В лесу

В лес за ягодами, орехами и грибами ходили мы рано утром, по туману. С вечера собирали всё необходимое, одежду, резиновые сапоги, платки на голову, бидончики-ведёрки-кружки-лукошки, смотря за чем шли. Ходили всегда за чем-нибудь одним. Дядя Костя, Валькин отец, родился в деревне и знал все места, он всегда ходил с нами, брал рюкзак или двенадцатилитровое цинковое ведро, куда ссыпались все наши орехи или складывались грибы, ягоды свои каждый нёс сам.

Туман встречал нас за огородами, в низине, и провожал до самого леса. В молочной пелене идти было нелегко, ничего не видно, и только дядикостина спина служила ориентиром. Когда подходили к лесу, туман рассеивался, и мы первые по нехоженым местам подбирались к землянике. Уже на опушке пахло спелой ягодой. Дядя Костя останавливался и, как лось, нюхал по сторонам, вдыхая лесной воздух. Мы ждали, когда он рукой укажет направление, куда идти. И, как по команде, строем, наступая друг другу на пятки, следовали за своим вождём.

Пройдя несколько шагов, мы останавливались в нерешительности. Перед нами открывалась живописная картина. Полянка, сплошь усеянная спелой земляникой, так, что и ступить, казалось, некуда.

- Вот вам и куртинка. Собирайте, - указывал дядя Костя и закуривал сигарету.

Слово это, «куртинка», казалось каким-то неграмотным, но было точным, настоящий островок райского сада, картинка. Хотя мне больше нравилось «полянка». И мы, осторожно ступая, чтобы не затоптать ягоду, накидывались на эту лесную картину. Собирали – торопились, как будто кто-то нас погонял или собирался отнять нашу поляну. Боялись, что кто-то из деревенских придёт на наше место.

Дядя Костя сам собирал мало, он находил куртинки и, видя, что мы уже с одной справились, звал на другую. Обобрав последние ягоды, мы спешили на новое место, ещё более обильное и привлекательное. Так продолжалось до тех пор, пока мы не уставали или ёмкости наши были наполнены доверху. Мы осторожно ссыпали землянику в большое ведро и шли обратно, к дому. По дороге домой земляничных полянок встречалось ещё больше, а сил становилось всё меньше, но жажда собрать всё-превсё одолевала, и мы собирали дальше, пока наши бидончики не наполнялись до краёв.

Люся хорошо собирала: шустро, двумя руками, не оставляя за собой ни ягодки. Я была медлительной, не столь расторопной, но очень  старалась. Валька считал сбор ягод делом девчоночьим, ленился, но Люся посматривала на него строго и подгоняла, а если не слушался, жаловалась дяде Косте. Танечка, как самая маленькая, собирала больше в рот, чем в кружку, и никуда не торопилась, она знала, что из общего котла ей дома всё равно достанется, сколько попросит. И вообще из леса она выезжала, как принцесса, на закорках, то есть на дяди Костиной или Валиной спине и всю дорогу без умолку рассказывала нам, что видится ей там, за горизонтом.

Мне очень хотелось походить на Люсю, она была взрослее меня на год и вообще нравилась мне во всём, не только в спорости. Всё у неё получалось обдуманно, чётко, без суеты; ей подчинялись сверстники; у неё были красивые московские наряды; она была хохотушка. У меня была романтическая душа, скромная одежда, я была умная, как говорили родственники, и это было моим главным достоинством.

Вечером мы ели ягоды с молоком. Кто разминал их, как картошку-пюре, кто нет, но всем очень нравилось сидеть вместе за столом после трудного похода, вспоминать и рассказывать бабушке Море, как мы старались, как нас заедали комары, как подкашивались ноги от усталости и кто сколько раз споткнулся и чуть не рассыпал ягоды.

- Ба, попробуй у меня, - подставлял тарелку с размятой земляникой Валька.

-  И у меня, у меня тоже, - тут же наперебой предлагали мы свои миски.

- Ой, скусно-то как, у всех скусно, - восхищалась бабушка, вот завтра опять идите, пока ягода не сошла.

- Ба, не скусно, а вкусно надо говорить, - поправляли мы почти  хором.

- Вкусно, будь по-вашему. Очень скусно!

Проскакивали у бабушки Мори словечки, которые сейчас, вспоминаешь, кажутся милыми, потому как звучали из родных уст, а тогда казались нам, детям, ужасно безграмотными, и мы настаивали, что так говорить нельзя. Она произносила: ружжо, ишшо,  манаес (майонез), сэтэбоку (с этой стороны), пинжак, женчина. И мы, жутко грамотные, яростно накидывались её поправлять.

- Да ладно вам учить-то меня, поздно, скоро умирать, - говорила бабушка. Услышав страшную весть, мы притихали, совестились, ведь нам хотелось, чтобы жила она долго и всегда была с нами.

 В августе, когда созревали орехи, в том же составе – неизменно с дядей Костей – ходили мы по орехи. И не возвращались, пока не был наполнен рюкзак. Танечку с собой не брали, потому что собирательство дело трудное, да и ветки орешника растут высоко. Поплакав нам на дорожку, она ждала нас дома с кирпичом, чтобы колоть им орехи в тряпочку. Как же мы уставали! Нагибая ветки, а порой и повисая на них, всё так же торопились – а вдруг кто придёт и соберёт наши орехи! – работали, как стахановцы. Валька не ленился, он считал это дело достойным, да и дяде Косте некогда было и покурить. Набирали полный рюкзак, потом шелушили и сушили в печке.

Почему-то в те детские годы то, что «кто-то придёт на наше место и всё соберёт» имело для нас большое значение. Хотелось быть первыми, лучшими и более удачливыми. «Кто рано встаёт, тому Бог даёт», «Ранняя птичка носок утирает, а поздняя глазки продирает», - так говорила бабушка Моря и объясняла нам смысл своих любимых поговорок:

- Вот вы встали пораньше, набрали грибов-ягод и принесли домой. А за вами девки соседские пойдут и ничего не найдут, потому что поспать любят, в постели понежиться, а вы у меня молодцы.

Нам было приятно слышать похвалу и сознавать, что мы первые, лучшие. И нравилось приходить из леса «уставшими, но довольными», как писали в учебниках для начальной школы. Льстило и то, как встречали нас по дороге деревенские соседи и, заглядывая в полные лукошки, нахваливали нас. Наверное, похвала всегда приятна, но тогда, в нежном возрасте, она настраивала нас на добрые дела.

Ягодная пора коротка. То (казалось нам) обилие земляники, черники, малины, что приносили мы из лесу, убиралось в холодный погреб, и всё лето ели мы лесные ягоды с молоком, варенье из них не варилось. Может, поэтому мы никогда не болели, в доме вообще не было никаких таблеток и лекарств, кроме зелёнки.

Грибов в лесу было много, всяких и разных. Подберёзовики, подосиновики, летние опята, лисички, сыроежки, свинушки, чернушки, грузди, волнушки. Мне больше всего нравилось собирать белые. Росли они не везде и всюду, их надо было выискивать под ёлками, во мху, под берёзами и на солнечных опушках. Идёшь себе, думаешь о чём-нибудь своём, и вдруг – бац! чуть не наступила, вот он стоит, голубчик. Крепенький, коренастый, шляпка тёмно-коричневая, словно шоколадная, растёт – тебя ждёт. Сколько народу прошло и не заметило его, а я нашла.  Вот радости-то!

Постоишь-посмотришь, полюбуешься, и только тогда осторожно ножичком срежешь упругую мясистую ножку. Поднесёшь к губам, поцелуешь бархатную шляпку, и нюхать хочется, чувствуешь  несравнимый запах боровичка. Все грибы пахнут по-своему, у этого дух особый, благородный. Посмотришь в округе, как учила ботаничка в школе: в радиусе трёх метров разрастается грибница боровика, - вон ещё стоит, а вот ещё, у тебя под ногами, чуть не наступила, и там целая кучка белых грибов. Глаза разбегаются, режешь и режешь, поцеловать некогда, а тут как назло:

- Галя-а-а! – слышится издалека гулкий голос дяди Кости, и кажется, что где-то он за тридевять земель, а лес незнакомый, страшно заблудиться.

- Ау-у-у! Я тут! – кричишь что есть мочи, оглядываешься – не осталось ли белых на полянке и с полной корзиной торопишься на голос, чтобы не отстать от своих. А на душе так хорошо, и в корзинке – такая красота! – Пусть все посмотрят, какая я удачливая сегодня.

Я и сейчас обожаю ходить в лес за белыми грибами. Как на свиданье. Встреча с белыми грибами – это что-то удивительно трогательное. Как в детстве, склоняюсь над ними, рассматриваю, целую и вдыхаю тонкий аромат роскошных, царственных грибов. Мне нравится, как и тогда, прикасаться губами к шоколадной шляпе царя грибов.

Лес моего детства был сказочным и загадочным. В нём всё-таки было жутко. Оглянешься, бывало, вдруг, засидевшись на куртинке, – нет никого рядом, и начинают трястись коленки и представляются всякие кощеи и бабки-ёжки. Но годы идут, разрушая сказочные понятия, мы становимся другими. И лес меняется в нашем понимании. Сейчас страшнее всего встретить в лесу человека. Отрочество – это весна, самая-самая ярко-зелёная, с клейкими листочками берёз. Осень нашей жизни проходит совсем в других красках и надевает другие одежды. Уже ближе становится лес в демисезонном пальто багряного цвета осени. 

Лес богат. У него всего много. Птиц, животных, деревьев, запахов, силы стремления к жизни. Он умеет слушать, как никто. Он сам себя возрождает, питает, лечит. Каждая былинка в лесу чувствует свою нужность и свою защищённость Его Величеством. Чем держится лес на этой грешной земле? Корнями, множеством корней, мощью хитросплетений корневищ. Лес легко уничтожить огнём, а корни… они останутся навсегда.

А знаем ли мы свои корни, свой род? Боюсь, что слабо знаем. Прадедов ещё можем вспомнить, родители о них кое-что рассказывали, а вот прапра… уже, к сожалению, нет.

Продолжение:http://www.proza.ru/2017/03/19/1151