Ахмет

Трое шли на Кавказ. На тот самый хутор Кавказ, что гнездился
на увале между двух рек, Куприянихи и Половинки, верстах почти
в двадцати к востоку от Красного Яра. Шли заготавливать сено на
арендованных у казаков землях.

Впереди шёл Ахмет, он же чечен, татарин, абрек. Ходко шёл,
будто крылья, расправляя полы своей длинной шубы, плавно шёл
— не звякнут ни литовки на плече, ни чайник с котлом на заплечном
мешке, ровно над землёй плывёт чёрная папаха. За ним — Костю-
ха, взрослый уже парень, лет то ли тринадцати, то ли двенадцати.
Тоже хорошо идёт, но ему-то и полегче: у него и мешок поменьше,
и рубаха на нём простая заместо шубы, и шапки совсем никакой
нет. Правда, грабли, что дал ему для переноски Ахмед, избавив от
бритвенно острой косы, дерутся с его собственными, постоянно по-
звякивая, и коровьим колокольчиком обозначают их путь. Сзади —
Макся, пацан ещё, лет десяти, поди. Совсем налегке — котомочка с
кулачок, рубашонка с третьего плеча, а главное — никакой обуви!
Идёт, идёт он сзади, а как приотстанет, так, на воробьиный манер,
вприпрыжку догоняет.

Глянуть со стороны — отец детишек на покос ведёт, тем более
что и мальчуганы чернявые и не курносые. А нет! Это хозяйские
дети с работником на покос пошли, и ничего, что у работника ичиги
в облипку, как чулки, на ногах, а у Костюхи — старые и в мешке.
Ахмед своё место знает — старший тут Коста — и подтрунивает
только над Максимом. Тому, по малолетству, обутки в летнюю пору
и не положены — не отморозишь ноги в июле! А что чернявые, так
все Тимохины чернявые, а у Мишки, их отца, ещё и баба хохлушка,
вот ребятишки такие и вышли.

Подошли к речке Половинке — только вот успела предрассвет-
ная прохлада смениться дневным зноем, а они уже тут как тут. До
места рукой подать. На месте и отобедаем, а то животы уже подтя-
нуло. Перебросили на другой берег скарб — ширина Половинки в
этом месте с сажень или меньше. Костюха разогнался, перепрыгнул
и сразу по ходу отбежал от кромки берега. Следом со скоростью
поросячьего визга сучил ножонками Макся, взлетел, ткнулся сразу
двумя ногами в край берега и, рухнув на колени, прихлопнул ла-
дошками землю-матушку.
— Ай, Максым, Максым, — заголосил Ахмет, — да разве мо-
жет так джигит перепрыгиват? Сматры! — И он с короткого разбега
взмыл над рекой и опустился сомкнутыми стопами на землю в по-
луметре от края берега.
— Сматрэл? — успел спросить он и, качнувшись на пятках, с
картинным взмахом рук опрокинулся назад и ушёл головой в свет-
лые воды реки, оставив на берегу свои голени во франтовской об-
уви. И глубины-то в той великой Половинке — едва ли по пояс, да
ноги-то остались по колено на отвесном бережку: в поросли таль-
ника запутались — не сдёрнуть. Оттолкнётся утопленник ото дна
руками, всплывёт, скажет «гы-гы» — и назад, под воду. И не один
уж раз появлялся из неглубокой бездны хохочущий оскал, пока, на-
конец, Костюхе в голову пришло, что тонет человек.
— Тащи за ногу! — заорал он на Максима, схватил за другую
— и вмиг тяжеленный от намокшей воды тулупище вместе с Ахме-
том расстелился по лужку.
— Выдэл, выдэл? — изрыгая воду, орал спасённый. — Выдэл,
как джигит прыгат должен? — И, булькая, захлёбывался в хохоте.
— Ты же чуть не утонул, — испуганно заблеял Макся.
— Джигит не боится утонул! — вскакивая, заорал абрек. —
Пошли, Максым, пока вода из шубы нэ ушол. Жарко мине, Максым!
Купался...

Непростой работник у Мишки Тимохина. Совсем не похож на
голытьбу, что из Расеи понаехала, и на буйных, задиристых сибиря-
ков не похож. Не заискивает, не задирается, в кабак ни ногой, рва-
ными на заду портками не сверкает. Всегда опрятен, осанист, ровно
вежлив с каждым. Ходит, правда, и зимой и летом в шубе, да и без
шапки никто его не видел — если не в папахе, то уж в небольшой
шапчонке непременно. Вся деревенская ребятня знает, что под шу-
бой у него висит длинный такой кинжал — ни сабля, ни нож. Им, по
секрету сообщал Ахмет любопытным, он будет «рэзат всякий нэхо-
роший челавэк». Макся, по правде говоря, сильно сомневался, что
нехорошего человека, какими становились в престольные празд-
ники бузуи-сибиряки, можно зарезать каким-то кинжалом, потому
что они в пылу драки озверело махали двухсаженными кольями из
ближайшего плетня. Однако те мутузили друг друга, не обращая
внимания ни на Ахмета, ни на других посторонних. Да и сам кин-
жал никто кроме Максима толком не видел. Доставал его из ножен
Ахмет где-нибудь за завозней и тёр его там какими-то вехотками.
Только Максиму он по-настоящему своё сокровище показывал, а
так, когда решил пугнуть Акимку, всё время задиравшего Максю,
то просто положил руку на пояс поверх шубы, сказал своё «савсэм
зарэжу» — и просверлил задиру насквозь бешеным взглядом. Как
бабушка пошептала! Акимка враз отстал.

Пропал Ахмет осенью. Был то ли октябрь, то ли ноябрь. Били
быка Макся и Ахмет. Ахмет всегда учил, как обращаться с ножом,
как с лошадьми, с людьми… Сейчас он показывал, как бьют быка.
— Сматры, Максым! — положил указательный палец левой
руки на холку животного, привязанного к козлам. — Тут ямка есть,
туда топором бей…

И ударил. Смотрел он при этом на Максю, а бык чуть-чуть под-
винулся. И указательный палец джигита шлёпнулся на натоптан-
ный снег к ногам парнишки. Пока Макся сообразил, что же это та-
кое, Ахмет исчез. Гортанно выругался и исчез. Бык упал, и Макся,
не в силах поднять его в одиночку на козлы, долго мурыжил тушу
на снегу. Разделав, таскал в сени и думал, что обидного скажет ра-
ботнику. А тот и за расчётом не пришёл. Пропал.

Гости разошлись почти засветло. Собрались без гармони, чтоб
долгим беседам не мешала, но Максим Михайлович уж больно скор
на разговоры оказался. Полвека в деревне не был, а всё на одном
вдохе рассказал. Морячил, а где оно, то море, если начинал коче-
гаром, а на пенсию ушёл стармехом. По трюмам всё. И про войну
поведал — бушлат новый сгорел, авралили, когда немец бомбил. И
про семью хотел сказать, да стал путаться в детях и жёнах, а ны-
нешняя его только смеялась, да и запутала окончательно…

Курили на крыльце. Константин Михайлович вспоминал ста-
рое. Конечно, рот-то папиросой не занят… Наконец и Максим осво-
бодился от пагубной привычки, плюнул на неё и утоптал в миску,
нынче исполняющую обязанности пепельницы.
— А знаешь, — прохрипел он, откашлявшись, — неспроста Ах-
мет ушёл тогда. Ему не пальца жалко было — он передо мной вроде
как осрамился… Неловко, поди, стало… Учил, учил — и вот тебе
на…
— То, знать, гордый он был, себе на уме…
— А меня учил. Пригодилось оно… в портах ихних. Там запро-
сто, чуть что — на ножах, а наши не умели. А и тем до меня далёко
было… Хотя, паря, спецов много…  много было…

— Вон оно как — сгодилось, ты погляди. Я уж и забыл почти,
а как тебя увидел — в голову пришло. Давно было, а прямо вживую
вижу — идём мы тогда втроём на Кавказ…