По следам истории

Фёдоров Борис Иванович, член Союза журналистов России, кандидат исторических наук, автор двух книг о социально-экономическом положении африканских стран, всю свою многолетнюю профессиональную жизнь отдал Телеграфному агентству Советского Союза и России (ТАСС). т. (925) 072 09 54

Каждый год, в апреле, когда дороги в нашем городке подсохнут и станут проезжими, я иду в свою школу, как когда-то бегал туда каждый день зимой и летом, под снегом и дождем. А сейчас я вывожу своего стального «коня» из «конюшни» и еду в школу по асфальтирован-ному шоссе. Когда-то, давным-давно, я ходил по этой улице, обсаженной березами (теперь она называется «Березовая аллея»), перепрыгивая через лужи и грязь в новых (единственных) ботинках, которые я надевал по «праздникам», торопясь на танцевальный вечер в школу. Как это было давно! В памяти сохранился только «остов» воспоминаний с зияющими «провала-ми» событий и лиц, а перед моими глазами сейчас остов здания школы с зияющим провалами дверей и окон, перед которым я стою, прислонившись спиной к дереву, моей липы, которую я посадил пятьдесят лет назад перед окнами своего класса. Это уже большое, высокое дерево. Помню, я принес маленький росток из леса и посадил его рядом с другими саженцами липы. Наша школа, бывшая помещичья усадьба О. С. Дубович, в которой бывали выдающиеся деяте-ли русской культуры, была просторная, красивая, расположенная в парке среди вековых лип, наполненная гомоном птиц. Мы решили «омолодить» наш парк. Вместе с учителем биологии отправились в ближайший лес, который раскинулся за деревней Мамыри, выкопали и принес-ли маленькие деревца. Каждый школьник принес «свой» саженец и посадил его в парке. Так перед школой появилась новая липовая аллея, которая «омолодила» наш старый парк, кото-рый уже поредел и одряхлел от старости. Время не пощадило и нашу школу: она исчезла из нашего парка, но не из нашей памяти. А мы и не заметили, когда разлетевшись по стране по-сле её окончания.
Но я не вижу и здание новой школы, которая была построена рядом с барским особ-няком. От неё остался только каменный остов с обвалившейся крышей и зияющими проемами окон и дверей. Я вхожу внутрь и тщетно ищу глазами по привычке на стене напротив входа мраморную доску, на которой были высечены золотыми буквами фамилии моих однокашни-ков, товарищей, окончивших школу с медалью. Но её уже нет: наверное, погребена под об-ломками потолка и крыши. Но она навсегда осталась в моей памяти, осталась навсегда перед моими глазами. Она дорога мне, потому что на ней золотыми буквами было выгравировано моё имя и имя той, с кем я прожил после окончания средней школы всю оставшуюся жизнь. Она мне дорога еще и потому, что видел её каждый день, переступая порог школы: она вселя-ла в меня неизбывное чувство радости… и гордости.
Поднимаюсь по чудом сохранившейся лестнице на второй этаж в холл, который мы иногда превращали в танцевальный зал. Резко останавливаюсь: предо мною… пустота, так как пол (потолок) обвалился. Закрываю глаза и «вижу» себя, как много лет назад, в вихре вальса, ощущаю аромат девичьего тела, трепет ее пальцев в своей руке, блеск влюбленных глаз и дрожание ресниц той, которая навсегда вошла в мою жизнь. «Средь шумного бала, случайно, в тревоге людской суеты, тебя я увидел». Слышу трогательную мелодию романса и голос Г. От-са: «Где этот вальс, старинный, томный, где этот дивный вальс?». Где вы, школьные годы чу-десные, с дружбою, с книгою, с песнею. Как они быстро летят, их не воротишь назад. Проле-тели, как птицы, и растаяли вдали, как сон, как утренний туман. И только память возвращает их назад.
Помню: стою, обхватив руками баобаб (его не обхватят и десять человек), дерево сво-ей мечты, далеко-далеко от моей липы, в африканской саванне, почти у самого экватора. А мысли улетели туда, к моей липе, которую я сейчас, как есенинский пьянчужка, обнимаю двумя руками, смотрю на свою школу, вернее, на все, что от неё осталось. Не радостные мыс-ли, невыразимая тоска обуревает меня.
По тропинке, вдоль посаженной нами липовой аллее, «выхожу один я на дорогу», на наш так называемый Боровский большак (дорога, проложенная до войны от железнодорожной станции в Апрелевке до военного полигона в Алабино). Если раньше, когда после занятий в школе мы бежали по большаку домой, то сейчас я иду один, отягощенный годами, думами и воспоминаниями.
У крайней избы деревни Мамыри, через которую проходит дорога, в тени серебри-стых елей стоит гранитная стела, которую воздвигли жители деревни, чтобы увековечить па-мять о своих односельчанах, погибших на фронтах Великой отечественной войны. Золотыми буквами на стеле написаны имена более пятидесяти не вернувшихся с войны жителей дерев-ни. Первым из них значится Герой Советского Союза летчик Петр Самохин. В Апрелевке ро-дились и жили два героя. Их именами названы улицы в нашем городе.
О, боже! Новое открытие! В этом мемориальном списке я насчитал 10 фамилий Заро-евых, 5 - Кондратьевых и 5- Константиновых! Оказывается, только три семьи в одной деревне (запомните это, друзья!) потеряли в годы Великой отечественной войны двадцать человек. Другие семьи потеряли по два-три человека. Но больше всего меня потрясло другое «откры-тие». Я читал, вновь перечитывал этот скорбный список и был потрясен: это список-эпитафия отцов, дядей и братьев моих одноклассников. Здесь «увековечен» весь мой класс. Весь класс - это сироты, «дети войны», как сейчас называют наше поколение. Имени моего отца нет в этом списке. Он лежит в братской могиле где-то под Ригой, в Латвии. Но в этом списке значится мой дядя Ф. А. Караев.
Я иду вдоль деревни и машинально считаю дома. И новое «открытие»: в каждом доме кто-то из мужчин (муж, отец, сын, дядя) не вернулся с войны. Война «подошла» к каждому дому в этой деревне и «остановилась» в нескольких километрах, в соседней деревне Бурцево.
Иду по большаку дальше, в эту деревню, где зимой в 1941 году передовой отряд фа-шистов был остановлен на ближайших подступах к Москве на западном направлении. Пред-ставляю, как два столетия назад во время первой Отечественной войны зимой 1812 года по этому большаку, который, как и сейчас, был тогда обыкновенной проселочной дорогой с яма-ми и лужами, ехали, шли, ползли, падали и умирали, одетые в лохмотья очередные захватчики земли русской, солдаты так называемой великой армии Наполеона. Позднее мы узнали, что наш большак некогда был частью знаменитой новой Калужской дороги (рядом со старой, во-шедшей в историю России, Смоленской дорогой), по которой осенью 1812 года отступала от Москвы французская армия. Этот сброд из всех стран Европы (О, боже! Уже тогда!) гнали и убивали, не сомневаюсь, крепостные крестьяне из деревни Мамыри, предки моих однокласс-ников. По этому большаку вихрем пролетел «эскадрон гусар летучих» во главе со своим зна-менитым командиром, генералом Дороховым, которые расстреляли и зарубили здесь сотни захватчиков, наемников из всех стран Европы. Об этом свидетельствует надпись на памятной доске, установленной на стене храма Вознесения Христова, построенного в деревне Бурцево в 1733 году на берегу реки Десна, младшей сестры Десны, притока Днепра, на берегах которой «писалась» история Древней Руси, колыбели нашей Родины. Вот эти исторические слова: «12.09.1812 года у деревни произошло сражение между сводным отрядом (военно-партизанским) русских войск под командованием генерала И. С. Дорохова с передовым отря-дом французских войск, рвавшихся к Москве, под командованием генерала Сен-Сюльпесса». Не сомневаюсь: русским гусарам помогали вооруженные вилами и дубинами партизаны, кре-стьяне из Бурцева и окрестных деревень. И некоторые из них упокоились на ближайшем дере-венском кладбище.
Боже мой! Я сделал очередное «открытие»: раскрыл новую страницу истории моей малой Родины.  Оказывается, я родился на «берегу» этой маленькой реки.
По деревянному мосту, по которому, наверное, некогда промчался эскадрон Дорохова (ему установлен памятник в г. Верея под Малоярославцем), преследуя убегавших «шерамыж-ников», перехожу на правый берег Десны. Кстати, следует раскрыть «загадку» этого не пере-водимого на иностранный язык, но понятного каждому русскому слова «шерамыжник».
Русский мужик, ох какой «любитель» придумывать прозвища, писал Н. Гоголь. Он сам наделил героев своих произведений такими именами, которые навсегда вошли в наш по-вседневный быт и лексикон. Если русский мужик, говорил писатель, бросит в адрес своего сварливого соседа или приятеля словцо, которое метко, ярко характеризует его «личность», то оно «прилипнет» к нему на всю жизнь, и это прозвище станет, порой, его вторым именем. Как прозвище «крапивное семя» прилипло навсегда к мундиру российского чиновника.
«Шерамыжники» - такое прозвище дали русские крестьяне французским солдатам наполеоновской армии, которая зимой 1812 года голодная, разутая и раздетая убегала из Рос-сии под ударами русской армии. «Cher ami» (дорогой друг), - говорил оборванный и голодный французский солдат, вползая в избу русского крестьянина и протягивая руку за куском хлеба. Захватчики уже не отнимали хлеб у крестьян, как они это делами по пути к Москве летом то-го года, а при бегстве из России просили, умоляли дать им кусок хлеба. И крестьянин (О, доб-рая душа!) отдавал им, зачастую, последнее, что у него осталось после нашествия «шерамыж-ников».
Это прозвище «прилипло» к французским оккупантам навсегда и вошло в историю и русский язык как синоним человека, который утратил человеческий облик. И сейчас, через двести лет, когда произносят это труднопроизносимое слово, каждый русский понимает его уничижительный смысл.
О, боже! Ровно через сто тридцать лет история повторилась, и мы снова встретились с шерамыжниками (без кавычек) на нашей земле, но только в другом обличии. Помню, как по-сле Великой отечественной войны в нашем городке (тогда посёлок) появились пленные солда-ты гитлеровской армии. Их никто не охранял, они жили не за колючей проволокой, а в дере-вянных домах, которые сами построили. В течение нескольких лет пленные немцы жили в Апрелевке, восстанавливали разрушенные дома и строили новые. Жалкие, молчаливые, в об-трепанной военной форме они свободно (без охраны) ходили в выходные дни по посёлку. Мы, десятилетние мальчишки, конечно, слышали о немцах, но их не видели, бегали за ними и с любопытством разглядывали их. Мы не кричали и не оскорбляли их. Они иногда оборачива-лись и, видимо, хотели что-то сказать, но мы убегали.  Так же, как и французские шерамыж-ники, они стучались (не врывались) в наши дома и просили хлеба… и работы. Нет, они не требовали, как раньше на правах захватчика («Матка, яйка!»), а униженно просили, пряча от стыда глаза. Помню, как бабушка что-то давала им. Они двумя руками брали милостыню и тихо говорили: «Данке! Данке!», хотя мы сами не каждый день ели хлеб. В то время мы ели так называемые «тошнотики». Если не знаешь, мой друг, что это такое, спроси у своих роди-телей (БСЭ не даст тебе ответ, потому что страшный смысл этого слова знает только поколе-ние детей войны).   
Перейдя через мост на другой берег Десны, я был потрясен открывшейся передо мной картиной. «Бог мой!», - невольно воскликнул я. Перед моими глазами предстал величествен-ный дворец (вернее, его развалины) князей Мещерских, построенный в 18 веке в классическом стиле. Представляю, как в этом мраморном зале могли кружиться в вихре танца гусары Доро-хова, а потом, через двести лет, стояли с поникшими головами солдаты советской армии уже у его развалин, оставленных западными ландскнехтами после нашествия. Остов из красного кирпича в виде гигантского цилиндра-восьмигранника с зияющими проемами дверей и пу-стыми глазницами окон завораживает своей мощью, монументальностью и красой, как и две-сти пятьдесят лет назад он восхищал людей
В первозданном виде сохранились хозяйственные постройки владельца дворца (одно-го из первых олигархов в России, известного уральского промышленника Демидова, а позднее князей Мещерских). Монументальные двухэтажные дома, похожие на каменные казематы-крепости, отремонтированы, перестроены и превращены в корпуса современной больницы.
Я стою у окна родильного отделения, пытаясь что-нибудь разглядеть внутри (ведь я родился за этим окном). Так когда-то отец смотрел на меня, белобрысое писклявое существо, которое мать держала на руках за стеклом окна. А через два года уже я смотрел (последний раз) на отца через стекло в окне призывного пункта новобранцев в одной из школ в Наро-Фоминске, уходящих на фронт, в августе 1941 года. Я не запомнил его лица и больше никогда его не видел. Я только слышал его последние слова, которые мне постоянно повторяла мама: «Аннушка, береги сына! Я вернусь!». «Храни тебя бог!» - только и сказала мать.
Сколько раз я приходил сюда, сидел на крутом берегу реки, прыгал в неглубокий омут, смотрел на развалины дворца, золотые купола храмов, глазами «перелистывал» историю своего края, своей маленькой Родины. И всегда меня охватывало ностальгическое чувство ще-мящей тоски. Мы ходим, бегаем, ездим по этой земле, по этим берегам, полям и лесам, порой, не задумываясь, что здесь писалась предметная, зримая история твоей жизни, история твоей Родины. «А вдали где-то чудно запел соловей. Я внимаю ему с грустью глубокой и с тоской о Родине вспомнил своей, об Отчизне я вспомнил далёкой» (К. Романов).
Где же моя Родина? Здесь, на берегах этой маленькой речушки, или там, на берегах широкой, полноводной Десны, вливающей свои воды в Днепр, который несёт их в Черное мо-ре и дальше в океан? Наверное, здесь и там. Ведь моя Родина - весь мир.
Как-то во время отпуска я отдыхал от земных забот на Украине, на берегу той, боль-шой Десны, в бассейне которой некогда жили мои пращуры, откуда «есть пошла русская зем-ля», где зародилась Киевская Русь, предтеча Великой России. По вечерам я сидел на берегу у костра, любуясь алым закатом, собирал на ближайшем заливном лугу шампиньоны (грибы), купался, бродил босой вдоль берега у водной кромки по теплому влажному песку. Но одна-жды, гуляя по берегу Десны, забрел далеко от места своей «стоянки» и подошел к рыбаку, ко-торый, как мне казалось, сидел на стволе большого упавшего в воду дерева и лениво подерги-вал удочкой. Я подошел к нему и (О, боже!) обомлел: рыбак сидел на корме большой, изъ-еденной временем древней ладье (лодка древних славян), которая уткнулась носом в крутой песчаный берег реки. Эта ладья, на которой плавали тысячелетие назад наши пращуры (мест-ные славянские племена), была выдолблена, очевидно, из ствола дуба (такие лодки я видел во множестве в Африке, которые там называются пирогами). Такая миниатюрная пирога из чер-ного дерева (эбена) сейчас стоит на моем письменном столе для хранения письменных при-надлежностей. Дерево, из которого сделана ладья древних славян, «сморщилось» от старости до такой степени, что стало похоже на кору столетнего дуба. Я сразу догадался, что это транспортное средство передвижения по воде древлян или полян, которые когда-то жили на берегах этой реки. Позднее я увидел подобную ладью в стеклянном саркофаге в Историческом музее в Москве.
Мы сидим на берегу Десны у костра, любуясь «догорающим» закатом. Солнце уже скатилось за горизонт, только птицы продолжали перекликаться в прибрежных кустах, гото-вясь к ночлегу. Сгущались сумерки, облака на горизонте вдруг потемнели, постепенно пре-вратились в черную тучу и пришли в движение. Вскоре они поглотили все видимое простран-ство вокруг нас. Мы поняли: надо сматывать удочки. На мгновение в природе все замерло, притихли и птицы. Первая вспышка молнии осветила все вокруг, и над нашими головами раз-дался страшный удар грома. И вот уже ливень барабанит по крыше нашей палатки. Резкий по-рыв ветра едва не сорвал её с растяжек. Ветер крепчал: буря набирала силу. Было слышно, как волны ударяют о берег, а наша дюралевая лодка, как собачонка на привязи, прыгает на волнах. В конце концов, волной её выбросила на прибрежный песок. Еще долго «ревела буря, гром гремел, во мраки молнии блистали».
Вот так, наверное, подумал я на другой день, сидя на корме «моей» ладьи (не знаю почему, но все вещи, предметы, которые нахожу, мысли, которые «открываю» в книгах, места, где живу, рощу, где я гуляю, на правах хозяина я называю «моими»), её выбросило на берег во время бури, а, может быть, она зачерпнула бортом набежавшую волну и затонула. Постепенно лодку занесло песком, со временем русло реки изменилось и отступило от своих берегов. И ладья осталась погребенной под песком. И вот через тысячу лет вода снова размыла берег, ре-ка вошла в старое русло и «вытолкнула» на поверхность пирогу.
О, боже! Я сделал очередное «открытие» (для себя), нашел археологический артефакт и перевернул еще одну страницу в «книге» по истории своей страны. Эта суденышко, думал я, единственное водное транспортное средство у древлян, полян, вятичей (славянские племена в Древней Руси), на котором они плавали по Днепру, по большой Десне и, наверное, по малень-кой, «моей» Десне, на берегу которой я родился. Но ведь эта лодка «торчит» (ее половина, но-совая часть, зарылась в крутой берег и засыпана песком) на берегу Десны, наверное, уже мно-го, много лет, и никто не обращает на неё внимания, никто не задумывается, а что это «за зверь», что это за предмет. Не задумывался даже тот рыбак из ближайшей деревни, который, наверное, много раз сидел на этой лодке и ловил рыбу. Да, очевидно, люди не знают, вернее, не хотят знать прошлое, историю своего края, историю своей великой реки, колыбели восточ-ных славян, своей Родины. Просто-напросто они не любят (простите, слишком категорично) свою землю, на которой живут, значит, не любят свою Отчизну. Ведь от «истории» никуда не убежишь, не спрячешься, не закроешь глаза, не зароешь, как страус, свою голову в песок. Она напоминает о себе каждодневно, каждый час археологическими находками (моя ладья), собы-тиями (гражданская война на Украине), таинственным видом разрушенного дворца 18 века на берегу маленькой Десны, где я родился. Истоки и причины этих событий мы находим в исто-рии. Можно не «любить» (не знать) историю своей Родины, но невозможно любить Родину, не зная её историю.
Эта «история» на берегу Десны не закончилась в тот грозовой, памятный для меня день. В суматохе будней я забыл о своем «открытии», и только через несколько лет я вспом-нил о нем, когда стоял на берегу другой, маленькой Десны у стен разрушенного дворца князей Мещерских в деревне Петровское, стены которого испещрены ядрами и снарядами, оставлен-ными иноземными захватчикам в годы Отечественных войн. Вот она, история, вернее, «сле-ды», которые предстали перед моими глазами.
У меня, поверьте, защемило сердце. Почему тогда я никому (в соответствующее учреждение в Киеве) не сообщил о своей находке? Я до сих пор задаю себе этот вопрос. А те-перь, наверное, уже поздно, потому что «моя» ладья, видимо, уже превратилась в щепки под ударами топора того «рыбака» (кстати, уже тогда я увидел на борту ладья следы топора) или сгнила под открытым небом. У каждого человека, я думаю, есть в сердце хоть одна «заноза», которую он никогда не сможет «вытащить». И однажды она напомнила о себе острой болью вины.
Как-то с внуком-школьником мы пошли в Исторический музей в Москве. О, боже! В одном из залов музея я увидел в стеклянном саркофаге (ящике) ладью, «мою» ладью, которую я нашел когда-то на Десне. Неужели это она? Неужели археологи все-таки нашли её? Этого не может быть, потому что быть не может!
Мы присели на скамью у стены, и я рассказал внуку историю своей находки, так по-хожую на сказку. Я долго рассказывал ему о том, как давным-давно, мальчик, одетый в льня-ную рубаху и онучи (лапти), отправился со своим отцом на лодке на рыбалку. Много раз бро-сали они в реку сеть, но рыба не попадалась: она как будто куда-то исчезла. «К ненастью это, сын, - сказал отец. - Пора возвращаться домой». Они опустили весла в воду и стали грести. Неожиданно небо заволокло тучами, подул порывистый ветер и на них обрушился ливень. Они причалили к берегу, вытащили пирогу на песок и побежали в свое стойбище. На другой день они не нашли свою лодку там, где они её поспешно бросили. Очевидно, она затонула.
Малыш внимательно слушал мою сказку, а потом спросил: «И ты нашел их ладью?».
«Может быть, - подумал я. - Нет, конечно. Эта лодка лежит где-то на дне реки, зане-сенная песком», - только это мог я сказать своему внуку. Я и сам хотел поверить в эту «сказ-ку».
Я резко встал, взял внука за руку, и мы направились на поиски археологического от-дела музея. Женщина-смотритель в зале музея указала нам на дверь. Мы вошли, и я сбивчиво стал рассказывать сотруднику отдела о своей находке на Десне. Но вдруг я заметил, что «де-журный» по отделу равнодушно слушает меня, не проявляя никакого интереса к моим словам. Потом он что-то записал в журнале (очевидно, это была «книга жалоб») и, не сказав ни слова, попрощался с нами.
Равнодушие! Это самая «страшная» черта характера человека. Оно может «погубить» человека… и страну. Психология равнодушного человека: «Моя хата с краю, я ничего не знаю». Это психология чиновника, его жизненная философия, которого не волнуют ни судьба людей, ни судьба страны. Его волнует только своя «хата». Вот она, я её вижу, трехэтажный особняк за трехметровым забором на соседней улице с такими же, как у князей Мещерских, хозяйственными и подсобными помещениями. Одним словом, это неприступная крепость, охраняемая двуногими и четвероногими волкодавами. Мы не владеем собственностью, а соб-ственность владеет нами, говорил древнегреческий философ. Мы не «владеем» духовным бо-гатством, а материальное богатство «владеет» нашей душой. Нужны еще примеры? «Тому мы тьму примеров сыщем».


Эх, дубинушка, ухнем!

Фёдоров Борис

Я снова иду по большаку, который проходит рядом, в десяти километрах от знамени-той, вошедшей в историю России как «дорога жизни», старой смоленской дороги, по которой рвались к Москве на протяжении всей нашей истории многочисленные захватчики, но нашедшие на ней свою могилу.
И каждый раз я подхожу к этому невысокому холму, заросшему лесом, который неиз-вестно как, зачем и когда появился на обочине Боровского тракта. Мне кажется, что этот кур-ган явно искусственного происхождения, потому что рядом находится заполненный водой во-доем неправильной формы. Невольно возникает мысль у просвещенного человека, интересу-ющегося историей своего края: не является ли этот холм местом захоронения французских захватчиков? Ведь у этой деревни 12 сентября 1812 года сводный отряд русской армии под командованием генерала И. С. Дорохова наголову разбил подразделение армии французских оккупантов. В сражении вместе с солдатами и казаками участвовали, я думаю, вооруженные дубинами и вилами партизаны, крестьяне из деревни Бурцево и окрестных деревень. История, к сожалению, не сохранила их имен. Много ли имен крепостных крестьян, партизан, которые сражались с французскими захватчиками на русской земле, ты знаешь, мой друг? Только двух: Курина и Кожиной, потому что их именем названы улицы в Москве, которую они за-щищали двести лет назад. А их тысячи! И священная обязанность историков и краеведов найти их могилы и «извлечь» из небытия их имена. Представьте себе, я нашел место упокое-ния одного такого человека (героя) и «раскопал» в пыли деревенского кладбища «имя» одного из участников тех героических событий. На семейном погосте князей Мещерских у храма По-крова, построенного в 1756 году архитектором М. Казаковым в деревне Петровское, рядом с дворцом, под могильной гранитной плитой покоится прах крестьянки, крепостной князей Мещерских, Татьяны Осиповны Барановой. На плите с изъеденными временем и непогодой буквами я с трудом прочитал надпись: «Мир праху твоему, наша дорогая няня, Татьяна Оси-повна. Во время нашествия Наполеона Т.О. Баранова сражалась с оккупантами в партизан-ском отряде».
Вот так, друзья! Теперь мы знаем имя еще одной героини, которая при приближении врага к своему дому не убежала, а взяла в руки вилы и стала бороться вместе с крестьянами своей деревни с захватчиками. Её муж и старший сын также сражались с французскими окку-пантами в рядах народного ополчения и погибли. А её хозяева, князья Мещерские, с прибли-жением французов к их имению бежали в Москву и дальше в одно из своих поместий, бросив на разграбление оккупантам свой дворец. А их няня взялась за оружие, чтобы сражаться с не-приятелем и охранять имущество своё и своих хозяев. Ведь мы знаем, во что превратили французские захватчики многие дворцы, города и деревни в России.
Но меня удивляет, скорее, возмущает то, что до сих пор, а уже прошло два столетия после Отечественной войны 1812 года, никто в этот знаменательный день даже не вспомнил о простой крестьянке, героической женщине. Её имя увековечено только на могильной плите в д. Петровское.  Тысячи и тысячи прихожан, жители Бурцева и близлежащих деревень Петров-ское и Юшкова, приходят в храм, чтобы помолиться и поклониться нарисованному лику свя-того, мифическому образу, но никто из них, не говоря о местной власти, не обращают внима-ние на то, что за их спиной в нескольких метрах от входа в церковь, за кладбищенской огра-дой покоится прах человека, которому они обязаны поклониться в ноги. Князьям Мещерским хватило совести, чтобы увековечить имя своей няни, крепостной крестьянки, защитницы Оте-чества хотя бы на могильной плите, а нам не хватает времени, да и желания (вот оно равно-душие!), чтобы воскресить в памяти и извлечь из небытия на свет божий имена своих пред-ков-героев. К сожалению, имя Т. О. Барановой «забыли» включить в мемориальный список героев Отечественной войны 1812-14 гг. на памятных мраморных досках в храме Христа Спа-сителя в Москве. Почему бы не назвать, например, школу в Петровском именем этой героини? Князья Мещерские не догадались оставить для истории портрет своей «дорогой няни». Прав-да, художник И. Прянишников на своей картине «В 1812 году» запечатлел группу замерших, одетых в лохмотья пленных французских солдат, которых ведут по заснеженной дороге рус-ские крестьяне-партизаны, вооруженные вилами и рогатинами. Среди них можно увидеть и женщину. Может быть, это Татьяна Баранова?  Да, «есть женщины в русских селеньях» (Некрасов).
А ведь можно было бы к 200-летию Отечественной войны 1812 года сделать это и, может быть, создать здесь мемориальный комплекс. Для этого надо небольшие усилия и, главное, желание властей, чтобы восстановить и реставрировать дворец князей Мещерских и открыть в нем музей, посвященный, например, партизанам двух Отечественных войн. И глав-ным «экспонатом» исторического значения стала бы, конечно, могилка партизанки, русской крестьянки Т. О. Барановой. Разумеется, чиновники скажут, что нет средств. А её потомок, бывший «голова» Апрелевки и Нарофоминского района, а ныне почти «министр» в прави-тельстве Московской области Баранов, по-видимому, даже и не слышал и не знает имя этой женщины-героини, своей однофамилицы, а может быть и родственницы. Не сомневаюсь: наш народ откликнулся бы на призыв о сборе средств на создание этого мемориального комплекса.
О, боже! Это – истина: захватчики всегда находят свою могилу на земле русской. Она стара, как сама история, которая повторяется, но не всегда в виде фарса.
Спустя 130 лет по этому тракту пронеслись, вздымая снежную пыль, танки советской армии, как некогда гусары и казаки генерала Дорохова, давя и разрывая на части германских захватчиков, извечных опустошителей нашей земли. Это было зимой в 1941-42 гг. во время Второй отечественной войны.
Снова останавливаюсь у загадочного кургана на обочине нашего большака. Может быть, это забытое мемориальное захоронение, может быть это братская могила русских сол-дат, погибших в годы двух отечественных войн? Эта мысль не дает мне покоя с самого дет-ства, когда я бегал по этой дороге в лес по грибы и ягоды. Позднее, заинтересовавшись исто-рией своего края, я стал задумываться, почему моя земля, наша Родина на протяжении тыся-челетия притягивала, как магнит, многочисленных захватчиков со всех сторон света? Ответ на этот вопрос (частично) я нашел в записках адъютанта Наполеона (вы знаете, кто такой Напо-леон и Гитлер?) Сегюра «Поход в Россию», которому посчастливилось унести ноги из России и вернуться живым из этого «похода» во Францию, которая провозгласила своим жизне-утверждающим девизом «Свобода, равенство, братство» и под этим «знаменем» огнем и ме-чом опустошила и покорила всю Европу. Но в России Наполеон споткнулся и нашел в ней свою могилу...
На какую бы высоту не вознесли Наполеона его захватнические устремления, с вдох-новением пишет адъютант о своём кумире, перед его взором вставала великая славянская держава на востоке Европы, которая стояла на его пути к цели: завоевание Азии. Сила и мощь этой державы, благодаря своему «вечно угрожающему положению» заставила Наполеона, по его словам, отправиться в поход в Россию, чтобы проложить себе путь дальше, в Персию и Индию. Видите ли, даже само существование Великой России представляло «опасность» для Европы! Не об этом ли говорят современные «поборники» демократии западного образца типа Гитлера, Бжезинского, Черчилля, Бушей и других.
«Он остался один, - вещает далее Сегюр, - и только он является защитником цивили-зации, богатства и владений народов юга от невежественной грубости алчных вожделений не-имущих народов севера. Очевидно, - делает вывод недобитый шерамыжник, - что только вой-на могла разрешить этот великий спор, эту вечную борьбу нищего с богатым». Воистину: «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать!» Не правда ли, такие знакомые слова, и мы их слы-шали из уст другого уже почившего «защитника» расовой чистоты и «самого исключительно-го» народа на нашей планете. Этот «великий спор» продолжается до сих пор, но с помощью других «аргументов», которые человечество совершенствует изо дня в день.
Так вот, «где собака зарыта!». Не напоминает ли вам, друзья, потуги современных по-борников чистоты расы и сверхчеловека (супермена) отхватить себе у «варваров» на Востоке жирный кусочек жизненного пространства. На них похож и наш заокеанский «партнер», а лучше сказать «заклятый друг», который во всех точках земного шара вдруг «увидел» свои жизненные интересы и сует свой длинный, грязный нос в дела всех стран и народов. А ларчик просто открывается: этим «цивилизованным» захватчикам просто-напросто нужны сказочные богатства нашей страны и других стран, но для этого сначала нужно огнем и мечом свергнуть не «демократические» (не угодные им) режимы. Я спрашиваю вас, «поборники» демократии, где же справедливость? Впрочем, когда речь заходит о «золотом тельце», о справедливости и правах человека следует забыть. Наш великий предок говорил (повторяю), что «не мы владеем собственностью, а собственность владеет нами; не мы владеем духовным богатством, а мате-риальное богатство владеет нашей душой».
Как утверждал В. И. Ленин, великий преобразователь и философ, войны бывают «справедливые и не справедливые». Он проанализировал историю отношений Запада и Восто-ка, выявил мотивы, причины и цели войн и пришел к такому выводу. Смею утверждать, что такие войны, а их было не мало, вела Россия на протяжении всей своей истории.
Ответ, думаю, очевиден: история тому свидетель. Но наши западные «заклятые дру-зья»», позволю себе их так назвать, на всех перекрестках, все время, как в иерихонскую трубу, кричат по поводу и без повода об агрессивности России. В пыли истории не скроешь, а из па-мяти народов не выбросишь тот факт, что, например, в Европе нет ни одной страны, вопиют наши «партнёры» в Европе и Америке, где за последние три столетия не побывала русская ар-мия. Тем не менее, западные поборники демократии и свободы, которые недавно с помощью ракет и бомб «стерли» с лица Земли прекрасную страну Югославию и пытаются это сделать с Украиной и другими странами, преподносят это не искушенному читателю и слушателю как свидетельство агрессивности Востока. Но стоит открыть учебник истории и все встанет на свои места. Да, русская армия побывала во всех странах Европы. Но русские солдаты не раз-рушили и не уничтожили ни одной европейской столицы (помните горящую Москву и бло-кадный Ленинград), а наоборот (Вена, Будапешт, Белград и другие), потому что они пришли туда с освободительной миссией. Догадываюсь: мой собеседник скептически улыбнется. Но если кто-нибудь назовет мне хоть одну столицу или город, стертый с лица Земли русской ар-мией, я готов извиниться (даже стреляться). Вспомним, сколько городов в Европе, особенно в России (более 600), германская армия в течение этого времени превратила в руины. В то же время русская армия трижды (повторяю, трижды) побывала в столице Германии, но она стоит до сих пор в отличие от Хиросимы, Нагасаки, Дрездена и тысяч других городов. Но наши за-падные «друзья» под маской миротворцев и поборников «демократии» всячески скрывают свои агрессивные устремления (впрочем, «шила в мешке не утаишь»). Результаты подобных «миротворческих» акций в современной истории («тому мы тьму примеров сыщем») у всех на виду. И народы, жертвы подобных «миротворческих» акций, этого никогда не забудут. Как Россия никогда не забудет пожар Москвы и блокадный и голодный Ленинград.
Объезжая поле сражения при Бородино, Наполеон был поражен количеством жертв с обеих сторон. Но его не тронули крики и стенания раненых на поле боя, которые были обречены на мучительную смерть (как не тронули фашистов умирающие от голода ленинградцы). Его не тронули боль и страдания солдат своей пятисоттысячной армии, которую русский народ «загнал» в снег и грязь, а потом закопал в своей земле. Как свидетельствует адъютант Наполеона, выживший в этой кровавой бойне, потому что все время «держался» за полу шинели своего «кумира», умирающие русские солдаты «более стойко переносили боль и страда-ние». Потому что, видите ли, делает заключение лакей «гениального» убийцы, они «менее чувствительны как в физическом, так и умственном отношении, что зависит от менее развитой цивилизации». Оказывается, русские, эти «дикари» с Востока, менее чувствительны к смерти человека и страданиям других народов, поэтому они и снизошли до того, что похоро-нили в своей земле этот «цивилизованный» сброд, собранный со всей Европы, а потом уста-новили на Бородинском поле, поле своей воинской славы, мемориальные стелы в честь пав-ших солдат «великой» армии своего врага. Ах, какой агрессивный характер у этих бесчувственных русских, которые через 130 лет также сбросили в общую (не братскую) могилу другой сброд «чистокровной» расы. Если «злой гений» войны Наполеон не замечал и не чувство-вал страдания покоренных им народов Европы, как и другой представитель (палач) «цивили-зованной» Европы в 20 веке, «изобретатель» Освенцима и Треблинки, то по какой шкале человеческих страданий измерить ту физическую и душевную боль, которую испытали тысячи и тысячи советских военнопленных за колючей проволокой в концлагерях под открытом небом в голоде и холоде и обреченные на смерть в печах крематория. Даже в страшном сне я не могу представить себе, что чувствовал и испытывал мой отец, Иван Михайлович Федоров, который в течение двух лет провел в таких лагерях. Но он, этот «бесчувственный» русский солдат, вы-стоял, выжил и, благодаря своему мужеству и любви к Отечеству, вырвался из когтей смерти и снова вступил в ряды советской армии, продолжая сражаться с захватчиками-расистами, и пал в этой борьбе. Таков русский человек, который в очередной раз освободил народы Европы от германского ига и третий раз ворвался в Берлин, чтобы раз и навсегда похоронить фашистского зверя в его собственной берлоге.