла!?», - и рука, опять-таки сама, нажала на кнопку; теперь уже сброса вызова. В голове, начавшей, точнее продолжившей отсчет ступеней, на которые Мышка ринулась, проскользнув мимо остальных японцев еще быстрее, чем по узкой лестнице, хотя тут местами не пятидесяти – десяти сантиметров не было - кто-то расчетливый приказал:
   - Не сметь отвечать! Муатабар тут же исчезнет – как только услышит чужой голос. Отключит телефон и исчезнет. А пока…
   Третий собеседник в собственной голове услужливо нарисовал картинку – Муатабар (в этом Мышка ничуть не сомневалась) растерянно и чуть испуганно смотрит на телефон; потом недолго раздумывает и нерешительно нажимает на кнопку вызова последнего абонента. Он (собеседник) даже подсказал, какую бурю мистического ужаса, который живет в душе каждого восточного человека, поднял этот звонок погибшего вчера человека.
   Четвертый (совсем не последний) герой внутреннего мира Натальи Крупиной – скромный математик – сейчас занимался подсчетом:
   - Пятьсот ступеней разделить на четыре; нет – пять… даже шесть ступеней в секунду; это восемьдесят три и три в периоде секунды. Период можно отбросить. Итого… Меньше полутора минут. Успею? Успею!
   Тут «математик» вспомнил длинный – на двести одиннадцать метров центральный проход собора, и чуть не взвыл. Но Мышка успела, в самый последний момент совсем неторопливо  выплыв из огромных дверей, по обе стороны которого ее «провожали» взглядами, устремленными в вечность, святые Петр и Павел. Она даже задумчиво оглядела ключи в руках апостола Петра, словно примериваясь – откроют ли они когда-нибудь перед ней двери в царствие Небесное.
   Потом – так же задумчиво; для немногих окружающих – решила, что думать о вечности  ей еще рано и неторопливо сбежала на огромную площадь. Незнакомец шагал, тоже особо не спеша, прямо от собора – туда, где его, очевидно, ждал автомобиль. Наталья, которая за этой неторопливостью прочла огромное напряжение и нервозность и в спине, и в устремленной вперед голове, пошла чуть быстрее; по дуге. Так, чтобы выйти в широченный проем, который, по сути, был государственной границей между государством Ватикан и итальянской республикой, даже чуть раньше предполагаемого Муатабара.
   Незнакомец (пока незнакомец) действительно был человеком восточных кровей.
   - Хотя, - успела подумать Мышка, мазнув взглядом по его лицу, - непосвященный в тонкости человек вполне может спутать тебя с итальянцем. Но ведь я не такая… Я хуже, гораздо хуже.
   Место и математика, и всех остальных в душе Натальи сейчас заняла огромная серая мышка, злорадно потиравшая передними лапами. Злорадно – потому что она видела единственный способ выдавить нужную информацию из этого человека, а больше того – из господина, который ждал Муатабара у автомобиля с дипломатическими номерами.
   - Совсем страх потеряли, гады, - Наталья процокала каблуками теперь вполне слышимо мимо мужчины средних лет со скучающей напоказ всем физиономией, на которой самой выдающейся частью был длинный шнобель, придающий хозяину вид подозрительной крысы, - хотя кого тебе бояться здесь, в центре Европы? Радикальных экстремистов? Так они у вас с руки кушают – без всяких вилок и ложек. Раньше хоть русских боялись.
   Последняя мысль заставила маленького серого зверька в душе взвыть уже совсем восторженно: «Что-то сейчас будет?!».
   - А будет вот что, - сообщила Наталья своему второму «я».
   Она и так-то прошла мимо американца – все указывало именно на это – вполне вызывающе; даже задела его немного оттопыренным в сторону локотком. Теперь же повернулась с откровенно злющим лицом – словно увидела здесь и сейчас собственного муженька, поджидающего у автомобиля не афганского моджахеда, а девицу легкого поведения. Муатабар как раз подошел к нетерпеливо ждущему его мужчине, и даже успел кивнуть, словно докладывая, что  провернул какое-то дело, ради которого он ненадолго отлучился.
   В следующее мгновение его склоненная голова резко дернулась в сторону от размашистой пощечины, которой его одарила Мышка. А рядом взвыл, словно сирена немалой мощности, его подельник, американец, нос которого в другой ладошке Крупиной свернулся на сторону с отчетливым хрустом. Муатабар туда и метнулся глазами, невольно раздвинув толстые губы в улыбке при виде этого выдающегося носа, который сейчас действительно указывал направо градусов на сорок-пятьдесят от  направления ошарашенного взгляда американца, который тот устремил на нахальную женщину.
   - Женщину! – в следующее мгновение ладонь афганца накрыла красное пятно на собственной щеке, - которая посмела!.. В центре Рима!.. Ударить меня! Мужчину!!!
   В его груди стал зарождаться грозный рык, который тут же сменился тонким, поистине мышиным писком – когда женщина топнула ногой и опять подняла руку; с дьявольски насмешливым лицом. Рядом хлюпнул носом и отпрыгнул назад американец. А потом Муатабар устыдился своего беспричинного, как ему показалось, страха и бросился на нечестивицу.
   Мышка ловко проскользнула под его поднятой для удара рукой, звонко хлопнула афганца теперь уже по заднице; потом обогнула стоявшего столбом господина со свернутым носом, и одобрительно хмыкнула, когда афганец вполне ожидаемо подыграл ей:
   - Держи ее!
  Ему тоже пришлось огибать неподвижное препятствие, которое сейчас изображал собой американец. А Наталья, топая еще громче, словно говоря разъяренному коту: «Вот я, здесь! Лови меня», - не побежала, как он наверняка опасался, обратно на площадь. Ей для того, чтобы пересечь незримую границу крошечного государства и затеряться в толпе, нужно было пробежать всего метров двадцать. Но она – вопреки логике (человеческой, в данном случае афганской – но никак не своей) – повернула направо, на мгновение скрывшись за автомобилем, за задним капотом. В следующий миг Муатабар тоже был там, чтобы увидеть, как дерзкая незнакомка огибает уже передний бампер огромного «Шевроле Тахо».
   - Вперед! – приказал самому себе афганец.
   И ринулся по кругу, поворачивая раз, потом еще раз, потом… Он оказался в объятиях американского сообщника, или работодателя – Крупина пока еще не знала.  Двое мужчин едва не оказались на каменной мостовой.
   - Где она?! - с рычанием вскричал афганец.
   - Что-то случилось, синьоры? – из-за автомобиля показался итальянский полицейский с очень заинтересованным выражением лица.
   - Ничего, - буркнул ему тоже по-итальянски владелец авто с дипломатическими номерами, - поехали!
   Это он повернулся уже к афганцу, перейдя  на английский. Огромный черный внедорожник на удивление скромно заворчал двигателем и отъехал от обочины, где, вообще-то, стоянка автотранспорта была запрещена. Полицейский проводил «Шевроле» тяжелым взглядом; он, наверное, тоже не любил американцев, которые ведут себя в его родном городе как хозяева; обнимаются с подозрительными личностями азиатской наружности и раскатывают на громадных джипах с девицами на задних сидениях.


















                Глава 5. Предместье Рима. Третье июня 2001 года
Майк Петреску. Новый Герострат
   - Ты понял, что это было? – прогундосил Майк, прижимая к носу платок.
   Афганец рядом что-то невнятно проворчал. Американец таким ответом не удовлетворился; а может  ему и не нужен был никакой ответ - он сейчас просто изливал в салон автомобиля свое возмущение и некоторую растерянность. Такого с ним еще никогда не случалось. Тем более, что ждал он своего временного союзника (точнее исполнителя грязной работы, которого потом можно будет просто выбросить из жизни – из своей и, в буквальном смысле, из жизни Муатабара), в самом благодушном расположении духа. Дело в том, что Майк Петреску, «рыцарь плаща и кинжала», профессия которого не предполагала публичности, страстно желал – пусть не сейчас, а через годы, даже десятилетия – вписать свое имя в анналы истории. И самую близкую ассоциацию со своей ролью в «спектакле», режиссером которой выступала капризная Клио, почему-то связывал с Геростратом. Совершенно никчемным человеком, о котором уже тысячи лет не может забыть мир. За одно единственное деяние – поджог знаменитого храма.
   Себя Петреску никчемным не считал. Ведь и пожар, который он хотел раздуть, был несравним с жалкими потугами древнегреческого «героя». Именно его идея пришлась по душе дядюшке, всемогущему Джону Петреску. А тот, как догадывался, а теперь точно знал Майк, мог вызвать к себе и приказать начать операцию в любом месте земного шара. Кого вызвать? Да хоть и самого главного начальника Майка – директора ЦРУ. Или   главного начальника самого директора. Потому что и тот и другой заняли свои посты с молчаливого согласия дядюшки. А главное – на его деньги.
    Все это пронеслось в голове Петреску с быстротой молнии, и тут же было опять вытеснено нешуточной обидой и недоумением.
   - Ну что мы ей сделали, этой ненормальной?
   - Ладно, мальчики, не обижайтесь!
   Майк подпрыгнул на месте, заставив тяжелый автомобиль, который чутко реагировал на малейший рывок руля, дернуться в сторону. Красная малолитражка, которую «Шевроле» как раз обгонял с левой стороны, отчаянно вильнула, едва избежав столкновения со стоящим на обочине микроавтобусом. Но Петреску не было никакого дела ни до возможной аварии, которая осталась далеко позади, ни до возмущения водителя красного автомобильчика, выразившегося в затухающем там же, сзади, сигнале. Потому что в душу, рядом с так и не успевшими покинуть ее обидой и удивлением, ворвался страх. Не страх – ужас! Словно он был тем самым Геростратом, поджегшим храм и обнаружившим, что сам заперт в объятом пламенем здании. Майк, блестящий аналитик и выдумщик, взрывы, кровь, оторванные конечности и тянущиеся из животов сизые внутренности видел лишь на экране кинотеатра, да и то в далеком детстве.
   А сейчас в его лицо брызнуло теплой красной жидкостью; несколько капель даже попало на губы, которые он машинально облизал. Это была кровь! Кровь афганца, повернувшегося уже не с ворчанием, а с настоящим звериным рычанием назад – откуда и прозвучал насмешливый женский голос. Навстречу ему метнулась ладошка, ничем не вооруженная, и на первый взгляд такая неопасная. А второго взгляда не было – ни у Майка, который и первый не мог отвести от ужасного зрелища, ни у Муатабара, в глаза которого эта ладошка и ткнулась в первую очередь. Потом она (ладонь Мышки) провела полосу по заросшему аккуратной бородкой лицу афганца, «пропахав» по нему страшную кровавую борозду. Рычание в мужской груди еще не закончилось, а по лицу пролегла еще одна «борозда», потом еще, и еще – вызвавшие уже не такие обильные потоки крови из организма потерявшего сознание афганца.
   Вообще-то сознание он потерял уже после первого удара; все остальные – внешне кошмарные, но совершенно бесполезные удары служили другой цели. Сейчас эта страшная физиономия, которую вряд ли бы решился  повторить самый безбашенный гример Голливуда, служила орудием психологической битвы. И служила – судя по помертвевшему лицу американца – очень хорошо.
   - Нравится, - теперь тон подполковника Крупиной был вполне благожелательным, даже участливым, - хочешь, тебе такую же нарисую?
   Она перегнулась между сиденьями первого ряда, удержав тело афганца от сползания вниз. Муатабар нужен был Мышке именно здесь – чтобы американец видел перед собой, точнее боковым зрением, которое у него сейчас несомненно очень обострилось – и эти кровавые пузыри из отбитых губ, сквозь которые виднелись сколы раскрошенных зубов; и это судорожное дыхание, которое словно предполагало – вот этот вздох будет последним, и…
   - Да много чего еще ты должен увидеть, красавчик, - Наталья словно специально подставила незащищенную, такую хрупкую спину под удар Майка – решится ли? – еще больше предстоит услышать. А больше всего – рассказать.
   Петреску не решился. Он лишь моргнул, и попытался собрать воедино осколки сознания, один из которых следил за дорогой и приборами автомобиля, второй опять воззрился на ужасные останки человеческого лица рядом. А третий, самый крупный… Третий никак не мог справиться с ужасом, который внушала ему эта незнакомка. Это было именно то, чего добивалась Серая Мышка.
   - Один из вас останется в живых, - сообщила она американцу вроде бы такую благую весть, показывая, что организму Муатабара никаких фатальных нарушений она не привнесла.
   Майк жалко улыбнулся, поймав в салонном зеркале ее спокойный взгляд; потом до него дошел истинный, прямой смысл последней фразы, и он затрясся в кресле, едва не выпустив из рук руль.
   - И это можешь быть ты, парень, - немного успокоила его Мышка; потом, усмехнувшись, решила сыграть еще пару нот на его нервах, добавив, - или он. В общем, кто больше расскажет, тот и получит свой шанс.
   - О чем рассказывать? - хрипло спросил Петреску.
   Так сухо в его горле не было ее никогда. Но попросить освежить горло глотком воды он не осмелился, хотя бутылочка местной газировки стояла в специальном гнезде подлокотника. Он вдруг покрылся холодным потом, представив, что за спиной сидит не просто хладнокровная убийца, а самая настоящая ведьма. Потому что бутылочка, о которой он только что подумал, вдруг  оказалась перед его лицом, уже открытая.
   - Ну, ведьма! Что, ни одной раньше не видел? – Наталья читала мысли утонувшего в панике Петреску как открытую книгу.
   Благодарить инструкторов, которые много лет назад вдолбили в ее голову и эту хитрую науку, она не стала; посчитала, что лучшей благодарностью для них, для их памяти, будет благополучный исход дела, которым она сейчас занималась. Мышка дождалась, когда американец торопливо, в несколько гигантских глотков прикончит газировку, и ответила на его вопрос:
   - Обо все рассказывать надо, парень, обо всем – с самого начала. И свое имя сообщи. До парня ты еще не дорос.
Вообще-то Майк был на три года старше подполковника Крупиной; звание в секретной службе имел такое же, как Мышка – но сейчас он лишь послушно кивнул, представившись:
   - Майк. Майк Петреску. Заместитель начальника отдела внешних операций цэрэу…
Перед Натальей, откинувшейся на кожаную спинку сидения американского внедорожника и мерно покачивающей головой в такт микроскопическим кочкам, которые все-таки попадались на римской мостовой, разворачивался  чудовищный в своей жестокости и бредовой уверенности план представителей нации, олицетворявшей для многих идеалы демократии. Уверенности в своей возможности, а главное - в своем праве вершить судьбы людей, и целых народов. В данном случае судьбы мировых религий. Да – именно религию решил поставить на службу своей стране этот невзрачный человечек, со свернутым набок распухшим носом, который сейчас взахлеб выдавал целые горы совершенно секретной информации.
   Тут как раз прозвучало имя дядюшки – Джона Петреску – и Наталья притормозила словоизвержение, по какому-то наитию заставив Майка описать дядю. Это, как оказалось, сделать было нетрудно. Достаточно было упомянуть медведеобразную фигуру и вспыльчивый нрав Джона, не приемлющий никакого, не совпадающего с его собственным, мнения. Серая Мышка вспомнила свой прошлогодний визит на богатое ранчо.
   - Ага, - хищно улыбнулась она, заставив лицо Майка в зеркале застыть в ужасе, - первый нарисовался.
   Первый – это из короткого списка Соломона. Так что Наталья к сугубо практичной цели – разрушить страшный план, могла получить и моральное удовлетворение.
   - Мало тебе тогда досталось, Джонни, - процедила она сквозь зубы вполне отчетливо, - надо было не руку тебе ломать, а шею.
   Бледности в лицо Майка эта фраза не добавила, хотя – напряги он сейчас свой действительно развитый и изощренный мозг, смог бы догадаться – сейчас Мышка невольно проговорилась; а значит, шансов у него на спасение практически не осталось. Но Крупина, не став досадовать на собственный промах, не дала ему времени подумать. Она погнала его дальше по страницам плана, утвержденном на самом верху.
   - Итак, что мы имеем? – следовала она за рассказом, укладывая информацию в одной ей понятном порядке – так, чтобы они всегда были под рукой, - база военно-морского флота в Нью-Генри. Оттуда через четыре дня, седьмого июня, выйдет военно-транспортный корабль с грузом ракет высокой точности на борту. Без сопровождения, как ни странно. Точнее, было бы странно, если бы это сопровождение было. Иначе как бы этот кораблик смогло захватить пиратское судно с афганскими моджахедами на борту. Ну, не только с афганскими (поправила она себя). После того, как транспортник обнаружит какой-нибудь авианосец - американский, естественно - в трюмах не будет никакого груза. Зато будет куча трупов – американских, афганских, и… русских. Откуда русские? Да все оттуда же, из восьмидесятых, из нашей общей с ними молодости.
   Сколько наших попало в плен, да так и осталось там, за речкой. Вот теперь три десятка бывших советских солдат и офицеров и выплывут в нужных этим подонкам точках – уже россиянами.
   -  А тот грузин, - вспомнила она вдруг, - он тоже?..
   - Да, - дисциплинированно кивнул за рулем Майк, - старший сержант Гурам Чхеидзе. Попал в плен в восемьдесят втором. Принял ислам, женился. Состоял в армии… банде Асадуллы. Родственники живут в России. Им уже сообщили… совершенно не связанные с нами люди.
   - А ведь вы, ребята, сами заложили Моссаду то логово в Старом Городе, - догадалась Наталья, - так и будете подбрасывать по жареному факту «мировому общественному мнению». Пока у него не сложится мозаика – звериный оскал российской империи. И я даже знаю, чье лицо выбрано для этого оскала.
   Ей нестерпимо захотелось достать свой телефон, где под вполне безобидным женским именем («Только бы сам не узнал об этом», - улыбнулась она) скрывался номер «товарища полковника». Делать этого было категорически нельзя. Потому что звонок мог добавить красок в тот самый «русский след», который торили сейчас начальники перепуганного Майка. Вопрос про грузина тоже был из серии провальных, подсказывающих американцу его незавидную судьбу. Он обреченно замолчал за рулем, повторяя уже в третий раз маршрут меж древних холмов, на одном из которых когда-то волчица вскармливала своим молоком двух человеческих детенышей. Была ли эта легенда правдой? Наталья об этом не задумывалась; она сейчас решала вопрос – как разрушить другую легенду, которая зарождалась сейчас, в эти дни и часы. Легенду о жестокости и дикости русских людей – и простых, и самых больших начальников.
   Потому что по плану, который Петреску наконец озвучил полностью, ракеты, которые могли поразить цель с точностью до двух-трех метров, должны были нести свои заряды в самые намоленные места на Земле. В тот же Собор святого Петра, быть может, в Мекку, и даже… в какой-нибудь из символов американской демократии.
  - Они тоже намолены? - Наталья усмехнулась тогда, на втором витке этой неспешной поездки,  и задала другой, уже не риторический вопрос, - а почему же тогда ракеты американские? Умыкнули бы тогда сразу российские. У них тоже много чего плохо лежит.
   - Думали об этом, - встрепенулся в ответ Майк, - только у русских таких ракет нет. Я имею в виду таких точных. Куда полетит русская – в собор, или в американское посольство?
   - Это ты сейчас не соотечественников пожалел, а себя любимого, - поняла Наталья, - где-то в посольстве США в Италии есть кабинет, где ты обычно и сидишь – такой чистенький и пушистый.
   А Петреску продолжил, уже без всякой команды:
  - Если сейчас русских не остановить, такое оружие у них появится, и очень скоро. Это мы знаем. И это  будет еще не самое страшное…
   Он  посмотрел в зеркало на Мышку с какой-то дикой надеждой, которая вызвала в женской груди лишь ироничный безжалостный отклик:
    - Знал бы ты, парень, что за спиной у тебя сидит самая настоящая русская…
   Впрочем, до такой, совсем уж откровенной, подсказки американцу дело не дошло. Наталья продолжала терзать Майка на безупречном английском языке, пока не решила, что больше ничего она выжать из этого сейчас такого услужливого господина не сможет.
   - Хорошо, - кивнула она в зеркало окончательно замолчавшему Петреску, - теперь его очередь.
   Она сделала слабое движение вперед; скорее даже обозначила это движение, заставив Петреску всполошиться. Он явно вспомнил ее слова о шансе, о том, что такой будет представлен только самому разговорчивому.
  - Что он сможет сказать, чего не знаю я?! – он даже попытался повернуться к Мышке, и тут же вернулся взглядом вперед, на дорогу, куда ему без всяких слов указала Наталья.
   - Ну, например, где скрываются его подельники? Или где держат тех русских ребят, которых вы собираетесь подсовывать в качестве доказательств?
   - Ха! – Майк даже выпрямился в кресле и расправил плечи, - откуда ему знать о последнем, если эти парни давно у нас, в…
   - Рассказывай, - подтолкнула его Мышка  таким тоном, что американец понял – торговаться выйдет себе дороже.
- Они в самом защищенном в мире месте, - торопливо продолжил он, - в Гуантанамо. Их туда, кстати, под видом афганских террористов и привезли. Всего тридцать пять  человек… Теперь уже тридцать четыре.
    Наталье это название ни о чем не говорило. Она не собиралась штурмовать ни эту, ни какую другую твердыню Соединенных Штатов Америки. Лавры супергероя, американского Рэмбо, в одиночку разгромившего чуть ли не половину вьетнамской армии ради спасения нескольких соотечественников, Крупина примерять не собиралась. Хотя при случае…
   Пришлось делать еще один круг под незримым настороженным взглядом волчицы, которая жила тысячи лет назад. Крупина усмехнулась:
   - Спи спокойно, приемная мама Ромула и Рэма – слишком мелкая для тебя добыча. Маленькая серая мышка…
   Майк как раз закончил делиться чужими секретами; рядом закряхтел и зашевелился афганец. Он даже пробормотал что-то неразборчивое. Но очнуться так и не успел. Потому что Наталья все-таки предоставила шанс Майку Петреску. Автомобиль как раз шел накатом с крутого холма; может того самого, с волчьим логовом. Еще метров пятьдесят, и «Шевроле» нужно было поворачивать направо, чтобы вписаться в жиденький в это время суток поток автомобилей на набережной Тибра. И Петреску уже готов был перенести ногу с педали газа на тормоз, чтобы пропустить огромную цистерну, а потом пристроиться за ней, начиная очередной, уже пятый виток меж древних холмов. Но рядом вдруг потемнело – это на широченном подлокотнике оказался пассажир – Наталья Крупина. Ее маленькая ножка, такая короткая рядом с мужской,  утопила педаль газа до предела. Сам Майк боли в ноге, которую  с немыслимой силой прижало к рифленому железу, не почувствовал. Он в ужасе закрыл глаза, чтобы не видеть, как огромный бампер грузовика врезается прямо в него. Стальной корпус внедорожника, толстый, надежный, как и все американское, сейчас представился ему тоньше газетного листка. Но уши он руками, намертво вцепившимися в руль, закрыть не мог. Потому и слышал последовательно оглушительный рев клаксона, затем еще более свирепое визжание покрышек об асфальт и, наконец, треск и стон металла, вминаемого в салон, а значит, в него. Это было последним, что кадровый офицер ЦРУ Майк Петреску услышал и почувствовал в своей жизни.
  Тибр в этом месте неторопливо разворачивался, образуя луку. Так что сцепка цистерна-внедорожник, быстро теряя скорость, согнала с пути немногих зевак, прогуливающихся по набережной, а потом – уже почти совсем остановившись, снесла в воду литую решетку, изображающую все ту же волчицу – во множественном числе. «Шевроле» с громким плеском упал с высоты трех метров в свинцового оттенка воду (солнце не доставало до прибрежных вод), и практически сразу затонул, выпустив на поверхность несколько больших пузырей воздуха. А тягач нырнуть за ним не успел – удержала тяжелая цистерна. Лишь одно переднее левое колесо крутилось сейчас в воздухе, потеряв опору. Бледный водитель пару минут сидел, опустив голову на рулевое колесо. А потом все-таки полез наружу, только в пассажирскую дверь.
   Ему не пришлось толкаться, чтобы посмотреть вниз – туда, где под водой вместе со своим автомобилем скрылся безумный лихач. Над рукотворным обрывом, который только что лишился решетки, опасливо вглядывались в реку люди – не больше десятка. Их лица выражали сочувствие, но никто в холодную воду лезть не собирался. Как и водитель, кстати. Он лишь присоединился к зевакам, мучительно надеясь, что вот сейчас взбухнет колоколом вода, и покажется голова лихача, или его пассажиров – если такие во внедорожнике с тонированными стеклами были.
   Прошла минута, вторая, третья… Уже совсем недалеко раздавался рев сирены полицейской машины. Итальянец повернулся к соседке – русоволосой женщине средних лет в неброском брючном костюме.
   - Не выплыли, - с горечью сообщил он ей, -  ни водитель, ни кто другой.
   - Да, - ответила на английском языке красотка, к которой в другой ситуации Марио (так звали водителя) пригляделся бы повнимательней, - они своего шанса не использовали…
                Глава 6. Восьмое июня 2001 года. Атлантическое побережье США
Подполковник Крупина. Не рой другому яму
   Корабль назывался «Стетсон». Какому герою американского прошлого или настоящего принадлежало это имя, Наталью совершенно не интересовало. Главное для нее было убедиться, что это именно то судно, о котором говорил подполковник Петреску. Здесь надо было убедиться, как говорится, на все сто. Потому что ошибку исправить было невозможно. По крайней мере, собственными силами. Тогда пришлось бы доставать один из телефонов, и звонить – в Россию, или Израиль.
   - И так пришлось делать допущение, - хмуро размышляла она, тенью скользя по отсекам корабля, который стоял пока у причальной стенки военно-морской базы Нью-Генри, - то самое допущение, что начальники Майка не стали отказываться от плана. И что их не насторожила такая неожиданная гибель сразу двух важных звеньев этой операции – Петреску и Муатабара. Поверили ли они в нехитрую инсценировку? В ту, в которой два заговорщика, пытаясь спастись, отталкивают  друг друга от открытого окошка. Причем один другому сворачивает набок нос, а тот – в отместку – расцарапывает по-женски противнику лицо. А в окошко, в которое, кстати, один человек – я сама – успела выскользнуть, они так и не попали.
   Немного успокаивал тот факт, что гибель сотрудника американского посольства в Италии никак не освещался в моровой прессе. Наталья во время долгого перелета через Атлантику обложилась газетами – и американскими, и итальянскими. Улыбчивая стюардесса предложила усталой пожилой английской леди даже «Комсомольскую правду». И «англичанка» не отказалась – пролистала красочную газетку на серой бумаге, совсем не сравнимой с настоящей, цивилизованной (читай – глянцевой). Русского языка «британка» скорее всего не знала – вон как быстро пролистала «Комсомолку» и отложила ее в сторону.
   - А что ее читать? – деланно зевнула в ладошку Мышка, - она же вышла еще тридцатого мая. Там даже про Горбачева, про его иерусалимские приключения ничего нет.
   Пресса Наталью немного успокоила. А теперь, под покровом темноты ночи с шестого на седьмое июня она убедилась – это именно тот корабль, о котором говорил Майк. Убедилась и в том, что план никто отменять не стал. В трюм действительно грузили ракеты. Насколько они были точными; даже сверхточными, Мышка, конечно же, сказать не могла. Но то, что они были настоящими, она убедилась, вскрыв на выбор несколько ящиков в тот короткий промежуток, когда погрузившие их морские пехотинцы с базы уже не считали  своими, а экипаж «Стетсона» на баланс еще не принял. Нет, конечно, регламентированный кучей параграфов процесс приема-передачи шел своим чередом. Но в этом процессе нашлось место и совсем неприметному морячку, которого ни одна из сторон (обе были американскими военно-морскими) за своего бы не приняла. В этом и было высшее мастерство – кивнуть на ходу двум беседующим, явно незнакомым друг с другом морякам так, чтобы каждый из них понял: этого человека собеседник хорошо знает.
   На корабль, а до того на базу, агент три нуля один попала на удивление легко. Морские пехотинцы здесь, на родной земле, считали себя центром вселенной; героями, к которым обычные люди боялись подойти даже близко. Может, в отношении рядовых американцем так и было; может, в их глазах бравые молодцы, охранявшие базу,  были непогрешимыми и бесстрашными героями, но вот караульную службу они несли…
   - Даже не на троечку, - оценила Мышка бдительность огромного негра в камуфляже с закатанными по локоть рукавами.
   Оценила днем, совсем неспешно скользнув мимо зевнувшего как раз  караульного. Она даже успела оценить широкий оскал и качество зубов; вот их Наталья  дала высшую оценку -  «пятерку». Но эти крепкие зубы не вцепились в мышку, скользнувшую на базу и занявшую наблюдательный пункт у единственного судна, на который велась погрузка длинных ящиков. Процедура была однообразная и достаточно длительная. У Натальи даже зачесались руки – не шмыгнуть ли озорной мышкой, не «погрызть» ли другое, остающееся здесь, имущество, за которым хозяева присматривают так безалаберно.
   - Да тут и корабля никакого не надо, - уверилась она, - при нормальной организации эту базу, а значит, и все те «игрушки», что хранятся на ней, можно захватить без единого выстрела. Как говорится, без шума и пыли. Хотя шум…
   Она вдруг вспомнила другую базу, японскую. Мышка не видела, как прочные корпуса кораблей рвались, словно бумажные, под форштевнем флагманского корабля; итоги этого беспримерного рейда она увидела позже, когда эта часть Йокосуки напоминала кладбище металлолома. А здесь…
   Наталья прищурилась, словно примерилась к ряду пришвартованных кораблей, на мачтах которых в свете прожекторов можно было разглядеть звездно-полосатые флаги.
   - Доиграетесь, - с веселым, и одновременно зловещим тоном подумала она, - наведаюсь я сюда.
   Но сейчас шуметь было нельзя. Особенно в эти минуты, когда на пирсе, у транспортника, вдруг забегали, засуетились морпехи. Их как-то сразу стало больше – так много, что от подъехавшего грузовика с закрытыми бортами к кораблю протянулись две шеренги, ощетинившиеся автоматическими винтовками. Ощетинившимися, что особенно бросалось в глаза, в стороны от живого коридора. Словно даже им, своим, не полагалось знать, что еще погрузят сейчас на борт. Это «еще» оказалось  двумя ничем не примечательными ящиками, которые поочередно сгрузил по аппарели с грузовика электрический, абсолютно бесшумно работающий погрузчик. Солдаты очевидно знали, а может, чувствовали, что этот груз необычный, такой, от которого бегают по спине огромные мурашки и стекают холодные струи пота. На причале стало тихо – так, что даже Мышке, которая затаилась метрах в сорока от «Стетсона», было слышно, как шуршат по асфальту резиновые покрышки погрузчика, сплющенные немалым грузом. Четыре раза скрипнул металл грузового трапа, и вот погрузчик уже стоит перед кораблем, без своего таинственного груза, а к нему с видимой опаской поворачиваются живые цепи.
   Причал опять заполнило негромким шумом; почти сразу же раздалось несколько отрывистых команд, и две цепочки объединились в одну, трансформировавшуюся в колонну. Еще одна команда – еще более резкая – и колонна застучала по асфальту подошвами, огибая грузовик, в котором уже «спрятался» погрузчик. Это создало небольшую сумятицу на достаточно скромном по размерам пятачке в этом месте пирса. Небольшую, но вполне достаточную, чтобы Наталья, которой очень шел ладный, вполне подогнанный по фигуре костюм моряка военно-морского фота США, с независимым; точнее жутко деловым видом поднялась на корабль. А там…
   Там в тень опять шмыгнула мышка. Длинная, нескончаемая тень – ломаная от прожекторов, нацеленных сейчас на корабль - привела ее ко входу в трюм. Это не был вертикальный люк, к какому абсолютное большинство на земле привыкло по пиратским боевикам. Вполне удобная лестница с двумя дверьми – на палубе, и собственно в трюме – сейчас никем не охранялась. Все действо происходило в другом месте. Вот тот люк был традиционным, таким же, какие были еще на парусниках. В огромное отверстие, сейчас открытое, лебедка один за другим опускала длинные контейнеры.
   - Завтра, - усмехнулась Мышка, - по плану, этот процесс должен будет вестись в обратном направлении. Но что это за план, если в него нельзя внести коррективы?
   Внизу, в освещенном даже ярче, чем палуба, трюме, двое моряков в рабочей робе отцепляли крючья строп; еще четверо с помощью совсем маленького погрузчика складывали длинные ящики в аккуратные стопки. Ну а Мышка - седьмая здесь - им не мешала. Она была занята не менее увлекательным делом – исследовала контейнеры в первой, уже уложенной в дальнем углу и  не проглядываемой стопе. В отличие от отечественных – деревянных, крашенных зеленой краской - эти контейнеры были пластиковыми, но даже на вид не менее прочными. В этом Мышка тоже убедилась, когда откидывала толстенную, не меньше пяти сантиметров толщиной, крышку, под которой лежала хищная «сигара», способная снести с лица земли целый городской квартал.
   - Или собор немалых размеров, - уточнила Наталья.
   Таких сигар в трюме в итоге оказалось тридцать.
   - По одной на каждого русского пленника, - грустно констатировала Крупина, - четверым даже не хватит.
Почему-то она верила, что большинство бывших советских военнопленных не согласилось бы участвовать в этой чудовищной акции – даже если бы им гарантировали жизнь и свободу.
   - Вот это я у них и спрошу, - еще мрачнее усмехнулась она; теперь эта агрессия, скользнувшая по губам, была обращена не к пленникам, а к людям, их пленившим.
   У этих людей было одно общее, собирательное лицо, и имя ему было – Джон Петреску.
   Мышка поспешила наружу, на палубу, а потом в один из укромных уголков, который подобрала заранее, и из которого можно было наблюдать за входом в трюмовое помещение, даже не высовываясь. Такие разные по тоннажу, и по предназначению, японский флагман и американский транспортник в отношении наличия мест, где женщине с относительным комфортом можно было скрыться от нескромных мужских взглядов, были похожи.
   - Женщина на корабле – это к несчастью, - усмехнулась Мышка, - можете спросить у экипажа «Ямагири».
   Больше делать она ничего не собиралась – до самого отплытия, или как там этот момент называется у американских моряков. Этих людей, снующих сейчас в только им понятном хаосе, она врагами не считала. Больше того, по мере сил и возможностей собиралась сохранить им жизни. Единственное, что она еще хотела бы обследовать, но пока не могла – помещение за большими двухстворчатыми железными дверьми, рядом с которыми стояли четыре вооруженных морпеха. Эти ребята  к команде транспортника явно не относились. На палубе сейчас только они были вооружены, и, судя по суровым лицам, готовы были применить свои М-16 в любое мгновение.
   Эту охрану Наталья посчитала более чем скромной, потому что уже догадывалась, что именно загрузили на транспортник с такой подчеркнутой секретностью. Она даже повела в сторону этих дверей носом, как самый настоящий зверек. И - показалось ей, или нет – сейчас с той стороны на нее повеяло точно так же, как в ядерном поезде, или на Красногорской базе, или на Нововоронежской АЭС. Об атомных бомбах, а именно их зловещую ауру ощущала сейчас Мышка, в плане Майка Петреску ничего не говорилось.
   - Значит, это был не твой план, Майк, - усмехнулась вполне спокойно женщина, обращающаяся сейчас к мертвецу, - ты сам был кусочком другого, более масштабного плана. Кусочком, про который забыли, как только он стал не нужным. А вы, ребята…
   Она остановила взгляд на вооруженных американцах; где-то были еще – одна, или пара смен:
    - Хотите умереть во имя торжества «демократии» во всем мире? Нет? Вот то-то же.  Ладно, постараюсь и вам жизнь сохранить. Точнее – подарить, - поправила она себя, наблюдая за сменой часовых, - потому что ваши начальники вас уже списали. Подчистую. Разве что не дали еще команды наградить посмертно и выплатить компенсации семьям. А может, и подсчитали уже – с них станет.
   Утро она встречала уже в другой норке, рядом с каютой капитана. Нападение – если продолжать верить словам Майка – должно было состояться ближе к полудню, и к этому времени Наталья собиралась заручиться поддержкой командира «Стетсона». Ну, или хотя бы позаимствовать его одежду, вместе с обликом, на какие-то десять-пятнадцать минут. Самые важные пятнадцать минут в жизни капитана и его экипажа. Занимать апартаменты и китель с брюками командира судна раньше было нерезонно, и даже опасно. Потому что ритуалов, которыми была пронизана вся жизнь на корабле - и американском, и любом другом - она не знала.
   Капитан, между тем, оказался непоседой. Он сновал по кораблю, трогал и гладил какие-то неведомые Наталье детали оснастки так, словно прощался с ним.
   - А ведь действительно прощается, - внимательнее разглядела она лицо одетого в парадный костюм морского офицера, - вот точно такое же  выражение лица было у капитана Мацумото, когда он вставал во главе шеренги экипажа подводной лодки. Как он там, кстати? Выздоровел, наверное. Только новую подлодку ему вряд ли дадут. Если он вообще от трибунала  отвертится.
   Ни этого японского офицера, ни адмирала Ямато, ни кого другого, попавшего под тяжелую поступь агента три нуля один, ей не было жалко. Потому что для нее это была война, нескончаемая битва, в которой обстоятельства дали ей передышку на долгие семь лет…
   - Хватит, - остановила она себя, - хватит философии. Лучше послушаем, о чем говорят два главных «заговорщика» на этом корабле.
   Капитан остановился как раз под укрытием Мышки. Такие совпадения бывают, и очень часто – в этом она уже давно  убедилась. Но в данном случае это не было совпадением; за несколько часов беспрерывных перемещений по палубе и ныряний в рубку капитан чаще всего останавливался именно здесь. На стене тут блестела медью какая-то табличка, которую офицер каждый раз не ленился обмахнуть белоснежным носовым платком.
   - Хватит нервничать, Арнольд, - капитан невольно вздрогнул, когда рядом остановился второй «заговорщик».
   Так этого человека, который, скорее всего, возглавлял тайную операцию на корабле, назвала Наталья. Вообще-то его звали Джимом – так он сам предложил величать себя капитану, когда тот вытянулся перед ним – словно рядом стоял по меньшей мере адмирал флота.
    - Меня тут нет, Арнольд, - явно не в первый раз напомнил капитану Джим, - и никогда не было. Так что можешь не тянуться. Еще два часа и…(он отогнул обшлаг форменной морской куртки и сверкнул стеклышком часов) одиннадцать минут, и можешь забыть обо мне. Навсегда.
   Капитан опять вздрогнул, и Наталья вполне поняла его – это «навсегда» в устах сотрудника спецслужб прозвучало зловеще.
   - Это ты, капитан, еще ничего не знаешь о плане, - Мышка невольно пожалела побледневшего моряка, - и о том, что и тебя, и твою команду уже списали. А тебя?
   Она повернулась к Джиму, который, скорее всего, был прислан сюда с инспекторской целью.
   - А может – он должен зафиксировать захват злобными агентами кагэбэ судна и арсеналов, способных разрушить пару городов? Может даже организовать что-то вроде прямого эфира – на весь мир? Техника позволяет. Только сам ты – во все ли детали плана посвящен? И не станешь ли нежелательным свидетелем, как только сделаешь свое дело?
   Крупина усмехнулась – агент всесильной некогда службы действительно присутствовал на «Стетсоне», правда бывший. Даже номер – три нуля один - не забыл, точнее не забыла. И тут же, согнав усмешку с губ, она невольно поежилась; те самые изменения, которые могли привнести неизвестные стратеги после гибели Майка Петреску, могли быть не такими кровожадными, как думала о них Мышка. Может, на базу афганских моджахедов должны были проследовать только ракеты в пластиковых футлярах? А оружие массового поражения, которое стало попадаться ей все чаще, должно было окончательно замести следы тайной операции – вместе с кораблем, ее экипажем, и самой Натальей. Она даже представила себе сценарии фоторепортажа, который, быть может, кто-то уже написал – картинка в кадре сменяется ослепительной вспышкой, а потом… Истеричный голос ведущего комментирует уже кадры со спутника – мириады тонн взметнувшейся воды и атомный гриб; если только он сможет сформироваться  на океанской груди. В свой план, который она расписала по минутам, приходилось вносить изменения.
    - Возвратиться тенью на «Стетсоне» в Нью-Генри не получится, - решила она, - даже если это возвращение будет триумфальным. Отбиться от террористов я, конечно, помогу – даже не афишируя свое «героическое» присутствие. А потом вместе с экипажем вознесусь – к тому же спутнику, вместе с со всякими альфа-, бета-, и гамма-частицами. Потому что нажимать на кнопку будет не Джим; он об этой кнопке может только догадываться.
   Почему-то перед глазами вместо ничем не примечательного лица собеседника капитана возникло властная и жесткая, словно вырубленная из каменной глыбы, физиономия Джона Петреску. А потом и его рука с толстым указательным пальцем, тянущимся к огромной красной кнопке. Такое мимолетное чувство беззащитности и унижения от невозможности самой распорядиться собственной судьбой она ощущала нечасто. В последний раз в тот самый миг, когда почти обнаженной шагнула на Красногорскую базу, под злые и недоуменные взгляды обреченных бойцов капитана Сабурова. Мышка сейчас даже обрадовалась, когда эти такие не нужные сейчас ощущения сменило опять-таки нежданное чувство вины.
   - Столько времени была в Японии, и даже не заглянула к ребятам!
   Впрочем, она сама понимала, что сейчас кокетничает. Все, что можно было сделать для этих ребят, она сделала. А сами они вместо спецпредставителя российского правительства лучше увидели бы лица своих близких. И это Мышка тоже обеспечила. Так что сейчас с чистой совестью могла отринуть все чувства, кроме холодной расчетливости – нужно было составлять новый план, в котором главным вопросом был один: «Где найти безопасное место? В первую очередь для себя, а потом – если получится – и для экипажа транспортника».
   - Может, и для тебя места хватит, - она глянула на Джима теперь благосклонно, с изрядной долей покровительства в улыбке.
   Такое место в бескрайнем океане, краешек которого она видела сейчас поверх голов заговорщиков, она уже определила – корабль, на который план (не ее – американский) предусматривал перегрузку ракет. Наталья прикрыла глаза, оставив на страже лишь слух да то самое чувство опасности, которое в ней никогда не спало, и погрузилась в такую нелюбимую штабную работу, в подгонку деталей собственного плана, в котором многое, если не все, зависело от тысяч случайностей. Но главное – с чего начинать, и как подготовиться к визиту «гостей» - надо было продумать до мелочей.
   Ровно через два часа девять минут (не раньше и не позже – чтобы никто уже не смог вмешаться в ее план) она закрыла за собой дверь радиорубки. Здесь не было оружия, кроме микрофона, который в торжественные моменты разносил по кораблю и немалой акватории океана, окружающей «Стетсон», гимн страны вероятного противника. Противника Мышкиной Родины, естественно. Другое оружие – четыре автоматические винтовки М-16 с запасом патронов по распорядку военного времени – она принесла с собой. Морские пехотинцы, охранявшие склад с ядерными бомбами, сейчас предавались возмутительному занятию – сопели каждый в свои две дырочки, привалившись спинами к железной стене этого самого склада. Они наглым образом спали, хотя и не по своему желанию.
   - А бомбы, - подумала Наталья, укладывая на железную «постельку» последнего, четвертого солдата – самого тяжелого, кстати, - пусть пока поохраняет дверь с замком. На пару минут их хватит. А больше и не потребуется.
   «Не потребуется» - потому что корабль, подавший недавно сигнал бедствия, и на палубе которого живописно лежали изнывающие от «долгого дрейфа – без воды и без пищи»  моряки неизвестного порта приписки, уже притягивали к борту транспортника его же собственные моряки. Притягивали чем-то толстым, названия чему Наталья не знала, хотя несколько недель проплавала («Ходила», - как говорят моряки во всем мире) на флагмане японского флота. А потом и привязывали («Принайтовывали?!» , - еще одно непонятное слово, если только Мышка его правильно выговорила) к каким-то толстенным тумбам на своей палубе. Края палуб двух кораблей, кстати, были практически вровень – это тоже предусмотрел какой-то из технических помощников американского стратега.
   Такое вот легкое отвлечение перед боем ничуть не мешало подполковнику Крупиной; скорее отрезало лишние мысли. Сейчас не время было раздумывать – кого из врагов срезать первой очередью, а кого, быть может, оставить для…
   - Потом придумаю, для чего, - Наталья нажала на курок и не отпустила его, пока магазин не опустел.
   Длинная очередь смертоносных кусочков стали встретила широким веером толпу людей, которые только что чуть ли не ползали в бессилии на палубе пиратского корабля. Очередь превратила пространство, теперь не разделяющее два корабля, в кровавый ад. А следом загремели уже одиночные выстрелы. Ни «абордажная команда», ни сам экипаж «Орла» - такое гордое имя на английском языке носил пират – подполковнику Крупиной не были нужны; как бы страшно это не звучало. Эти люди, если их еще можно было назвать людьми, сами вычеркнули себя из списков живых – давно, когда в первый раз нажали на курок, направив оружие в живого человека. Серая Мышка это решила для себя тоже очень давно. Поэтому прицельные выстрелы сейчас были не менее страшными в своей бескомпромиссности: «Один выстрел – один труп».  У Натальи была наготове своя команда, американская, вместе с капитаном. Правда, ни сам капитан, ни его подчиненные  об этом пока не знали.
   Наталья решила сообщить им новость, только когда отстреляла четвертую обойму. Место, которое она выбрала для того, чтобы выступить на стороне американских моряков, отличалось двумя важными, можно сказать стратегическими  особенностями. Во-первых, из двух окон открывался замечательный вид на левый, по ходу движения корабля,  борт, то есть на тот борт, который сейчас был намертво закреплен к траспортнику. Почему она выбрала именно левый? Почему Мышка решила, что именно отсюда начнется атака террористов?
   - А вы бы что выбрали? - обратилась Наталья к неведомым оппонентам еще тогда, когда корабельный радист вальяжно сидел в крутящемся кресле, не подозревая, что через несколько мгновений он окажется примотанным к этому креслу в бессознательном состоянии.
   Правый борт вместе со складом охраняли морские пехотинцы, и туда, в их сторону,  сама Мышка не решилась бы стрелять без внутреннего содрогания – даже зная, что атомной бомбе ничем не грозит прямое попадание автоматной пули.
   Вторым преимуществом радиорубки было то, что отсюда можно было обратиться ко всему экипажу, что Мышка и сделала. Если она в своем обращении, которое пару раз прорепетировала, невольно вспомнив ныне покойного российского олигарха Николая Куделина, немного и слукавила – так это же для пользы дела.
   - Вряд ли бы вы, ребята, послушались спецпредставителя российского правительства (это она подумала про моряков, сейчас попрятавшихся в закуточках почти так же надежно, как раньше сама Мышка); вы, наверное, думаете, что в России и правительства-то нет, не доросли мы еще. А вот американского…
   Пару лет назад Наталья Крупина в подземелье, окружающем бывший командный пункт, видела, как низенький тонкоголосый олигарх Николай Яковлевич Куделин брызнул чем-то в рот, и практически сразу заговорил густым, хорошо поставленным баритоном. Крупиной этого «чем-то» не понадобилось. Она лишь откашлялась, вспомнив уроки почти двадцатилетней давности, и включила микрофон.
   - Внимание, - разнеслось над кораблями и над этой частью океана, который тоже замер – словно в ожидании катастрофы, - говорит специальный представитель правительства Соединенных Штатов Америки Натаниэль Маус (и ведь не соврала… почти). Через двадцать минут на судне будет произведен взрыв ядерного боезаряда. Приказываю: командиру корабля немедленно организовать эвакуацию команды и пассажиров на вражеское судно. Террористов, оставшихся в живых, обезвредить; при невозможности уничтожить.
   Наталья подумала, и добавила в жесткий, командный тон немного теплоты, пожалуй, даже женской – словно обращалась сейчас к неразумным малышам:
   - Давайте, ребята, покажем, чего стоят военные моряки США.
   Надеялась ли она на то, что капитан, да и остальные поверят ей, ринутся на соседний корабль, где их ждет потрепанная, но еще вполне опасная; смертельно опасная банда? Которой, кстати,  тоже нечего было терять. Но дать шанс этим молодым парням, вся вина которых состояла в том, что они родились не в той стране…
   - Сами-то вы думаете как раз таки наоборот, - усмехнулась Наталья, увидев, что ее слова все-таки дошли до «благодарных» слушателей.
   Ни капитан, ни его команда, поначалу не отреагировали на призыв неведомого представителя. А вот те, кого в своих раскладах агент три нуля один учитывала как противника, не менее опасного, чем моджахеды, поверили ей. На борт соседнего корабля один за другим перемахнули морские пехотинцы – плечистые, стремительные, явно тренированные и для таких вот штурмовых операций. Во второй, или в третьей волне атакующих мелькнула фигура Джима – единственного штатского на корабле. Он перескочил через борт не менее ловко, чем бойцы, и обернулся назад – с физиономией, в которой смешалось так много эмоций… Главным, пожалуй (Наталья отметила это, машинально распутывая так и не пришедшего в сознание радиста), было  чувство глубокой досады и ожидания грядущих неприятностей. А еще – пробивающееся сквозь них облегчение. Облегчение от того, что появилась возможность избежать ужасной участи.
   Мышка успела прочесть невысказанную вслух мысль, обращенную как раз к ней:
   - Позже разберемся, что это за неведомый представитель правительства, а пока… Спасибо за возможность оказаться подальше от «Стетсона».
   Она поняла, что не ошиблась в своем предвидении, что совсем скоро ей предстоит увидеть то, что даже на кинокадрах вызывает дрожь и невольный ужас.
   - Если успею, конечно. Если не ошиблась насчет двадцати минут, которые пообещала капитану, команде и… самой себе.
   Откуда взялись эти двадцать минут, которые она установила как минимальный предел до взрыва? Очень просто – ну не могли практичные американцы загрузить в транспортник ракеты, а потом пустить их ко дну; без всякой пользы для дела. А значит, их должны были перегрузить на «Орел». Конечно, двадцать минут для этого было мало, очень мало; в трюм их грузили полтора часа. Но когда над головой висит угроза ядерного взрыва, руки и ноги, а иногда и голова, работают в несколько раз быстрее.
   - Хотя, - признала она, буквально вываливаясь на палубу с телом радиста на спине, - это я пожадничала; или перестраховалась. Скорее всего, времени у нас больше. Если только… пульт не в руках Джима.
   Но и последний, конечно, должен был понимать, что без команды добраться до берега будет весьма затруднительно. Он показался в двери чужой рубки – уже освобожденной от боевиков, и что-то прокричал, обращаясь к капитану. Наталье хватило лишь понимания того, что сейчас прозвучал приказ покинуть свой корабль. Она не ринулась туда, за спасительный борт в числе первых. Да и как мог это сделать невысокий морячок, едва тащивший на плечах неподвижное тело, практически полностью скрывшее его тщедушную фигурку. С захваченного корабля уже тянулись руки, чтобы помочь этому «геройскому парню», и Мышка с совсем непритворным облегчением вывалила на них тяжеленную тушу. Вообще-то «оживить» радиста, а потом погнать его своим ходом – да хоть и пинками – было делом нескольких мгновений. Но он, радист, сейчас послужил прекрасным отвлекающим фактором. «Герой», освобожденный от тяжелой ноши, не остановился, не присел в изнемождении, привалившись спиной к борту. Может потому, что этот борт был густо испачкан бандитской кровью?..
   За тем, как захваченный корабль отчалил от обреченного – это думали, наверное, уже все вокруг – «Стетсона», Наталья наблюдала  из укромной норки, которые тут – к некоторому удивлению Мышки – оказались весьма похожими на прежние, на американские. «Орел» явно был из одной серии с транспортником; может быть даже изготовленным на одной верфи с ним. Она повернулась – да, и люк, куда должны были опущены ракеты, был точной копией того, в который они попали на базе Нью-Генри. Очевидно, эта мысль пришла не только в ее голову; а может, она была заранее припасена именно на такой вот случай. Между кораблями было уже метров сто («И пятнадцать минут из обещанных мной двадцати», - успела подумать Крупина), когда там, внутри «Стетсона», гулко ухнул взрыв – совсем негромкий. Это не было апокалипсисом; не было даже прелюдией к нему. Это, как поняла Наталья, взорвалось что-то рядом, а может быть и между ракетами. План, о котором она впервые услышала от Майка Петреску, учитывал, как оказалось, все мыслимые и немыслимые ситуации. Кроме одной, которую  никакой гениальный стратег предусмотреть не мог – Его Величество Случай. Конкретно сейчас в лице Серой Мышки.
    Тот самый план, как только что убедилась Наталья, предусматривал и уничтожение ракет. Второй взрыв, в отличие от первого, почти не слышного за сотню метров, был гораздо громче, а главное – он был направленным. В ту сторону, куда целились острые навершия ракет… Представить себе, как в тесном трюме взяли старт  одновременно тридцать ракет, каждая из которых могла уничтожить корабль гораздо больших размеров, человеческий ум и фантазия могли бы с большим трудом. Мышка и не пыталась сделать это; она лишь зафиксировала результат. Носовая часть «Стетсона» буквально испарилась. Конечно, какую-то часть металла, и другого материала судна унесло вместе с боевыми частями ракет – так далеко, что безбожница Наталья едва не перекрестилась:
   - Слава богу, что они взорвутся где-то там, очень далеко от двух мест зловещего груза за железными дверьми, которые  теперь никто не охранял.
   Двери эти, кстати, вместе с кормовой половинкой транспортника, и всем, что еще оставалось на нем, стремительно погружались в океанские глубины. Сколько здесь было до дна? Задавали ли себе такой вопрос разработчики плана? Даже если и задавали, то представить себе, на какой участок каменистого (а может, затянутого илом) дна лягут обломки, никто в целом мире представить  не мог. А они плавно спикировали на каменное ложе, под которым дремал древний вулкан. Такие катаклизмы для мирового океана не были чем-то необычным. Только вот именно это извержение, вызванное искусственно, могло наложиться на другие процессы, что только зарождались в атмосфере.
  Небо, совсем недавно ясное и безоблачное, начало вдруг стремительно затягиваться темными тучами. Наталья огляделась – в ее убежище вполне можно было спрятаться от дождя, который должен был скоро хлынуть с небес. Можно было, конечно, найти норку и поглубже в корпусе корабля; и поближе  к камбузу. Но Мышка не спешила вниз; это могло подождать, хотя пара неотложных дел у нее в трюме было. Сейчас же она вдруг замерла в предчувствии чего-то… Может, не такого  мощного, как старт сразу тридцати ракет, но гораздо более страшного по своей внутренней сути. И она дождалась. Подводный взрыв прозвучал не через двадцать, а через сорок две минуты после того, как «спецпредставитель американского правительства» выключила микрофон. И был он не таким сильным; Серая Мышка не смогла рассмотреть на поверхности океана ничего, что визуально указало бы на гигантское выделение энергии оружейного плутония начинок сразу двух бомб. Потому что этот выброс догнал, и заставил расплескаться по миллионам кубометров соленой воды гораздо более мощный удар проснувшегося вулкана.
   Кораблик, такой, оказывается маленький, затрясло сразу в нескольких направлениях. Наталья, всем телом упирающаяся в стены тесной «норки», успела вспомнить все, что только знала о таком своеобразном стиле плавания, напоминавшем сейчас прыжки дикого мустанга, на которого впервые запрыгнул всадник – и килевую качку, и боковую, и… Пространство вокруг словно выдохнуло долго сдерживаемое дыхание. «Орел» погнало теперь вперед идеально ровно – причем именно в ту сторону, куда ему было нужно; к североамериканскому побережью. По черным тучам, которые никак не могли разродиться ливням, по светлым барашкам волн, отчетливо видным на свинцовой груди океана, Крупина поняла, что шторм, родившийся на ее глазах, обгонял корабль. Что каким бы маленьким последний не был по сравнению с катаклизмом, устремившимся к берегам Соединенных Штатов, он все же имеет материальный вес, который не позволяет судну угнаться за штормом.
   Этим относительным затишьем на крошечном рукотворном островке посреди бушующей стихии, разбуженной совсем не мирным атомом, Наталья и решила воспользоваться. Она покинула свое убежище, чтобы переместиться в гораздо более обширное помещение, до которого пока не дошли руки людей, захвативших корабль. На палубе все так же лежали тела расстрелянных боевиков. Один из последних вздохов океана, накренивший «Орел» влево, заставил трупы сгрудиться у одного борта. Мышка кралась совсем рядом с этим страшным подобием строя; с уже омытыми стихией покойниками, пока что-то не царапнуло глаз и не заставило замереть в очередной тени. Несообразностей было сразу нескольких. Во-первых – и это выглядело на борту корабля неизвестной принадлежности, но только не российского, очень подозрительно – на палубе лежали три тела, облаченных в форму еще Советской Армии. В тот самый камуфляж песчаного цвета, в котором когда-то старший лейтенант Крупина сама щеголяла во время своей недолгой службы в составе ограниченного контингента советских войск в Афганистане. Во-вторых – и это тоже было важным – опытный взгляд агента три нуля один отметил, что эта троица погибла не во время штурма; пусть немного, но раньше. Что рваные раны, перечертившие камуфляж на торсах (а у одного страшно темнеющие и прямо посреди лба) были привнесены не ее рукой, и не более поздней атакой морских пехотинцев.
   - Вас, ребята, - вздохнула она в своей тени, - должны были подложить на видном месте. Таком, которое удобно было бы потом снимать корреспонденту одной из ведущих телекомпаний мира. А ты…
   Она вдруг остановила свое движение, которое должно было переместить тело в другую тень, рядом с входом в трюм. Потому что взгляд сам «стер» и страшную рану на лбу, и печать смерти, исказившее лицо солдата, погибшего через шесть лет после окончания той войны. Перед потрясенной Мышкой лежал лейтенант Николаев, Мишка, один из тех, кто в далеком восемьдесят первом году стоял с ней в одном строю желторотых выпускников Рязанского училища. Стоял перед командиром дивизии.  Пусть они были мало знакомы, и после того памятного построения, закончившегося для Натальи назначением командиром  разведвзвода, больше не виделись, это был свой – каким бы путем он не оказался здесь. Путь этот, как догадывалась Мышка, был полным страданий. Единственное, что она могла сделать сейчас для старого знакомого, вернее во имя памяти о нем – это оградить от глумления; дать его телу и душе упокоения прямо здесь. Переваливая тяжелое тело через борт, Наталья сделала еще одну пометку в длинный счет, который она собиралась предъявить авторам дьявольского плана. Следом за Николаевым в холодные волны, обгонявшие корабль, скользнули еще два тела в светлом камуфляже…

                Глава 7. Июнь 2001 года. США, штат Техас
Серая Мышка. Тень гейши: «Первый пошел»
   Джон Петреску-младший, который до конца своих дней был обречен носить эту такую обидную приставку в имени, не вглядывался сквозь тонированное стекло в картины хаоса и разрушения. За сотню миль, что автомобиль мчался по трассе от аэропорта Джорджа Буша-старшего  до его ранчо, он насмотрелся и на дома без крыш, и на поваленные деревья и электрические столбы, и на людей, копошащихся в развалинах. Если бы эти люди знали, что в проносящемся мимо черном «Кадиллаке» сидит виновник их бед, за автомобилем,  несомненно, тянулся бы шлейф проклятий – от самого аэропорта. Который, между прочим, уже вторые сутки не принимал ни одного самолета. А его личный «Боинг» принял, хотя за полчаса до этого диспетчер отправил на запасной аэродром борт президента Соединенных Штатов Америки. Попробовал бы диспетчер предложить такое ему, Джону Петреску, которому принадлежал и этот аэропорт, и многое из того, что сейчас мелькало по обе стороны «Кадиллака».
   Так что Джон мог гордиться победой в негласном соревновании – до своего ранчо он доберется намного раньше, чем его сосед, Джордж Буш, тоже младший, в начале года приступивший к исполнению обязанностей президента. Впрочем, это президент мог подумать о соревновании. Сам же Петреску уже забыл, кто мог составить ему конкуренцию – в чем бы то ни было. Разве что Соломон – по количеству денег.
   - Но Соломона уже давно нет, как и других конкурентов. Почему же так погано на душе, - скривил физиономию в полутьме салона Джон, - не из-за этих же развалин?!
   Он уже прочел секретный доклад министерства финансов, которые успели оценить ущерб от тропического шторма с милым названием «Эллисон». Семь миллиардов долларов – и это по самым скромным подсчетам. А ведь еще бушуют десятки торнадо в Южной Каролине, Миссисипи, Флориде, и других штатах. Там у Петреску тоже хватало много чего. Магнат, негласный хозяин военно-промышленного комплекса самой сильной державы мира, убытки не считал. А что их считать, если все было застраховано. Ну, обанкротится пара крупных страховых компаний. Место на рынке пустым долго не будет – придут новые компании; может, даже его, Джона.
   - Пришла пора занимать освободившиеся рынки, - усмехнулся он, включая на малую громкость телевизор, - бросить вместо кости часть акций Джереми и Майку, а остальное…
   Он даже чуть не встал с кожаного кресла, чтобы широко развести руки в жесте, означающем, что все, или почти все в мире скоро будет принадлежать ему. И нужно  было для этого всего-то избавиться от четырех чистоплюев, не согласившихся  пойти ради нового передела мира на радикальные методы. Теперь вместо семерки, владевшей половиной мира, осталась тройка – и в ней ему, Джону Петреску-младшему (он невольно поморщился), перечить никто не смел.  Джон не смотрел сейчас на экран телевизора, на котором известный обозреватель комментировал те же кадры, что сам Петреску мог видеть за окошками автомобиля. Еще там мелькали лица хозяина соседнего ранчо, каких-то пришибленных ученых – не то метеорологов, не то вообще каких-то климатологов, пытающизся дать связное обоснование стихийному бедствию, которое никто не ждал. Он, Джон Петреску, был одним из немногих, кто знал истинную первопричину катаклизма. Больше того – он мог по праву считать себя его создателем. И эта роль – роль всемогущего, творца будущего – ему очень понравилась. Если бы еще не одна маленькая капелька яда, что жила в его душе и начинала растворять такое вот благостное и торжественное состояние, как только оно переходило какую-то грань! Эта капелька имела неудобоваримое японское имя и кукольное лицо гейши. А еще – стальные пальцы и сверхестественные способности сокрушать мускулы и волю крепких от природы мужчин. Именно таким был продолжатель дела тщедушного телом Джона Петреску-старшего. Фигура – медвежья; лицо – словно вырубленное топором из цельного куска камня; наконец голос – гулкий, словно из бочки. И в те моменты, когда он, рыча, раздавал команды, и когда хохотал, радуясь очередной победе над конкурентами.
   Огромные пальцы сжались в кулаки, а потом медленно разжались – и так несколько раз. Они словно тискали шею японской куклы, посмевшей выставить его в смешном положении.
   - Хотя, - не мог он не признать, - эта тварь принесла и немалую пользу. Именно после ее визита Соломон, который прежде мог дать мне сто очков вперед твердостью характера и изворотливостью в подковерной борьбе, как-то помягчел внутри, стал задумываться не о том, что каждый миг жизни – это жестокая битва, а об ином, о грядущем. А может, старик и так уже готов был отдать все богу, а эта девка лишь слегка подтолкнула его? Ага – слегка…
   Он потер левой рукой предплечье правой, которое сейчас нешуточно заныло – именно в том месте, где оставила незримые отпечатки пальцев японская незнакомка.
   Автомобиль плавно затормозил, останавливаясь у ворот, которые уже открывали привратники, они же охранники – сразу двое. Они тут же застыли по обе стороны въездной дороги. Таких бравых молодцев на ранчо, раскинувшемся на несколько миль  вдоль побережья, и еще больше вглубь материка – так что федеральной трассе пришлось делать в этом месте гигантскую петлю – было много, очень много. Их число резко выросло после той памятной встречи в гостях у Билли. Но даже сейчас у Джона не было полной уверенности в собственной безопасности. Поэтому гостей в последнее время в этом райском уголке не привечали. Праздников ранчо не видело уже почти год; если кто и появлялся здесь, то только по вызову хозяина. На сегодня таких встреч запланировано не было.
   - Нет, - поправил себя Джон, - на сегодня я вызвал Джима. Пусть объяснит, почему сорвалась операция «Вакуум». Почему вместо того, чтобы смотреть сейчас по телевизору репортажи с места ужасных террористических атак по всему миру, я вижу сейчас руины домов американских налогоплательщиков?..
   Он покатал меж крепких зубов, сделавших бы честь не самому мелкому медведю, это словосочетание: «… руины домов американских налогоплательщиков», - и оно ему неожиданно понравилось. Особенно, если в кадре с этими самыми руинами оказались бы бородатые физиономии азиатских террористов и не менее зверские лица российских десантников. И те и другие в запасе у Джона были. Не первой свежести, конечно, но… Еще у него были сотни «рупоров демократии», которые были готовы разнести по миру и ту самую демократию, и лица тех, кто поднял грязные окровавленные руки на святое для каждого цивилизованного человека слово. К цивилизованным Петреску был вынужден причислить (пока; дойдет и до них дело) европейцев, тех же израильтян, сородичей Соломона, ну и японцев, и…
   Рука опять заныла, и Петреску поспешил наружу, из уютного салона «Кадиллака», который остановился у парадного входа в особняк. Дом, который за ночь и половину дня, которые Петреску добирался сюда из Нью-Йорка, успели привести в относительно божеский вид, построил отец, Джон Петреску-старший. Младший Джон к нему никаких ностальгических чувств и особой любви не испытывал, но вынужден был поддерживать имидж хранителя семейных традиций; это тоже было частью капиталов, наследованных Джоном. Причем, весьма ликвидной их частью.
   Внутри особняк был перестроен уже по вкусу нового хозяина. Джон утонченными манерами не обладал, да  и роскошь особо  не любил, хотя и здесь был вынужден следовать традициям. Но на первый план все-таки здесь вышло удобство и безопасность. Практически все в доме, кроме самых интимных его зон, просматривалось и прослушивалось. Вот огромная ванная комната с бассейном, в углу которого, в мелком месте, он обычно и нежился (мог и часами, если время позволяло), беспощадными прицелами видеокамер не простреливалось.
  - Так здесь и не бывает никого, кроме меня самого и самых доверенных слуг. Ну, еще…
   Джон вспомнил целую вереницу красоток, что успели побывать здесь. Не их лица – они слились сейчас в одно общее белое пятно с призывно тянущимися вперед полураскрытыми губами. Ему вдруг представилось, что он принимает здесь посетителей, да хоть и сановного соседа. Как тот почтительно стоит у стенки бассейна и ждет, когда хозяин соизволит оторвать от себя очередную девицу. Он ухмыльнулся и потянулся сильным телом.
   - А что, - спросил он себя, а заодно и у виртуального соседа, - может, сейчас и отрепетируем? Девок, конечно, сейчас нет, но к твоему приходу обязательно подвезут.
   Он махнул рукой, посылая практически неосязаемую волну воздуха к чувствительному механическому рецептору, и в дверь тут же вступил прислужник – один из самых доверенных.
   - Джим уже здесь? – спросил он, угадав утвердительный ответ даже раньше, чем Мартин, слуга, открыл рот.
   Он дернул щекой, показывая, что Мартин может не терять своего, а главное – его, хозяйского времени, и велел: «Зови!». И опять он угадал никак не высказанное слугой изумление. Здесь, в святая святых, в ванной, обставленной под личным присмотром Джона, никогда не было никаких деловых встреч. А для чего, если не для дела, ждал уже полчаса в приемной рабочего кабинета неприметный человек с невозмутимым лицом? Полминуты – именно столько времени заняло перемещение Джима от приемной до входа в купальню, выдержанную в стиле древнеримских терм. Дверь за Мартином, которого хозяин отпустил кивком, не открывая глаз, неслышно захлопнулась. А Джим почтительно замер у этой двери, но уже внутри купальни, во влажном воздухе, который, несомненно, должен был пропитать сыростью его неизменный серый костюм.
   Это так думал Петреску-младший. Когда же он все-таки соизволил открыть глаза, перед ним мелькнуло видение, которое он совсем недавно и представлял. Под водой как раз скрывалась нижняя, такая соблазнительная часть девичьей фигурки.
   - Обнаженной, кстати, - успел подумать он; и тут же поправился, - не совсем!
   Это была последняя мысль, которую он лениво прогнал по извилинам головного мозга по собственному почину. Практически сразу же к его громадному телу прильнуло женская фигурка, на которой с трудом различался купальник цвета загорелой девичьей кожи. Руки, которые, как он надеялся, должны были попытаться обхватить его неохватный торс, действительно обхватили – голову. И сжали ее совсем не сильно, но, очевидно, умело перекрыли при этом какие-то кровотоки. Или перенаправили их так, что голова магната стала пустой, какой, наверное, не была еще никогда. И в нее тут же стали заползать слова-вопросы, которым Джон никак не мог сопротивляться. Может потому, что удивительно крепкие женские руки все-таки смогли объять необъятное – мужской торс, густо заросший волосом, и пробежались вдоль позвоночника по точкам, о существовании которых обладатель этого огромного тела даже не подозревал. Тело это выгнулось в остром приступе блаженства, а потом расслабилось, уже в более спокойной, но не менее ошеломляющей в своей исключительности истоме. Той самой, которая не имела никакого отношения к известным человечеству экстазам – плотскому, читай эротическому, религиозному, духовному… Никакому! Это было блаженство в чистом виде.
   Со стороны Серой Мышки, сейчас оседлавшей мужское тело, и постаравшейся не обращать внимания на бесполезный сейчас отросток, на который она и уселась в первый же момент, это было истязанием. Потому что она знала, чем все закончится – муками, которое человеческое сознание тоже не могло себе представить. Это свое умение, полученное от учителя древнее мастерство корейских палачей, она использовала очень редко. Если быть совсем точным – всего один раз, не пожалев  в далеком девяносто первом году генерала, куратора отдела три нуля. Джон Петреску-младший заслуживал такой кары не меньше генерала. А может, и больше. Пусть он собственными руками (тоже густо заросшими черными волосами) и не лишил жизни ни одно живое существо – о чем сам  и сообщил, преданно глядя в глаза Крупиной. На его совести было столько человеческих жертв и сломанных судеб, что у Натальи не дрогнула рука, когда она «щелкнула выключателем», чтобы перевести экстаз в океан боли. Тело под ней опять выгнулось, чтобы больше не расслабляться – никогда!
   Мышка едва успела подхватить туловище и зафиксировать его шеей на краю бассейна. Иначе эта долгая пытка могла кончиться намного раньше, чем  запланировала агент три нуля один.
   - Нет, парень, - почти ласково протянула Мышка, - кому суждено быть повешенным, не утонет. Тебе, правда веревку не приготовили; Мартин обнаружит тебя именно здесь – без единого синяка, или царапины. Потому что такие повреждения при инфаркте не случаются.
   Она убедилась, что не такое тяжелое в воде тело не скользит по мраморной стенке под воду, и без плеска и брызг выпрыгнула из бассейна. Теперь задачей было привести себя в первоначальный вид, то есть в серенького, ничем не приметного, и, естественно, абсолютно сухого Джима. На это требовалось время, и его Наталья провела с пользой. Она систематизировала все то, о чем почти полчаса исповедовался перед ней Джон; выделила в этом потоке самое главное – три точки приложения своих сил на ближайшее время. С двумя точками, а вернее живыми людьми, младшими компаньонами Петреску в оставшейся от семерки тройке, все было понятно. Найти причину и возможность «навестить» этих толстосумов, которые, конечно же, теперь постараются обезопасить себя со всех сторон, она найдет. А вот как быть с пленниками, которых действительно держали на Кубе, на американской базе Гуантанамо. Ну не верила она, что тот же Миша Николаев сам перешел на сторону врага! А еще – было у Мышки предчувствие, что на той базе, среди русских пленников, обнаружатся другие знакомые старшего лейтенанта Крупиной. Душа требовала: «Лети туда, и немедленно! Выступи… Ну, хотя бы в роли Рэмбо из второй серии боевика, где этот американец с индейской кровью спасал соотечественников из вьетнамского плена». А холодный разум, который успел оценить все «За», и «Против», велел не спешить. Он тоже приводил доводы, главным из которых был следующий:
  - Ну, спасешь ты ребят. Может быть, даже поможешь добраться до  России. И что? Противник одумается, остановится? Нет – им тут же найдут замену. Кого? И где?! А главное – для чего, для какой акции, которая должна будет потрясти мир? Успеешь ты ответить на эти вопросы и найти новую базу?
   - Так что, ребята, - это уже грустно решила сама Мышка, - придется вам потерпеть, подождать в этом самом Гуантанамо…
   - Кстати, - спросила она Джона, когда тот еще пребывал в нирване, - а почему именно Гуантанамо?
   Петреску-младший ответил со знанием дела, показав истинно американский, а значит сугубо деловой подход:
   - Это мы еще заодно обкатаем одну задумку. Там, на Гуантанамо, в следующем году начнут строить тюрьму; именно для международных преступников. Самую современную, самую надежную и… Самую страшную!
   Петреску в таком состоянии врать не мог, и Наталья невольно содрогнулась, представив на мгновение, какие круги ада мог назвать страшным местом этот жестокосердный человек.
   - Да, - подтвердила она свое решение, - я вас не оставлю, ребята. Пусть янки строят свой супернадежный острог. Но вам в нем посидеть не придется.
   Последнее было предположением, основанным на железной логике. Мышка была уверена, что теперь, после гибели и Джона Петреску, и Джима - его ближайшего помощника по части тайных, дурно пахнущих, дел  - события ускорятся.
   - Значит, - решила она, - и мы не будем затягивать.
   Она все-таки пожалела Джона; сухая женская рука, уже в рукаве серого пиджака, пригладила мокрые волосы, торчащие во все стороны, и сведенное судорогой тело резко расслабилось. Оно готово было все-таки скользнуть в воду, но прежде ей придал некоторое ускорение совсем несильный удар по грудной клетке. Практически по самой ее сердцевине, где и располагается сердце.
   - А  не в левой стороне груди, как думает большинство людей, - такими словами Наталья, а вернее уже Джим, проводил в последний путь американского магната.
   Потому что еще до того, как над его нечесаной макушкой сомкнулась теплая вода бассейна, человеческое сердце буквально взорвалось в приступе обширнейшего инфаркта миокарда. Неизвестно, успел ли разум Джона воспринять последний привет от «соотечественника»?
   - Помни о Соломоне, - бросила она фразу в булькнувшую воду, и тело внизу неожиданно дернулось, заставив Мышку удовлетворенно усмехнуться: «Вспомнил!»…
   За дверь Джим вышел, уже заполненный почтительностью и рвением. На его лице легко было прочесть желание бежать, немедленно выполнять несомненно очень важные поручения босса. Поэтому Мартин, дежуривший недалеко от дверей, не удивился его поспешности. Он даже представил себе, как особо доверенное лицо Джона Петреску-младшего сбегает по лестнице особняка, садится в такой же неприметный, как и он сам, автомобильчик, и резко трогает с места.
   - Нет, - внутренне усмехнулся не менее доверенный слуга магната, - никто ему лихачить не даст. Потому что рядом с автомобилем сейчас стоят два секьюрити, которые доедут с Джимом до ворот, и еще проследят за ним, пока тот не скроется за поворотом.
    Мышку действительно проводили настороженными взглядами два охранника, перекачанных мускулами настолько, что невольно закрадывалась мысль - а не платят ли им за работу сдельно – за каждый килограмм бицепсов?
   Впрочем, она тут же выкинула из головы этих бугаев; даже не успела пожалеть их, предположив, что этим ребятам скоро придется искать новую работу и, естественно, нового  работодателя. Потому что за тем самым поворотом, который скрыл от нее ворота ранчо, ее ждали. В засаде там затаились два полицейских «Форда».
   - А ведь вы, ребята, ждете меня, - поняла Наталья, даже не предпринимая попытку рвануться вперед.
   Это было бесполезно. Малолитражный «Бьюик», которым с ней любезно поделился Джим (кто бы его спросил?), никак не мог оторваться от мощных внедорожников, под капотами которых  рычали форсированные двигатели. А еще, не менее важно, Мышке было интересно узнать, кого же так заинтересовала скромная персона Джима? Первый «Форд», украшенный эмблемой полицейской службы штата Техас, почти сразу же обогнал ее седанчик, заставив встречную машину возмущенно загудеть и остановиться на обочине. Это было первым звоночком, заставившим Наталью усомниться в том, что Джимом, ну или – что было совсем уж маловероятным –подполковником Крупиной, или Ириной Рувимчик, или даже таинственной гейшей Рини, занялась полиция штата.
   - Это наши, российские, гаишники могли так бесцеремонно гонять по дорогам… ну или по направлениям, - Наталья чуть завистливо вздохнула, прислушавшись к шуршанию шин по идеально гладкому покрытию трассы, - а здесь коп сначала сам выполнит все правила дорожного движения, и только потом заставит сделать это нарушителя. Но это не копы!
   Передний «Форд» тем временем не стал останавливаться, прижимать маленький автомобиль серого цвета к обочине. Он мчался вперед, а сзади «Бьюик» подгонял второй внедорожник. Подгонял почти физически – чуть ли не касаясь передним тяжеленным бампером багажника малолитражки. И Наталья, а точнее «Джим» за рулем, решила пойти на поводу обстоятельств. Она поняла, что скоро увидит еще одного неведомого пока врага. А может – что было совсем из области фантастики – союзника. Хотя Серая Мышка в последнее время убеждалась не один раз – чудеса случаются. Особенно, если их немного подтолкнуть.
   Такое, совсем небольшое чудо, случилось и сейчас. Называлось он (так решила Мышка) воскрешением из мертвых. Кавалькада из трех автомобилей с ревом пронеслась мимо крошечного городка, почти полностью разрушенного штормом с милым женским именем «Эллисон». Наталья не злорадствовала. Она искренне сочувствовала людям, копошащимся в развалинах. Последним, кстати (развалинам, а не людям), она немало подивилась – такие легковесные конструкции явно не могли выдержать удара стихии. А потом поняла и еще раз удивилась – теперь уже практичности местных жителей. Зачем строить толстостенные прочные здания, если их тоже может с легкостью разрушить стихия, которая – это Мышка выяснила еще раньше – «навещает» этот уголок американского побережья чуть ли не ежегодно.
   - А тут еще внеплановая нагрянула, - невесело улыбнулась она лицом Джима…
   Наталья уже начала с беспокойством поглядывать на индикатор топлива, давно перескочивший красную, стомильную отметку, когда передний «Форд» притормозил. Кавалькада въезжала в город, блестяще подтверждавший умозаключения Крупиной. Здесь, в Хьюстоне, в его одноэтажном пригороде, хватало кирпичных и монолитных особняков, и многие из них требовали отнюдь не косметического ремонта. Улетевшая куда-то на соседний участок крыша здесь была явлением не редким. Но дом, к которому свернул «Форд», строился когда-то очень давно, и строился явно с учетом возможных катаклизмов. Охрана здесь была не такой многочисленной, как на ранчо Петреску-младшего.
   - А может, - еще раз усмехнулся «Джим», - они лучше прячутся?
   Такая версия имела право на существование. Когда автомобили остановились, не доехав метров десяти до особняка, построенного в стиле двухвековой давности, названия которому Мышка не знала, и она, не дожидаясь приглашения, вышла из «Бьюика», с неподдельным интересом оглянувшись вокруг, рядом материализовались два крепких парня, внешне ничем, кроме раций в руке, не вооруженные. Первый, брюнет  непроницаемым лицом, остановился чуть справа за спиной «Джима». Наталья и сама выбрала бы это место, если бы была нужда контролировать вероятного противника в самом невыгодном для него положении. Второй, чуть помоложе, с коротким ежиком светлых волос и хитрым выражением лица выпускника какого-нибудь престижного колледжа, всем своим видом словно говорил:
   - Как мы, а?! Только попробуй,  дернись.
   Наталья дергаться не собиралась. Она прекрасно видела, как эти ребята начали свое движение из тени. Правильно оценила их бойцовские качества – по тому же движению: опасно-вкрадчивому у старшего, замершего за ее спиной, и киношно-картинному у второго, подчиненного, которого более опытный сейчас выставлял на первый план. Вот этот красавчик, смотревший на «Джима» с плохо скрываемым пренебрежением, и дернулся было к Наталье. Он тут же застыл, явно остановленный каким-то жестом старшего. А тот сам принялся обыскивать Наталью мягкими, практически неощутимыми касаниями. В какой-то момент его пальцы дрогнули – как раз когда в поисках несуществующего оружия пробегали по груди Мышки.
   - Ага, - злорадно протянула про себя Наталья, ничуть не испугавшаяся разоблачения, - ты еще в штаны руку сунь – может кто-то тебя там укусит?
   «Старший» никуда руку совать не стал, но  явно напрягся – это агент три нуля один почувствовала, даже не поворачиваясь. В ход пошла рация, в которую охранник пробормотал что-то столь неразборчивое, что Мышка даже не стала мучить голову, пытаясь разобрать эту абракадабру. Но старшего очевидно поняли. Рация столь же загадочно буркнула, и красавчик, явно получивший еще один знак, махнул рукой: «Следуй за мной». И Наталья последовала, даже несмело улыбнулась – все тем же среднестатистическим американским лицом. А почему бы и не улыбнуться, если эти ребята сейчас следовали в русле ее собственного плана, его первого пункта: встретиться с лицом, организовавшим ее похищение.
   Этот особняк был не таким великолепным, как ранчо Джона. Более того, было видно, что он долгое время стоял пустым. Все вокруг сияло чистотой, а в воздухе до сих пор витал тонкий дух моющих веществ. Именно этот запах и показывал в первую очередь, что здесь недавно провели генеральную уборку. Но пятен сырости, выступивших на побелке в углах длинного коридора, а главного – ауры, которую Мышка определила как обиду старого дома на хозяев, надолго забывших его, смыть было невозможно.
   Коридор между тем заканчивался широкими дверьми в гостиную – или как назывались такие комнаты в эпоху войны за независимость? Дом, скорее всего, был ровесником гражданской войны в Соединенных Штатах, которые тогда назывались по-другому. Но до этих дверей ни красавчик, ни Мышка с практически не дышавшим за ее спиной старшим охранником не дошли. Справа по ходу оказалась еще одна, не такая шикарная дверь, за которой пряталась каменная же лестница в несколько колен.
    Наталья мысленно присвистнула: глубина подвального помещения была метров восемь, если не больше.
   - От кого же так надежно прятались предки неведомого хозяина? – задала она себе вопрос, - или прятали что-то? Может, тут был филиал Форта-Нокс.
   И действительно – подвал поражал своей фундаментальностью. Это было одно огромное помещение с куполом вместо потолка. Мышка не могла сейчас измерить толщины монолитных стен, но чувствовала, что счет здесь, скорее всего, идет на метры. И ей – впервые за долгое время - стало неуютно; особенно после того, как наверху гулко хлопнула металлическая дверь. Из этой мышеловки выбраться было невозможно – даже перебей она всех «котов», которые сейчас  смотрели плотоядными взглядами на Серую Мышку. Впрочем, за одного из них, по-прежнему стоящим за спиной, она бы не поручилась – тот, скорее всего, стоял невозмутимым, ожидающим лишь приказа хозяина. А вот глаза двух громил, стоящих по обе стороны этого самого хозяина, сидевшего сейчас в кресле спиной к Наталье, блеснули каким-то предвкушением. Словно они уже устали охранять эту старческую фигуру, и были не против размять свои кулаки и другие части накачанных мускулами тел – если человек, которого привели сюда, не проявит готовности отвечать на все вопросы.
   Первый вопрос заставил «Джима» вздрогнуть:
   - Ну и как поживает мой друг Джонни?
   А Наталья вдруг рассмеялась – громко и радостно. Причем  сделала это именно Серая Мышка, заставившаяся неприкрыто женским смехом подпрыгнуть красавчика на месте. Старший охранник еще раньше опустился без сознания на каменный же пол, не успев зафиксировать в надежном захвате шею незнакомки. А двое квадратноплечих  секьюрити не отошли от рабочего места, от охраняемого тела, и заворчали, ныряя руками в отвороты пиджаков за оружием, которое на их могучих фигурах могли заметить лишь очень опытные глаза. Такие, какие были у агента три нуля один. Но эти противники по сравнению со старшим были как первоклашки перед выпускником спецшколы со шпионским уклоном. Мышка вполне могла себе позволить – прежде чем заняться и ими, и красавчиком – воскликнуть так же громко и радостно, как она только что смеялась:
   - Соломон! Ты жив?!
   У нее еще хватило доли мгновения, чтобы оглядеться, в надежде обнаружить еще и Инессу Яковлевну. Увы – доброй тетушки здесь не было. Сам же старый еврей обрадовался сразу за двоих; даже схватился рукой за левую часть груди, заставив переключить на себя внимание охраны, готовой броситься на Наталью. Лишь красавчику не хватило выдержки. Он уже не успел отреагировать на явно приветственный возглас Соломона: «Ирина!», - и прыгнул – с разворотом правой ноги вперед. Самым сокрушительным ответом Натальи мог стать  удар по мужскому достоинству.
   - Вон как он его выпятил, -  вполне доброжелательно улыбнулась Мышка.
   Она шагнула в сторону, продолжая улыбаться сразу всем, хотя рада была видеть только Соломона, и уложила красавчика рядом с его начальником. Уложила одним несильным ударом чуть пониже затылка, который парень так же неосмотрительно подставил. Впрочем, неосмотрительно он поступил, когда только собрался вступить в эту схватку. Но это Наталья ему в упрек поставить не могла – красавчик выполнял свой служебный долг; как умел, конечно. Поэтому он упал  на каменный пол очень мягко – благодаря еще одному экономному движению Натальи, погасившему его порыв.
   А Соломон уже ринулся к ней с протянутыми вперед руками, которыми еще успел остановить своих чудо-богатырей. О том, что этим он сохранил им и здоровье, и чувство собственного достоинства, охранники наверняка поняли сами. По крайней мере, они застыли у кресла, с которого живчиком вскочил старик. Сейчас он на старика никак не походил; лицо, заполненное неприкрытой радостью, словно скинуло без всякого грима несколько десятков лет. И Наталья позволила себе на несколько минут расслабиться, «утонуть» в объятиях Соломона, который был как бы не мельче ее самой. Искал ли сам еврей что-то в этих объятиях с абсолютно чужим ему внешне человеком? Или все, что хотел, он высказал ей еще раньше в доме Ирины Рувимчик, на месте которого, наверное, до сих пор мрачнели руины.
   - Вряд ли кто занялся разборкой завалов, - вспомнила Мышка свое уютное гнездышко, - не израильское же правительство.
   Она еще раз оглядела высокий сводчатый потолок, который вполне мог выдержать удар той же вакуумной бомбы, и вздохнула. А Соломон поспешил выплеснуть на нее частицу своей радости:
   - Инесса… Яковлевна тоже здесь, со мной. Пока ваш дом не восстановят.
   - Кто?! – хотелось выкрикнуть Наталье, - кто восстановит?
   И тут же поняла, кто подменил собой  правительство, состоящее – страшно сказать – из одних евреев. Соломон – еще один еврей, сейчас сияющий, словно начищенный тульский самовар; человек, у которого денег было побольше, чем у того самого правительства. Наталья еще успела проворчать про себя, словно она тоже была такой же правоверной иудейкой:
   - Потому и деньжата водятся, что такой вот благотворительностью не отличаетесь.
   Она нагнулась, чтобы негромкими хлопками по щекам вернуть к жизни двух охранников, оказавшихся не такими надежными, и с улыбкой слушая, как Соломон вспоминает о своем внезапном озарении, помноженном на ожидание внезапного удара врагов. О том самом озарении, которое заставило его помчаться вслед Лидии и двум Николаям по подземному переходу, да еще потащить за собой слабо упиравшуюся домоправительницу.
   - Врагов, - вдруг запнулся на этом слове Соломон, - так что там с Джоном?
   - Джон слишком любил плавать в своем бассейне… В одиночестве, - вполне спокойно ответила ему Мышка, - а с больным сердцем делать это категорически противопоказано.
   - С больным сердцем? – озадачился хозяин каземата, - Джонни никогда не жаловался на сердце…
   В его лице стало проступать понимание страшной участи врага; недавнего соратника. Но Наталья не дала ему погрузиться в столь неуместное на войне милосердие. Она махнула рукой на каменный свод и спросила, уже на русском языке:
   - Так это и есть та самая пещера, где над своим златом чахнет Кощей? А где злато, где сундуки с каменьями и похищенные красавицы?
   - Вот – довольно засмеялся Соломон, приглашая ее жестом к столу, стоящему в гордом одиночестве посреди зала; одновременно он небрежным жестом отправил охранников к стенам подземелья, где уже переминались с ноги на ногу красавчик и его старшой, - вот мои сундуки! Это самый защищенный компьютер в мире! Извини – присесть не приглашаю. Тут место только одно.
   Он показал пальцем на массивное офисное кресло, с которого сам недавно встал. Наталью так и подмывало воскликнуть что-то вроде: «И это все мое?!», - намекая на то, что вроде бы совсем недавно Соломон назначил ее своей наследницей. Но сейчас, глядя на пышущее румянцем лицо, в котором снова жила хитрая одесская улыбка, она сдержалась; простила старику тот каприз. Хотя…
   Соломон что-то такое почуял; он вдруг заторопился, потащил ее к лестнице – может так же отчаянно, как когда-то Инессу Яковлевну. Это имя пришло ему на ум в нужный момент – и повод придумывать не пришлось.
   - Что-то все-таки в тебе от Кощея есть, - ухмыльнулась про себя Наталья, - не любишь, когда к твоему «злату» прикасаются… даже взглядом. А Инессу Яковлевну я буду рада видеть не меньше, чем ты. И ее стряпню тоже…






Глава 8. Июль-август 2001 года. США
Джереми и Майк. Близнецы-братья
   - Ты сам веришь в это? - Джереми бросил на стол листок и уставился на Майка, который вполне безмятежно пускал  к потолку колечки дыма.
   Сам Джереми Кольхаун, человек, который стоял за спинами Рокфеллеров и Ротшильдов, когда те диктовали якобы свою волю финансовым империям мира, никогда в жизни не курил. И не позволял делать это никому в радиусе по крайней мере полусотни ярдов от себя. Кроме одного человека, Майка Гранта. Последнему позволялось это не потому, что золота у него было не меньше, чем у самого Джереми; а нефти, которая так легко превращалась из черного золота в настоящее, желтого цвета, больше, чем у кого-то в мире. Хотя сам он настоящую, живую нефть никогда в жизни не видел. Майк совершенно не понимал искренней радости тех чудаков, что обмазывали лица темной вонючей массой, да еще улыбались при этом в кинокамеру. Для него самого очередная скважина означала лишь еще одну ступень незримой лестницы, ведущей к политическому и финансовому Олимпу. Ближе к самой вершине, где – согласно древним легендам – сидел Зевс-громовержец, эти два понятия сливались в одно, и называлось оно уже властью. Над миром, над людьми, надо всем.
   Совсем недавно таких «небожителей» было семеро. Потом им стало тесно на Олимпе; один из них, Джон Петреску-младший, решил примерить венец Зевса. Джереми с Майком последовали за ним, и теперь – каждый по отдельности – мучились в сомнениях: не прогадали ли? Их лидер совсем внезапно умер в своем ранчо; утонул в бассейне.
   - А точнее, - почтительно пояснил третий участник сходки, олицетворявший еще одну грань власти – тайную, - скончался от обширного инфаркта миокарда. Эксперты утверждают, что он даже не успел наглотаться воды – смерть была мгновенной и… естественной.
   Джереми с Майком развалились в удобных креслах, в то время как рядом с почтительным наклоном головы стоял заместитель директора ЦРУ, которого только недавно в определенных кругах, состав которых прежде определяла семерка, а теперь (так получилось) всего два человека, стали называть по имени – Сайрусом.
   Сейчас Сайрус как раз докладывал об обстоятельствах смерти их общего босса;  его совсем незначительная пауза не осталась незамеченной.
   - Что там еще, - мгновенно насторожился Майк.
   - До… эксцесса Джон Петреску-младший имел продолжительную беседу со своим осведомителем из нашей (Сайрус заметно подчеркнул это слово) службы; неким Джимом Найлом. Даже разрешил ему, как утверждают уже другие эксперты, поплавать в своем бассейне, и попользоваться душем.
   Джереми мысленно присвистнул – совсем как в детстве. Сейчас он себе подобного не позволял. Он тут же подумал: «А кто мне, собственно может помешать сделать это? Здесь – в моих апартаментах. Да и вообще где-нибудь? Может только Майк?». Он повернул вполне доброжелательное лицо к Майку; сейчас лишь его глаза  могли выдать жгучую неприязнь, даже ненависть к этому человеку. Майк, улыбка которого была едва ли не шире, чем его собственная, вернул ему этот заряд долго копившейся злобы. Они люто ненавидели друг друга; тем сильнее, что по легенде, которую им определила семерка, Майк с Джереми должны были для всех изображать из себя закадычных друзей детства, которыми они никогда не были. Они действительно были знакомы с младых лет, и с того же времени соперничали, потом враждовали, и, наконец, сейчас готовы были вцепиться друг другу в глотку. Но не могли, хотя семерка приказала долго жить. Этот имидж несокрушимого тандема работал на двоих, и не было в мире силы, которая посмела бы бросить вызов – пока она вместе. И Майк, и Джереми втихую работали над тем, чтобы безболезненно, без всяких потерь провести операцию по разделению «сиамских близнецов», которая должна была закончиться естественной гибелью одного из них. Но пока ни один из них в этом направлении далеко не продвинулся. Теперь же – это прочли во взглядах друзей-противников оба – открывались новые возможности. Какие?
   - Какие-нибудь доказательства причастности этого самого Найла к смерти Джона есть? И что это вообще за человек? – это спросил Майк.
- В том, что  Джим не причастен к этой… трагедии, можно утверждать стопроцентно, - склонил голову в его сторону Сайрус, - потому что его тело сегодня утром было обнаружено на военно-морской базе Нью-Генри. Совершенно случайно, кстати. В запломбированной холодильной камере для продуктов длительного хранения. Коменданта базы, который обнаружил тело при внезапной ревизии, госпитализировали с диагнозом «острая сердечная недостаточность». А если по-простому – этот вояка наложил в штаны.
   -  И кто тогда принимал ванну с Джоном? – изобразил удивление на лице Джереми.
   - Вообще-то никого, кроме красоток из элитного агентства, он там не принимал, - протянул Майк.
   Он бросил быстрый взгляд на «партнера», и тот вдруг вспомнил другую «красотку», скорее даже куколку, что нанесла визит семерке в прошлом году.
   - Вот эта, пожалуй, могла справиться с Джоном; да что там – уже один раз справилась. Но поверить в такое невероятное совпадение?! Как она вообще могла влезть в это дело. Если только…
   Два непримиримых «друга» еще раз обменялись взглядами, и Джереми – на правах хозяина – отпустил Сайруса.   Едва только за этим высокопоставленным цэрэушником захлопнулась дверь, Джереми вскочил со своего кресла и в несколько быстрых шагов оказался у огромного окна, в которое «заглядывало» клонившееся к горизонту светило. Солнце не слепило его, потому что эта стекло, которое заменило собой целую стену, было изготовлено по принципу «хамелеона», то есть автоматически регулировало световой поток. Это не мешало стеклу быть пуленепробиваемым. Джереми сам присутствовал на испытаниях, когда точно такую же панель расстреливали из крупнокалиберного пулемета. Стекло выдержало. Еще оно было зеркальным; никто не мог сейчас видеть его фигуру, застывшую на предпоследнем этаже одной из знаменитых нью-йоркских башен-близнецов. Во всем мире эти два высотных здания так и называли, имея в виду, что два деловых небоскреба один в один повторяли внешние очертания. Немногие посвященные в это словосочетание: «башни-близнецы» вкладывали совсем другой смысл; это было констатацией того факта, что зданиями владеют Джереми и Майк – каждый своим. И сейчас Кольхаун смотрел прямо в гигантское панорамное окно, за которым скрывался кабинет – сердце финансовой империи Майка Гранта. Там тоже все было максимально защищено, несмотря на такой хрупкий с виду фасад.
   - А как хорошо было бы проверить его из чего-то калибром повнушительней, - помечтал он, - естественно, когда там находился бы «братец». Лучше со всем советом директоров и ближайшими помощниками.
   Его руки непроизвольно сжались и разжались, почти физически ощутив гашетку автоматической пушки – как он себе ее представлял.
   - Что, Джереми, примериваешься? - оторвал его от грез Майк.
   Кольхаун вздрогнул. Естественно, внутри себя – внешне он продолжал приветливо улыбаться.
   - Я имею в виду Соломона, - не менее лучезарно улыбнулся в ответ Грант, - по всему выходит, что он жив. Хотя я это предполагал и раньше.
   - Были причины?
   - Были, - кивнул Майк, - и ты сам мог их заметить. Если бы сделал такое допущение. Как-то слишком гладко идет все в его хозяйстве. Даже грызня за наследство не началась.
   - Да-а-а, - протянул Джереми, - наследство завидное. Может, поделим?
   - Поделим, - согласился Майк Грант, потомок одного из президентов, уже от двери, - после того, как оно станет бесхозным. Но это уже твоя забота, Джереми – вспомни наш утренний разговор…
   Дверь неслышно прикрылась за заклятым «другом», а Кольхаун действительно вспомнил о том, о чем они говорили здесь же, за чашкой кофе – пока Сайрус терпеливо ждал в приемной. Две акулы американского (читай – всемирного) бизнеса делили другое наследство – империю Джона Петреску-младшего. А потом, немного поспорив и придя к предварительному согласию, поделили и его обязанности. Масштабную операцию, в начале которой ряды некогда сплоченной семерки изрядно поредели, нужно было продолжать. Потому что, если Джордж Буш-младший окончательно замирится с Россией, Кольхаун с Грантом станут заурядными миллиардерами. А таких даже в России развелось…
   В общем, обязанности распределили так. Джереми взял на себя все организационные вопросы;  всю силовую составляющую плана – тем более, что близко знал и общался накоротке с пентагоновскими чиновниками, и еще ближе – со спецслужбами. Недаром Сайрус приехал именно в эту башню. А Майку досталось пропагандистское сопровождение акций. Оба согласились с мнением уже покойного Джона, что мало блестяще провести акцию. Не менее важно было преподнести это окружающим так, чтобы не оставалось никаких сомнений – вот он, враг! Бейте его  всем миром!
   К этой обязанности прилагалась медиацарство – часть империи Петреску-младшего - и Майк Грант с удовольствием согласился.
   Джереми опять повернулся к окну, к башне-близнецу над ним. Выше крыши, украшенной вертолетной площадкой и какими-то антеннами, светлый диск солнца перечеркнул инверсионный след реактивного самолета. Кольхаун позволил себе еще немного помечтать. Он представил, как истребитель (ну, или штурмовик – какая неспециалисту разница?) закладывает крутой вираж, и летчик-ас, заставив башни чуть колыхнуться от мощной струи ветра, вколачивает длинную очередь из автоматической пушки вон в то окошко. Вколачивает так аккуратно, чтобы новому хозяину не пришлось сильно тратиться на ремонт. А кто будет этим новым хозяином, Джереми уже решил…
   Примерно в том же направлении планировал себе развитие событий Майк. Конечно, с результатом в свою пользу. Из одного гигантского здания можно было попасть в другое, не выходя на улицу. Скоростной лифт – персональный, которым пользовался лишь сам Кольхаун, и немногие из его гостей, действительно отвез его в подвальное помещение. Но здесь его уже ждали. К трем крепким охранникам, которые своими телами ощутимо заполнили просторную кабину лифта, присоединились еще четверо. Взяв босса в двойную «коробочку», охрана открыла ее только перед распахнутой дверцей автомобиля. Майк питал слабость к огромным внедорожникам, естественно, американским. В его гараже таких было много. Обычно же он передвигался на тройке громадных «Кадиллаков Эскалейд». Сам – естественно – в среднем, который, по сути, был роскошным жилищем на колесах. Здесь вполне можно было закатывать оргию. Но Майк, несмотря на совсем не преклонный возраст (ему не было еще и сорока лет), давно не смотрел на женщин. Он не был  счастливчиком, которому провидение щедро отсыпало все человеческие радости. Может, Майк и радовался смерти Джона Петреску в первую очередь потому, что можно было теперь не завидовать его пышущему здоровьем телу, бешеной популярности у женщин и откровенному, пусть немного мрачноватому, оптимизму. Сам Майк Грант был человеком низкого роста, имел невыразительные черты лица и жиденькую прическу на голове, которой он безуспешно пытался спрятать обширную лысину. И еще родинку – на той самой лысине. Не такую большую и примечательную, как у Горби, конечно, но… Майк не без оснований полагал, что  его «коллеги» из семерки подтрунивают над ним за спиной. Нет – не полагал, а точно знал. По крайней мере, знал одного такого остряка – Джереми Кольхауна.
   Но, вопреки злословьям того же Джереми про «молодых, но ранних» импотентов,  Грант ехал сейчас к женщине, которая – вот ирония – носила фамилию Кольхаун. Майк не собирался предаваться любовным утехам с женой своего «близнеца», хотя – будь у него возможность – не отказался бы от этого. Еще и поспособствовал бы распусканию слухов; знал, что ненависти  «заклятого друга» от этого больше не станет.
   - Больше в нем просто не поместится, - улыбнулся он, открывая дверцу бара из дерева ценных пород, - по себе знаю! Хотя…
   Соблазнительная картинка обнаженной парочки, кувыркающейся в постели, в которой главным героем выступал он сам, едва не заставила его переполнить прозрачной жидкостью маленькую рюмку. Это была его дневная норма – пятьдесят граммов водки, настоящей русской водки, которую ему привозили по спецзаказу из Москвы, со знаменитой фабрики «Кристалл». В таком виде – в качестве поставщика водки, матрешек… ну, еще балетных трупп - Россия его вполне устраивала.
   Ежедневную сигарету он уже выкурил – раньше установленного самим времени. Выкурил в кабинете Джереми; позволил себе такую небольшую шутку – позлить немного партнера, который не выносил табачного дыма. Сам Майк, в общем-то, тоже не нуждался в этой символической никотиновой дозе, как и в алкоголе. Это было данью давней традиции, когда он был еще одним из многих и вот так самоутверждался в компании ровесников, молодых парней, которых природа ничем не обделила. Майка же… На этом потомке одного из президентов великой страны эта самая природа отдохнула, причем весьма основательно. Самым обидным, конечно, было полное отсутствие того, чем однокашники больше всего хвалились. В положенное время Майк женился, произвел на свет двоих наследников, но ни разу в жизни не испытал настоящего оргазма. Ущербным он себя не считал, но, будучи человеком недюжинного ума, понимал, что на психике эта гримаса судьбы не могла не отразиться.
   Он выцедил свою норму обжигающей жидкости («И как ее русские ведрами пьют?!»), и опять вернулся к неожиданно взволновавшей его картинке прелюбодеяния. Его жена и взрослые дети  в дела мужа и отца никогда не вмешивались. А вот Сьюзен Кольхаун в рамках супруги одного из теневых правителей мира было тесно. Она сама хотела править. Потому и вышла полгода назад на него, на партнера собственного мужа, с предложением. С каким? С таким, что Майк поначалу решил, что это провокация. Или розыгрыш. Что Джереми сам подослал свою драгоценную половинку, чтобы потом вместе с ней посмеяться над таким несуразным внешне Майком.
   - Внешность бывает обманчивой, - подумал тогда Грант – сначала про себя, а потом и про Сьюзен.
   В глазах этой белокурой красавицы, в тот вечер удивительно похожей на Мэрилин Монро (а говорили они, мило улыбаясь и друг другу, и скользящим мимо знакомым, на приеме в Конгрессе США), он вдруг разглядел лютую злобу к мужу, и еще большую жажду власти. Тогда он впервые почувствовал себя в чем-то счастливей Кольхауна – у него таких врагов не было.
   - Решено, - подумал он, закрывая бар, - сегодня и соглашусь. А условием поставлю… постель. А может (он внезапно почувствовал какое-то стеснение в паху), что-то и получится.















Глава 9. Август 2001 года. Афгано-пакистанская граница
Шайтанкыз. И вновь продолжается бой…
   Наталья была рада вырваться из США. В этой стране – богатой, удобной для проживания людей всех цветов кожи (если они, конечно, были гражданами самой богатой страны мира) ей было совсем некомфортно. Лозунг: «Америка превыше всего», - казалось, витал в воздухе и был намертво приклеен к широким белозубым улыбкам людей. Ничего против него Мышка не имела; до тех пор, пока этот лозунг не вступал в противоречие с интересами людей, не имевших счастье родиться на территории Соединенных Штатов. Это, как было общеизвестно, давало автоматическое право на американское гражданство. Наталье такого счастья не было нужно ни в каком виде. Она и израильское, оформленное в свое время на имя Ирины Рувимчик, получала чуть ли не с зубовным скрежетом. Впрочем, тогда – два года назад – она представила себе, что выполняет очередное задание. Как показало время, в своем представлении она не ошиблась.
   Вот и теперь она летела в Карачи с американским паспортом в кармане. Имя в нем было ничем не примечательным. Самое   главное –  оно даже единым намеком не связывалось ни с русским, ни с израильским, ни, тем более, с японским предшественниками. Джуди Смит – так звали женщину средних лет, в которой Наталью Крупину или Ирину Рувимчик не опознали бы даже Соломон с Инессой Яковлевной. Два пожилых еврея проводили именно Ирину; проводили неведомо куда. Наталья разделила с Соломоном задачу «по-братски». Старый еврей оставался в Нью-Йорке, чтобы организовать плотную слежку за своими бывшими партнерами по семерке. А Ирина Рувимчик…
   Она свою половину задачи не озвучила. Может, это было неверным шагом; не добейся Мышка того, что замыслила, подстраховать было некому. Но она раз и навсегда решила для себя – положиться на сто процентов можно только на себя. Решила еще в особняке российского чиновника, где оказалось, что самый, казалось, надежный человек, которого знала агент три нуля два, оказался как раз американским агентом. А Соломон… Что бы этот старый еврей  ни говорил, он уже давно не «русский», да и жизнь могла повернуть так, что придется ему – даже против собственного желания – сдать ее, Серую Мышку, в жадные лапы… Не важно, чьего правосудия.
   Так что корреспондент «Вашингтон Пост» Джуди Смит летела в Пакистан с заданием редакции почти официально. Почти – потому что кроме освещения совсем мелкого саммита, организованного по случаю открытия завода «Дженерал Моторс» в пакистанской глубинке, главный редактор устами одного из своего заместителей озвучил другое, тайное и главное. Наталью в Карачи должен был встретить не только менеджер компании, но и – немного позже («Под покровом пакистанской ночи», - усмехнулась Мышка), - один из американских военных советников.
   Кампания по внедрению в редакцию этого весьма уважаемого издания протекала по всем правилам голливудского боевика. Было подстроенное нападение на одного из фактических хозяев холдинга, его «чудесное спасение» незнакомкой, которая представилась журналисткой, большой поклонницей боевых искусств. До постели, на что активно намекал стареющий ловелас Генри, тот самый спасенный бизнесмен, дело не дошло. Почему-то на ужине, куда он пригласил Мышку, с ним случился конфуз – так скрутило живот, что мисс Смит даже пришлось проводить его под руку в вызванное такси – сам бизнесмен газетного дела вести автомобиль был не в состоянии…
   Наконец шасси «Боинга» засвистело по покрытию взлетно-посадочной полосы, чутко реагируя на стыки бетонных плит. Наталья улыбнулась попутчице – закутанной в традиционный платок пакистанке, которая по прибытию на родину стала совсем замкнутой; словно отгородившейся и от Мышки, и от остальных пассажиров и бортпроводниц незримой стеной мусульманского менталитета. А ведь еще совсем недавно она мило щебетала, делясь впечатлениями от долгого пребывания в Америке.
   Наталье такой поведение «женщины Востока» было не внове; насмотрелась еще в Афганистане. Но там шла война; война с «неверными». А здесь…
   - Здесь тоже война; только необъявленная, точнее не начавшаяся. Война, которая может стать самой кровавой за всю историю цивилизации. Не потому ли и протянули сюда свои грязные лапы те, кому хочется оставаться главным «разводящим» в мире?
   Она сейчас имела в виду тлевший долгое время индийско-пакистанский конфликт из-за пары спорных штатов. В которых, кстати, населения было больше, чем в средней европейской стране. Совсем недавно – двух месяцев не прошло – были сорваны переговоры на высшем уровне. После того, как пропакистанские боевики устроили кровавое нападение на индийский парламент. И Наталья, еще недавно даже не знавшая об этом конфликте, сейчас была уверена – эта трагедия тоже была звеном в цепи, которой пытались опутать весь мир три заговорщика.
   - Точнее – это я так думаю, что их было всего трое, а сейчас осталась «сладкая парочка». Кто знает, может, Джереми и Майка тоже дергают за невидимые веревочки кукловоды? И есть ли смысл «вычеркнуть» из задачи эти две известные величины? Надеюсь, что Соломон справится со своей задачей. А моя… Ну, здравствуй, дорогой, век тебя не видела.
   Это Наталья так мысленно приветствовала старого знакомца – полковника Алана Ротмэна.
 - И почему я не удивилась, увидев тебя? – Наталья продолжала совершенно нейтрально улыбаться – новой стране, теплой погоде и… «незнакомому соотечественнику» в камуфляже без знаков различия, который заступил ей дорогу.
   Судя по тому, что полковник стоял здесь, у трапа самолета на летном поле, куда посторонним вход был – как говорится – строго воспрещен, Ротмэн имел значительные привилегии у местного начальства. Хотя – Наталья это знала; обратила на этот факт особое внимание – США, стратегического партнера, в Пакистане не очень-то любили.
   - Классическая любовь сквозь зубы; брак по расчету…
   Улыбка на губах Натальи погасла; лицо приняло вопросительное выражение, а внутри все вдруг заполнилось ничем, вроде бы не спровоцированной обидой. Мышке нестерпимо захотелось, чтобы ее действительно встречал надежный мужчина. Чтобы можно было утонуть в крепких объятиях и ни о чем не думать – потому что есть кому подумать за нее. Но мир таким совершенным пока не стал; мужчины свою работу часто перекладывали на хрупкие женские плечи, и… Полковник встречал корреспондента столичной газеты, которая должна была дежурно улыбаться и тянуть руку для вполне мужского приветствия:
   - Мисс Смит?
   Что-то видимо проскользнуло в лице Серой Мышки такое, что полковник, не отпуская руки, начал изумленно вдергивать бровь. Но эту тень узнавания – на уровне ментальных чувств, и не более – тут же смыло, когда Наталья обрадованным, и немного капризным тоном проворковала:
   - Это я. Вы меня встречаете? – теперь ее бровь изогнулась нетерпеливо и вопросительно, и полковник Ротмэн вздохнул:
   - Да, мэм. Я встречаю именно вас. Программу вашего визита решено немного изменить. Прямо сейчас мы летим на военную базу; летим вертолетом – передвигаться на автомобилях в последнее время стало опасно.
   - Что, все так серьезно? – Наталья придала лицу выражение собственной значимости, даже посвященности в тайны сильных мира сего.
   И полковник «купился», а точнее, не стал скрывать того, о чем можно было прочесть в открытых источниках информации.
   - Хуже некуда, мэм. Горячие головы уже кричат о необходимости превентивного ядерного удара. По крайней мере, в Индии таких голов хватает. К сожалению, среди военных тоже.
    - А здесь? – поощрила его вопросом Мышка.
    - Здесь еще хуже, - вздохнул Ротмэн, протягивая руку, чтобы помочь корреспонденту «Вашингтон пост» взобраться на борт вертолета, - местные кадры похитрее и поскрытнее. Хотя горячих голов тоже хватает.
   Следом за ними в «Апач» ловко запрыгнули два морских пехотинца с автоматическими винтовками. Наталья отметила, что М-16 готовы к бою. Сама она, естественно, была безоружна, а теперь – когда вертолет оторвался от площадки в углу аэропорта – ощутила некоторый дискомфорт еще и от того, что во многом зависела сейчас от пилота. Но внешне Мышка была вся внимание; беседа, в которой полковник оказался на удивление разговорчивым, продолжилась уже  на жестких скамьях десантного отсека – в той его части, где шум вертолетных двигателей не позволял слышать их слова никому; кроме их двоих, конечно.
   - Ваш репортаж, как я понимаю, мэм, именно на эту тему. Безопасность ядерных сил Пакистана – прежде всего для нас самих, - он с сомнением оглядел совсем не героическую фигурку корреспондентки, и протянул, - мне приказано обеспечить ваше участие в операции, мэм. И, хотя меры безопасности будут предприняты заранее, я попрошу вас ни на шаг отходить от меня. Потому что здешние военные не любят, когда их снимают на камеру.
   - Военные нигде не любят этого, - буркнула Наталья, - если это настоящие вояки, а не те, кто нацепил форму ради побрякушек и славы.
   Ротмэн изумленно моргнул, а потом утвердительно кивнул, невольно скользнув взглядом по собственной груди, по большой наградной колодке, на которой, как успела отметить Серая Мышка, с последней встречи прибавилось две награды. Его «побрякушки» были по большей части боевыми, и он сейчас не обиделся на слова Натальи, не принял их на свой счет.
   - Именно так! – воскликнул он, - согласен про настоящих вояк. Таких здесь хватает. За полгода у нас подобралась команда настоящих профи, за каждого из которых я готов ответить головой… Точнее – за своих солдат. За аборигенов я так определенно сказать не могу. Крепкие парни. Учатся военному делу так, словно их сам аллах прислал к нам.
   - А может, и прислал, - усмехнулась про себя Крупина, - посредством Муатабара, ныне покойного. Интересно, что это за операция, на участие в которой меня, оказывается, уже подписали. И зачем, мой милый друг, ты сейчас заливаешься соловьем, посвящая в подробности, по всей видимости секретные. Даю руку на отсечение, что и у этой операции, да и всей эпопеи с аборигенами, которые «учатся военному делу настоящим образом», есть второе дно, а может, и не одно. И я не удивлюсь, если на базе нас встретит твоя тень – копия сержанта Бэскома или Надира, у которого вместо звания была только кличка – Нуль. Мною же, кстати, и придуманная. Не пришлось бы, господин полковник (она ухмыльнулась уже в открытую) выручать тебя… В который уже раз?
   Ротмэн эту ухмылку отметил, и зачастил словами еще жарче – словно действительно имел задачу убедить корреспондента в исключительной важности предстоящих задач.
   - Время подобрано как никогда удачно. Так что операция будет во всех смыслах приближена к боевой. Но успех она будет иметь, конечно же, только если грамотно сработаете вы, мэм. Попытка захвата ядерного оружия в тот момент, когда оно приведено в боевое положение, это вам не шутки. И правильно освещенная операция, которая будет иметь успех в любом случае – и если спецохрана успешно отразит попытку штурма, и если, напротив, наши «террористы» сумеют завладеть дьявольским оружием...
    Наталья могла бы хмыкнуть, и даже поспорить насчет «наших», но сейчас она зацепилась прежде всего за другую оговорку:
   - Почему именно сейчас удачно? – это она имела в виду время, которое подобрали для предстоящей операции.
   - Обычно, - понял ее полковник, - сами ядерные бомбы и устройства, инициирующие взрыв, находятся в разных местах. Последние охраняются не менее тщательно, чем бомбы. Но сейчас – когда индийские «ястребы» требуют помахать ядерной дубинкой, и даже приложить ею соседа по голове, две компоненты пакистанских бомб находятся вместе – на всех шести базах. Даже «правило двух человек», которые местные парни содрали  с нашей системы безопасности, сейчас не работает – все эти пары тоже на базах.
   Агент три нуля один знала об этом правиле еще с тех пор, когда изучала материалы по российским ядерным поездам. Оно предусматривало, что ни один человек, нажимающий на красную кнопку (или поворачивающий ключ, или вводящий условный код в компьютер), не может сделать это в одиночку. Рядом должен быть второй, со своей кнопкой – и только в паре они могут выполнить приказ высшего руководства страны. Страшный приказ – такой, что может заставить полыхнуть всю планету.
   - А здесь, в Пакистане, - это Наталья вспомнила уже сама, - у руководства страны могут даже не спросить. Все кнопки и ключи в руках у армии.
   - Вот, - продолжил, словно угадал ее мысль, Ротмэн, -  мы и должны будем показать миру, и прежде всего гражданам Соединенных Штатов, что американская армия держит руку на пульсе событий в самых горячих точках. Ваш репортаж, как мне доложили, должен будет успокоить Америку при любом развитии операции. А таких вариантов только два: первый, более предпочтительный – охрана базы атомных бомб, набранная исключительно из офицеров провинции Пенджаб, наименее подверженной радикальной исламизации - успешно отразит атаку вооруженных сторонников Талибана. Которых, кстати,  набрали в Южном Вазиристане – это самая граница с Афганистаном. Второй вариант – если вдруг эти самые «талибы», которых – поверьте, мэм – натаскивают очень качественно, захватят ядерный арсенал… Тут вмешается наш спецназ, который будет контролировать каждую секунду операции.
   - И мир опять может спать спокойно, - подхватила «Джуди», - Америка в очередной раз спасет его!
   Полковник с готовность рассмеялся, а Наталья, не стирая с лица довольного, даже восторженного выражения, с тоской подумала:
   - Господи, ты действительно такой наивный, Рон, или только притворяешься. Разве трудно представить себе хоть на минутку, что есть еще и третий вариант плана, а может, и четвертый, и пятый… И что кто-то уже продумал, как в руки этих самых талибов – без всяких кавычек – передать ядерное оружие, а заодно и американский спецназ аккуратно отсечь. А может – и совсем не аккуратно, а кроваво и страшно. Вместе с подвернувшимся очень кстати корреспондентом влиятельной столичной газеты.
   У Натальи были основания думать так. Прежде всего потому, что адрес той базы, куда летел сейчас «Апач», она знала задолго  до этой поездки; даже до встречи с Соломоном. Именно там ждали своего вождя, Муатабара, боевики Талибана. Сейчас они – как любезно сообщил полковник Ротмэн – усиленными темпами изучали науку побеждать. И у них – в этом Мышка – тоже не сомневалась, были свои планы на оружие массового поражения.
   - Точнее не у них, - поправила себя Наталья, - а у тех, кто продолжает дело Джона Петреску-младшего. Значит, дорогой дружок (это она мысленно беседовала уже с полковником), придется спасать твою шкуру в третий раз. А ты еще за второй спасибо не сказал. Нехорошо…
   Вертолет сделал три круга над базой, прежде чем зайти на посадку. Ротмэн не то что разрешил; он даже порекомендовал сделать несколько снимков этого, как было понятно любому, секретного объекта. В мощный телевик было видно, как инструкторы, словно специально экипированные в форму элитных спецвойск американской армии, подгоняли на полосе препятствий бородатых «воинов аллаха». Наталья вполне профессионально отщелкала целую серию кадров; потом перевела объектив фотокамеры в сторону – туда, где по взлетно-посадочной полосе как раз разгонялся легкий самолет. Он тоже имел на хвосте звездно-полосатый флаг. Полковник дернулся было к ней, словно хотел обозначить границу дозволенного. Потом очевидно сообразил, что вертолет совсем скоро сядет именно там, рядом с другими самолетами, выстроившимися линейкой. И что у корреспондента будет возможность разглядеть и сами самолеты, и  бородачей рядом с ними. Которые, кстати, были одеты в летные комбинезоны – пока еще не обмятые и не подогнанные по фигурам. Мышке, спрыгнувшей с борта вслед за Ротмэном, без всяких пояснений стало понятно – здесь закручивается интрига еще одной части плана.
   - Дай бог, чтобы он не стыковался с первой частью, с ядерными бомбами, - искренне пожелала Наталья.
   Потому что здесь, на аэродроме, тоже шел тренинг – бородачей явно учили пользоваться летательными аппаратами. Куда полетят самолеты, ведомые бородатым воинством, и какой груз они будут нести на своих бортах? Это вряд ли знал даже полковник Ротмэн.
   - Хотя какую-то версию тебе, Алан, конечно же, сообщили.
    Эта мысль в голову Серой Мышки пришла чисто автоматически; тратить времени на нее она не собиралась. Гораздо интереснее было сейчас вспомнить картинку феерического возвращения на родную базу флагмана военно-морского флота Японии.
   - Вот бы и здесь, - позволила себе помечтать Наталья, - устроить такое возвращение. Правда, найти таких камикадзе, готовых отдать жизнь за идею, будет трудновато… Или нет!?
   Они с полковником в сопровождении тех же морских пехотинцев как раз проходили мимо бородачей в комбинезонах, которые окружили очередного инструктора, теперь уже специалиста военно-воздушных сил США. Один из курсантов оглянулся на них; остановил свой взгляд на Наталье – такой чистенькой, свеженькой, только что прилетевшей из места, где о войне узнают лишь из выпусков новостей. Этот взгляд был полон такой лютой злобы и мрачной решимости свершить что-нибудь непоправимо ужасное (во славу аллаха, конечно!), что Мышка поняла – камикадзе искать не надо! Их уже нашли, и сейчас они усиленно готовятся к тому самому ужасному действу.
   - Знать бы еще к какому? – вздохнула Наталья, растягивая губы в совсем уже восторженной улыбке.
   Со стороны можно было понять так – приезжая американка просто очарована и грозными горами, окружившими со всех сторон базу, и еще более грозными воинами, которых здесь, в зоне видимости, было не меньше пяти десятков. И это ее «восторженное» состояние вполне оценил еще один воин, совсем не грозный на вид. Здесь, в окружении боевиков и их инструкторов, скромная незаметность этого человека кричала, предупреждала – это экземпляр из рыцарей плаща и кинжала. Это тот человек, кто никогда не бросается на штурм с криком «Ура!», или «Аллах акбар!». Он даже не отдает приказ на такой штурм; за него это делают более представительные, если хотите – более фотогеничные офицеры.
   - Вот как полковник Ротмэн, - оглянулась на старого знакомого Наталья.
   Тот поспешил представить остановившегося перед ними агента, чуть поморщившись при этом. Полковник так и не научился скрывать полностью свои чувства, и сейчас причудливая смесь презрения, даже брезгливости и откровенной опаски, скривила его губы – точно так же, как он представлял когда-то спецпредставителю российского правительства сержанта Бэскома, а «майору Рычкову» - Надира, или, иначе, Нуля.
   - Хотела бы я посмотреть на твою физиономию, Алан, когда ты узнаешь, что все эти люди – и спецпредставитель, и майор, и Джуди – одно лицо, твоя старая знакомая. Которая с куда большей радостью выпила бы с тобой по бокалу шампанского, а может быть и виски, а там – чем черт не шутит…
   На ее лице словно сам собой появился налет мечтательности, который специально изобразить не смог бы самый великий артист. Может поэтому из глаз майора Роберта Сандерса – именно так представил его Ротмэн, сразу же исчезло присущее ему, наверное, всегда, выражение подозрительности и недоверия кому-то ни было.
   - Мэм, - щелкнул он ботинками цивильных туфель, - рад приветствовать вас в этом богом забытом уголке, где ни одно лицо не радует глаз. Не радовало до этой минуты, конечно. Потому что в вашем лице…
  Он склонил голову и даже протянул руку вперед – не для пожатия, а с какой-то более смелой, почти интимной целью. И Наталья не стала его разочаровывать. Тем более, что это не ее ладошку, а руку Джуди Смит сейчас облобызал сухими тонкими губами майор. Она еще и хихикнула игриво, чем вызвала на лице Ротмэна суровое и недовольное сдвигание бровей и еще более жесткое окаменение скул. Полковник подвигал этими скулами, как булыжниками, и разлепил-таки губы, сообщив:
   - Давайте продолжим в штабе, майор. Тут мы мешаем учебному процессу.
   Он махнул  в сторону бородачей, которые уже все смотрели на них; больше всего внимания, естественно, уделяя женской фигурке. Теперь во взглядах горячих пакистанских (а может, афганских) парней Мышка могла прочесть целую гамму чувств и мыслей, главенствующей среди которых была, наверное: «Вот бы я тебя сейчас!...».
- Видишь ли, Джуди, - сразу перешел на «ты» майор, подхватывая ее под локоток и увлекая к отдельно стоящему зданию, вход в который охраняли сразу два здоровенных бойца в зеленых беретах, - у нас тут пока абсолютный сухой закон и еще более строгое воздержание от… сами понимаете чего. Так решили наши э… союзники, - он не глядя махнул рукой в сторону бородачей, и открыл перед Натальей дверь, - даже не решили, а поклялись именем пророка – никаких излишеств, пока они не выполнят миссию. Ну и нам – сами понимаете – приходится подстраиваться под них. Хотя (он окинул фигуру мисс Смит откровенно оценивающим взглядом), иногда это стоит немалых усилий.
   Полковник Ротмэн позади ухитрился хлопнуть дверью с каким-то оттенком возмущения. Наталья оглянулась, чтобы одарить игриво улыбкой и его тоже.
    - Надеюсь, мне не придется разводить вас по углам, как в школе: «Мальчики, не ругайтесь!». Хотя, - она остановила взгляд на спине и немного пониже вышагивающего сейчас впереди Сандерса, - тебя бы я с удовольствием отшлепала… И не только по попе. Как тебе такая сексуальная фантазия с элементами садо-мазо? Точно – отшлепаю.
   Коридор первого этажа в этом внешне не очень большом с виду здании, оказался длинным. Двери, за которыми были слышны бубнящие что-то голоса, были закрыты, а у одной – железной – еще стоял часовой, не менее бравый, чем первые два. Там, у входа, кстати, остались и две «тени» полковника Ротмэна. Это были не те зеленобереточники, что так опростоволосились у ворот Нововоронежской АЭС. Хотя – на взгляд Серой Мышки – от прежних они отличались разве что невозмутимыми физиономиями. Никаких хлопот, как опять-таки надеялась Мышка, доставить они не могли, в отличие от такого скромного, даже хрупкого на их фоне, майора. Последний остановился у двери, которая закрывала проем в торцевой части коридора. За ней, как оказалось, был кабинет майора – большой, светлый, очевидно подчеркивающий, кто является главным действующим лицом на этой базе. По крайней мере, в части планируемой операции. Это Наталья поняла по совсем уж поскучневшему лицу Ротмэна.
   - У тебя, дружок, - невольно пожалела она полковника, - кабинетик, наверное, намного скромнее. Если он вообще есть. А здесь (она усмехнулась)  вон, даже диванчик есть. Раскладной, кстати.
   Она немного помедлила и без всякого разрешения уселась на этот диван, действительно оказавшийся мягким и удобным. Впрочем,  всей прелести этого кожаного чуда она оценить не могла, потому что уселась на самый краешек, приняв позу примерной ученицы… младших классов. Будь она сейчас в платьице, а не в брючном костюме в стиле «милитари», она бы еще и подол натянула на коленки.
   Сам майор небрежно кивнул Ротмэну на стул у приставного стола и занял свое место в кресле. Кресло было, наверное, из одного гарнитура с диваном – то есть большим, кожаным; для условий военной базы просто шикарным. И это тоже явно подчеркивало статус негласного хозяина базы. Он почти утонул в мягком сидении; тут же понял, что со стороны выглядит рядом с сидящим столбиком полковником смешно, и вскочил, забегал по кабинету. Наконец он остановился перед Мышкой, и, задумавшись на мгновение, вкрадчиво поинтересовался:
   - Надеюсь, вам понятна ваша задача, мэм?
   Наталья – если бы это была настоящая журналистка почтенной газеты – должна была сейчас завести речь о том, какую благородную миссию она несет, поставляя самую свежую и достоверную информацию гражданам самой демократической страны мира, и о том… Однако чутьем опытного агента она поняла – мило улыбающийся ей человек знает, что в журналистике она – ноль без палочки; что ее прислали именно в таком качестве. Что Джуди Смит, восторженная и гордая от обрушившейся на нее журналистской удачи, жаждет сейчас погрузиться в волнующий мир шпионских игр, в котором – быть может… Нет! – точно окажется в самом эпицентре событий. О кровавых подробностях таких событий она, естественно, даже не подозревала.
   - Майор, - пискнула Мышка, - я готова на все, чтобы…
   Роберт Сандерс опять задумался, совсем ненадолго. Потом тряхнул головой совершенно так же, как лошадь, на которую он удивительно смахивал и удлиненным лицом, и крупными желтоватыми зубами, и даже запахом изо рта (словно на завтрак у майора был перебродивший силос), который открылся, чтобы медленно процедить сквозь зубы  - те самые, лошадиные:
   - Хорошо, Джуди, идемте со мной.
   Полковнику предложения не последовало, но он последовал за сладкой парочкой.
   - Если опять искать аналогии то ты, Алан, сейчас больше всего похож на бычка,- тепло улыбнулась в душе Наталья, - и голову набычил и глаза начинают краснеть от бешенства. Осталось только ноздри раздуть в порыве гнева и  начать бить «копытом»  по траве… Тьфу ты, по полу, облицованному плиткой, конечно же.
   Они остановились у той самой железной двери, вход в которую загораживал вооруженный автоматической винтовкой  капрал. Он без всякой команды отступил в сторону, и уже оттуда безмолвно и совершенно невозмутимо смотрел, как майор достает длинный ключ, поворачивает его в замке и, наконец, открывает громко скрипнувшую дверь. Сандерс тоже шагнул в сторону, пропуская вперед Джуди Смит, и та шагнула внутрь, навстречу запаху безысходности и боли. А еще – чему-то очень неприятному, название которому было – свежие человеческие экскременты.
   В комнате, залитой светом электрической лампы, на полу, покрытом такой же плиткой серого цвета, что и в коридоре, лежали два связанных кожаными ремнями человека. Наталья – даже если бы на них не было формы российских десантников – сразу бы узнала  своих. Своих еще из тех, афганских времен. Нет, лица эти, сейчас равнодушные, словно пленников накачали какими-то препаратами, были ей незнакомы. Да это было бы уже совсем из области фантастики – после недавней встречи с Лешкой Моссом и лейтенантом Николаевым. Но от этого парни, один из которых и обделался в своем явно искусственном забытьи, не перестали быть своими. Пусть они, быть может, когда-то сделали ошибку, оказавшись в руках врага. Но теперь…
   Ей вдруг показалось, что один из парней искусно притворяется. Что он находится по эту грань сознания, и сейчас внимательно прислушивается к словам вошедших.
   - Я тебе их не отдам, - повернулась она к майору, довольно сопевшему за ее спиной.
   Эти слова она выкрикнула про себя, почему-то в уверенности, что капитан, лежащий сейчас на холодном полу, воспримет их.
   -  Кто это? - воскликнула вслух уже Джуди Смит, - им же больно… И воняет тут, как…
   - Пойдемте отсюда, - Сандерс, явно довольный эффектом, который произвели пленники на корреспондентку, потянул ее за руку наружу, в коридор, а потом обратно в кабинет.
   Уже там он обрушил на бедную Джуди подробности коварного (на его взгляд) плана, которые не знал до сего момента даже полковник Ротмэн. Для самой Натальи эта игра с невольным участием русских офицеров была прозрачна, и достаточно наивна. Но – и это было главным – она вполне могла рассчитывать на успех. Потому что, донесенная правильно до обывателя, могла всколыхнуть ту самую ненависть ко всему русскому, которая и была изначальной целью и этой, и других, пока неведомых Мышке, операций.
   А что при этом может взорваться несколько ядерных боеприпасов…
   - Вам это все равно, парни – так, на ваш взгляд, будет даже лучше, - думала Наталья, с растерянной улыбкой усаживаясь на нагретое собственным задом место, - тем более, что две бомбы вы уже взорвали.
   Полковника Ротмэна к этим «парням» она не относила. Не только потому, что тот стоял сейчас с возмущенным и чуть брезгливым лицом. Просто она и сама была когда-то лицом подневольным, скованной по рукам и ногам Присягой и уставами, которые велели ей зачастую свершать не самые благовидные дела. Присяге она осталась верна до сих пор, но решала – какие дела считать благовидными, а какие не очень – теперь сама. Еще Мышка сейчас твердо уверилась, что Джуди Смит не суждено вернуться на «Родину», в Штаты. Может быть, ей и позволят написать свой первый и последний репортаж – «с петлей на шее», так сказать. А потом  она должна будет погибнуть героической смертью – с блокнотом и фотоаппаратом наперевес.
   - Ну, это мы еще посмотрим, - она многообещающе улыбнулась майору.






                Глава 10. Август 2001года. Провинция Хайбер-Пахтунва
Капитан Соколов. И вновь продолжается бой. Продолжение
   Капитан Владимир Соколов попал в Афганистан с первой колонной ограниченного контингента Советской Армии. Он успел хлебнуть всего – и первое головокружение от «настоящей» войны, и первые смерти товарищей от пуль душманов, оказавшихся на удивление цепкими и храбрыми бойцами. Потом пришло понимание, что это война не его, и не его солдат, которых он с огромным облегчением и радостью отправлял домой, на дембель. Отправлял не всех, и это больно ранило сердце, которое, казалось, должно было зачерстветь в этом аду. Тот последний бой, в котором он попал в плен, он помнил посекундно – каждое мгновение. Опытный офицер не раз уже попадал в засаду, на которые афганские моджахеды были большими мастерами.
   Колонна шла со всеми предосторожностями – с боевым охранением, крадущимися по флангам разведчиками. Сам капитан сидел на борту БМП и внимательно осматривал зеленку, которая была пока по весеннему жидкой, а значит, не должна была таить в себе, или за собой, неприятные, смертельно опасные сюрпризы.
   Много позже он понял – именно приказ о возвращении сороковой армии на Родину и сыграл свою роль в том, что ни охранение, не разведчики не заметили засаду. Он и сам был мыслями дома, в Рязани; был до той самой минуты, когда воздух хлестко разорвала пулеметная очередь, а потом спереди и сзади прогремели взрывы – колонне отрезали пути отхода.
   Чем закончился бой, Владимир так и не узнал. Он успел лишь скатиться с брони и броситься в ту самую жиденькую зеленку, откуда ему навстречу вылетел целый строй пуль. Лица душмана, свалившего его автоматной очередью, он так и не увидел. Очнулся капитан уже в глухом кишлаке, до которого не было дела ни одной из воюющих сторон. Очнулся одним разом, вынырнув из темной пропасти забытья на глиняном полу жилища, свет в которое проникал через маленькое, ничем не забранное оконце. Рядом сидел на корточках старик с куцей седой бородой, который смотрел на Соколова странно; как на… В общем, сам Владимир когда-то в далеком детстве, проведенном у деда с бабкой в деревне, так же смотрел на домашнюю скотину. Которую нужно кормить и лелеять, сознавая, что придет день, и ее придется отправить на убой.
   А потом оба – и пленник, и его предполагаемый хозяин – вздрогнули от отчаянного детского крика. И вместе, не сговариваясь, помчались на этот крик. Причем капитан, который только что лежал, едва сдерживая стон от болей в избитом теле, оказался у толпы, окружившей кого-то или что-то на узенькой улочке, быстрее старика. Уверенно, словно он имел на это право, Соколов раздвинул плечами склонившихся впереди афганцев, не замечая, кого он отталкивает со своего пути, и уже сам наклонился над голопузым мальчонкой, который как раз сделал паузу в своем долгом мучительном вое. Пацан опять открыл рот, чтобы оглушить в первую очередь Владимира. Капитан сам не заметил, как его ладонь опустилась на чудовищно вздувшийся живот афганского мальчика. Крик так и не сорвался с губ последнего. Зато самого Соколова скрутило болью в животе. Он неведомо каким сознанием – вторым, третьим, или сто третьим – понял, что взял на себя эту боль. Больше того – внутри него, чуть ниже края ребер – начал стремительно наливаться какой-то пульсирующий комок, от которого и шли нити боли, пронизавшие все тело. Детский живот под ладонью так же быстро опадал; естественно, волшебным образом пропасть он не мог – поэтому сопровождался шумным выделением газов. Но это не отпугнуло от несчастного ни толпу, ни капитана, который стоял перед мальчиком на коленях и, как поняло еще оно сознание, сам подняться на ноги уже не сможет.
   Так и случилось. Пацан вдруг ловко перекатился набок, вскочил на ноги, и, что-то задорно выкрикнув, умчался вдоль дувала, скользнув меж взрослых. Его возглас сработал подобно спусковому крючку. Владимир мучительно застонал и рухнул в пыль – на то место, где недавно корчился мальчуган. Но сознания, ни одного из многих, что теперь жили в голове русского офицера, он не потерял. Оно зафиксировало, а потом передало главному «Я», которое и было капитаном Советской Армии Владимиром Соколовым, что его ловко подхватили  крепкие ладони, и как он на этих самых руках, оставляя ногами на толстом слое пыли две рваные борозды, оказался в прохладной комнате, на одеялах. А следом за этой тройкой шла толпа, возглавляемая седобородым. Это самое сознание (впрочем, как и все остальные), афганского – или как он там назывался – языка не знало. Поэтому смогло зафиксировать в общей памяти только самое повторяемое слово – дувана. Его на разные лады повторяли мужские, женские, и – особенно часто – детские голоса. Повторяли с оттенком восторженности, изумления, ожидания чего-то еще более удивительного, и даже сладкого ужаса. Со временем это слово, которое, как догадался Владимир, означало что-то вроде бесноватого, отмеченного печатью аллаха, или – напротив – иблиса, дьявола, обрело заглавную букву и заменило Соколову все – и воинское звание, и имя, и фамилию.
   Пока же он очнулся уже собственным сознанием в прохладной комнате, стены которой были обмазаны какой-то, скорее всего глиняной, штукатуркой, и даже старательно побелены. Посреди комнаты стоял низенький столик, от которого ощутимо несло теплом. Владимир знал, что это такое. Под столиком была вырыта яма, в которой сейчас тлел небольшой костерок из тонких сучьев определенной породы дерева. Или кустарника – капитану было как-то безразлично. Сам Владимир лежал на стопке одеялу у стены, едва ощутимо пахнущей известкой. А за столиком сидел тот самый старик. Сколько он сидел вот так, не отводя глаз от пленника, Соколову тоже было безразлично; так же, как целая очередь непонятных слов, которую тот обрушил на голову капитана. Удивительно ясную, кстати голову. Ничего внутри не болело; только – Соколов быстренько пробежался мысленно от макушки до кончиков пальцев на ногах, до сих пор обутых в берцы – внутри живота что-то тяжело заворочалось, грозя развернуться в новый приступ боли. Что-то очевидно отразилось в его лице, потому что старик бросил теперь всего несколько слов, в котором капитан распознал лишь то самое «дувана», и вышел, удивительно легко вскочив на ноги.
   Какая-то ипостась Соколова (сколько же их всего?!) упрямо заявила: «Не буду учить вашего поганого языка! Не буду, и все – хоть режьте! Хотите поговорить – сами учите русский». Впрочем, желания говорить тоже не было. Сейчас хотелось лишь закрыть глаза и качаться на волнах предсонного состояния.
   - Нет, - возразил он себе, - еще хочется есть.
   - Не есть, а жрать, - поправил еще один внутренний собеседник.
   Соколов немного испугался за собственный рассудок, а потом даже махнул рукой – в его положении свихнуться с ума было не самым худшим вариантом. Поэтому с разделением собственного сознания он смирился (или смирились),  и теперь не стал возражать, когда одно из них, этих сознаний, скромно отметило еще одно желание – ощутить тот самый восхитительный миг, когда он почувствовал свою безграничную силу.
   - Когда, - понял он, - я положил руку на грязный живот  того пацана.
   За это ощущения всевластия Владимир расплатился оглушающей болью, которая до сих пор дремала глубоко внутри живота. Но он готов был вытерпеть и что-либо еще более ужасное, лишь бы…  В комнату скользнула девушка, даже скорее девочка не старше пятнадцати лет, которая несмело улыбнулась ему. Она держала в руках какой-то поднос, скорее всего деревянный, от которого на него пахнуло чем-то нестерпимо вкусным. Комок в животе сменился громким урчанием, и капитан сам не заметил, как оказался за столиком. Ноги очень органично скользнули в приямок, где действительно было тело и приятно, а глаза зашарили по столику, куда девушка выставила с подноса большую миску («Каса, - вспомнил капитан из того немногого, что знал из местного языка) с парившим варевом и пару лепешек. Увы, ложки он так и не обнаружил.
   А девчонка продемонстрировала свою смышленость – оторвала от лепешки внушительный кусок, зачерпнула из касы какую-то гущу, и даже попыталась сунуть  все это в раскрывшийся от удивления рот Владимира. Капитана в первый раз в жизни (не считая полузабытого детства, конечно) кормили с рук. Он даже немного смутился. А потом выхватил из рук девчонки лепешку, сам «соорудил» одноразовую ложку, и заработал челюстями, что твой экскаватор. Очень скоро ни от лепешек, ни от гущи в кассе ничего не осталось. Остатки остывшего безумно вкусного варева он шумно выхлебал из касы под одобрительным взглядом девушки. Ее звали Айша – это он воспринял и принял. А вот его собственное имя не прошло.
    - Владимир, - гулко хлопнул он себя по груди.
   Но Айша засмеялась и замотала головой. Потом ее тоненький пальчик коснулся окровавленной офицерской куртки, и она звонко воскликнула, сама испугавшись громкого возгласа:
   -   Дувана.
   - Ну, Дувана, так Дувана, - проворчал капитан  вслед девушке, убежавшей в деревянную некрашеную дверь.
   Он и сам уже услышал какой-то шум, который, скорее всего и спугнул Айшу. В комнату действительно вошел старик, имени которой ни одна ипостась Соколова запоминать не пожелала. Следом как-то стеснительно шагнул здоровяк, голова которого уперлась бы в потолок, если бы он не согнулся весь над тельцем девочки, которую держал на руках. Все – и старик, и этот великан, и пустая каса, сиротливо стоявшая на столике – отошли на второй план. Тот самый скромник внутри Соколова, что так жаждал прикоснуться к волшебству исцеления, чуть не взвыл в полный голос. Он жадно рассматривал и побледневшее, осунувшееся лицо девочки, покрытое крупными каплями пота, и дрожь, что сотрясала хрупкое тельце, а главное – ее левую обнаженную ногу. Нога эта была чудовищно раздувшейся; кожа на ней было желтой и какой-то прозрачной; так что видно было, что все внутри – и кости, и мясо, и жилы с кровеносными сосудами – обволакивает толстый слой гноя. Еще Соколов отметил многочисленные следы какого-то хирургического вмешательства. Кто-то явно пытался почистить ту ужасную рану; как было понято даже Владимиру – безуспешно.
   Сам капитан никогда не представлял себя в роли хирурга. Оказать первую помощь от резаной или огнестрельной раны умел; точнее не раз оказывал. Теперь же…
   - Нож! – решительно скомандовал он; естественно, на русском языке.
   И его поняли! Тут же появились  инструменты, и горячая вода, какие-то тряпки и древний, чудовищно тяжелый таз, в который скоро потекло все лишнее, что выдавливал Соколов из ноги беспамятной девочки. Но больше, чем инструментами, он работал сейчас рукой, поглаживая ногу, фактически впитывая в себя ее боль, беспомощность, а потом и беспамятство. Так что чем кончилось его кудесничество, он так и не узнал. Острая боль в левой ноге заставила его откинуться назад, на свои одеяла.
   На них он и очнулся к вечеру. Рядом сидела Айша. Девушка вскочила на ноги и выбежала из комнаты – очевидно, чтобы кого-то позвать.
   - Не кого-то, а старика, - поправил себя Владимир, - старосту, старейшину – или как он тут называется. Да хоть курбаши – не знаю и знать не хочу!
   Это упрямство капитан бережно лелеял в себе все те годы, что провел в высокогорном кишлаке. Он словно поливал в душе хрупкий цветок, понимая – если этот цветок засохнет, в нем не останется ничего от капитана Соколова. Останется только Дувана, врачеватель, к которому несли больных детей из ближних, а потом и дальних кишлаков и городов. На взрослых его дар не распространялся. «Родной» кишлак Соколова явно богател, на одном лишь врачевателе. Капитан, даже не желая того, все-таки видел это. Так же, как чувствовал желание окружающих, и прежде всего старика, угодить ему; сделать жизнь комфортней. Но так – тоже чувствовал капитан – обихаживали бы и какого-нибудь племенного быка, и скакуна-чемпиона.
   Кстати – насчет племенного. В первую же ночь, после ужина, в комнату неслышной тенью скользнула Айша. Скорее всего, это тоже было повелением старика. Чего желал он – отблагодарить, или умилостивить Дувану; а может – дать начало новой жизни, в которой, нашлось бы место частичке уникального дара врачевателя? Во всяком случае, Айша в сумрачном свете керосиновой лампы одним движение скинула с себя просторное, почти до пят, платье и тут же оказалась под одним одеялом с Владимиром.
   Какой-то бесенок внутри капитана – самая похотливая из его сущностей – мгновенно взвыл от предвкушения, и, кажется, даже начал потирать руки, собираясь обхватить ими дрожащую девочку. И тут же испуганно пискнул и забился поглубже в душу, потому что на него громко цыкнула главная ипостась Владимира – целительская. Перед нею рядом лежал ребенок, приятно пахнувший и практически здоровый, если не считать… Руки все-таки обняли девичье тело, но только руки. Ничто больше не шевельнулось внутри капитана (и снаружи тоже). А ладони оглаживали практически всю Айшу, почти сразу же спокойно засопевшую. Ту небольшую боль, что истекла в тело Владимира вслед за исцелением пока никак не проявивших себя болячек Айши, он воспринял как наказание за первый порыв бесенка. А вскоре и сам заснул, согревшись  под одеялом вместе с «подарком».
   Дни, недели, месяцы и годы текли мимо сознания капитана. Вехами служили только очередные больные. Но и их лица – поначалу сведенные в муках, а потом, после исцеления, радостные, устремленные в будущее – он тоже практически сразу же забывал. Потому что своего будущего он никак себе не представлял. Лишь крохи информации цеплялись за его память. Все они казались мелкими, практически ненужными. Ну, зачем, к примеру, ему надо было знать, что Айша была родной внучкой старика? Его имя, кстати, в памяти так и не смогло укорениться. А в теле, глубоко внутри, копилась боль, которой с ним делились дети. Она почти никак не проявляла себя; лишь иногда тяжело ворочалась – например, когда повзрослевшая Айша начала недвусмысленно приставать к нему по ночам. Как понял Соколов – уже не по велению деда, а по собственной инициативе.
   Капитан замкнулся в себе еще сильнее, и девушка поняла это. Однажды вместо нее обед принесла пожилая горянка необъятных размеров. Одетая в темное платье, с платком, наверченном на голове так искусно, что наружу торчали лишь бесстрастные потухшие глаза и выдающихся размеров нос, она с тех пор стала прислуживать в комнате, за все время не произнеся ни единого слова. Это обстоятельство чуть всколыхнуло душу Владимира. Нет, не разлука с Айшой, если можно было так назвать ее исчезновение. Просто тот самый бесенок, давно не подававший знаков о себе, вдруг проснулся и противно захихикал – представил, как эта тетка подкатывает к нему ночью…
   В те немногие свободные дни, когда его услуги целителя не были востребованы, капитан сидел, привалившись спиной к глинобитной стене своей хижины. И баюкал внутри себя боль. Рядом текла не понятая и непринятая им жизнь. Она тоже была неспешной, и почти незаметной. Но в сравнении с омутом, в котором все глубже тонула душа русского капитана, эту жизнь можно было назвать стремительным течением горного ручья. Единственное, что связывало теперь Соколова с прежней жизнью, вообще с миром, была форменное обмундирование, которое он собственноручно стирал и носил, отказываясь от стеганых халатов, горской обуви и белых подштанников с рубахами, в которых щеголяли местные мужики. Скорее всего, эта форма и поменяла круто его жизнь.
   Владимир сидел на лавочке, на своем привычном месте, когда до него донесся далекий пока топот копыт. Здесь, в горах, от лошадей еще не отказались. Кто это мог быть, капитан не имел никакого представления. Он даже не знал – что творится за пределами кишлака. Какая власть сейчас царит в Кабуле и других провинциях Афганистана – местная, может быть просоветская, а может проамериканская?
   - Да хоть промарсианская, мне-то что?!
   Оказалось, очень даже что! Лошади, заполнившие все вокруг  и грохотом копыт, и острым дуновением потного воздуха, вдруг остановились рядом с ним. Капитан поднял голову, покрытую шапкой практически седых волос, и встретился  взглядом с круглолицым и очень злобным на вид человеком. Всадник всмотрелся в его лицо. Он перевел взгляд на капитанские погоны, каким-то чудом еще державшиеся на почти истлевшей куртке, и воскликнул практически без акцента:
   - Русский?!
   Владимир родной язык слышал в последний раз… Он даже не помнил, сколько лет назад. Поэтому он сейчас машинально кивнул:
   -   Да, русский.
   - Это хорошо, - еще раз продемонстрировал великолепное владение языком вооруженный автоматом Калашникова незнакомец, - это очень хорошо!
   Рядом вдруг оказался старик. Он теперь ходил, глубоко клонясь вперед из-за больной спины, постоянно скрученной от какой-то неведомой болезни. Капитану на его страдания и почти умоляющие взгляды, которые старейшина иногда бросал на целителя, было глубоко плевать. Да и помочь он ничем не мог. Теперь же старик и без его помощи практически выпрямился перед лошадиной мордой, и принялся бросать перед собой какие-то резкие; поначалу гневные, а потом совсем жалкие слова. Соколов в них разобрал только единственно знакомое: «Дувана», - которое повторилось бессчетное количество раз.
   Незнакомец – «Курбаши», как обозвал его капитан, - ответил без единого слова. Он вдруг привстал в стременах, нагнулся вперед и обрушил на старика удар плеткой, неведомо как оказавшейся в руке. Удар был страшным. Он буквально снес старейшину с улицы, к стене ближайшей кибитки. И лицо, и белоснежную поредевшую бороду мгновенно залило кровью.  Это было последним, что зафиксировала память капитана Соколова в этом кишлаке, так и не ставшем ему родным. По приказу того же чернобородого главаря его подхватили за руки, вздернули на заводную лошадь -  и вот он уже трясется на ней, удивляясь тому, что не упал с седла в первые же мгновения.
   Потом мимо его сознания проскользнул какой-то воинский, или скорее бандитский лагерь в горах, где он переночевал, поужинав куском черствой лепешки. Поужинал, кстати, в компании земляка – такого же пожилого русского офицера с потухшими, равнодушными ко всему глазами. Они даже не стали знакомиться – лишь кивнули друг другу машинально, понимая, что знакомство это, скорее всего, станет очень кратким, и закончится чем-то  страшным. Впрочем, ни капитан, ни старший лейтенант, тоже каким-то чудом сохранивший форму советского десантника, о будущем не думали. Его у них просто не было. На следующую базу их перевезли вертолетом. Здесь офицеры – Владимир и Николай, как все же назвался десантский старлей – увидели и толпу таких же душманов, бегающих по полосе препятствий, и американских инструкторов, гонявших горцев по этим самым полосам.
   Старшим здесь оказался не высокий стройный полковник, оглядевший русских, неуклюже спрыгнувших из вертолета с брезгливой, и даже какой-то жалостливой гримасой, а неприметный на первый взгляд штатский. Свою непричастность к армейским рядам он пытался спрятать за необмятой камуфлированной формой. Но вылезшая вдруг из годов службы в сороковой армии ипостась подсказала – этот молодчик из спецслужб, и именно он уготовил для двух бывших офицеров какую-то участь; скорее всего очень неприятную.
   Владимира с Николаем привели в какую-то комнату без мебели. Железная дверь захлопнулась лишь после того, как обоим вкололи по полной дозе какой-то дряни на двадцать кубиков – последнюю цифру на одноразовом шприце сознание капитана отметило как-то отстраненно. Старший лейтенант почти сразу же рухнул под внимательным взглядом штатского в камуфляже. Капитан в месте укола почувствовал лишь короткую острую боль, чем-то похожую на ту, что изливали в него больные дети. Потом он по какому-то наитию закрыл глаза и повалился на пол рядом с Николаем, постаравшись расслабить тело так, чтобы  американец не почуял чего-то подозрительного. Впрочем, самому капитану было глубоко наплевать, что думает о нем этот человек, как и на то, что он собирается с ним делать. Капитан Владимир Соколов окончательно вычеркнул себя из списков живых. Эту, и только эту мысль он разглядывал, даже приглаживал, как своих бывших пациентов, со всех сторон – до той самой секунды, когда железная дверь опять скрипнула, и в комнату вошли трое – тот самый штатский с полковником и женщина, явно их соотечественница. Почему так решил Соколов, он и сам не понял. А через несколько секунд почувствовал, что ошибся. Брезгливое и жадное до впечатлений лицо чуть склонившейся перед ним женщины в брючном костюме, тоже маскирующимся под армейский, было ему незнакомо. Но сквозь полуприкрытые веки он вдруг разглядел почти забытые; точнее забытые, а теперь рельефно возникшие в памяти черты. Эта американка ничем не напоминала знаменитую Наталью Крупину, легенду их дивизии, Шайтанкыз, от одного имени которой враги бежали в страхе. Самого капитана эта легенда не узнала бы наверное, даже лежи он сейчас в обличие того бравого офицера, который когда-то встретил грудью автоматную очередь из кустов. Но эту девушку, женщину – а это была именно она, хоть и искусно замаскировавшаяся под незнакомку – знала вся сороковая армия.
   Владимир изо всех сил постарался сдержать рвущийся из груди крик. Победный крик – ведь он означал, что на полу в этом каземате лежал снова капитан Соколов, готовый биться с врагом  - да хоть с этими же американцами. Биться, чтобы победить и вернуться на Родину. И капитан теперь провалился в забытье уже совершенно здоровое, провалился вместе с картинками прошлого, которые калейдоскопом закружились в голове, и не исчезли теперь даже во сне.






Глава 11. Военная база в Пакистане.
Подполковник Крупина. И вновь продолжается бой. Окончание
   Лицо Роберта Сандерса буквально лучилось от удовольствия. А еще больше – от предвкушения. Мышка внутри себя даже передернулась от омерзения – этот человек знал, что женщина, соотечественница, совсем скоро должна была стать жертвой необъявленной войны и, тем не менее, он определенно желал затащить ее в постель.
   - На этот самый диван, - огладила Джуди теплую кожу.
   Она снова сидела, стиснув коленки и повернув внимательное лицо к Сандерсу. Напротив в своем кресле мрачно сопел полковник. Два взгляда сошлись на его лице. Наталье даже стало жалко Ротмэна. От того, какой он сделает выбор – будет ли так же сопеть в кресле, прикинувшись тупым солдафоном, или встанет и уйдет, пряча зубовный скрежет за каменным лицом, зависело, когда агент три нуля один приступит к вдумчивому, неторопливому допросу врага, сейчас ухмылявшегося во главе стола. Алан предпочел прикинуться недоумком. Наталью этот вариант утраивал больше. В идеале – согласно законам жанра – кульминация должна была наступить во время штурма ядерной базы, когда тот же полковник как в кино закроет слабую женщину собственной грудью, а бешеная собака  - Сандерс - примет позорную смерть. Но для этого все  должно было идти пока по плану этой «бешеной собаки», а Мышку один из пунктов этого плана (она опять погладила теплую кожу дивана) никак не устраивал.
   - Так что, дорогой Алан, придется тебе все-таки выйти, - усмехнулась Наталья, - обещаю тебе, что буду вести себя «примерно».
   Именно в этот момент раздалась первая длинная очередь. Фромуга в окне была открыта, поэтому в наступившей после нее тишине была хорошо слышна громкая команда на пушту. Мышка машинально перевела: «Бей неверных!», - и еще глубже вжалась в диван, к его высокому подлокотнику. Сейчас она сидела так удобно, что пули – если бы они залетели в этот кабинет, должны были заметаться по совсем уж немыслимой траектории, чтобы зацепить ее. И это не было случайностью – Наталья заняла это место с учетом именно подобной ситуации.
   А ситуация, кстати, была полной неожиданностью и для Сандерса, и полковника Ротмэна, который чуть слышно прошептал: «Началось!». Что именно началось, он не объяснил. Полковник вскочил с кресла, словно подброшенный пружиной, бросил какой-то неопределенный взгляд на Джуди Смит, потом – совсем неодобрительный, можно даже сказать, предупреждающий – на Сандерса, и упругими скачками выбежал из кабинета. Роберт Сандерс сделал было движение, будто собирался присоединиться к нему, но в результате подскочил лишь к окну. Он принялся выглядывать наружу – осторожно, явно опасаясь получить в лицо шальную очередь. Наталья пока не выходила из образа испуганной корреспондентки, а заодно – из своей относительно безопасной кожаной норки. Картину боя за окном она читала по звукам. И эта картина   была явно не в пользу американского контингента. Наталья еще раньше, только ступив на землю с борта вертолета, почувствовала ненормальность атмосферы. Больно уж расслабленным выглядело воинство дяди Сэма. Моджахеды же, напротив, словно ожидали какого-то сигнала.
   - Вот и дождались, - кивнула Наталья вслед за взрывом, который заставил задребезжать стекла в окне, а потом  отскочить от него Сандерса.
   Лицо американца было искажено страхом; голова вжалась в плечи так, словно вместо шеи у него был какой-то гидравлический механизм, сейчас сработавший на сжатие. Взрывы между тем стали беспрерывными, пока  не слились в один, такой мощный, словно ядерное оружие уже было здесь, на базе, и кто-то привел в действие механизм подрыва. По крайней мере, именно эту мысль прочла сейчас Наталья на лице Сандерса. Хотя это, конечно же, было не так. Скорее всего, это было какое-то хранилище топлива. Ядерный взрыв попросту не оставил бы в лице американца никаких мыслей, как и самого лица, и всего его тела, готового забиться уже в самой настоящей истерике.
   - А ведь он трус, патологический трус, - подумала Мышка, - и в спецслужбу пошел, наверное, потому, что таких людей обычно не трогают. Обычно…
   Наталья теперь уже громко хмыкнула, подумав как-то отстраненно, что ядерный апокалипсис и от нее не оставил бы даже обгорелого трупа. А ведь у нее еще столько незавершенных дел…
   Одно из них буквально влетело в кабинет почти бездыханным телом. Полковник Ротмэн оказался на полу едва ли не стремительней, чем выбежал недавно наружу. Он был без сознания, но дышал – сквозь кровавые пузыри, лопающиеся на его разбитых губах. А рядом чуть не оказался Сандерс; причем сам, без всякой помощи. Потому что дрожащие ноги едва держали его. Он готов был рухнуть в кресло, которое совсем недавно занимал полковник, но замер, когда в кабинет широкими, хозяйскими шагами вошел бородатый моджахед с автоматом в руках. За его спиной столпились, а потом разбежались по углам сразу пятеро бородачей. Главарь долгим оценивающим взглядом обвел кабинет; ненадолго остановился на съежившейся Мышке, но оценил ее очевидно именно так, как и нужно было Наталье; то есть как не представлявшую никакой интерес в плане опасности. А потом вернулся взглядом назад – уже к лежащим рядом с корреспондентом профессиональным принадлежностям. Эта небольшая цифровая кинокамера, планшет и какая-то сумка, в которой был блокнот, всякая канцелярская мелочь, и еще множество нужных не только Джуди, но и самой Наталье вещиц, явно что-то изменили в его планах. Больше того - заставили плотно сжатые  губы расползтись в хищной улыбке.
   - И что это я всем сегодня так нравлюсь? – безмолвно подтрунила над собой  Мышка, - может, стоит почаще менять обличье? Может, вот такой – растерянной и испуганной - меня даже в жены взять захотят? Даже спрашивать не будут.
   Бородач, главный из душманов, спросил совсем о другом; причем спросил на вполне правильном английском языке:
   - Из какой газеты будете, мисс?..
   - Джуди Смит, сэр, - с готовностью пролепетала женщина на диване, подтянув к  себе свое журналистское «оружие», - специальный корреспондент «Вашингтон Пост».
   - «Вашингтон Пост» это хорошо, - хищно улыбнулся душман, - это просто замечательно. Сейчас у тебя будет самый лучший репортаж в жизни. Точнее интервью. Интервью вот с этим человеком.
   Он кивнул на Сандерса, который все-таки оказался в кресле – после тычка кулаком по челюсти. От этого несильного удара, который все же вызвал тоненькую струйку крови по подбородку, американец совсем поплыл. Он оттер лицо рукой  и с ужасом уставился на покрасневшую ладонь. Наталья уже встречала таких людей, готовых лить чужую кровь литрами и кубометрами, но  падающих  в обморок от вида собственной. Бородач тоже оценил бравый вид Роберта Сандерса и довольно кивнул. А потом приступил к допросу, очень профессиональному и безжалостному. Каждый неправильный, на его взгляд, ответ сопровождался очередным тычком в челюсть, так что та через несколько минут начала угрожающе распухать. Мышка послушно фиксировала на видеокамеру, а больше того – в собственной памяти – очередной план спецслужб, стоящих на страже интересов самого крупного, какой только можно было себе представить, капитала. Большую часть этого плана она уже знала; о многом догадывалась.
   Наконец Сандерс перешел к тому, что больше всего интересовало саму Наталью – об ответвлениях этого плана. База, которую так легко и быстро захватили вооруженные бородачи, была не единственной. Центральная из них располагалась в том самом Гуантанамо. А сколько их было всего, американец сказать не смог, даже получив в челюсть особо смачный тычок. Он просто не знал этого. Так же, как не знал об этом и полковник Ротмэн. Мышка подозревала, что бородатый «курбаши», как она решила называть главаря, прекрасно осведомлен о том, как были распределены роли в этом американском тандеме. Однако он не отказал себе в удовольствии пару раз проверить на крепости и челюсть Ротмэна. Полковник молчал. Быть может, молчал бы даже в том случае, если бы знал что-то, представлявшее интерес для курбаши, а через него и для Натальи.
   Крупина даже немного погордилась за него; успела подумать, что тот не зря успел пообщаться с российскими офицерами, с тем же генералом Семеновым – набрался той бесшабашной храбрости, с которой русские смотрят в лицо смерти.
   - Не все, конечно, - перевела она взгляд на Роберта Сандерса, - попадаются и у нас такие.
   Сандерс к этому моменту успел рассказать, куда бородачи-камикадзе должны были направить самолеты с ядерными бомбами на борту – если, конечно, эти бомбы удалось бы захватить. Что-то в тоне американца подсказало и Мышке, и нахмурившемуся курбаши, что такой вариант был вполне возможен. Последнему, как оказалось, были известны и эти названия. Бородач не преминул объяснить корреспонденту «Вашингтон Пост», а через нее (как он надеялся) всему миру, что эти адреса в пределах досягаемости военных бортов тоже ядерные объекты – пакистанские и индийские.
   - Скорее всего, - изливал душу майор, - до баз бы вы не долетели – самолеты сбили бы на дальних подступах. Нам нужен был сам факт акции, в которой определенно замешаны русские.
- Ийе, - совсем не по европейски удивился бородач, - вот эти полумертвые ветераны, которые и русский язык, наверное, забыли!?
   - Именно они, - выпрямился в кресле Сандерс, - по легенде их оставили в Афганистане с заданием, как «спящих» агентов. Вот их время и пришло. А о достоверности должны были позаботиться другие люди.
   Курбаши задумался; потом засомневался; наконец, широко улыбнулся. Видимо, эта идея – с русскими шпионами – ему тоже понравилась. Он кивнул одному из четверки: «Привести!», - и тот молча исчез за дверью. Вернулся  не один; в одиночку он вряд ли смог бы приволочь сюда два неподвижных тела, которые – это Наталья хорошо знала – вот в таком, бессознательном состоянии кажутся намного тяжелее. Теперь в кабинете стало тесно, ведь кроме двух русских офицеров, один из которых искусно симулировал потерю сознания, здесь же оказались еще четыре моджахеда.
   - Итого, - подвела итог агент три нуля один, - всего восемь человек; значит – восемь автоматических винтовок.
   Мышка  толчее была только рада. Она могла действовать в любой ситуации, но вот именно в такой, когда враги мешают друг другу; когда пытаются нащупать ее хоть случайной очередью, и не могут сделать этого, потому что в прицел попадают только свои…
   - Никаких очередей, - отдала она себе приказ, - иначе могут попасть в парней, а еще… Обещала ведь Алану спасти его еще раз!
   Серая Мышка внутри Джуди довольно захихикала, в то время как американка в ужасе отпрянула в другой угол дивана – подальше от тела неизвестного ей старшего лейтенанта, который свое беспамятство не стимулировал. Бородач усмехнулся – ему неприкрытый страх мисс Смит явно понравился. Но кивнул он все-таки на русского – того, который не смог сдержать мучительного стона после того, как его голова впечаталась в твердый пол. Тонкий линолеум не мог смягчить железобетонной – в прямом смысле этого слова – твердости основы.
    - Дувана! – воскликнул курбаши на достаточно приличном русском языке, - вставай, русский, ты же все слышишь.
   И капитан действительно сел, а потом с трудом поднялся на ноги. Он стоял, покачиваясь, едва не падая назад, на пол. Будь за спиной стена, он бы, наверное, оперся на нее, и уже оттуда начал бы медленный, тяжелый от сдерживаемой ненависти осмотр кабинета – каждого лица в нем по отдельности. Лишь бородатые лица он пропускал, не задерживаясь. Надолго застрял взглядом на майоре Сандерсе, потом главном бородаче и, наконец, на Мышке.
   Ей он и кивнул, как давней знакомой, и ответил, словно доложил:
   -  Я не Дувана. Я капитан Советской Армии Владимир Соколов.
   - Нет больше твоей Советской армии, капитан, - несмело расхохотался Сандерс, глядя на бородача; получил от него одобрительный кивок и добавил – уже зло, без смеха, - и никогда больше не будет. И Российской скоро не будет.
  - Ай, молодец, - это уже курбаши, на английском, хотя – как поняла Наталья, да и бородач тоже - все действующий лица в кабинете прекрасно понимали русский язык, - люблю, когда неверные грызут горло друг другу. Хотя зачем грызть? На, держи.
   В его руке оказался нож с матово блеснувшим кривым лезвием. Этот пичак без всяких украшений на тонкой рукояти  был страшным оружием. В умелых руках он был способен снести голову человека с плеч одним движением. Но это в умелых. Сейчас же этот нож курбаши протягивал майору Сандерсу, который явно был более привычен к авторучке или компьютерной мышке.
   - Мышке, - повторила про себя Наталья, - любишь ты подержать мышку в руках. Гляди только, чтобы она тебя не укусила.
   Она  поднялась с дивана, и на ватных (внешне) ногах пошла к центру кабинета, где на расстоянии вытянутой руки обменивались ненавидящими взгляда представители трех цивилизаций – западной, восточной и русской, которая никак не могла решить для себя, к какой она все-таки относится; и надо ли ей относить себя к какой-то из первых двух, или оставаться просто русской – от Рюрика, или еще кого подревнее?
   - Снимай, - повернулся к ней бородач, - снимай все…
   - Щас! – усмехнулась Наталья, - так я все и сниму!
   Она  прекрасно поняла, что приказ этот относится к видеокамере; поняла и подтекст: «Потом я все   лишнее вырежу…».
   Вот это последнее невысказанное «вырежу» она и восприняла как приказ. Нож так и не оказался в руке майора, хотя курбаши уже отпустил рукоять. Одно слитное движение перечеркнуло сразу два горла – американское и афганское. Кровь еще не брызнула из перехваченных вен, а за спинами людей, еще не осознавших, что ничто не сможет их спасти, стал наливаться силой страшный хрип – один, и второй, и третий…
   - Девять, все! – остановилась, наконец, Наталья, тут же задав себе вопрос, на который заранее знала ответ, - почему девять?!
   В этом жестоком стремительном рывке Серая Мышка поставила американца в один ряд с душманами, и ничуть не жалела об этом. Вслед грохоту первого упавшего на пол тела (винтовкой вниз, отчего и раздался грохот), до нее донесся ликующий шепот: «Шайтанкыз!».
   - Узнал, - Наталья даже обрадовалась, хотя впору было досадовать – капитан Соколов каким-то чудом распознал ее под гримом.
   В ее руках уже была винтовка, нацеленная к двери. Но эту сторону Наталья контролировала периферийным зрением. Гораздо больше ее интересовала реакция на происшедшее полковника Ротмэна. На лице, разбитом в кровь, попеременно отразились недоумение, ужас, восторг, сравнимый с тем, что царил на физиономии Соколова. Наконец, все затмило понимание того, что здесь, на его глазах, безжалостно лишили жизни соотечественника. И кто лишил?! Своя же!
   Полковник вытянул палец в направлении «мисс Смит», чтобы выпалить что-то явно негодующее. Потом палец дрогнул, «поехал» в направлении еле дергавшегося в судорогах тела Сандерса, и… Обличающая гримаса если и не поменялась на его лице, то явно сменила адресата. Ротмэн очевидно вспомнил недавний допрос, то чувство унижения, которое испытал сквозь боль в разбитой скуле за такого вот соотечественника; за чудовищный план, к которому сам оказался причастным. Теперь его взгляд, перебежавший обратно к Мышке, выражал только  вину – за себя, за страну... Да и за нее, за «корреспондента «Вашингтон Пост», тоже. А Наталье некогда было стирать это выражение с полковничьего лица; за нее это сделали обстоятельства. В дверь вбежали, почти правильно рассредоточившись для ведения перекрестного огня, сразу трое душманов. Очередь из М-16 казалась слитной, хотя в ней было всего три патрона, которые заставили расцвести кровавые цветки прямо поверх бешено вращающихся глаз. Изумление и растерянность в глазах  горцев не успели смениться готовностью крушить все вокруг; желанием отомстить за командира и других товарищей. Они упали на пол так же неторопливо, словно нехотя. А Мышка, мысленно доведя счет до двенадцати, метнулась к двери, чтобы уже оттуда, предусмотрительно упав на пол, из положения лежа продолжить счет:
   - Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать…
   Больше врагов в коридоре не было. Зато снаружи, судя по взревевшим вдруг победно гортанным голосам, их хватало. Душманы праздновали победу – совсем недолгую, судя по ставшему сосредоточенным и каким-то безжизненным лицу агента три нуля один. Сейчас именно этот бездушный и бессердечный механизм, а не женщина из плоти и крови скользнула на улицу. Команду этому механизму диктовало только одно обстоятельство – никаких новых сведений на этой базе Мышка получить не могла. А значит…
   Американский полковник и российский, точнее еще советский капитан тем временем наконец расцепили скрещенные надолго взгляды. Может, они пытались понять  в глазах друг друга, чего там было больше – изумленной восторженности или запрятанного глубоко внутри ужаса при виде того, как хрупкая женщина безжалостно расправилась с здоровенными вооруженными бандитами?
   - И с майором Сандерсом, - мелькнула мысль у Ротмэна.
   Мысль эта, впрочем, не вызвала в нем ни капли сострадания или отторжения. Сейчас американский полковник почему-то причислял соотечественника к тем бандитам, последний из которых перестал, наконец, пускать кровавые пузыри из перерезанного горла. Наступившую тишину  первым нарушил русский. Он с подчеркнутой гордостью повторил:
   - Шайтанкыз.., - а потом добавил, расшифровывая окружающему миру в лице Алана Ротмэна, - старший лейтенант Крупина.
   - Подполковник Крупина, - с не меньшей гордостью поправил его американец.
   Владимир посмотрел на него с изумлением – с чего бы такая гордость за офицера вражеской армии? – а потом с подозрением. Потому что понял, что этот офицер в форме полковника армии США понимает русский язык, и что его гордость и восхищение может обернуться…
   Он первым нагнулся за автоматической винтовкой. Через мгновенье в сторону дверного проема целились дула уже двух М-16. Так, плечом к плечу, они и вышли сначала в коридор, а потом к двери, что вела наружу, на широкий асфальтированный плац. Опытные вояки, конечно, не стали выскакивать очертя голову под выстрелы, которые заполняли все пространство базы. Но каким-то чудом они выделяли в этой беспорядочной стрельбе «голос» одной автоматической винтовки. Она исторгала из дула такие же патроны, как и все остальные, беспорядочные и истеричные. Эта же была неумолимой и методичной. Словно мишени в тире падали изломанные фигурки. Но самого стрелка, вернее самой, ни полковник, ни капитан, все-таки выглянувшие наружу, так и не увидели. Как раз в этот момент М-16 прекратила свой страшный отсчет, и заговорило более грозное оружие – судя, по крайней мере, по звукам. Для капитана это был какой-то безликий автоматический метатель гранат, а полковник зачарованно протянул; опять на русском языке:
   - Гранатомет эм двести третий. Где же она его взяла?
   Сам он точно знал, что такого оружия на базе не было; точнее не числилось. Что еще мог припасти майор Сандерс, или даже моджахеды – без ведома кураторов?  Ротмэну  было страшно это представить. Потому что даже этот гранатомет, который в элитных частях армии США уже стали забывать, творил сейчас настоящее чудо. Винтовка М-16 словно передала эстафету методичности и неумолимости. Если раньше стрелок блестяще следовал девизу: «Один патрон – один труп», - то теперь эта же недрогнувшая рука внешне неторопливо уничтожала один за другим самолеты.   
   - Американские самолеты, - уточнил Ротмэн, глядя, как буквально взлетают в воздух крылатые машины.
   Взлетают, чтобы тут же опасть грудами оплавленного, искореженного железа. Стрелок явно знал (знала!) в какое место фюзеляжа надо целить гранаты; море огня, черного дыма и стоны умирающих механизмов рвались изнутри самолетов с пугающей четкостью: «Раз, два, три – взрыв; раз, два, три – взрыв…». Полковник знал, сколько грозных летающих машин было выстроено в длинной шеренге. Эту цифру Сандерс при всем желании не мог скрыть. Теперь он считал, чуть вздрагивая от взрывов и ярких всполохов огня, добавляющих каждый свою долю в картину апокалипсиса.
   - Шестнадцать, - наконец прошептал он.
   Больше самолетов не было. Оставались еще вертолеты – четыре современных апарата, на одном из которых и прилетела сюда грозная богиня войны. Полковник Ротмэн участвовал не в одном десятке боев, был не один раз ранен; знал, собственным нутром ощущал, что такое упоение боем. Когда каждая клеточка тела поет и радуется броску вперед, мгновениям, приближающим победу. Но в действиях человека, в считанные минуты уничтожившего военную базу, никакого упоения он не ощутил. Это было холодное, расчетливое истребление противника, которое началось, и должно было закончиться тогда и там, где этот гений диверсионного искусства этого пожелал. В своих внутренних метаниях Алан никак не мог представить, что это именно Наталья Крупина, хрупкая женщина, выполняет, точнее, завершает сейчас эту страшную работу.
   - А ведь ей еще предстоит контроль, - подумал он, когда целым и невредимым остался лишь один «Апач», отстоящий чуть в стороне от остальных, превратившихся в такие же чадящие груды металла.
   Теперь все  заполнил   треск и  вой огня, стремительно пожирающего остатки топлива и всего того, что могло гореть в боевых машинах и вокруг них. А полковник, как ни ждал он выстрелов, означавших тот самый контроль, так и не дождался их.
   - Значит,.. - решил он, мучительно пытаясь вспомнить – валялся ли на полу кабинета тот страшный нож, который прервал жизни нескольких человек, и первым среди них американского майора.
   Он так и не успел вспомнить, потому что рядом вдруг материализовалась женская фигурка. Два офицера в проеме двери невольно вздрогнули, остановив взгляды на лице Натальи. Оно было внешне вполне спокойным, чуть усталым. Но мужчинам стало нестерпимо стыдно, словно с ее плотно сжатых губ должно было сорваться что-то вроде:
   - Что же вы, мужики?! Почему грязную работу должна делать за вас я?
   Слова действительно прозвучали, но совсем другие.
   - Вы с нами, полковник, - сказала Мышка.
   И это не было вопросом; это был приказ, за которым стоял не только холодный расчет, но и очередное – уже четвертое, если считать события, происшедшие недавно в кабинете начальника базы, спасение полковника американской армии. Потому что он сейчас, кроме всего прочего, был очень нежелательным свидетелем. А в той холодной, да и в горячей тоже (стоило только оглядеться вокруг) войне места сантиментам не было. Так же, как и рыцарским клятвам и обещаниям. Полковник проникся этой простой мыслью, почувствовав, как взгляд Серой Мышки изменился с усталого, чуть довольного от хорошо сделанной «работы», на оценивающий. И оценивали именно его – с точки зрения возможного вреда. Полковник понял, что Крупина сейчас подарила ему жизнь, может быть, чуть отступив от каких-то правил. И он кивнул, и содрогнулся в душе, представив, какие трудные и страшные решения приходится принимать этой женщине.
   В следующее мгновение Ротмэну стало немного обидно. Наталья стояла сейчас рядом безоружной; внешне совсем не собранной. И она ничуть не опасалась полковника, до сих пор сжимавшего ладонью приклад автоматической винтовки. Он постарался заполнить себя этой обидой, вытеснить ею тот страх, который невольно заползал в душу рядом с Крупиной.
   Мышка скомандовала:
   - Бегом за старшим лейтенантом.
   И полковник побежал внутрь штаба чуть ли не быстрее русского капитана. Побежал, неведомым образом оставив частичку себя здесь, на  приступке, рядом с Натальей. Эта часть американского офицера подсказывала ему: «Не свершай ненужных действий; даже шага в сторону. Потому что кредит, который выдала тебе сейчас Наталья, не беспределен!». А когда он наклонился над беспамятным русским офицером, от которого ощутимо попахивало дерьмом, и едва не столкнулся лбом с капитаном Соколовой, пришло еще одно понимание, которое ошарашило сильнее всего увиденного и услышанного сегодня. Русская спасала его прежде всего от своих – потому что таким же нежелательным свидетелем он стал прежде всего для кукловодов, которые послали сюда и его, и майора Сандерса, и десятки не самых плохих ребят в форме армии Соединенных Штатов.
   - И что?! – задал он себе вопрос, ловчее перехватывая ноги старшего лейтенанта, - мне теперь и вернуться домой будет невозможно?
   Капитан нес тяжелое тело, уцепившись в плечи и ухитряясь еще поддерживать соотечественника под голову. Ему было, конечно же, неизмеримо тяжелее.
   - Зато не так воняет, - поморщился Ротмэн.
   Они как раз вышли из здания в двери, которые придержала Наталья. Она правильно поняла этот невольную гримасу на лице американца, и подмигнула ему – озорно и совершенно естественно. Туго сжатая пружина внутри Ротмэна одним мгновением исчезла, уступив место расслабленному спокойствию и уверенности:
   - Все еще будет хорошо.
   А Крупина уже была впереди, и два офицера едва успевали за ней. Ни Ротмэн, ни Соколов не оглядывались по сторонам, все внимание обратив к телу, которое они бережно несли к вертолету. Им не хотелось оставлять в памяти картину ужасной бойни и разгрома базы; главное же – как бы это унизительно не звучало – они сейчас были в полной уверенности за собственную безопасность. Лучшей «телохранительницы», которая уже ждала их у открытой дверцы вертолета, поводя по окружности дулом неведомо откуда взявшейся винтовки, попросту не могло быть.
   Полковник Ротмэн совсем не удивился, когда Наталья захлопнула за ними тяжелую бронированную дверцу и спокойно уселась в кресло пилота.
   -  И куда мы теперь? – первым задал вопрос капитан Соколов.
   - Домой, Володя, домой, - на мгновение повернулась к нему Мышка, сверкнув белозубой улыбкой.
   - Как домой?! – поразился полковник, - да у нас же топлива не хватит даже…
   - Заправимся, - спокойно возразила ему Наталья, - я даже знаю где.
   Полковник Ротмэн понял, что она лучше его знает об этом вертолете; о его боевых возможностях, и таких важных деталях, как, например, дальность полета. И он невольно пожалел тех неведомых «заправщиков», которые осмелятся помешать подполковнику Крупиной на ее пути в Россию.


Глава 12. Сентябрь 2001 года. Военная база Гуантанамо
Серая Мышка. Русские своих не бросают
   Спина все-таки немного затекла, и Мышка неслышно переступила с ноги на ногу. В этом тесном пространстве она ждала уже полчаса. Ждала вместе с хозяином кабинета, который не подозревал о ее присутствии.
   - Пока не подозреваешь, - мысленно обратилась к американскому  генералу Наталья, - и лучше бы тебе о моем существовании не знать. Потому что правило о судьбе нежелательных свидетелях придумано очень давно, и не мной…
   Эти полчаса Серая Мышка наслаждалась воспоминаниями. Она еще раз вспоминала во всех подробностях свою триумфальную посадку на летном поле Рязанского десантного училища. Россия с Соединенными штатами в две тысячи первом году вроде как считались стратегическими партнерами, из которых один был старшим, любящим поучать. А второй, потерпевший поражение в холодной войне, должен был молча следовать в фарватере, проложенном американскими флотами.
   Но даже для такого времени незапланированный визит боевого американского вертолета в самом центре России, в святая святых российской армии, был событием из ряда вон выходящим. Начальника училища, боевого генерала,  в этот день не было на рабочем месте; он томился ничегонеделаньем на очередном долгом совещании в министерстве. Так что к замершему посреди взлетной площадки «Апачу» на «Уазике» подъехал его заместитель по строевой подготовке. Лицо Натальи, выглянувшей в круглое оконце, расплылось в широкой улыбке. Молодцеватого генерал-майора, легко выскочившего из автомобиля, она сразу узнала. Да и как было не узнать Лешку Памфилова, рядом с которым она стояла на построениях целых четыре года. И который по этой причине чаще всего был ее спарринг-партнером на занятиях по физической и боевой подготовке.
   - Ох, и доставалось тебе тогда, Лешка, - протянула она с усмешкой, оглядываясь назад.
   Сразу два офицера невольно отпрянули – столько веселого предвкушения было в женском взгляде. Потом полковник Ротмэн с капитаном Соколовым поняли, что эта рвущаяся наружу радость не имеет к ним никакого отношения, и тоже прильнули к окнам. Снаружи, на асфальте, исчерканным белыми полосами, быстро росла практически правильная окружность оцепления.
   - Ну и правильно, - Наталья ласково погладила борт «Апача», - явился тут неизвестно кто с таким вооружением на борту.
   Алюминиевый борт повышенной прочности не выдержал бы очереди калибра семь шестьдесят две; разве что места двух пилотов были защищены понадежнее - кевларовой броней. Но на российских десантников сейчас грозно целила дуло автоматическая пушка М 230Е «ЧейнГан» с запасом снарядов в тысячу двести штук, да еще свисали четыре ракеты «Воздух-поверхность». И хотя «Апач АН-64» уже не был в воздухе, его боевая мощь внушала невольное уважение и вполне обоснованную опаску. Последнюю российские десантники показывать не могли; не желали. И Наталья их хорошо понимала – сама была такой же отчаянной до безумия.
   - Блин, как же давно это было, - подумала она, открывая тяжелую дверцу и спрыгивая вниз все с той же улыбкой на лице, - больше двадцати лет прошло!
   Она в два шага оказалась напротив генерала, на лице которого тоже стала проявляться улыбка; пока еще недоуменная. Она не успела смениться гримасой узнавания. Мышка громко – так что услышала и всколыхнулась вся цепь подчиненных – хлопнула по генеральскому погону и воскликнула:
   - Принимай аппарат, Леша! Махнула не глядя.
   - Крупина! – узнал, наконец, Памфилов и сграбастал Мышку в объятия.
   Крепкие, надо признать, были объятия; надежные. Мышка на несколько мгновений расслабилась. Ей бы хотелось растянуть эти мгновения на минуты, часы… Но – как всегда – на такие нежности, которые она давно уже не называла с усмешкой телячьими – совершенно не было времени. Она отступила на шаг, откровенно любуясь восторженной и немного растерянной улыбкой генерала. Алексей Памфилов сейчас наверное не знал, как поступить с давней знакомой. По уставу и ее, и сопровождющих Наталью лиц следовало препроводить под надежный замок – до выяснения, во избежание, и так далее. Тем более, что лица были еще чуднее – целый американский полковник и капитан, почему-то в форме Советской Армии. Памфилов и сам носил когда-то такую, и лицо этого явно не обласканного жизнью офицера смутно помнил. А еще – из тесной кабины почти наружу торчали босые ступни еще одного человека, в котором военного снизу можно было опознать разве что по ветхим офицерским бриджам.
   - Тоже, кстати, советским!.. Какая гауптвахта?! Это же Наташка Крупина!
   В груди генерал-майора отчего-то защемило, и это явно отметила Крупина. Она, кстати, прочла и все сомнения, что терзали генерала.
   - Один звонок, Леша, - Наталья отступила еще на шаг и достала мобильный телефон.
   - Ну, такую малость можно позволить, - облегченно выдохнул Памфилов.
   Наталья набрала заветный номер, дождалась звонка и принялась докладывать «товарищу полковнику» таким тоном, что генерал рядом застыл по стойке «Смирно!». А потом принял из руки Мышки телефон так, словно это была граната с выдернутой чекой на счете «Два!». Немногие подчиненные, отличавшиеся исключительно тонким слухом, могли сейчас поудивляться тому, как он то и дело сбивается с «товарища полковника» на совсем уже невозможное: «товарищ Верховный главнокомандующий».
   Наконец он отчеканил в последний раз: «Есть!», - и аккуратно положил мобильник на протянутую женскую ладошку. Лицо его сейчас было таким, словно кто-то сказал все-таки: «Три!», - и ребристая лимонка рванула в его руке. Наталья генерала понимала. Сама успела прочувствовать за время службы, что лучше держаться от начальства подальше. А уж от  такого… Она слышала каждое слово в этом разговоре, который, по сути, был перечислением нескольких коротких, но весьма конкретных приказов. Генерал смотрел теперь на Наталью только с восторгом. Вопрос, что делать с ней, был решен, и теперь он мысленно подсчитывал – хватит ли времени, чтобы гульнуть, как…
   - Хватит, Леша, хватит, - вслух ответила на его невысказанный вопрос Наталья, и засмеялась; легко и искренне, как уже давно не смеялась…
   Наталья дождалась, когда кожаное кресло под грузным телом начальника базы Гуантанамо громко скрипнет и еще раз переступила ногами. А в следующий момент насторожилась и замерла в ожидании. Впрочем, тело тут же расслабилось без всякой команды – настроилось на долгий разговор генерала с вошедшим посетителем. А в следующий момент опять напряглось, услышав знакомый голос.
   - Нет, - даже покачала она головой, - это не он.
   А голос действительно был очень похож, и звучал он совсем недавно в другом кабинете, в Кремле. Людей, собравшихся четыре дня назад за круглым столом, который, очень может быть, помнил тепло локтей российских императоров, знала вся страна. Кроме женщины в строгом костюме, которая и докладывала о немыслимых вещах. Немыслимых на взгляд одного из участников совещания, которого, опять-таки вся страна связывала почему-то со скромной цифрой «два процента». Все остальные, а их, узнаваемых, кроме скептика и самой Натальи, было четверо, включая «товарища полковника», смотрели видеосюжет Джуди Смит в переводе подполковника Крупиной с каменными скулами. Мышка чувствовала; нет – она была уверена, что эти пожилые люди, среди которых «товарищ полковник» и Скептик-«два процента» были самыми молодыми, верят ей и сейчас ищут пути разрешения патовой ситуации. Патовой – потому что удар, пока неизвестный, но очень болезненный, грозил Америке. И нанести его должны были тоже американцы. Руками афганских боевиков, которых – если следовать легенде – подготовили российские инструкторы.
   - Наши еще и сами засветятся там, - мрачно добавила Наталья.
   Что заставило ее отредактировать видеоролик, стереть все упоминания о Гуантанамо? Она и сама не могла сказать. Но сейчас, глядя в холеное лицо Скептика с плотно сжатыми губами, уголки которых были презрительно опущены, она лишний раз уверилась, что поступила правильно. Потому что этот лощеный тип, который – вот ирония судьбы – когда-то отслужил срочную в ее родном (ну, почти родном) Коврове, советовал сейчас все спихнуть американцам.
   - Их проблемы, - пожал он плечами, - пусть еще спасибо скажут за предупреждение.
   - Это так, - вроде бы согласился с ним другой член Совета безопасности, седовласый крепкий мужчина с выражением неудовольствия и легкой брезгливости, с которыми он повернулся к Скептику, - но судя по тому, что нам рассказывает Наталья э…
   - Юрьевна, - подсказал «товарищ полковник».
   - Наталья Юрьевна, - поблагодарил его кивком пожилой ветеран советской, а теперь и российской разведки, - наверное, и сама уверена, что все наши сообщения пойдут коту под хвост. Если не хуже. Мы только насторожим противника.
   «Два процента» на это «противника» возмущенно вскинул голову. А ветеран, совершенно не отреагировавший на его возмущение, дополнил самое, на взгляд Мышки, главное:
   - Тогда о наших ребятах можно будет забыть. Где, вы говорите, их держат?
   Он глянул на Наталью остро и требовательно. Но агента три нуля один смутить таким взглядом было невозможно, она сама могла глянуть так, что любой – да хоть тот же Скептик – свалился бы со стула. Наталья позволила ухмыльнуться себе в душе. Внешне же она не вышла из образа княгини Мышкиной и скромно потупила взор, прекрасно понимая, что никто в ее скромность здесь не поверил. Но никто на нее не смотрел, потому что слово взял «товарищ полковник». Тяжелыми, короткими фразами, он расставил все по своим местам – и про противника, и то, что это «не наше дело», а главное, закончил фразой, которую Наталья потом не раз повторила:
   - Русские своих не бросают!
   Они потом обсудили действия агента три нуля один вдвоем, без свидетелей; без протокола и стенограммы. Потому что Наталья уходила, точнее, улетала на Кубу одна, взвалив на плечи груз ответственности. Не перед этим человеком, который имел право говорить высокие слова от имени всего народа, а перед теми тремя десятками измученных соотечественников, которым противник (именно так, и никак иначе) отказывал даже в праве спокойно умереть…
   - Русские своих не бросают, - повторила она беззвучно, услышав первую фразу вошедшего.
   - Добрый день, генерал, - развязно бросил неизвестный, чей голос был так похож на звучный баритон российского Скептика, - «наши» русские готовы к выполнению миссии.
   - Ваши, Майкл, ваши, - прогудел в ответ начальник базы, - моя задача обеспечить охранение. И я соответствующий приказ уже отдал.
   -  Какой?
   - Как договаривались, - так же сочно рассмеялся генерал, - четверка истребителей будет сопровождать русский вертолет  и не мешать – куда бы он не полетел…
   - А он полетит…
   - Т-с-с, - Наталья зримо представила, как начальник базы прикладывает палец, похожий на сардельку к таким же толстым слюнявым губам, - это не мой секрет, и я его вслух озвучивать не намерен.
   - Ваше дело, Рон, - теперь рассмеялся «двойник» Скептика, - а я готов выложить карты на стол. Итак, каждый из них получил свою инъекцию. Так хорошо, как сейчас, они наверное никогда себя не чувствовали – каждый из тридцати двух бравых офицеров.
   -  Бравых?!!
   - Именно так, - еще громче расхохотался Майкл, - ровно три с половиной часа они будут смирными, как овечки; и послушными – не в пример им. А потом…
   -  Что потом?!
   Наталья расслышала в вопросе генерала жгучий интерес. Очевидно, его собеседник скорчил такую хитрую и предвкушающую физиономию, что начальник базы не выдержал и вскочил из-за стола, заставив кресло еще раз простонать.
   - А потом, - голос Майкла заполнился торжеством, - ровно полчаса каждый из них будет машиной смерти. Вооруженной машиной, кстати. Новейшими автоматами Калашникова, с боеприпасами в количестве,  необходимом для ведения интенсивного боя в течение этого времени. Ну а если не хватит – они пойдут в рукопашную; как это у них, у русских, принято.
   - Так они же друг друга перебьют, Майкл!
   - А вот это уже моя задача, Рон – сделать так, чтобы этого не случилось. Сказал же, что три с половиной часа они будут послушны, как овечки. Надо будет их расставить так, чтобы ни один патрон даром не пропал.
   - А не страшно тебе, Майкл? - внезапно переменил тему разговора генерал, - тебе ведь отвечать перед богом.
   - Вместе ответим, Рон, - теперь уже натужно рассмеялся его собеседник, - а сейчас пора на посадку. Потому что время еще никому не удавалось повернуть вспять. И даже остановить его. А оно пошло – те самые четыре часа. Ровно пять минут назад. Противоядия от этой инъекции нет. Ровно через три часа пятьдесят пять минут она убьет всех русских. А потом разложится – чтобы даже самый дотошный эксперт не смог доказать, что злобные русские убивали женщин и детей не по собственной воле.
   - Страшно все это, Майкл.
   - Жизнь вообще штука страшная, - ответил генералу спокойным голосом собеседник, - а для некоторых – особенно. Для тех, например, которым жить осталось меньше четырех часов. Так что давай сверим часы, Рон.
   - А мои стоят – с самого утра, - огорченным голосом ответил генерал, останавливаясь у огромных напольных часов, - этим часам почти двести лет, и, как утверждают, они за эти два столетия ни разу не останавливались.
   Он взялся за дверцу красного дерева, которая скрывала за собой старинный механизм, и та открылась сама собой, без малейшего усилия со стороны Рона. А изнутри, из достаточно просторного пространства (не жалели мастера древности драгоценного красного дерева), на него полыхнуло злым пламенем чувств из глаз незнакомки, которая внешне неторопливо, но совершенно неотвратимо протянула свою руку к его обширной, заросшей салом груди.
   Очнулся генерал минут через пять – это отметила Наталья по часам, которые конфисковала у Майкла. Вместе со всем гардеробом, кстати. Сейчас она, бросив быстрый взгляд на испуганно проглотившего кряхтение генерала, облачалась в цивильный костюм. Майкл, который на российского Скептика-«два процента» походил лишь голосом, ну, может быть еще каким-то внутренним содержанием, оказался плюгавым мужичком с плечами, пожалуй даже более узкими, чем у агента три нуля один. Но пиджачок сидел вполне удачно, а бриджи в бедрах были даже широковаты. Наталья к этому моменту успела допросить Майка. Но к тому, что  успел наговорить без всякого давления со стороны, он добавил совсем немного. Главным образом наполнил Мышку ненавистью к себе по самую макушку.
   - Да, - подумала она, затрудняясь в подборе для казни этого выродка, - человечество еще не придумало такой смерти, которую ты бы заслужил. Даже не так – нет такой казни, которая заслуживала бы такой твари. Это же надо – отправить три десятка солдат, превращенных в бездушных роботов,  в мирный город. Не в чужой – в город своей страны, обрекая на страшную смерть практически собственных детей. И все ради одного – доказать всему миру, что с русскими нельзя иметь дела; что на них нужно навалиться всем миром, чтобы уничтожить даже саму память о России. Таким, как ты, и твоим хозяева, двух процентов мало. Вам подавай весь мир - и тогда скажете: "Еще!".
   Максимум, что могла сделать для Майкла Серая Мышка -  познакомить с искусством древних вьетнамских палачей. Что она и сделала, запихав едва корчащееся безмолвное тело в нагретое ею нутро огромных часов. А потом повернулась к генералу, который, не удержавшись, громко икнул и попытался отползти от такой милой на первый взгляд женщины, сейчас с каждым мгновением превращавшейся в Майкла, в дальний от часов угол. Но «Майкл» оказался рядом как-то очень незаметно и быстро. Он  (она) поднял ногу, и американского генерала, который уже забыл, когда весил меньше центнера, буквально подбросило в воздух от пинка и оглушающей боли, заполнившей левый бок. Нога поднялась еще раз, и болью и ужасом обожгло уже правый бок. Тушу подбрасывало в направлении огромного скрипучего кресла, которое сегодня так мешало неторопливым думам Натальи. Генерал сообразил, что от него требуется и засеменил на четвереньках к своему обычному месту, где его по-прежнему ждал недопитый бокал виски. На таком коротком пути он успел получить еще несколько пинков, так что в кресло он взгромоздился, уже не имея ни одного целого ребра. Но это не помешало ему жалостливо улыбнуться со стиснутыми глазами, когда Мышка одобрительно, хоть и хмуро, кивнула.
    Наталья действительно преследовала сейчас такую цель – если бы кто-то посмел заглянуть сюда после ее ухода из кабинета, он бы увидел пустой пузатый бокал на столе  и похрапывающего в кресле начальника базы. Пока же она совершенно ровным голосом, от которого Рон весь содрогнулся, забыв о боли в ребрах, спросила:
   - Можешь добавить что-то новое? У тебя ровно три минуты.
   Генерал не слышал; не мог знать, что выложил страшной незнакомке Майк. Поэтому на всякий случай он рассказал все. И уложился, как не странно, в эти три минуты. Мышка оценила – и то, что он за эти минуты смог так четко и полно повторить речь Майкла, и дополнить ее второй, резервной частью чудовищного плана. А план этот предполагал – ни много не мало – лихую атаку взвода опытных вояк, одетых в новенькую форму российских десантников на мирный американский город, который через четыре часа («Почти четыре», - Мышка перевела ненавидящий взгляд на неработающие часы) теплым сентябрьским вечером несомненно почти весь будет на улице.
   - А там,- взгляд Натальи стал еще мрачнее, - их встретит автоматный огонь русских десантников. Нет! (она мотнула головой, и генерал испуганно вжался в кресло) – этого не будет! А что будет? План «Б»?
   - Почему именно Колумбия? - спросила она Рона.
   - Расстояние, - начальник базы осторожно пожал немилосердно болевшими плечами, - даже с дополнительными баками русский Ми-24 пролетит не больше восьмисот миль. Если провести окружность с центром в Гуантанамо, в получившийся круг едва впишется лишь Майами, да самый запад Колумбии…
   - И еще десяток стран, - усмехнулась Серая Мышка, вспомнившая географическую карту еще школьных времен, - Доминикана, Ямайка, Гватемала…
   - Это все не то, - генерал позволил себе чуть заметно махнуть рукой, - никакого резонанса события в этих странах не дадут. А Колумбия… Там, как оказалось, наши действия даже помешают чьим-то планам. И этот достаточно информированный человек воспротивился. Тогда и родился план «А»…
   - Теперь подробнее об этом человеке. И побыстрее!
   Наталья даже без часов чувствовала, как стремительно бегут секунды и минуты, отсчитывающие последние часы жизни соотечественников. Медлить можно было, если только принять за основу ее собственный план, который она мысленно обозвала планом «В». Он предусматривал полет Ми-24 с русскими на борту в сторону России, то есть в открытый океан. Там, через те самые четыре часа топливо в баках, даже дополнительных, кончится, и стальная громадина рухнет в Атлантический океан вместе с тридцатью двумя офицерами, не нарушившими присяги, которую они давали еще советской Родине, с пилотами-американцами, и… с ней, с подполковником Натальей Крупиной.
   Американец в кресле еще раз пожал плечами, показывая, что в секреты высших эшелонов власти США он не посвящен.
   - Нет! – еще раз мысленно воскликнула Наталья, отвечая не на это движение, а собственным мыслям, - мы еще повоюем, ребята!
   План «Б», колумбийский, отвергнутый самими американцами, мог дать ей возможность оказать русским офицерам последнюю товарищескую услугу. Они могли отдать жизни в настоящем бою, действительно умирая во имя Родины, с именами близких людей на устах. Близких, которые, быть может, уже забыли об их существовании. И Крупина, готовая недавно разделить с парнями смерть в океанской пучине, хищно и безжалостно усмехнулась – так, что генерал опять заполнился ужасом. С эти ощущением он и умер. Сердце старого вояки, которому на склоне лет и карьеры пришлось влезть в грязное кровавое дело, быть может, остановилось бы и само. Но Мышка уже давно отвыкла надеяться на такие вот «может быть». Ее ладонь, выпрямленная подобно наконечнику копья, ткнулась в грудь Рона, и боль оттуда ушла. Навсегда.
   А агент три нуля один, сердце которой опять билось на удивление ровно, еще и проводила генерала в дальний путь язвительной фразой:
   - Скажи спасибо, что освободила тебя еще от одной унизительной обязанности. Не пройдет и полгода – если верить тоже покойному Петреску-младшему – и ты бы превратился в тюремщика. Тогда твое имя осталось бы в памяти, как имя начальника самой страшной тюрьмы современности – Гаунтанамо.
   Ее руки тем временем открывали поочередно два пакета, поверхность которых была девственно чистой. А внутри были детально расписаны планы «А» и «Б»; расписаны на русском языке, и вполне в стиле российских штабных документов. Даже сама Мышка – попади ей эти бумаги случайно, без всяких контекстов – приняла бы их за творчество одного из стратегов Генерального штаба российских вооруженных сил.
   - Не Валера ли, агент три нуля два, приложил тут свою руку? - мелькнула неожиданная мысль.
   Майка Джейкобса, глубоко законспирированного агента американских спецслужб, которого сама Наталья знала как Валеру, полковника КГБ, уже год как не было в живых. Но талант, даже злой и кровавый, мог пережить своего носителя. Мышка кивнула – в обоих пакетах чувствовалась рука старого знакомого, бывшего соперника по учебным тактическим и стратегическим битвам. Раньше подполковник Крупина неизменно выходила победителем в этих схватках. Сумела выиграть и в последней, оказавшись при физическом контакте на голову выше. Теперь пришло время непримиримого контакта идей и мировоззрений. И в этой битве Наталья тоже собиралась одержать победу.
   - Потому что я, Валера, буду не одна. Со мной будут тридцать два товарища!























Глава 13. 10 сентября 2001 года. Колумбия
Подполковник Крупина, Это есть наш последний…
   - Капитан Степанов, - Наталья остановила взгляд на неживом, выражавшем только стремление выполнить любой приказ «Майкла» лице, и мысленно прошептала: «Четырнадцать!».
   Сзади, за спиной, натужно, и вроде бы недовольно, сопели сразу в две пары ноздрей спутники. Пара американцев в камуфляже,  не имевших никакого отношения в армии США; скорее всего посланников неведомых кураторов кровавого проекта, не отступали от Мышки ни на шаг. Она только вышла из кабинета начальника базы в приемную, чтобы сообщить адьютанту - сонному офицеру средних лет, даже не оторвавшему задницы от кресла  при ее (точнее его – Майкла) появлении – что беспокоить в ближайшее время генерала не следует.
   - А потом, - подумала она с каменным, чуть надменным выражением лица Майкла, - когда Ми-24 будет уже далеко, кто станет останавливать операцию, даже если одного из ее руководителей найдут мертвым; с признаками инфаркта? А что касается переломанных ребер, а может, и других косточек… Ну не потащат же они его сразу на вскрытие?
   Что-то про это «вскрытие» отразилось в лице «Майкла» так отчетливо, что полусонный капитан вскочил все-таки со своего кресла и, одернув китель,  метнул ладонь к отсутствующему кепи:
   - Есть, сэр!
   А Мышка в сопровождении двух соглядатаев – одного крупного, напомнившего ей и лицом и фигурой сержанта Бэскома, а второго серого, неприметного, но от этого не менее опасного – вышла во двор базы, где в углу радовал глаз своим грозным видом Ми-24. Наталья видела эту громадину, когда кралась ночью по залитому светом плацу, который никак не могла миновать – эта асфальтированная, размеченная белыми пунктирами площадка заполнила собой все пространство перед входом в штаб базы. Но тогда вертолет был укрыт серым плотным покрывалом, скорее всего брезентовым. Сейчас этой маскировки не  было видно; даже рядом, на таком же асфальте. Мышке этот брезент не был нужен ни в каком виде, но эту внутреннюю особенность – видеть и отмечать все и вся – она не смогла бы отключить при всем желании. Потому что и это, и многие другие качества жили в ней помимо сознания. И они не раз спасали ей жизнь.
   - Только вас, ребята, спасти уже не смогу, - вздохнула она, готовая произнеси про себя: «Пятнадцать».
   И чуть не заорала вслух: «Лешка!», - когда остановилась на очередном неживом лице. Из четырнадцати предыдущих трех она узнала. Училась вместе с ними в Рязани, а с одним и в Афгане пришлось пересечься. Но вот этот – Лешка Корнилин – постаревший, но все равно узнаваемый и такой родной, был… Как это говорится в любовных романах, ее первым мужчиной – в самом прямом смысле этого слова. Любовью тогда, в далеком семьдесят восьмом году, и не пахло. Было вполне естественное влечение  двух молодых здоровых организмов к близости. Так же естественно эта близость прервалась, но воспоминания о первом любовном опыте дремали внутри Натальи, и сейчас едва не вырвались наружу.
   - И тогда, - медленно выдохнула Наталья, почувствовав, как прекратили сопеть за спиной охранники, они же соглядатаи, - пришлось бы вам, парни, принять свой последний бой здесь.
   - Шестнадцать, – она сделала шаг в сторону и заспешила, опять почувствовав, как время почти физически подгоняет ее.
   Наконец все тридцать два офицера, тридцать два имени, были надежно зафиксированы в ее памяти. Наталья, готовая вести в последний бой эту команду обреченных, сама оставаться в Колумбии навсегда не собиралась – ни в каком виде. Потому что собиралась еще до конца года и отомстить за эту команду – за каждого офицера – и донести весть о них до родных. И эта тяжелая ноша, которую она только что взвалила на себя, не позволит ей попасть в руки колумбийских расследователей побоища в виде трупика неизвестной тетки. В этом Наталья была уверена на все сто!
   Трое из русских в длинном списке были помечены красными крестиками. Скорее всего потому, что напротив их фамилий стояла воинская специальность – один пилот, командир-вертолетчик и два штурмана. По идее, один из них должен был быть стрелком-радистом, но взаимозаменяемость на той, афганской войне, была на высоте. Так что можно было считать, что экипаж Ми-24 был укомплектован полностью.
   - Удивительно, - как хоть троих нашли, - подумала Наталья, вглядываясь в лицо Виктора, майора Швыдко, будущего пилота вертолета,- вас ведь, ребята, душманы ненавидели лютой ненавистью. Ни одного не оставляли в живых.
   Именно ему она протянула бумагу, покрытую большей частью цифрами -маршрутный лист полета. Конечным пунктом должен был стать небольшой городок в пятидесяти километрах от карибского побережья Колумбии. Городок был настолько мал, что Мышка, покопавшись в памяти, поняла – она впервые слышит о нем. Но сам  город ее интересовал лишь в том плане, что она туда соваться не собиралась – ни одна, ни со своей командой смертников. А план «Б» предусматривал именно это. В этом городке должна была состояться встреча мэров колумбийской провинции  с командирами Армии национального освобождения – одного из филиалов ФАРК, Народной армии Колумбии. Эту самую ФАРК Соединенные Штаты недавно признали террористической организацией. Наталья, читая эту часть плана, невольно усмехнулась: «Любят латиноамериканцы такие цветистые названия!». А потом опять нахмурилась – эту мирную встречу двух сторон истерзанной долгой партизанской войной провинции должны были прервать - грубо, кроваво, со стрельбой направо и налево. Сначала из автоматов Калашникова, а потом – когда ни победителей, ни побежденных не останется - в городок должны будут вступить солдаты Объединенных сил самозащиты Колумбии (Наталья тут еще раз горько усмехнулась). Во всем мире эти самые силы называли эскадронами смерти. И, реализуйся план «Б» в том виде, в каком его рисовали в собственных головах разработчики, в городке скорее всего не осталось бы ни одного живого человека. А миру представили бы очередную картинку жестокости русских, постаравшихся помешать процессу мира и согласия в этой раздираемой войной южноамериканской республике.
   - Которая, к тому же, дает  больше шестидесяти процентов мирового производства кокаина. В этом, и только в этом может крыться причина отмены плана «Б».
   Наталья, не обращая больше никакого внимания на недовольное сопение американцев, отступила на несколько шагов, чтобы видеть всю шеренгу разом, и набрала полную грудь воздуха:
   - Товарищи офицеры!
   Сопение за спиной прекратилось, а строй подравнялся и замер по стойке «Смирно!».
   - Слушать боевую задачу. Командование приказывает совершить  боевое десантирование в расположение противника и сходу вступить в бой! В расположении никого, кроме противника, нет. Не жалеть никого!
   Она говорила по-русски; пара за спиной очевидно хорошо знала этот язык, потому что сопение вернулось; теперь вполне одобрительное. А Наталья совсем негромко, но так, что услышали все бойцы, добавила в слова немного женской теплоты:
   - Давайте, ребятки, покажем, чему нас научил Афган.
   Ответом ей стала тишина, не нарушаемая теперь ни русскими, ни двумя спецагентами, ни американскими морскими пехотинцами, что держали на прицеле шеренгу пока еще не вооруженных офицеров. Лишь чуть дрогнули губы Алексея Корнилина,  и Мышка скорее угадала, чем расслышала короткое слово, которое исторгли эти губы сквозь железобетонное равнодушие: «Наташка…».
   А подполковник Крупина, она Майкл, скомандовали жестко и непреклонно:
   - На борт, двумя шеренгами – марш! Майор Швыдко, ко мне!
   Два живых ручейка сноровисто, не мешая каждой частичкой друг другу, поползли в открытые двери вертолета, где каждого бойца, офицера, ждали автоматы Калашникова и разгрузки с запасными магазинами. Наталья даже не стала считать, сколько остроносых смертей калибра семь шестьдесят два сейчас затаились в Ми-24. А ведь еще грозно глядел вперед, в неизвестность, четырехствольный пулемет ЯкБ  с калибром помощнее, на двенадцать и семь десятых миллиметра. Под короткими крыльями, позволявшими вертолету увеличить полезную нагрузку процентов на тридцать, висели бомбы, или ракеты. Вот тут Наталья ни о калибре, ни о поражающих возможностях ничего сказать не могла. Она показала майору на этот боезапас, выглядевший пузатыми удлиненными бочонками со стабилизаторами.
   Швыдко, как оказалось, уже произвел в уме нехитрые расчеты. Его лицо,  чисто выбритое, но несущее печать долгих мытарств в плену, сейчас даже сквозь равнодушие, которое привнесла смертельная инъекция, светилось нетерпением. Скорее всего, это само тело, которого яд, в отличие от сознания, пока не начал разъедать, жаждало прикоснуться к рукоятям, тумблерам вертолета, ощутить еще раз восхитительное чувство  полета над стремительно убегающей назад землей.
   - В последний раз, - хмуро отметила про себя Наталья, - или…
   Она резко повернулась назад, к еще более хмурым американцам. Голосом Майкла она сварливо, как тот обычно и говорил, спросила:
   - Инъекции всем сделали? Если пропустили хоть одного, вертолет не то что до Колумбии, до кубинского побережья не долетит.
   Она заметила, что на это «Колумбии» низенький агент отозвался плохо скрытым неудовольствием. Очевидно, он представлял ту сторону высокопоставленных заговорщиков, которая настаивала на плане «А». Ответил второй, широкоплечий чернокожий громила – возможный представитель более «умеренных»  извергов.
   - Всем! Сами сделали, как вы и велели, сэр. Я  восемнадцать уколов успел сделать, а он..,  - здоровяк пренебрежительно махнул в сторону мелкого напарника.
   - Четырнадцать, - зло подсчитала за него Мышка, - вот ты, такой усердный, первым и умрешь.
   Она повернулась к майору, который нерешительно качал головой. Он, очевидно, завершил свой подсчет, и теперь поделился сомнением  с Крупиной.
   - Впритык, - отчитался он, - от земли оторвемся, но максимальной скорости достичь не удастся. А на крейсерской до Колумбии не долетим, рухнем часа через четыре – километров за двести до побережья. Хотя бы килограммов сто пятьдесят-двести  сбросить.
   Мышка все эти расчеты сделала раньше, и сейчас лишь уверилась, что не ошиблась. Цифры – максимальная грузоподъемность в две тысячи четыреста килограммов; и скорости – максимальная в триста двадцать километров, и крейсерская в двести шестьдесят четыре; и дальность полета, перегоночная, а значит без нагрузки, что составляла чуть больше тысячи километров – все это было в пакете с планом «Б». Во втором пакете разъяснялось, что до Майами лететь чуть поменьше, а значит, можно было взять чуть побольше груза.
   - Не повезло вам, ребята, - остановила она взгляд на агентах, - в вас двоих вместе как раз будет нужные двести килограммов…
   Эта такая страшная мысль пришла агентам – огромному чернокожему Питу и его бледнолицему собрату Джеку уже в вертолете, грузно оторвавшемуся от асфальта. Офицеры-десантники двумя тесными рядами уселись на металлические сидения. Многие их них непроизвольно гладили автоматы; другие стискивали боевое оружие так, что белели пальцы. Но ни один даже не шелохнулся, когда два американца под безжалостными, здесь совершенно не скрываемыми ударами, упали на жесткий ребристый пол десантного отсека. Самой же Наталье чудилось молчаливое одобрение и все то недолгое время, пока она вела экспресс-допрос агентов, и когда она открыла тяжелую дверь, заполнив отсек пронизывающим, совсем не ласковым воздухом кубинского побережья, и когда она сбрасывала два тела вниз, на острые камни. Мышка спешила сделать это здесь, пока вертолет не вырвался  на океанский простор. Потому что там, где вертолет еще не достиг потолка в две тысячи метров, существовала теоретическая возможность спасения. Наталья даже такой микроскопической возможности  предоставить врагам не пожелала. А что это именно враги, она поняла почти сразу же.
   Пит с Джеком не представляли интересов американского государства, что хоть в какой-то мере могло оправдать их – приказы Родины не обсуждают, их выполняют – так ведь? Но эти ребята служили другой «сладкой парочке» - Джереми Кольхауну и Майку Гранту.
   - Почти "тезка», блин, - зло усмехнулась Наталья Питу, подручному Гранта.
   От этой улыбки громадный негр посерел и даже  описался. Но заполнить отсек вонью не успел, потому что полетел вниз, на камни, что-то беззвучно крича широко открытым ртом. А Джек улетел туда еще раньше, так что конфуза коллеги он видеть не мог. Казалось, вместе с ними вниз рухнули не только двести килограммов живого веса, но и что-то мрачное, отвратительное, отчего атмосфера в отсеке, вновь закрытом, стала чище и светлее. Да и сам вертолет словно засосал порцию совсем уж высококалорийного топлива, потому что загудел ровно и победно. Он вырвался на морской простор, и тут же сбоку безоблачную синь прочертила стремительная тень. Потом еще одна, третья, четвертая… Четверка истребителей, как и обещал ныне покойный начальник базы Гуантанамо, встала на боевое сопровождение.
   Наталья им даже кивнула – мол, молодцы, ребята, хоть в этом послужите справедливости. Потом она глянула на офицеров, и сердце – в который уже раз за сегодняшний день – мучительно сжалось. Справедливости в этом мире не было; по крайней мере, для этих парней. Но голос, с которым она обратилась, легко перекрывая рокот вертолетных двигателей, был ровным, без малейшего намека на сочувствие:
    - Я – подполковник Крупина, специальный представитель правительства. Решением командования назначена руководить операцией. Проверить оружие.
   Автоматы тут же заклацали затворами; из одного даже вылетел уже досланный патрон. А лица офицеров, казалось, приняли более осмысленное выражение. Но это было обманчивым впечатлением. Обмануть химию, фармакология, физиологию и другие такие страшные сейчас прикладные науки не удалось бы, наверное, даже ей. Мышка зябко повела плечами и продолжила вдалбливать в послушные мозги офицеров тяжелые фразы.
   - В бой вступаем сразу после приземления, сходу. Повторяю главное – любой человек не в форме, в которую одеты вы все – враг, а значит, подлежит уничтожению…
   Наталья выбрала себе место – рядом с Лешкой Корнилиным. Она откинула голову назад и задремала. Прошедшей ночью ей поспать не удалось, а совсем скоро ей предстояло вступить в бой. Мандража не было; было ощущение, что  она собралась провожать в дальний путь близких людей. Офицеры словно брали с нее пример даже в такой малости. Большей частью дремали, откинувшись к мелко дрожащему борту. И только Корнилин – это Мышка чувствовала даже сквозь дрему – мучительно пытался сбросить с себя медикаментозные скрепы. Она взяла в свои руки ладонь Алексея, и тот, стиснув женскую ладошку сильно, до боли, наконец расслабился. Три долгих часа они просидели рядом. Вспомнил ли что из прошлого Корнилин?
   - По крайней мере, он к своему последнему, крайнему десантированию готов,- оценила она спокойное лицо друга, - да и остальные тоже.
   Она пошла вдоль ряда застывших в расслабленной пока позе десантников к кабине пилота. Из-за спины майора Швыдко она ткнула в карту, которая была закреплена на приборной панели. Ткнула прямо в красную точку рядом с мелкими буквами названия населенного пункта, где и должна была состояться бойня – согласно плану «Б». Эта точка была едва заметна в сплошной зелени, которая на местности означали густые непроходимые джунгли.
   - Или как здесь называются эти заросли? – мельком подумала она, привлекая внимание майора к конечной точке полета.
   - Найдем, Алексей Михайлович? – вспомнила она список из пакета «Б».
   - А то! – казалось, что профессиональная гордость прорвалась сквозь химический туман.
   Майор даже раздвинул шире плечи. Мышка допускала, что вбитые в подсознание навыки, какие-то фундаментальные внутренние процессы можно уничтожить только вместе с человеком. На них она и надеялась, предполагая провести бой не силами буйной толпы вооруженных маньяков, а вполне боеспособным подразделением.
   - Выйдем точно на цель, -  сообщил Корнилин голосом, в котором по-прежнему звучала гордость, - я уже вижу ее.
   Рокот вертолетных двигателей немного изменился, хотя никаких видимых движений рук пилота Наталья не заметила. А Ми-24 уже заходил на широкий круг, словно угадав желание Мышки оглядеться на местности; в первую очередь убедиться в том, что грозная сила, которая пока мирно дремала в десантном отсеке, обрушится  на головы людей, давно уже потерявших право называться так. Она прильнула взглядом к боковому окну. Воинский лагерь внизу сворачивался. Он напоминал сейчас разворошенный муравейник. И палкой, которая разворошила это бандитское гнездо, не был российский вертолет. Сборы внизу уже заканчивались; шесть грузовиков были окутаны сизым дымом сгорающего не полностью топлива. Наталью царапнула эта цифра – шесть. Именно столько фур несли гибель центру России. Что было в этих, разукрашенных яркими логотопами? Явно ничего хорошего. И Наталья показала на них майору:
   - Попадем, товарищ майор?
   - В таких условиях, товарищ подполковник, даже ребенок не промахнулся бы. Глядите, как они руками машут. Наверное, за своих приняли. Пока будут махать, мы им свои подарки и сбросим.
   - Четыре бомбы на шесть грузовиков… Хватит? – прикинула Мышка, - должно хватить! Будем надеяться, что там не взрывчатка. Нам ведь туда прыгать – почти сразу за бомбами.
   Справа, много выше яркой зелени джунглей, опять мелькнула серебристая черточка американского истребителя. Но этот, и трое других грозных проводника вмешиваться в бой не собирались. В этом Наталью постарался убедить Рон, начальник военной базы. И Мышка ему поверила. Вертолет тем временем завершил первый круг. На половине второго Крупина глянула на часы, которые сняла с запястья Майка. Они показывали, что через пять минут уже никто и ничто не сможет сдержать ярости десанта, на принадлежность которого будет указывать только форменное обмундирование и оружие.
   - Давай! – женская ладонь сильно стиснула и майорский погон, и живую плоть под ним.
   Но Корнилин скорее всего боли не почувствовал; он своим холодным сознанием был внизу, мысленно уже выполняя приказ подполковника; хотя рука еще лишь гладила рукоять механизма бомбометания. Такое раздвоение было знакомо агенту три нуля один. Как правило, у нее это предвидение подтверждалось на сто процентов. Насколько умел угадывать результаты своих действий майор Швыдко?
   Наталья не успела сказать: «Посмотрим!», - майор сжал свою ладонь раньше. Вертолет ощутимо тряхнуло четыре раза, а потом буквально швырнуло в сторону от этой поляны, где, на взгляд подполковника Крупиной, ждали команды на выступление не меньше трехсот боевиков эскадрона смерти.
   - Теперь уже меньше, - хищно усмехнулась Мышка, выпрямляясь за спиной пилота.
   А майор Корнилин сидел в кресле свободно и собранно; он явно ожидал этого удара взрывной волны, объединившей четыре взрыва мощных бомб. Теперь же скупым движением руки он отправил винтокрылую машину в крутой разворот. Ми-24 бросился вперед и вниз подобно охотничьему псу, готовому вцепиться в загривок раненного зверя. Уже секунд через десять вертолет был готов к высадке десанта; Наталья у двери десантного отсека была раньше. Внутрь хлынул не свежий воздух, а тяжелая смесь сгоревшей солярки, взрывчатки, и еще чего-то сладковатого и опасного. Последнего организм Натальи никак не хотел впускать внутрь себя, но задержать дыхание даже ее тренированные легкие дольше четырех минут не могли. Тем более, что остатки ничем не отравленного воздуха она выплеснула наружу с яростным криком: «Вперед!».
   Офицеры слитной волной посыпались на мягкую, пружинившую толстым слоем опавшей листвы, почву. Как и было приказано, через равные промежутки времени, которые Наталья беззвучно отсчитывала: «Раз, два, три – пошел; раз, два…». Она еще не отсчитала эту считалку в четвертый раз, а совсем рядом уже прогремела скупая очередь, заставившая поляну, затянутую белесым дымом, заполниться еще и мучительными предсмертными криками. И эти крики сознание Мышки, сейчас – несмотря на разворачивающуюся битву - на удивление восторженное и приподнятое, тоже учитывали, отнимая их от изначальных трех сотен. Ей не хотелось думать о недалеком будущем, когда придется пробежаться по поляне, обеспечить контроль – окончательный и бесповоротный. Не хотелось, потому что это страшное слово «контроль» относилось и к тем ребятам, которые сейчас ловко скользили мимо нее навстречу победе и… смерти. Наконец последним, двадцать девятым, спрыгнул и исчез в дыму капитан Корнилин. Наталье даже показалось (никогда ничего не казалось, а сейчас мучительно захотелось поверить в это), что он обернулся и весело подмигнул ей.
   Она спрыгнула следом, поняв вдруг, что экипаж Ми-24 решил принять свой последний бой в воздухе, в боевой машине. Мышка тут же метнулась в сторону – туда, где ей было легче контролировать ход битвы, и вносить в нее необходимую корректировку. В руках она несла сразу два автомата Калашникова и три разгрузки. Они предназначались экипажу, но Мышка справедливо рассудила, что у майора Швыдко было другое, гораздо более мощное оружие. Четырехствольный крупнокалиберный пулемет зарокотал, перебивая грохот двигателей, автоматные очереди и безумные крики умирающих людей, когда Наталья упала на пригорке, с которого было видно на поляне все, что позволял удушливый дым. Вертолет так и кружил вокруг поляны, а следом, точнее впереди него кусты и траву буквально рвали на части тяжелые пули. Тела бандитов, пытающихся спастись в зарослях, они тоже кромсали на куски, не оставляя ни единого шанса на спасение. А тех немногих, кого миновала эта страшная участь, доставали очереди из автомата Калашникова.
  - Раз-два, - как на стрельбище отсчитывала Мышка, и очередные три пули находили цель.
   - Раз-два, - и еще один бандит - безымянный,  не оставлявший даже следа сожаления в душе Натальи  - падал на землю, уже удобренную кровью.
   А облако удушливого дыма в центре поляны никак не желало растворяться. Что происходило там, где видимость была не больше расстояния вытянутой руки, можно было догадаться только по вспыхнувшей с новым ожесточением стрельбе, в которой к знакомому «голосу» Калашниковых примешивались отрывистые очереди оружия колумбийцев, да безумным крикам, скоро перешедшим в долгий страшный вой. Ничего человеческого в этом вое не было. Казалось, там, на поляне, открылся временной портал и провалившееся из далекого прошлого в жестокий мир начала двадцать первого века хищные звери рвут сейчас друг друга на части.
   Наталья, отсчитав очередное: «Раз-два», - отвлеклась на мгновение, чтобы мазнуть взглядом по наручным часам. Внутренний хронометр не подвел – времени до того мгновения, когда все человеческое внутри русских офицеров должно было пропасть, и они под влиянием инъекции неизвестных американских фармацевтов действительно превратятся в  диких зверей – оставалось еще полторы минуты. Пулемет над головой, поливавший опушку джунглей, вдруг умолк. Это могло означать только одно – русский "крокодил" полностью опустошил боезапас. И кто-то, опытом мало уступавший агенту три нуля, а чем-то – например войной вот в таких непроходимых зарослях – и превосходивший ее, очевидно ждал этого момента. Потому что в облаке – в дальней от Мышки его части - взревел автомобильный двигатель. Наталья зримо представила сейчас этого битого войной всех со всеми волчару, который, скорее всего, догадался не открывать дверцы и окон кабины, и сейчас дождался того краткого момента, когда можно было спастись.
   Грузовик выскочил из облака в ожидаемом Мышкой месте. Вслед ему вылетело не три, а сразу тридцать пуль. Наталья выпустила целый рожок, но никакого эффекта эта очередь не принесла. Только  появившиеся на светлом заднем борту темные рваные дыры, да клочья резины, отлетевшие от колес с глубоким протектором – вот и все, что смогла зафиксировать Крупина. Эти колеса явно были изготовлены для таких вот нештатных ситуаций, и вполне могли довезти грузовик до безопасного места. Но Мышка не закусила губу в бешенстве; она вообще перестала обращать внимание на фуру. Теперь все чувства ее были наверху – там, где свою последнюю, грозную, и совсем не обреченную песнь запел Ми-24. Она опять была мыслями за спиной майора Швыдко; видела, как тот решительно утопил вперед какой-то рычаг. И от этого движения, сопровождаемого вполне осмысленной улыбкой русского пилота, огромная железная махина спикировала вниз так же стремительно, как сокол, готовый вцепиться острыми когтями в верещавшую от ужаса жертву. У вертолета когтей не было. Зато были восемь с половиной тонн железа и живой человеческой плоти, которые обрушились на грузовик так, что через мгновение никто не смог бы разобрать, какой кусок железа кому принадлежал. А потом – с секундной задержкой – все звуки перекрыл громкий парный взрыв. Это поочередно взорвался один бензобак – вертолетный или автомобильный – а следом сдетонировал второй. Острое железо полетело большей частью в сторону облака, разорвав его ненадолго на части. И это позволило Наталье увидеть, как лица соратников, на мгновение застывшие, вдруг поменяли выражение. Только что равнодушные, но все равно человеческие, они теперь действительно стали звериными; причем таких зверей, отмеченных свирепой радостью убийства, еще надо было поискать.
   Потом все снова заволокло густой мутью сладковатой пелены. Теперь облако не было столь четко очерчено, потому что на него наползали другие тени – от туч, стремительно заполнявших небосвод. Наталья знала, пока только теоретически, что дожди здесь могут быть стремительными и сокрушающими, затопляющими все вокруг. И сейчас она желала, чтобы такой ливень обрушился на окрестности, чтобы он смыл, или вбил в землю и это облако, и кровь, залившую всю поляну и тот безумный крик, от которого хотелось бежать, заткнув уши. Но этого подполковник Крупина конечно же не сделала. Она по-прежнему контролировала периметр, и по-прежнему, хотя и намного реже, беззвучно шептала: «Раз-два».
   Первые капли дождя упали, когда рев на поляне стал уже стихать. Двадцать минут бойни, в которой уже каждый был врагом для каждого; где стреляли, а потом – когда закончились патроны – молотили прикладами и всем, что подвернется под руку, во все что еще шевелилось, должны были ликвидировать там все живое. Но нет, какое-то шевеление еще угадывалось. Слитный рев разбился на отдельные звуки – чье-то натужное дыхание, смачный мат, большей частью на русском языке, и длинный тонкий плач на высокой нескончаемой ноте. Наконец все заглушил шум пролившегося дождя. Наталья мгновенно промокла насквозь. Сухим был разве что автомат Калашникова с последним полным магазином. Его она укрыла собственным телом. В который раз она порадовалась, и поблагодарила знаменитого ижевского конструктора за эту совершенную и такую не капризную машину смерти.
   Дождь, на удивление холодный в этот жаркий вечер, прекратился так же внезапно, как начался. Он действительно смыл жуткое облако, но открыл при этом картину не менее ужасную. По всей поляне лежали изломанные, истерзанные тела, и Мышка искренне посочувствовала тем, кто не умер в первые минуты боя, кто пытался спастись, но попал под ярость безжалостных роботов, в которых превратила людей военная химия. И посреди этого апокалипсиса она вдруг увидела шевеление. Это было страшная картина, которая, тем не менее, заполнила сердце Натальи беспричинной надеждой. Четыре часа, отведенные тридцати двум русским офицерам, прошли. Прошли уже восемь  (еще один взгляд на часы) назад. Но несколько парней в разодранной, покрытой кровью и липкой землей чужбины форме российских десантников действительно шевелились. А один даже сел, закрыв руками залитое кровью лицо. Но Мышка даже сквозь ладони узнала Лешку Корнилина. К нему она и подскочила в первую очередь, закончив страшную, неприятную, но безусловно не требующую отлагательств работу – контроль. Немного оглушенная от картинок разорванных на части человеческих тел; искаженных в предсмертных муках лиц, она с вполне понятным вздохом облегчения – контроль не понадобился – присела на корточки перед Лешкой. Мужчина в форме российского майора-десантника отнял наконец ладони, с силой проведя ими по лицу. Он словно стирал сейчас вместе с кровью и слезами, которые успели прочертить две чистые дорожки на щеках, весь ужас и сегодняшнего дня, и многих лет плена.
   Его лицо, поднятое к брызнувшим из-за туч солнечным лучам, смешно морщилось – до тех пор, пока он, наконец, не узнал склонившуюся перед ним женщину. Теперь его лицо было заполнено радостью, счастьем – живым, вполне человеческим. А губы сами прошептали:
   - Наталья, ты! Живая! А я думал, что это был сон.
   - Сон, Леша, - улыбнулась ему в ответ Крупина, - долгий и страшный сон, который наконец кончился.








Глава 14. 11 сентября 2001 года. Нью-Йорк
Майк Грант и Джереми Кольхаун. Бей своих, чтобы чужие боялись
   - Сьюзи, - Майк поправил пальцем челку, закрывшую правый глаз белокурой красавицы.
   Его голос был приторно ласковым; так же притворно призывно потянулась к нему Сьюзен – жена его лучшего друга и соратника, а заодно злейшего врага Джереми Кольхауна. Диалог это проистекал в откровенно интимной обстановке. Даже простыни сейчас была сброшена на пол, точнее на толстый мягкий ковер, по которому так приятно было пройтись до ванной. А там – это было желанием обоих – смыть то невольное отвращение, которое недавно поселилось в душах этих любовников. Причем, если умело спрятанную брезгливость Сьюзен к Майку, совсем неприглядному мужчине, который без одежды выглядел еще смешнее со своим выпирающим вперед животиком, тонкими кривыми ножками и тем, что беспомощно болталось между ними, можно было как-то объяснить, то не менее жгучую неприязнь мистера Гранта, хозяина бесчисленных богатств к этой холеной, ослепительно красивой женщине…
   Эта неприязнь и отвращение к практически точной копии Мэрилин Монро жила с недавних пор в Майке на уровне внутренних ощущений, тех остатков морали и человечности, что еще оставались в душе этого человека, давно перешедшего за грань всех десяти библейских заповедей. Потому что чувствовал – в душе этой красотки грязи и подлости больше, чем в нем и в ее муже вместе взятых. Вся эта гнусная история была от начала до конца была придумана именно ею. Майк, поначалу довольно похохатывающий, и действительно увлекшийся этой опытной во всех отношениях женщиной, в один далеко не прекрасный день ужаснулся тому Эвересту злобы и эгоцентризма, что жили внутри Сьюзен. Его искренним желанием было уничтожить некогда закадычного друга, напарника; стать единоличным хозяином гигантской финансовой империи. А Сьюзен этого было мало. Майк и сам не заметил, как отошел на вторые роли в этом плане, как стал играть послушного болванчика в руках этой женщины. Сьюзен страстно желала сначала унизить Джереми, втоптать в грязь поочередно имя, репутацию, душу, а потом и тело.
   Один из пунктов этого дьявольского плана они сейчас и выполняли, изображая в меру своих артистических талантов горячую любовную игру. Изображали, между прочим, под объективами сразу нескольких видеокамер. И – Майк поначалу не мог поверить в бесстыдство Сьюзен – эти кадры потом должен был вдумчиво изучить известный режиссер, задачей которого было так смонтировать итоговую запись, чтобы заполнить сердце Джереми болью, яростью и безрассудством до самого верха. На слабую попытку Майка возразить Сьюзен Кольхаун лишь усмехнулась и пообещала:
   - Я сначала покажу тебе, милый. Вот увидишь, тебе понравится. Недаром наш режиссер в прошлом году получил Оскара.
   - Ты выпила меня до конца, - эта фраза тоже была прописана для Майка в сценарии, но сейчас она отражала истинное положение дел.
   Ни физических, ни душевных сил у него не оставалось, хотя бешеного жеребца этой ночью он изображал совсем недолго – до того мгновения, когда Сьюзен совершенно равнодушным голосом не сказала:
   - Хватит, Майк. Не мучай ни себя, ни меня.
   А силы ему сегодня  были нужны. Потому что этот день, одиннадцатое сентября, должен был стать новой, такой значимой вехой в его жизни; как и в жизни Сьюзен, и судьбах многих людей, большей частью ему совершенно незнакомых. Он долго шел к этому дню, но сейчас, наверное, многое бы отдал, чтобы вернуться к тому мгновению, когда принял окончательное решение. Теперь, оглядываясь назад, он этого решения ни за что не принял бы. Увы – колесо времени не в силах был повернуть вспять даже он, будущий властелин мира. Это колесо было могущественней всего золота, всех богатств, и – попытайся Майк встать на его пути – от него не осталось бы даже воспоминаний.
   Сейчас его хоть немного грела единственная мысль; точнее предвкушение – картинка лица Джереми, который будет разглядывать смонтированную запись. Но и это предвкушение смыло, словно холодной волной, когда он услышал такой же холодный голос Сьюзен:
   - Кто первый пойдет в ванную?
   Она сказала это без привычного «милый», а значит, съемка, давно перешедшая границу, отделяющую эротику от порнографии, закончилась. Он, не отвечая, подхватился, ринулся в ванную комнату, где хитрые механизмы без всякого человеческого вмешательства держали наготове полную ванну горячей воды. Еще недавно – месяц назад – они со Сьюзен нежились в этой громадной ванне вдвоем; даже устраивали в ней не совсем приличные игры. Причем сам Майк окунался в этот океан теплой воды, белоснежной пены и нешуточной страсти с искренним воодушевлением. А Сьюзен – это он вдруг понял, погрузившись сейчас в воду с головой – уже тогда играла, использовала его для каких-то своих, далеко идущих целей.
   Впрочем, от коварства со стороны подельницы он перестраховался, и не один раз. Так диктовали правила игры в его жестоком мире. Сейчас же он, вынырнув из воды и щедро плеснув ароматного жидкого мыла в ванну, вдруг подумал, что и Джереми, его наперсник многих последних лет, тоже далеко не дурак, и знает правила игры не хуже его. И что возможно…
   - Не возможно, а скорее всего, - поправил он себя, - Джереми тоже подстраховался. И на тот удар, который мы готовили вместе со Сьюзен, он приготовил свой, не менее сокрушительный.
   Будь Майк японцем, он вспомнил бы сейчас древнюю пословицу: «Заговори о женщине – и ее тень уже тут». Потому что как только он прошептал женское имя, в ванной появилась она сама. Не тень, конечно, а вполне материальное, очень привлекательное тело. Сьюзи была опять ласковой кошечкой. Она промурлыкала: «Милый, ты не хочешь, чтобы я присоединилась к тебе?», - чтобы тут же расхохотаться, явно предвидя его судорожную реакцию. Майк вскочил, явив миру свою нескладную обнаженную фигуру, облепленную хлопьями пены, и выскочил из ванны, ринувшись в дальний гол, где его ждало полотенце и пушистый длинный халат. Так же поспешно он выскочил из этой обустроенной по последнему слову строительной техники ванной комнаты под приглушенный злорадный смех компаньонки, который показал, кто сейчас чувствует себя хозяином положения.
   Ровно в восемь часов утра они вдвоем сидели в громадном кабинете на сто восьмом этаже Северной башни. Именно в эту минуту, как и планировали Майк с Сьюзен, перед Джереми положили маленький диск с весьма пикантной записью. Перед Грантом лежало несколько телефонов. Один из них мог разразиться раздраженной трелью не раньше, чем через полчаса – именно столько времени длился порнофильм с участием супруги одного из самых богатых людей современного мира. Обычно Джереми звонил партнеру именно на этот телефон. Второй, мало чем отличавшийся от первого, рабочего, имел в памяти лишь один номер. Этот номер связывал Майка с его доверенным лицом на секретной базе американских спецслужб. В подробности ни Грант, ни Кольхаун не вникали. Они лишь знали, что сразу несколько воздушных судов должны будут совершить беспримерные террористические акты здесь, в самом центре Америки.
   Точнее, официальный план был несколько иным; один вертолет, полный злобных русских десантников, должен был доставить их для проведения кровавой акции в Майами – любой другой город не подходил в силу технических возможностей вертолета. А вот четыре других аппарата – более скоростные, полные обезумевших от ужаса пассажиров – упадут на символы американского государства. Джереми с Майком даже немного поспорили, когда выбирали эти самые символы. В конце концов остановились на статуе Свободы, Пентагоне, Капитолии и Белом доме. Последний назвали единодушно, даже не заикнувшись о том, что хозяина этого здания нужно будет предупредить. Напротив – чем ужаснее будут последствия этих ударов, тем страшнее будут ответные меры. Они, кстати, уже тоже готовились.
   Секретом Майка с Сьюзен было то, что один из самолетов летел именно сюда, в Нью-Йорк. То самое доверенное лицо уверило Гранта что этот аэроплан захватит самая опытная команда боевиков, и что в кресле пилота окажется настоящий ас, способный филигранно врезаться (вместе с самолетом, конечно) в Южную башню «близнецов».
   - На уровне сто восьмого этажа, - усмехнулся Майк, - чтобы прервать страдания рогоносца Джереми.
   На случай промаха был предусмотрен план «Б» - в виде огромного количества пластиковой взрывчатки, заложенной на одном из нижних этажей Южной башни. Тут командовал другой специалист – такой же опытный и высокооплачиваемый. Он гарантировал, что башня упадет, ни одним обломком не задев соседнюю, Северную…
    Ни Майк, ни Сьюзен не могли знать, что Джереми, прекрасно знавший о шашнях двух самых близких ему (для всего остального мира) людей, имеет свой план. И что этот план был зеркальным отражением их собственного. У Кольхауна тоже был свой доверенный человек на секретной базе. Судьба состроила злорадную гримасу этим двум партнерам, не знавшим размеров собственного богатства, тем обстоятельством, что доверенным для обоих был один и тот же человек. Он без всяких угрызений совести («А что это вообще такое?») получал щедрую плату и от мистера Гранта, и от мистера Кольхауна. И – это оказалось вполне осуществимым – честно отрабатывал свое жалование. Поэтому еще один самолет должен был пощадить статую Свободы, и взять курс на сто восьмой этаж Северной башни. Пилот в этом самолете, как уверили Джереми, был не менее опытным.
   - Какая башня была первой целью? - на этот вопрос не смог бы ответить даже тот самый доверенный человек.
    Он, кстати, задал себе тот вопрос. И ответил, пожав плечами:
   - Вот кто первый позвонит, его заказ сначала и выполним.
   О том, что за этим таким обыденным словом «Заказ» кроется жизнь тысяч людей, уже заполняющих многочисленные офисы башен-близнецов, доверенный человек не думал. Эти жертвы; боль и страдания тысяч их родственников были для него вещью абстрактной. Той математической величиной, которой можно было пренебречь, исключить из формулы, которая была главной в его жизни: «Ничего личного – просто бизнес».
   А вот в душе Майка, с нетерпением ждущего звонок, что-то дрогнуло. Что было тому причиной – негромкое сопение Сьюзен за спиной, тяжелая атмосфера грядущей катастрофы, или ожидание ответного удара? Он не успел ответить на свой вопрос; вздрогнул, когда телефон все-таки зазвонил.
   - Запаздывает муженек, - вкрадчивый голос Сьюзен Кольхаун за спиной едва не заставил его выпустить  телефон из ставшей потной ладони, - смакует, наверное, самые зрелищные кадры.
   В углу большого, на всю ладонь мобильника осветились цифры. Показавшие, на сколько «запоздал» со звонком Джереми.
   - Ровно восемь сорок, - прошептал он, нажимая на кнопку и опережая партнера дежурной фразой, - слушаю тебя, Джереми.
   Голос Кольхауна посредством кнопки громкой связи заполнил весь кабинет. Он не был возмущенным, обреченным или обличающим. Он был немного усталым; а еще – каким-то торжествующим. Таким, что в груди Майка что-то заныло.
   - Зря вы все это затеяли, ребята, - сказал Джереми так, словно был уверен в том, что Сьюзен сейчас сидит, или стоит рядом с Майком.
   - А может, и знает, - еще сильнее заныло сердце Гранта.
   Он встал из-за стола, взяв в руки  второй телефон, и остановив взгляд на темных громадных окнах в здании напротив.
   - Вместо того, чтобы кувыркаться в постели, лучше бы тщательнее прорабатывали свои планы. А то от них несет таким дилетантством. Словно вы еще малые дети  и разрабатываете коварный план по похищению банки варенья из бабушкиного буфета.
   Слова Джереми были чистой воды домыслами. О том, что какой-то план Сьюзен с Майком разработали, он не просто догадывался; он просто был уверен в этом. Не только потому, что сам разработал и запустил уже собственный; еще и потому, что хорошо знал коварство собственной жены и изощренный ум партнера. Поэтому он, прежде чем позвонить Майку, вызвал к жизни другой телефон. В нем тоже был только один номер – тот же самый, что в мобильнике Гранта. И задал всего один вопрос:
   - Когда?
   - Через шесть, максимум семь минут, - бодро ответил доверенный человек, который даже не подозревал, что миру уже был известен выдуманный слуга двух господ.
    Но похождения Труффальдино из Бергамо несли людям только улыбки и искренний смех, а  вот звонок этого человека…
   Пилот, который управлял ближайшим захваченным самолетом, получил команду:
   - Северная башня.
   Террорист, который действительно был асом, хотя  не таким опытным, как представлял его доверенный человек, довольно кивнул. Он летел на встречу с аллахом, готов был принести в жертву во славу его сотни и тысячи гяуров, и крики несчастных пассажиров, которые едва доносились из-за  бронированной двери, только подстегивали его веселье, рожденное сильнодействующим наркотиком. Он не подозревал, что курс его самолета совсем скоро должен будет пересечь другой, ведомый братом по борьбе с неверными. Точнее, не пересечь, а соединиться – в паре башен-близнецов. Тому пилоту, тоже весело смотрящему в лицо скорой смерти, тоже поступил звонок с адресом:
   - Южная башня, дорогой!..
   Перед Джереми стояли настольные часы, стрелки которых показывали восемь сорок пять утра. Он первым и заметил с левой стороны мелькнувший тонкой серебристой черточкой силуэт самолета. Эта черточка стремительно росло, обрастая деталями. Он почти закричал в телефон, который держал в правой руке:
   - Посмотрите направо, ребята!
   Телефон в ответ хрюкнул – эта Макс издал последний в своей жизни звук. Сердце прожженного пройдохи не выдержало, и Грант бесформенной грудой осел в кресле, став первой жертвой террористического акта. А за его спиной пронзительно завизжала Сьюзен. Этот нестерпимый вой Джереми слушал с нескрываемым удовольствием, перешедшим в злорадное нетерпение, а потом в столь же сильное разочарование. Он одним из первых понял, что гений американских инженеров и мастерство простых строителей, среди которых коренных американцев было не так уж и много, победили террор. По крайней мере, на этот раз. Северная башня устояла. Кольхаун зарычал в бешенстве. Он стоял у огромного панорамного окна, и прекрасно видел, как огромный кусок башни напротив буквально выдрало страшным ударом. О том, что вместе с этим куском и превратившимся в бесформенную груду искореженного металла самолетом летят в бездну, откуда никому еще не удалось вернуться, сотни людей, он не подумал. Ас оказался не таким опытным, как ему обещали. Он ошибся на три десятка этажей, если не больше.
   Одним гигантским прыжком Джереми оказался перед столом, чтобы схватить уже третий за сегодняшний день мобильный телефон. Его команды были отрывистыми и нетерпеливыми; он словно желал передать это нетерпение бойцам, ждущим этих приказов. Первый, легко осуществимый, был исполнен сразу же. Доверенное лицо, допустившее оплошность, лишь всхлипнуло, когда его шея сухо треснула в тренированных руках. Этот человек даже не успел подумать, что его убийцу, который сидел за тысячи миль от секретной базы, ждет возмездие.
   Второй приказ осуществить было сложнее. Сейчас команда ликвидаторов штурмовала апартаменты Майка Гранта. Охрана «крепости» миллиардера была не менее опытной и решительной. Но в эти минуты она была оглушена катастрофой, содрогнувшей Южную башню. Большинство, включая начальника охраны, прильнули к окнам, пытаясь разобрать сквозь клубы дыма и пыли, что творится там, внизу. А мыслями многие из них, если не все, уже были именно там - много ниже и дальше от башен-близнецов. Увы – для этого опытным секьюрити пришлось бы прорваться сквозь ряды других бойцов, настроенных гораздо решительней. Команда боевиков из личной гвардии Джереми Кольхауна тоже ощутила удар, который заставил трястись высоченное здание, но перед их глазами не было окон. Зато был категоричный приказ: «Не жалеть никого!». Вслед влетевшей внутрь офиса стальной двери светлое пространство прочертили очереди из бесшумных автоматов. И только после того, как оружие поменяло полностью опустошенные рожки на новые, полные, волкодавы Кольхауна бросились вперед, рассыпаясь по помещениям и продолжая уничтожать противника. Организованного сопротивления не получилось. Бойцы Майка Гранта, которые еще не знали о смерти хозяина, складывали оружие один за другим. И получали короткую очередь в грудь или голову – Джереми велел не щадить никого. Кроме двух фигурантов, один из которых уже ускользнул от мести разъяренного мужа и партнера.
   Наконец пала и последняя дверь – уже не под силой направленного взрыва, а повинуясь удару огромного башмака, в который был обут командир карательного отряда. Этот человек, которого не могли смутить самые жестокие зверства (которые он обычно сам и устраивал), один раз побывал на инструктаже в кабинете Джереми Кольхауна. Огромный офис, в котором он сейчас оказался вместе с ближайшими подручными, был точной копией кабинета босса. Это было мелкой шалостью двух «закадычных» друзей, которые с удовольствием приводили немногих избранных сначала в один офис, а потом в его точную копию, чтобы налюбоваться глубоким изумлением на их лицах. Впрочем, таких избранных в мире было немного – не больше, чем можно было насчитать пальцев на двух руках. Единственное, что отличало эти два помещения – вид из огромного панорамного окна; точнее его ориентирование по сторонам света.
   Сейчас в окно, за которым опять стоял Джереми, било своими лучами утреннее солнце. А такое же громадное затемненное стекло напротив вдруг разлетелось на мелкие куски, которые полетели вниз, добавляя свою лепту царившему там хаосу. Кольхаун прильнул к приготовленному заранее оптическому прибору, который был настроен так, что  Джереми видел каждый предмет, каждого человека в кабинете Майка, словно расстояния, что разделяло две башни, совсем не было. Ему не понадобился отчет командира карательного отряда о Майке. Безжизненное, скривившееся в  облегченной улыбке лицо давнего партнера подсказало, что Грант избег жуткого наказания, которое ему уготовил Кольхаун. А вот жена… Женщина, которую он вычеркнул из своей жизни в мыслях, а теперь собирался сделать это физически, извивалась в крепких руках бойцов.
   Джереми прекрасно видел и ее лицо, сейчас искаженное жуткой гримасой неудовлетворенной жажды всевластия, и ее прекрасное, несмотря ни на что, тело, которое быстро освобождалось от всякой одежды. Несколько мгновений – и Сьюзен была практически распята в крепких руках четырех крепких мужчин, невольно отводящих глаз от той бесстыдной наготы..
   - Нет, - поправил себя Джереми, - один не отводит.
   Командир отряда, который с трудом удерживал левую ногу женщины, не оставлявшей попытки освободиться, жадно ласкал взглядом роскошное тело. Он явно был желал сейчас забыть обо всем и выполнить команду, которую готов был отдать его хозяин в первую, саму гневную минуту понимания, что женушка наставила ему очередные развесистые рога… И с кем?! С Майком, которого он когда-то искренне считал своим лучшим другом. Так вот - в тот момент Кольхаун страстно желал, чтобы это прекрасное, знакомое до мельчайших деталей тело по очереди насиловали, рвали на части (в буквальном смысле этих страшных слов) десятки похотливых жеребцов. Один из таких и держался сейчас за левую женскую ножку. Такого приказа Джереми не отдал, не сумел переступить через какую-то черту внутри себя.
   А Сьюзен явно почувствовала что-то. Ее супруг увидел, как она сначала обмякла в крепких руках, а потом буквально проворковала, обращаясь сразу ко всем бойцам. Слов он этих, конечно же, не услышал – зато увидел, как они хлестнули почти физически по лицу командира. Его физиономия опять стала каменно-твердой, готовой выполнить отданный полученный недавно приказ. Он остановил взгляд на окне напротив, уже не обращая никакого внимания на обмякшее тело в руке и слова, которые исторгал нежные ротик. Потом командир кивнул, словно сквозь затонированное стекло и сотни метров получил подтверждение приказа. Он что-то коротко сказал сам, и бойцы с такими же непроницаемо-бесстрастными лицами начали раскачивать женское тело – словно в какой-то игривой игре собирались бросить ее в ласковую воду. И действительно бросили – после очередного приказа командира, который Джереми прочел в раздвинувшейся в хищной улыбке губах.
   Вопль, который исторгла из своей груди Сьюзен, Кольхаун даже услышал – так ему показалось. А потом рот его жены, которой он уже давно отказал в этом звании, внезапно закрылся, и на губах мелькнуло торжествующее выражение. Это было невероятно – женщина, летящая навстречу уже не таким густым клубам пыли и собственной гибели, словно насмехалась над ним. И Кольхаун понял почему – он мгновением позже разглядел вторую серебристую черточку. Удар потряс теперь  Южную башню. Она тоже устояла, явив собой памятник американской несокрушимости. Первым желание Кольхауна было броситься прочь отсюда, из этого кабинета, который в результате удара лишился огромного стекла. В кабинете теперь царствовал свирепый ветер, который никогда не стихал на высоте четырехсот метров от уровня земли.
   - Асфальта, - поправил себя Джереми, невольно отступая от разверзнувшейся перед ним пропасти, - асфальта, о который сейчас разбилось тело Сьюзен.
   Какая-то иррациональная сила едва не бросила его следом за женой. Спасением стал взгляд, брошенный на стол, с которого безжалостный ветер уже разметал немногие бумаги. Незыблемо стояли только часы, которые показали, что с момента первого удара, потрясшего Южную башню, прошло всего семнадцать минут. Потом его уже осмысленный взгляд, а за ними и тело метнулось к двери, через которую едва пробивались какие-то глухие звуки. Эта дверь  являла собой самое кардинальное отличие от кабинета Майка. Первое распоряжение Джереми Кольхауна, утвердившего план нападения на офис в Северной башне, касалось именно этой двери. Она автоматически отрезала кабинет от остального мира при малейшей попытке проникновения. Такой попыткой умная электроника (или механика – в такие тонкости хозяин кабинета не вникал), наверное, посчитала удар, который нанес Южной башне второй самолет. Теперь никто не смог бы проникнуть внутрь рабочего гнездышка Джереми Кольхауна раньше, чем через два часа. Так же, как он сам не мог сейчас вырваться наружу, к спасительной лестнице на крышу башни, где уже ждал с прогретым мотором вертолет.
   Он так и не решился подойти еще раз к окну, представлявшему сейчас огромный проем на всю стену кабинета. Мелькнувшую было в голове фантастическую картинку веревочной лестницы, спускающейся с вертолета в этот проем, и самого себя, храбро шагающего в пропасть, чтобы вцепиться в ступени этой лестницы, он фантастикой и посчитал. А значит, сразу отверг. Кольхаун уселся в кресло, зябко обхватил плечи руками и уставился в часы, начав отсчет этих самых двух часов. Самый богатый человек мира сейчас был отрезан от вселенной, и никакие миллиарды ничем не могли ему  помочь.
   Минут через сорок ему позвонили – уже на четвертый телефон. Еще один доверенный человек, страховавший действия первого, сообщил, что один самолет все-таки достиг намеченной в первоначальном плане цели – Пентагона. Сведений о том, насколько успешным было это падение, пока не было. Да Джереми и не ждал их. Его вдруг стал бить крупный озноб, сотрясавший все тело так, что эргономичное кресло, изготовленное специально для его фигуры, заскрипело так, словно это был обычный деревянный стул из прошлого, а может быть, и предыдущих веков. И это было вызвано не только воздействием победно завывавшего ветра, но и ожиданием чего-то страшного, что росло глубоко внутри Кольхауна. Наконец – в девять часов пятьдесят девять минут это чувство прорвалось сокрушающим разум ужасом. Джереми вскочил чуть ли не раньше того мгновения, когда практически неслышный взрыв где-то внизу потряс здание в последний раз.
   Невообразимое количество взрывчатки, даже малейших следов которой не должно было достаться для пытливых экспертов (это гарантировал Майку очередной ас – специалист-подрывник) испарило один из нижних этажей на минуту раньше намеченного времени. Мистер Грант должен был сам нажать на кнопку; точнее несколько – на очередном телефоне. И тогда Южная башня должна была рухнуть так удачно (для Майка с Сьюзен, но не для Джереми и еще тысяч ни в чем не повинных людей), что до Северной могла добраться разве что туча пыли, да крики безвинных жертв катастрофы. Но что-то – скорее всего удар самолета, ведомого обкурившимся камикадзе – сбило тонкий механизм настройки. Северная башня действительно устояла – в первый момент. Она потеряла близнеца, Южную башню, и почти физически страдала, стонала, и шаталась от безмерной горести, пока, наконец, не упала; через полчаса после Южной. А где-то высоко над местом трагедии  перечертили безоблачное небо истребители армии США, поднятые по тревоге, когда это уже никому не было нужно.























                Глава 15. Сентябрь-ноябрь 2001 года. Богота – Париж - Москва
Наталья Крупина. День рождения твой на праздник не похож…
   Только шумное дыхание из семи мужских глоток позади не позволило подполковнику Крупиной громко и грязно выругаться, а потом швырнуть что-то тяжелое в огромный экран телевизора. Она даже примерилась было к огромной старинной напольной вазе, до которой можно было дотянуться, не вставая с кресла. Но именно теплое дыхание потрясенных не меньше ее мужчин заставило Мышку взять себя в руки и повернуться назад с мрачным, но вполне спокойным лицом. Правда, сквозь это спокойствие невольно пробивались и злость, и безмерная скорбь, и даже совсем малая капелька раскаяния – словно она тоже была виновата в той трагедии, что кадр за кадром повторялась в телевизионном экране. Картинка падающих поочередно башен-близнецов невольно вызвала горький обвиняющий вопрос – в сторону американских властей:
   - Ну как же так, ребята? Ведь вас предупреждали – и наши, и израильский Моссад? Или вы теперь живете по правилу: «Бей своих, чтобы чужие боялись?».  Кстати, насчет своих…
   Ее взгляд, способный заставить отпрянуть в страхе человека с железными нервами, помягчел, потеплел, а потом буквально огладил шестерых мужчин, не смевших оторвать глаз от экрана. А потом остановился на седьмом, который смотрел на нее; смотрел с немалой, так понятной опаской. Первые шестеро были чудом, которым кто-то из богов откликнулся на ее горячие молитвы. Что-то произошло в той битве на поляне, скрытой белесым удушливым облаком. Скорее всего, это облако и сотворило чудо. Смесь кокаина, паров горящей солярки, железа и человеческой плоти в организме отравленных людей смогла побороть инъекцию, от которой не было противоядия. Так, по крайней мере, подумала сама Мышка, когда к ней, коленопреклоненной, обратил вполне осмысленный взгляд майор Корнилин. А на его вопрос: «Это ты, Наташка?», - она ответила, прижав залитую кровью голову мужчины, офицера, к собственной груди. В ней даже шевельнулось давно забытое чувство нежности и готовности утонуть в крепких мужских объятиях. Пока же это она прижимала к себе тяжелое ватное тело, отвечала на вопросы Лешки, а еще – про себя – на вопрос внутреннего стража, который контролировал ситуацию вокруг и вопрошал сейчас:
   - И что ты с ними будешь делать?
   «С ними» - это с израненными офицерами, которые тоже превозмогли действие яда. Они ползли, шагали, шатаясь, к ней с Лешкой, и, наконец, образовали неправильный живой круг вокруг них.
   - Главное – что живые, - шумно выдохнула она, отпуская Корнилина, - а что, действительно, делать?...  Вспомним майора Невского!   
   «Однофамилец» древнего князя был инструктором по физической подготовке Рязанского училища. Его любимым упражнением был кросс по пересеченной местности. Колумбийские джунгли неведомой пока для Мышки провинции мало напоминали окрестности Рязани. Но они сейчас ничего не возразили, когда подполковник Крупина скомандовала по-русски этой шестерке офицеров, опустошенных в последнем бою и морально, и физически.
   -  Слушай мою команду! В колонну по одному, по росту – становись!
   - Блин! – не выдержал один из офицеров – капитан, судя по новенькому погону, который сохранился только на левом плече, - закрыть глаза, так точно словно вернулся в восемьдесят второй год. И сейчас нас Григорьич погонит на десяточку…
  Григорьичем курсанты называли как раз майора Невского, ну а десяточка…
   - Вряд ли вы, парни, выдержите кросс на десять километров, который здесь, в джунглях, превратится во все тридцать.
   Это она думала уже на бегу, стремительной тенью скользя меж трупов и выбирая уцелевшее, пригодное к новому бою оружие. Такая хрупкая на вид женщина опустила перед застывшими в усталом восхищении мужиками шесть автоматов и разгрузки, которые она заполнила боеприпасами. Хотя и была готова сделать все, чтобы никакого боя больше не случилось. Офицеры, уже действительно разобравшиеся по росту, пока еще в шеренге, невольно подтянулись, принимая из женских рук оружие. И вместе с ним Мышка словно передала им часть своих сил и желание побыстрее добраться до цели. Какой?
   Этот, или почти этот вопрос, задал ей майор Корнилин.
   -   Куда мы теперь, Наташа?
   - Товарищ подполковник, - поправила его Наталья, а потом улыбнулась, на мгновение задержавшись с ответом, - домой, мальчики, домой.
   И это теплое «мальчики» наверняка подгоняло плотную колонну до той самой минуты, когда Мышка подняла руку, останавливая хрипло дышащих офицеров. Они тут же сгрудились, переводя дух, а Наталья уже кралась меж кустов, которые окружали хлипкий забор огромной усадьбы местного нувориша. А что это был именно нувориш, а не мелкой руки наркобарончик, было понятно по великолепной усадьбе, которую явно построили не позже позапрошлого века. Были еще какие-то здания – для дворни, техники, скотины… Может, еще для чего. Но они явно не устраивали Серую Мышку в качестве временного пристанища для офицеров Российской армии. Ведь именно эта форма была сейчас на парнях, уже отдышавшихся и чуть вздрогнувших при внезапном появлении Натальи. Очевидно, за эти минуты майор Корнилин успел рассказать немного о прошлом, потому что тот самый капитан с одним погоном азартно сверкнул глазами:
   - Товарищ подполковник, а давайте, как… Как учил Петрович.
   Петрович в те далекие годы в училище назывался полковником Сидоровым и учил  искусству взятия укрепленных лагерей противника. Наталья с этим предложением согласилась и даже кивнула, улыбнувшись капитану:
   - Согласна, капитан. Вот сейчас и устроим штурм. То есть не устроим, а устрою. А вы, товарищи офицеры, в «лагерь противника» пройдете строем, через ворота.
   - Ага, - проворчал, не соглашаясь, капитан, - под строевую песню.
   - Надо будет, и плясовую изобразите, - чуть нахмурилась Крупина, - молчать, когда старшая по званию говорит!
   Это она остановила вскинувшегося было капитана. А потом опять улыбнулась и сказала ему:
   - Очень ты похож на комвзвода-один в моей роте. Такой же горячий был. Надеюсь, вышел домой со всей сороковой армией.
   - Разрешите вопрос, товарищ подполковник? - это спросил самый измученный на вид офицер, тоже капитан.
   - Разрешаю, -  повернулась к нему Мышка.
   - А в какой части вы служили? Там, в Афгане?
   - В какой? – Наталья на миг задумалась; она прекрасно помнила пять цифр, которые когда-то были записаны в ее военном билете, - в моей части меня звали по местному – Шайтанкыз. Если кто не знает, как это переводится…
   Паузы практически не было – все наперебой громко зашептали (противник ведь рядом!): «Знаем! Слышали…». Зашептали в пустоту, потому что подполковника Крупиной рядом уже не было.
   Вот так и получилось, что в гостиной старинного особняка сейчас сидели семеро русских офицеров и хозяин поместья, представитель старинной династии Вильямар. Алеандро – так звали хозяина, который искренне верил, что один из его предков прибыл в Новый Свет чуть ли не раньше Колумба - был очень впечатлен той легкостью, с какой Мышка отправила в недолгое забытье всю его многочисленную охрану. Сказать по правде, охрана была так себе – расслабленная, потрясающая своими огромными кольтами в кобурах  и дробовиками скорее как непременными атрибутами настоящего колумбийского мачо, чем боевым оружием. Они, кстати, тоже оценили и мастерство русской женщины, и огонь в глазах офицеров, действительно вошедших в захваченный лагерь, оказавшийся обычным жилищем богатого латифундиста с негромкой песней: «… Идет, идет солдатский строй, шагает юность боевая…». И пусть ряд сейчас был всего один, но эти нехитрые строки едва не выдавили слезы из глаз обычно невозмутимого агента три нуля один.
   Потом Алеандро – почтенный плантатор лет пятидесяти с небольшим, старый холостяк, вернее вдовец, спросил, как зовут Мышку, и совсем закружил вокруг нее; буквально заворковал, подобно влюбленному голубку:
   - Ах, Наталиа, так звали и мою покойную жену. Бог мой, как вы на нее похожи!
   - А что, - подмигнула Мышка сразу поскучневшему Корнилину, - может остаться здесь, с Алеандро? Буду почтенной плантаторшей; раз в год ездить в столицу, в Боготу. А там – глядишь, и в Европы выберемся…
   Наталья предусмотрительно не стала спрашивать, что именно выращивается на плантациях синьора Вильямар. Не хотела омрачать так удачно завязавшееся знакомство. Ближе к ночи она организовала дежурство силами офицеров, которые оживали на глазах; пару раз за ночь проверила посты, а потом, уже утром, внезапно вскочила со своей постели, чтобы собрать всех в зале, перед телевизором. Она негромко переводила с испанского языка на русский, и никак не могла ответить на вопрос:
   - Неужели и там, в Белом доме, или Капитолии, сидели люди, давшие добро на эту чудовищную атаку!? Или, по крайней мере, закрывшие глаза и уши на все предупреждения? 
   Потом она очнулась, снова стала безжалостной Серой Мышкой – в тот самый момент, когда диктор скороговоркой прочитал, что одним из первых свою поддержку и искреннее соболезнование выразил президент России.
   - Пора, - прошептала чуть слышно Наталья.
   - Куда пора? – расслышал майор Корнилин.
   - Домой пора, Леша, - улыбнулась Крупина.
   Она подошла к столу, слыша за спиной чуть растерянный и восторженный шепот: «Домой!». Мобильный телефон, который она взяла со столешницы без разрешения хозяина, Алеандро Вильямара, послушно соединил ее через полмира с человеком,  очевидно  загруженным заботами сверх всякой меры. Но «товарищ полковник» нашел несколько минут, чтобы выслушать рапорт спецпредставителя российского правительства и скупо поблагодарить ее. Переспросив для точности название ближайшего города Барранкилья, а потом – дважды – имя Алеандро Вильямар, он обнадежил единственным словом: «Ждите!».
   Еще целые сутки русские офицеры ходили, оглушенные таким простым на первый взгляд словосочетанием: «Скоро мы будем дома…». Наталья их понимала – никого из них, скорее всего, в России уже никто не ждал. Она пообещала себе, а потом и Лешке Корнилину, а значит и всем остальным, что Родина встретит их как родных сыновей, кем они и были все эти долгие годы. В большой усадьбе все было тихо. Домочадцы Алеандро, которые, судя по всему, и раньше вели себя весьма скромно, теперь старались вовсе не попадаться на глаза русским «гостям». Очевидно, весть о побоище, происшедшем совсем близко отсюда, добралась до усадьбы, и впечатлила даже повидавших немало охранников. Что удивительно – они смотрели на гостей с одобрительными огоньками в глазах. А Наталья, отметив такой восторженный огонек впервые, встревожилась. С «грузом» в виде шести раненых офицеров, которые на ее глазах бодрились, выпячивали вперед грудь, а на самом деле требовали серьезной и длительной госпитализации, она не могла раствориться в джунглях, жизни и борьбе в которых тоже была когда-то обучена. Поэтому оставалось ждать, кто поспеет сюда раньше – обещанная помощь, какие-нибудь официальные представители власти в виде полицейских или других, более серьезных служб, или – что было хуже всего – эскадрон смерти. Учитывая, что последний лишился годового сбора кокаина целой провинции, его и следовало ждать первым. Но все-таки раньше появились два микроавтобуса с тонированными дочерна стеклами, которые въехали в открывшиеся тут же ворота. Причем скомандовала двум вооруженным привратникам подполковник Крупина. Ее испанский был безупречен, а за два дня общения с синьором Алеандро приобрел сочный местный колорит, который она, готовая нырнуть в заранее высмотренное укрытие раньше, чем из мощных «Фордов» прогремят очереди, собиралась обрушить на головы прибывших незнакомцев.
   Очередей из салонов она не дождалась. Первой из приоткрывшейся двери переднего автомобиля показалась рука, водрузившая на крышу микроавтобуса маленький российский триколор. И Наталья всем сердцем приняла этот знак, означавший: «Свои!». Она отринула, чуть ли не впервые в последние годы, всякую осторожность, и махнула рукой офицерам.
   Так, всемером, а потом и с подскочившим восьмым хозяином поместья они и встретили посла России в этой латиноамериканской страны. Пожалуй, только Наталья не удивилась, что такое высокопоставленное, несомненно, очень занятое лицо, совершило путешествие через половину немаленькой страны, чтобы приветствовать соотечественников в этом глухом уголке, на самом краю прикарибского побережья. Впрочем, следы этой самой занятости легко читались на усталом лице Чрезвычайного и Полномочного посла. Потому она и не стала возражать, когда тот очень учтиво и предупредительно предложил тут же отправиться в обратный (для него и сопровождавшей охраны, естественно) путь. Мышке, которая его подчеркнутое внимание и предупредительность принимала с должной миной собственной значимости на лице, возразить было нечего. Да и не хотелось – потому что она чувствовала, что точку в гнусной истории с тысячами жертв террористических актов ставить еще рано.
   Алеандро Вильямару удалось лишь ненадолго затащить их в свой дворец, чтобы проявить знаменитое колумбийское хлебосольство. Серая Мышка старалась никогда не зарекаться, но теперь была почему-то уверена, что больше этого человека она никогда не увидит. Единственно, чем она смогла отблагодарить Алеандро, кроме спасибо на двух языках,  это крепким, долгим поцелуем, вызвавшим, пожалуй, больше эмоций в самой Мышке. Она уже не помнила, когда вот так, без остатка и оглядки на окружающих – пусть совершенно невинно - сливалась с мужчиной в одно целое.
   - Все! – пообещала она вдруг себе, - вот закончу с этим делом, и завяжу. Буду наслаждаться жизнью, путешествовать. Детей себе нарожаю…
   Она сама испугалась последней мысли; даже оглянулась – не прочел ли кто эти слова в ее голове, и наткнулась на напряженный взгляд Лешки Корнилина.
   - А что? - тряхнула она головой с прической, которая никогда не достигала даже плеч, - да хотя бы и от него!
   Наталья озорно подмигнула парню и полезла в передний фургон, дверцу которого предупредительно придерживал посол. В большом удобном салоне они были вдвоем. Все остальные, включая охрану посла из двух человек, разместились во втором «Форде». Небольшая заминка произошла лишь в тот момент, когда старший из охранников безмолвно показал на автомат Калашникова в руках первого офицера, готового нырнуть в салон. Эта пантомима пошла по эстафете – от охранника к послу, дальше к Крупиной, которая разрешающе, если не сказать повелевающе, кивнула, и вопрос был решен. Теперь охрана маленького каравана усилилась многократно. Два автомобили синхронно, по русскому обычаю, прогудели на прощание, и рванулись прочь от поместья. Впрочем, здесь, на местами разбитой (тоже вполне по-русски) дороге, которая  являлась собственностью синьора Алеандро, так осторожную езду двух автомобилей черного цвета назвать было нельзя. Рванули они километров через двадцать, где владения клана Вильямар закончились, а однополосная дорога влилась в широкую автотрассу, которая соединяла карибское побережье со столицей – Санта-фе-де-Богота. Во всем мире этот город называли просто Боготой. Но Мышка уже знала – даже после такого короткого общения с синьором Алеандро – что все тут вокруг имеет свое цветистое название. И если иностранцам удобнее говорить короче и практичней… Что ж, пусть иностранцы и живут так скучно.
   - В посольство заезжать не будем, - каким-то извиняющимся и советующимся тоном сообщил посол, - вся операция продумана до мелочей, согласована с местными властями на самом высоком уровне, и должна завершиться не позднее полудня завтрашнего дня. По пути отдохнем, переоденемся, получим российские паспорта… Оставим оружие…
   Он посмотрел на Мышку, дождался одобрительного кивка и облегченно вздохнул.
   - Прямого рейса до Москвы отсюда нет. Так что вылетаем в одиннадцать сорок пять по местному времени на Париж.
   -  Вылетаем? – подняла бровь Наталья.
   - Это я так фигурально, – немного смутился посол, - я провожу вас только в международный аэропорт Эль Дорадо; а в Париже вас будет встречать уже наш посол во Франции.
   - Вот как все серьезно, товарищ полковник? – Мышка мимоходом восхитилась названием воздушных ворот колумбийской столицы,  и продолжила безмолвный разговор с далеким собеседником, - должно быть, что-то случилось…
   Колумбия больше ничем практически не запомнилась. В небольшом особнячке русские офицеры поменяли одежду на цивильные костюмы; а вместе с этим угрюмое, настороженное выражение лиц. Теперь это были чуть растерянные мужчины, неловко оглаживающие новые, не обмятые пиджаки. Наталья вторую часть пути ехала вместе со всеми, во втором «Форде». Она легко читала в их глазах, и в поведении, что ребята мыслями уже впереди, дома. Офицеров совершенно не интересовала картинка за тонированными окнами. Природа там, по мере удаления от Карибского моря, сначала густела, превращалась в совсем уже непролазные джунгли, а потом начала редеть. Чаще стали попадаться городки и большие города, которые караван огибал, не ввиваясь в городские пробки – если они, конечно, были здесь. Не интересовал их, сейчас ушедших глубоко внутрь себя, и хвост, точнее охрана. Которая в виде внедорожников в камуфлированной раскраске сопровождала их до самого аэропорта. Русских, и Наталью в том числе, больше изумляли оперативность, с которой сработала дипломатическая служба сразу нескольких стран. Она – вслед за Лешкой – достала новенький российский заграничный паспорт, в котором чудесным образом была и ее фотография, и визы – и въездная, и уже выездная. Причем последняя была проставлена завтрашним днем, и к ней прилагались билеты – до Парижа, и дальше, до Родины.
   Очевидно, последнее слово грело сердца израненных офицеров так ощутимо, что их лица светлели, плечи, несмотря на долгий утомительный путь, расправлялись; а когда они глубокой ночью все-таки поочередно заснули, на губах наконец появились улыбки.
   Аэропорт Эль Дорадо мог оглушить и не таких искушенных путешественников, как российские офицеры, все последние годы томившиеся в афганском плену. Но в огромный, круглые сутки живущий неистовой латиноамериканской действительностью, где толпы людей предвкушали встречу с удивительным миром страны, пережившей сразу несколько великих цивилизаций, а другие толпы уезжали, так и не насытившись до конца впечатлениями, русские  не попали. Так же, как не увидели Эйфелеву башню, Собор парижской богоматери и многое другое, что, быть может, никогда и не увидят. Не считая, конечно, Мышки, которая в Париже была не раз, и в разных обличьях.
   В аэропорту Орли их ждала не менее представительная делегация. Выстроившаяся, кстати, на летном поле, и проводившая их до другого самолета.  Офицеры, наверное, уже ничему не удивлялись; не крутили головами. Они лишь механически кивали, когда чей-то голос из-за спин громким шепотом представлял очередное высокопоставленное лицо.
   - Подождите, ребята, - усмехнулась Наталья, оглянувшись с трапа самолета на огни аэропорта, - вас еще такое ждет…
   В Шереметьево тоже ждали. Но тут никого представлять не стали. Плечистые неулыбчивые мужчины раскрыли перед ними дверцы автомобилей, стекла в которых были затонированы даже изнутри, и иномарки рванули прямо со взлетного поля, не задержавшись ни в воротах, и нигде потом. Так что к родной земле шестерка бывших пленников могла припасть уже перед особняком в подмосковном поместье.
   Наталья этот особняк помнила; даже посетила его однажды – в конце восьмидесятых – в рамках тайного и очень недружественного визита. Тогда, кстати, визит тоже был ночной. Может, поэтому подполковник Крупина и не разглядела больших перемен, которые могли здесь произойти за прошедшие четырнадцать лет. Уже на ступенях она, вырвавшись немного вперед, повернулась к офицерам и, не обращая никакого внимания на напрягшиеся фигуры четверки сопровождения, сказала товарищам:
   - Ну что, ребятки, скоро мы с вами расстанемся. Ничему сейчас не удивляйтесь. Если будут какие-то предложения - а они обязательно будут – не отказывайтесь. И ждите – я вас обязательно найду.
   Она улыбнулась, прежде всего Лешке Корнилину, и «ребята» действительно отмякли, расслабились телами. И в то же время было видно, что они заполняются значимостью момента, кульминацией которого стали слова подполковника Крупиной в большой комнате, куда они вошли уже без охраны. В противоположную дверь вошел человек, которого бывшие пленники, несомненно, знали в лицо.
   - Товарищи офицеры! – на правах старшего по званию Наталья сделала шаг навстречу Верховному  Главнокомандующему.
   «Товарищ полковник» подошел к каждому из них;  он пожимал руки и внимательно вглядывался в глаза, словно хотел прочесть в них; убедиться в чем-то важном. И, по мере того, как офицеры представлялись, вытягиваясь перед не отличавшимся высоким ростом человеком, его лицо светлело, сбрасывало неимоверное напряжение, которое чувствовала Мышка. А она была готова продолжить список, вытянуться и перед этим мужчиной, и перед всей страной, которую он сейчас олицетворял - и за майора Швыдко, и за других  офицеров, которые не смогли добраться до этого кабинета, оставшись безымянными в далеких колумбийских джунглях.
   - Нет, не безымянными! - Наталья тоже вытянулась – совсем как на плацу Рязанского училища перед выносом боевого знамени, - они тоже стоят тут, с нами. И будут жить – пока жива я, и ребята.
   «Ребята» тем временем вышли из комнаты, оглядываясь, явно пытаясь закрепить в памяти эту картину – мужчину и женщину, которые улыбались им легко и открыто. Но эти улыбки словно смыло, как только тяжелая старинная дверь захлопнулась за спиной майора Корнилина. Они, как когда-то давно в день первой встречи, уселись за маленький столик, где сегодня ждал не чайник с чашками и сластями, а толстая папка, на которую и указал Наталье «товарищ полковник».
   Мышка перевернула первую страницу и едва не воскликнула в изумлении – на нее смотрел молоденький, улыбающийся, с трудом, но все же узнаваемый Соломон. А изумление вызвала одежда, в которую был одет юный одесский еврей. Представить себе, что «недочеловек», как когда-то называли евреев нацисты, мог позировать с улыбкой в форме младшего офицера службы безопасности третьего рейха, было просто невозможно, даже кощунственно – так считала до сей поры подполковник Крупина. Но это было именно так. Она вскинула голову; вонзила потрясенный взгляд в человека напротив, а тот кивнул головой – на папку – словно разрешая: «Читай!».
   И Наталья прочла – не считаясь со временем, ни своим, ни собеседника – историю жизни знакомого ей человека, полную предательства всех и вся. И прежде всего собственного народа. Начиная с той ночи, когда в пустых пороховых складах Одессы сожгли живьем двадцать пять тысяч его соотечественников. Потом были девятьсот дней оккупации, когда из ста тысяч одесситов-евреев Красную Армию дождались всего шестьсот человек. И одним из них был Соломон, который какой-то извращенным вывертом судьбы стал своим уже в местном управлении  НКВД.
   Дальше она листала уже быстро, практически не останавливаясь – такой манере чтения, когда самое важное откладывалось в памяти, чтобы уже потом, в более спокойной обстановке (да хотя бы и во сне), быть рассортированнной, быть готовой к немедленному «употребению». Наконец перед ней лег последний листок, к которому была подколота фотография. Мышка конечно же сразу узнала собственный особняк в Бат-Яме, который – судя по дате на фото – кто-то быстро и успешно восстановил.
   - Да, - подтвердил «товарищ полковник», - умеют евреи строить. Нет, это не мы, это Соломон подсуетился.
  - Зачем? – Наталья только сейчас заполнилась не только гневом, но  и острым предчувствием беды, связанного прежде всего с тем, что в руках страшного человека, на совести которого были тысячи загубленных жизней, находятся сейчас самые близкие для нее люди, - зачем ему понадобилось тратить деньги на мой особняк? Тратить деньги впустую не в традициях моей, так сказать, «новой Родины».
   Она уже поняла, что здесь хорошо знают тайну Ирины Рувимчик, а может быть, и многие другие. Собеседник кивнул на листок, словно говоря: «Там все ответы».
   Увы – в листке было лишь приглашение; скорее даже требование – третьего ноября ее, Ирину Рувимчик, а заодно подполковника Крупину ждали в собственном особняке. Понятно кто ждал…
   - Третьего ноября - это в ваш день рождения, - чуть грустно улыбнулся собеседник, - увы, придется вам, Наталья Юрьевна, отмечать его вдали от родины. Заранее, конечно, не поздравляют, так что вот это (он раскрыл ладонь, на которой тускло блеснули шесть больших звездочек), мы сейчас обмоем шампанским в честь вашего возвращения....
   Ровно через полчаса Наталья вышла на ступени особняка. В руке она сжимала подарок – полковничьи погоны. Эмблема на них была неизвестна Мышке, но это было неважно; в войне, которая для нее не кончилась, погоны не носят. Чуть ниже, впритык к ступеням, стоял еще один подарок – белоснежный «Мерседес» - в котором она, несмотря на выпитые пару бокалов шампанского, готова была мчаться в ночь, навстречу новым битвам. Наталья подняла голову к затянутому тучами небу. Сверху, так же как и почти сорок один год назад, падали ранние мелкие снежные крупинки. Они таяли на женском лице и разлаживали его, стирали на короткое время и тревогу за близких, и готовность прямо сейчас ринуться на их спасение, и много-много всего другого. Воздухом подмосковного леса, который окружал резиденцию, дышала уже не Серая Мышка; на ступенях стояла уже не полковник российской спецслужбы, а обычная русская женщина, которая, несмотря ни на что, была сейчас счастлива…