Ковёр

Посуда билась за стенкой. По газовым белым трубам бежала вода, потом резко останавливалась и издавала что-то жуткое, рвалась снова кипятком вперёд. Мои руки гладили ковер на стене, каждой подушечкой пальца грубую ворсинку, опуская руку под кровать, когда было жарко я чувствовала холод, который был под кроватью всегда, дернув за бахрому ковра. Моя сестра боялась его, когда ей было шесть(как мне сейчас)в слезах рассказывая о том, что вечером, в сумраке ковровые узоры цветов становится рожами вампиров и оборотней. Я не боялась его, быстро проводила рукой сверху вниз. Мама в синем очень мягком халате рассказывала, что этот ковер
привезли папе с работы, когда в магазинах не было ничего, даже в магазинах игрушек только скакалки и мячики. Я смотрела на маму, вспоминая прошлый выходной, когда мы бродили между палатками, которые были наполнены всем: одеждой, обувью, посудой, банками красок, книжками и конечно же игрушками и хлопала глазами:
- Как ничего не было? Куда всё исчезло?
Значит, этот ковер
был каким-то сокровищем, я представляла, как папа одетый в полосатую водолазку и вечно грязную безрукавку с ковром, скрученный в рулон поднимается на крыльцо. То, как молоток и гвозди приколачивают к стене новый, блестящий без пыли ковер. На кухне все затихло, дверь в прихожую скрипнула от сквозняка, кто-то вышел на улицу. За окном было темно, ветер качал молодые, но уже высокие клены, которые в метель царапали стекло, просясь открыть окно и выпустить их ледяные ветки-руки без листьев. Входная дверь была тяжёлой и била замком по дверным косякам. Я не могла лежать, из угла прихожей было слышно, как тикают часы, а всё, кроме них затихло.Это были золотистые часы в виде корзинки, с бантиком на плетённой ручке, с розами под стеклом и золотым павлином с большим хвостом. Часы отбивали какой-то свой марш, который можно услышать в тишине, без других шумов. Я сидела на кровати прижав ноги, в тонкой пижаме чувствуя толстый ковер за спиной. Входной дверью стукнули громче, голос отца был грозным, а мама всё пыталась перебить его.Они не слушали друг друга, а просто каждый кричал о своем, не думая, будет ли это понятным и услышанным. Я прижала ладони к ушам, но так было еще
страшнее, между мокрыми от страха ладонями и ушами что-то гудело, но не заглушая крики на кухне. По лицу бежали слезы,
соленого вкуса, потому, что соль - это всегда неприятно, если пересолить мамин бульон, то его не вкусно будет есть и мама обидчиво уберет
эту тарелку, подав другую, нервно разлив эту жёлтую жидкость с оранжевыми пузырьками на белый стол. Или, когда я неумело потянув руки к маленькой мисочке из стекла рассыпала целый пригорок, бабушка громко ругалась повторяя, что это к ссоре. Я не могла успокоиться и перестать плакать, до того, что уже что-то в груди колит и не дает дышать, а из горла еще громче вырываются всхлипы. Мои руки снова в темноте касались ковра, я с полными глазами слез пытаться отыскать цветы, но ночь не давала разглядеть. На нем не было жутких монстров, которые во снах бежали за сестрой. Он был плотным ковром с разными-разными
узорами, которые напоминали башни, деревья, лисиц, больших жуков с длинными лапками, звезды и ветки сосен. За ним была стенка, за которой
на кухне у котла сидел красный от давления папа, мама убирая осколки битой посуды, блестящие остатки стаканов из стекла. Монстров не было в ковре, монстры были в скандалах, когда мама с папой теряли обыкновенные голоса и старались быть злыми и громкими, папа скачком оказывался близко с мамой и смотрел глазами в глаза, вскрикивая что-то очень грубое и не понятное. Его
прибили не спасая меня от холода, а пряча от вампиров и оборотней, которыми становятся взрослые, когда ковер
в их комнате не спасает от злобного мира чудовищ.