Несуществующие души

А.  Радочинский

 «Несуществующие души»
(фантазии на тему поэмы Н. В. Гоголя «Мёртвые души»)


ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ЧИЧИКОВ
КОРОБОЧКА  (она же ПЕЛАГЕЯ)
ПОМОЩНИК РЕЖИССЕРА
СЕЛИФАНЫ (они же ЗРИТЕЛИ, КРЕСТЬЯНЕ, КОНИ, ФЕТИНЬЯ и т.д.)

         
     Своё рабочее место занимает Помощник Режиссера. Включает настольную лампу, ставит на стол кружку с дымящимся чаем, достаёт листы с текстом, читает в микрофон:

      Очень сомнительно, чтобы избранный нами герой понравился читателям. Как глубоко ни загляни автор ему в душу, хоть отрази чище зеркала его образ, ему не дадут никакой цены. Увы! всё это известно автору, и при всем том он не может взять в герои добродетельного человека…  Потому что пора наконец дать отдых бедному добродетельному человеку; потому что праздно вращается на устах слово: добродетельный человек; потому что обратили в лошадь добродетельного человека, и нет писателя, который бы не ездил на нем, понукая и кнутом и всем, чем попало; потому что изморили добродетельного человека до того, что теперь нет на нем и тени добродетели, и остались только ребра да кожа вместо тела; потому что лицемерно призывают добродетельного человека; потому что не уважают добродетельного человека. Нет, пора, наконец, припрячь и подлеца. Итак, припряжем подлеца!

          На сцене появляется  молодой человек. Костюм, галстук, кожаный портфель, белоснежная улыбка, приятный голос. Он обращается в зал:

             Добрый вечер! Свет в зале включите, будьте добры! Спасибо! Тема которую я собираюсь осветить будет вам безусловно интересна. Дело в том, что по существующим положениям русского государства,  в славе которому нет равного, да? ревизские души, окончивши жизненное поприще, числятся, однако ж, до подачи новой ревизской сказки наравне с живыми, чтоб таким образом не обременить присутственные места множеством мелочных и бесполезных справок да? и не увеличить сложность и без того уже весьма сложного государственного механизма…— и, однако же, при всей справедливости этой меры, да? она бывает отчасти тягостна для многих владельцев, обязывая их взносить подати так, как бы за живой предмет, да? и я, чувствуя уважение личное к вам, готов  даже отчасти принять на себя эту действительно тяжелую обязанность…

 Один зритель (из зала): Вам нужно мертвых душ?

Молодой человек: Да. Несуществующих.

Один зритель: Найдутся, почему не быть…

Молодой человек: А если найдутся, то вам, без сомнения… будет приятно от них избавиться?

Другой зритель: Как-с? извините… я несколько туг на ухо, мне послышалось престранное слово…

Третий зритель: Да ведь как же? Ведь это вам самим-то в убыток?

Молодой человек: Для удовольствия вашего готов и на убыток.

Другой зритель: Но я не могу постичь… извините, не имею чести знать Вашего имени отчества…

Молодой человек: Павел Иванович…Чичиков Павел Иванович.

Другой зритель: Покорнейше благодарю. Так вот, Павел Иванович, я  конечно, не мог получить такого блестящего образования, какое, так сказать, видно во всяком вашем движении; не имею высокого искусства выражаться… Может быть, здесь… в этом, вами сейчас выраженном изъяснении… скрыто другое… Может быть, вы изволили выразиться так для красоты слога?

Чичиков: Нет, я разумею предмет таков как есть, то есть те души, которые, точно, уже умерли. Итак, я бы желал знать, можете ли вы мне таковых, не живых в действительности, но живых относительно законной формы, да? передать, уступить или как вам заблагорассудится лучше?

Третий зритель: Как же, с позволения вашего, чтобы не рассердить вас, вы за всякий год беретесь платить за них подать?

Чичиков: Разумеется…

Третий зритель: А деньги будете выдавать мне или в казну?

Чичиков: Да мы вот как сделаем: мы совершим на них купчую крепость, как бы они были живые и как бы вы их мне продали.

Другой зритель: Как, на мертвые души купчую?

Чичиков: Нет! Мы напишем, что они живы, так, как стоит действительно в ревизской сказке. Я привык ни в чем не отступать от гражданских законов, хотя за это и потерпел на службе, но уж извините: обязанность для меня дело священное, закон — я немею пред законом.

Третий зритель: Ведь вот купчую крепость — всё издержки. Приказные такие бессовестные! Прежде, бывало, полтиной меди отделаешься да мешком муки, а теперь пошли целую подводу круп, да и красную бумажку прибавь, такое сребролюбие! Я не знаю, как священники-то не обращают на это внимание; сказал бы какое-нибудь поучение: ведь что ни говори, а против слова-то божия не устоишь.

Чичиков: Издержки по купчей я готов принять на свой счет.

Третий зритель: Ну, что ж… Это другое дело.

Другой зритель: Но позвольте доложить, не будет ли это предприятие или, чтоб еще более, так сказать, выразиться, негоция, — так не будет ли эта негоция несоответствующею гражданским постановлениям и дальнейшим видам России?

Чичиков: Нет, что Вы! казна получит даже выгоды, ибо получит законные пошлины.
 
Другой зритель: Так вы полагаете?..

Чичиков: Я полагаю, что это будет хорошо.

Другой зритель: А, если хорошо, это другое дело: я против этого ничего.

Чичиков: Прекрасно! Теперь остается условиться в цене.

Другой зритель: Как в цене?  Неужели вы полагаете, что я стану брать деньги за души, которые в некотором роде окончили свое существование? Если уж вам пришло этакое, так сказать, фантастическое желание, то с своей стороны я передаю их вам безынтересно и купчую беру на себя.

Один зритель: Да чтобы не запрашивать с вас лишнего, по сту рублей за штуку!

Чичиков: По сту!

 Один зритель: Что ж, разве это для вас дорого? А какая бы, однако ж, ваша цена?

Чичиков: Моя цена! Мы, верно, как-нибудь ошиблись или не понимаем друг друга, позабыли, в чем состоит предмет да? Я полагаю со своей стороны, положа  руку на сердце: по восьми гривен за душу, это самая красная цена!

Один зритель: Эк куда хватили — по восьми гривенок!

Чичиков: Что ж, по моему суждению, как я думаю, больше нельзя.

Один зритель: Ведь я продаю не лапти.

Чичиков: Однако ж согласитесь сами: ведь это тоже и не люди.

Один зритель: Да чего вы скупитесь? Вы торгуйтесь, говорите настоящую цену! Другой мошенник обманет вас, продаст вам дрянь, а не души…

Чичиков: Мне странно, право: кажется, между нами происходит какое-то театральное представление или комедия, иначе я не могу себе объяснить… Вы, кажется, человек довольно умный, владеете сведениями образованности. Ведь предмет просто фу-фу. Что ж он стоит? кому нужен?

Один зритель: Да вот вы же покупаете, стало быть нужен.

Чичиков: Как вы себе хотите, я покупаю не для какой-либо надобности, да? как вы думаете, а так, по наклонности собственных мыслей. Два с полтиною не хотите — прощайте!

Один зритель: Ну, бог с вами, давайте по тридцати и берите их себе!

Чичиков:  Нет, я вижу, вы не хотите продать, прощайте!

Один зритель: Хотите угол?

Чичиков: То есть двадцать пять рублей? Ни, ни, ни, даже четверти угла не дам, копейки не прибавлю.

Один зритель: Какая ж ваша будет последняя цена?

Чичиков: Два с полтиною. И извините, у меня определённый тайминг и он практически иссяк, да?

Один зритель: Право у вас душа человеческая все равно, что пареная репа. Уж хоть по три рубли дайте!

Чичиков: Не могу.

Один зритель: Ну, нечего с вами делать, извольте! Убыток, да нрав такой собачий: не могу не доставить удовольствия ближнему. Ведь, я чай, нужно и купчую совершить, чтоб все было в порядке.

Чичиков: Разумеется. Ну, что ж в таком случае – по рукам?

Трое зрителей выходят на сцену. В шаблоны заготовленных договоров вписываются цифры, ставятся подписи… Одним словом - бумажные формальности… И исчезает улыбка с лица Чичикова. Она ему больше не нужна.

Помощник Режиссера: Итак, вот весь налицо герой наш, каков он есть! Но кто же он относительно качеств нравственных? Что он не герой, исполненный совершенств и добродетелей, это видно. Кто же он? стало быть, подлец? Почему ж подлец, зачем же быть так строгу к другим? Теперь у нас подлецов не бывает, есть люди благонамеренные, приятные, а таких, которые бы на всеобщий позор выставили свою физиогномию под публичную оплеуху, отыщется разве каких-нибудь два, три человека, да и те уже говорят теперь о добродетели. Справедливее всего назвать его: хозяин, приобретатель. Приобретение — вина всего; из-за него произвелись дела, которым свет дает название не очень чистых.

И вот уже катит по степи бричка, запряженная тройкой лошадей. Ночь. Льет дождь как из ведра. На козлах кучер Селифан. Точнее три кучера Селифана. Это знакомые нам господа из зрительного зала. Они промокли до нитки, они изнурены, они испуганы... Они уже не верят, что было время до подписания договоров.

Один Селифан: А Чичиков в довольном расположении духа сидел в своей бричке, катившейся давно по столбовой дороге.

Другой Селифан: Дождь, однако же, казалось, зарядил надолго… Сначала, принявши косое направление, хлестал он в одну сторону кузова кибитки, потом в другую, потом, изменив и образ нападения и сделавшись совершенно прямым, барабанил прямо в верх его кузова.

Третий Селифан: Лежавшая на дороге пыль быстро замесилась в грязь, и лошадям ежеминутно становилось тяжелее тащить бричку.

Один Селифан: Чичиков уже начинал сильно беспокоиться, не видя так долго деревни Собакевича. По расчету его, давно бы пора было приехать. Он высматривал по сторонам, но темнота была такая, хоть глаз выколи.

Чичиков: Селифан!

Селифаны: Что, барин?

Чичиков: Погляди-ка, не видно ли деревни?

Один Селифан: Нет, барин, нигде не видно!

Чичиков: Что, мошенник, по какой дороге ты едешь?

Другой Селифан: Да что ж, барин, делать, время-то такое; кнута не видишь, такая потьма!

Чичиков: Держи, держи, опрокинешь!

 Третий Селифан: Нет, барин, как можно, чтоб я опрокинул. Это нехорошо опрокинуть, я уж сам знаю; уж я никак не опрокину… 

Селифан  начал  слегка поворачивать бричку, поворачивал, поворачивал и наконец выворотил ее совершенно на бок. Чичиков и руками и ногами шлепнулся в грязь. Это грозило кучеру серьезной бедой. Он только и смог, растерянно и испуганно, вымолвить: Вишь ты, и перекинулась!

Чичиков: Ты пьян как сапожник!

Селифаны (в оправдании перебивая друг друга): Нет, барин, как можно, чтоб я был пьян! Я знаю, что это нехорошее дело быть пьяным. С приятелем поговорил, потому что с хорошим человеком можно поговорить, в том нет худого; и закусили вместе. Закуска не обидное дело; с хорошим человеком можно закусить.

Чичиков: А что я тебе сказал последний раз, когда ты напился? а? забыл?

Селифаны: Нет, ваше благородие, как можно, чтобы я позабыл, я уже дело свое знаю. Я знаю, что нехорошо быть пьяным. С хорошим человеком поговорил, потому что...

Чичиков: Вот я тебя как высеку, так ты у меня будешь знать, как говорить с хорошим человеком!

Селифаны (смиряясь с неизбежным и суровым наказанием): Как милости вашей будет угодно, коли высечь, то и высечь; я ничуть не прочь от того. Почему ж не посечь, коли за дело, на то воля господская. Оно нужно посечь, потому что мужик балуется, порядок нужно наблюдать. Коли за дело, то и посеки; почему ж не посечь?..

Вот – вот последует удар кнутом.

Один Селифан: Но в это время, казалось, как будто сама судьба решила над ним сжалиться!

Другой Селифан: Издали послышался собачий лай! Обрадованный Чичиков дал приказание погонять лошадей!

Третий Селифан: Селифан, не видя ни зги, направил лошадей так прямо на деревню, что остановился тогда только, когда бричка ударилася оглоблями в забор и когда решительно уже некуда было ехать!

          Дом помещицы Настасьи Петровны Коробочки.  Хозяйка совершает вечернее молитвенное правило. Читает, как пономарь слова молитвы.

Коробочка: Русь! Русь! Открыто-пустынно и ровно всё в тебе; как точки, как значки, неприметно торчат среди равнин невысокие твои города, - ничто не обольстит и не очарует взора. Но какая же непостижимая, тайная сила влечёт к тебе? Почему слышится и раздаётся немолчно в ушах твоя тоскливая, несущаяся по всей длине и ширине твоей, от моря до моря, песня? Что в ней, в этой песни? Что зовёт, и рыдает, и хватает за сердце? Какие звуки болезненно лобзают и стремятся в душу и вьются около моего сердца? Русь! чего же ты хочешь от меня?... (задумалась) Русь! чего ты хочешь от меня?...

Только сейчас поняла, что читает не молитвослов. Взяла другую книгу. Продолжает «молитву»:

И старого долга осталось два семьдесят пять… Второго февраля масла постного двадцать фунтов... Шестнадцатого февраля опять масла постного двадцать фунтов... Гречневой крупы... Итого... пятнадцать... двадцать пять...

 
Лихие собаки, вместо швейцаров, звонко доложили о приезде незнакомца. Селифаны стучат в ворота.

Коробочка (кричит в окно): Кто стучит? чего расходились?

Чичиков: Приезжие, матушка, пусти переночевать.

Коробочка: Вишь ты, какой востроногий, приехал в какое время! Здесь тебе не постоялый двор: помещица живет.

Чичиков: Что ж делать, матушка: вишь, с дороги сбились. Не ночевать же в такое время в степи.

 Один Селифан: Да, время темное, нехорошее время!

Чичиков: Молчи, дурак.

Коробочка: Да кто вы такой?

Чичиков: Дворянин, матушка!

Другой Селифан (услужливо Чичикову): Слово "дворянин" заставило старуху как будто несколько подумать.

Третий Селифан: Ворота отперлись. Огонек мелькнул и в другом окне. Бричка, въехавши на двор, остановилась перед небольшим домиком, который за темнотою трудно было рассмотреть.

Коробочка (приглашая): Его проводили в комнату!

Чичиков проходит в комнату. Слышит странное шипение; шум очень походит на то, как бы все комната наполнилась змеями; но, взглянувши вверх, он успокаивается -  это стенным часам пришла охота бить. За шипеньем тотчас же последовало хрипенье, и наконец, понатужась всеми силами, они пробили два часа таким звуком, как бы кто колотил палкой по разбитому горшку, после чего маятник пошел опять покойно щелкать направо и налево. Вошла хозяйка, женщина пожилых лет, в каком-то спальном чепце, надетом наскоро.

Чичиков: Простите, что побеспокоил неожиданным приездом.

Коробочка: Ничего, ничего. В какое это время вас бог принес! Сумятица и вьюга такая... С дороги бы следовало поесть чего-нибудь, да пора-то ночная, приготовить нельзя.

Чичиков: Вы не беспокойтесь ни о чем! Я кроме постели ничего и не требую.
Скажите только в какие места я заехал и далеко ли отсюда пути к помещику Собакевичу?

Коробочка: Собакевича? Не слыхивала такого имени.

Чичиков: По крайней мере, знаете Манилова?

Коробочка: А кто таков Манилов?

Чичиков: Помещик, матушка.

Коробочка: Нет, не слыхивала, нет такого помещика.

Чичиков: Какие же есть?

Коробочка: Бобров, Свиньин, Канапатьев, Харпакин, Трепакин, Плешаков.

Чичиков: Богатые люди или нет?

Коробочка: Нет, отец, богатых слишком нет. У кого двадцать душ, у кого тридцать, а таких, чтоб по сотне, таких нет.

Чичиков: Далеко ли, по крайней мере, до города?

Коробочка: А верст шестьдесят будет. Как жаль мне, что нечего вам покушать! не хотите ли, батюшка, выпить чаю?

Чичиков: Благодарю, матушка. Ничего не нужно, кроме постели.

Коробочка: Правда, с такой дороги и очень нужно отдохнуть. Эй, Фетинья, принеси перину, подушки и простыню. Какое-то время послал Бог: гром такой — у меня всю ночь горела свеча перед образом. Эх, отец мой, да у тебя-то, как у борова, вся спина и бок в грязи! где так изволил засалиться?

Чичиков: Еще, слава Богу, что только засалился, нужно благодарить, что не отломал совсем боков.

Коробочка: Святители, какие страсти! Да не нужно ли чем потереть спину?

Чичиков: Спасибо, спасибо. Не беспокойтесь, а прикажите только вашей девке повысушить и вычистить мое платье.

Коробочка (обратясь к женщине, которая успела уже притащить перину и, взбивши ее с обоих боков руками, напустила целый потоп перьев по всей комнате): Слышишь, Фетинья! Ты возьми ихний-то кафтан вместе с исподним и прежде просуши их перед огнем, как делывали покойнику барину, а после перетри и выколоти хорошенько.

Фетинья (постилая сверх перины простыню и кладя подушки): Слушаю, сударыня!

Коробочка: Ну, вот тебе постель готова. Прощай, батюшка, желаю покойной ночи. Да не нужно ли еще чего? Может, ты привык, отец мой, чтобы кто-нибудь почесал на ночь пятки? Покойник мой без этого никак не засыпал.

Чичиков: Нет, благодарю, матушка!

Коробочка: Ну, покойной ночи, батюшка.

Хозяйка вышла. Вышла и Фетинья, забрав его мокрую одежду и также со своей стороны пожелав покойной ночи. Вдруг остановились часы. Смолкла гроза за окном. Запел петух. В окна ударил солнечный свет. Ночь прошла как одно мгновение. И становится ясно, что все подчиняется воли этого странного молодого человека по фамилии Чичиков.

Чичиков (Он бодр. У него прекрасное настроение. Он оглядывается по сторонам и  произносит вслух  то, что видит и использует этот импровизированный текст, для речевого тренинга): Проснувшись, Чичиков кинул вскользь два взгляда: комната была обвешана старенькими полосатыми обоями; картины с какими-то птицами; между ними висел портрет Кутузова и писанный масляными красками какой-то старик с красными обшлагами на мундире, как нашивали при Павле Петровиче; между окон старинные маленькие зеркала с темными рамками в виде свернувшихся листьев; за всяким зеркалом заложены были или письмо, или старая колода карт, или чулок; стенные часы с нарисованными цветами на циферблате… Подошедши к окну, он начал рассматривать бывшие перед ним виды.

Его заинтересовал вид из окна. Он оглядывает неожиданно большое владение помещицы Коробочки. Огородные пугала,  раскинув свои руки в стороны,  не могут охватить ее хозяйства. В трех из этих пугал можно узнать Селифанов. Пока Чичиков спал, они уже всё узнали в подробностях и теперь докладывают хозяину.

Один Селифан: Окно глядело едва ли не в курятник; по крайней мере, находившийся перед ним узенький дворик весь был наполнен птицами и всякой домашней тварью.
Другое пугало: Индейкам и курам не было числа; промеж них расхаживал петух мерными шагами, потряхивая гребнем и поворачивая голову набок, как будто к чему-то прислушиваясь; свинья с семейством очутилась тут же; тут же, разгребая кучу сора, съела она мимоходом цыпленка и, не замечая этого, продолжала уписывать арбузные корки своим порядком.

Другой Селифан: Этот небольшой дворик, или курятник, переграждал дощатый забор, за которым тянулись пространные огороды с капустой, луком, картофелем, светлой и прочим хозяйственным овощем. По огороду были разбросаны кое-где яблони и другие фруктовые деревья, накрытые сетями для защиты от сорок и воробьев, из которых последние целыми косвенными тучами переносились с одного места на другое. Для этой же самой причины водружено было несколько чучел на длинных шестах, с растопыренными руками; на одном из них надет был чепец самой хозяйки.

Третий Селифан: За огородами следовали крестьянские избы, которые хотя были выстроены врассыпную и не заключены в правильные улицы, но показывали довольство обитателей, ибо были поддерживаемы как следует: изветшавший тес на крышах везде был заменен новым; ворота нигде не покосились.

Один Селифан: А в обращенных к нему крестьянских крытых сараях заметил он где стоявшую запасную почти новую телегу.

Другой Селифан:  А где и две.

Чичиков: Да у ней деревушка не маленька! 

Чичиков заглянул в щелочку двери, из которой хозяйка  было высунула голову, и, увидев ее, сидящую за чайным столиком, вошел к ней с веселым и ласковым видом.

Чичиков: Доброе утро, матушка!

Коробочка: Здравствуйте, батюшка. Каково почивали.

Её не смутило, что вместе с Чичиковым к ней зашли и три пугала огородных. Это же ее пугала. Стоят себе в сторонке.

Чичиков: Хорошо, хорошо. Вы как, матушка?

Коробочка: Плохо, отец мой.

Чичиков: Как так?

Коробочка: Бессонница. Все поясница болит, и нога, что повыше косточки, так вот и ломит.

Чичиков: Пройдет, пройдет, матушка. На это нечего глядеть.

Коробочка: Дай Бог, чтобы прошло. Я-то смазывала свиным салом и скипидаром тоже смачивала…

Чичиков: У вас, матушка, хорошая деревенька. (указывая на пугал) Мужички на вид дюжие, избенки крепкие. Сколько в ней душ?

Коробочка: Душ-то в ней, отец мой, без малого восемьдесят, да беда, времена плохи, вот и прошлый год был такой неурожай, что Боже храни…

Чичиков:  Матушка, я погляжу Вы одна из тех небольших помещиц, которые плачутся на неурожаи, убытки и держат голову несколько набок, а между тем набирают понемногу деньжонок в пестрядевые мешочки, размещенные по ящикам комодом.
Коробочка: Какие мешочки? Какие деньжонки?
Чичиков: В один мешочек отбирают всё целковики, в другой полтиннички, в третий четвертачки, хотя с виду и кажется, будто бы в комоде ничего нет, кроме белья, да ночных кофточек, да нитяных моточков, да распоротого салопа, имеющего потом обратиться в платье, если старое как-нибудь прогорит во время печения праздничных лепешек или поизотрется само собою.
Коробочка: Не пойму я, сударь, о чем ты?
Чичиков: Но не сгорит платье и не изотрется само собою: бережлива старушка, и салопу суждено пролежать долго в распоротом виде, а потом достаться по духовному завещанию племяннице внучатной сестры вместе со всяким другим хламом.
Коробочка: Право, сударь, в толк-то не возьму – за что такая напраслина?
Чичиков: Матушка, а позвольте узнать фамилию вашу. Я так рассеялся... приехал в ночное время...
Коробочка: Коробочка, коллежская секретарша.

Чичиков: Покорнейше благодарю. А имя и отчество?

Коробочка: Настасья Петровна.

Чичиков: Настасья Петровна? хорошее имя Настасья Петровна. У меня тетка родная, сестра моей матери, Настасья Петровна.

Коробочка: А ваше имя как? Ведь вы, я чай, заседатель?

Чичиков: Нет, матушка,чай, не заседатель, а так ездим по своим делишкам.

Коробочка: Покупщик! Как же жаль, право, что я продала мед купцам так дешево, а вот ты бы, отец мой, у меня, верно, его купил.

Чичиков: А вот меду и не купил бы.

Коробочка: Что же другое? Разве пеньку? Да вить и пеньки у меня теперь маловато: полпуда всего.

Чичиков: Нет, матушка, другого рода товарец: скажите, у вас умирали крестьяне?

Коробочка: Ох, батюшка, осьмнадцать человек! (и посмотрела на Селифанов, по-прежнему стоящих  широко раскинув руки).И умер такой всё славный народ, всё работники. После того, правда, народилось, да что в них: всё такая мелюзга; а заседатель подъехал — подать, говорит, уплачивать с души. Народ мертвый, а плати, как за живого. На прошлой неделе сгорел у меня кузнец, такой искусный кузнец и слесарное мастерство знал.

Чичиков: Разве у вас был пожар, матушка?

Коробочка: Бог приберег от такой беды, пожар бы еще хуже; сам сгорел, отец мой. Внутри у него как-то загорелось, чересчур выпил, только синий огонек пошел от него, весь истлел, истлел и почернел, как уголь, а такой был преискусный кузнец! и теперь мне выехать не на чем: некому лошадей подковать.

Чичиков: На все воля Божья, матушка, против мудрости Божией ничего нельзя сказать...

И как-то по-особенному упал свет на молчаливые фигуры. И кажется, что это не чучела огородные вовсе, а кресты на погосте.

Чичиков: Уступите-ка их мне, Настасья Петровна?

Коробочка: Кого, батюшка?

Чичиков: Да вот этих-то всех, что умерли.

Коробочка: Да как же уступить их?

Чичиков:  Да так просто. Или, пожалуй, продайте. Я вам за них дам деньги.

Коробочка: Да как же? Я, право, в толк-то не возьму. Нешто хочешь ты их откапывать из земли?

Чичиков: Эк, вы матушка, хватили! Перевод или покупка будет значиться только на бумаге и души будут прописаны как бы живые.

Коробочка: Да на что ж они тебе?

Чичиков: Это уж мое дело.

Коробочка: Да ведь они ж мертвые.

Чичиков:  Да кто же говорит, что они живые? Потому-то и в убыток вам, что мертвые: вы за них платите, а теперь я вас избавлю от хлопот и платежа. Понимаете? Да не только избавлю, да еще сверх того дам вам пятнадцать рублей. Ну, теперь ясно?

Коробочка: Право, не знаю. Ведь я мертвых никогда еще не продавала.

Чичиков: Еще бы! Это бы скорей походило на диво, если бы вы их кому-нибудь продали. Или вы думаете, что в них есть в самом деле какой-нибудь прок?

Селифаны, как могут, подыгрывают Чичикову изображая мертвецов.

Коробочка: Что ж в них за прок, проку никакого нет. Меня только то и затрудняет, что они уже мертвые.

Чичиков: Послушайте, матушка. Да вы рассудите только хорошенько: ведь вы разоряетесь, платите за него подать, как за живого...

Коробочка: Ох, отец мой, и не говори об этом. Еще третью неделю взнесла больше полутораста. Да заседателя подмаслила.

Чичиков: Ну, видите, матушка. А теперь примите в соображение только то, что заседателя вам подмасливать больше не нужно, потому что теперь я плачу за них; я, а не вы; я принимаю на себя все повинности. Я совершу даже крепость на свои деньги, понимаете ли вы это?

Коробочка: Благодетель, батюшка!

Чичиков: Так что ж, матушка, по рукам, что ли?

Коробочка: Право, отец мой, никогда еще не случалось продавать мне покойников. Живых-то я уступила, вот и третьего года протопопу двух девок, по сту рублей каждую, и очень благодарил, такие вышли славные работницы: сами салфетки ткут.

Чичиков: Ну, да не о живых дело; Бог с ними. Я спрашиваю мертвых.

Коробочка: Право, я боюсь на первых-то порах, чтобы как-нибудь не понести убытку. Может быть, ты, отец мой, меня обманываешь, а они того... они больше как-нибудь стоят.

Чичиков: Послушайте, матушка... эх, какие вы! что ж они могут стоить? Рассмотрите: ведь это прах. Понимаете ли? это просто прах. Вы возьмите всякую негодную, последнюю вещь, например даже простую тряпку, и тряпке есть цена: ее хоть по крайней мере купят на бумажную фабрику, а ведь это ни на что не нужно. Ну, скажите сами, на что оно нужно?

Коробочка: Уж это, точно, правда. Уж совсем ни на что не нужно; да ведь меня одно только и останавливает, что ведь они уже мертвые.

Чичиков (теряя терпение): Иной и почтенный, и государственный даже человек, а на деле выходит совершенная Коробочка. Как зарубил что себе в голову, то уж ничем его не пересилишь; сколько ни представляй ему доводов, ясных как день, все отскакивает от него, как резинный мяч отскакивает от стены. Вы, матушка, или не хотите понимать слов моих, или так нарочно говорите, лишь бы что-нибудь говорить... Я вам даю деньги: пятнадцать рублей ассигнациями. Понимаете ли? Ведь это деньги. Вы их не сыщете на улице. Ну, признайтесь, почем продали мед?

Коробочка: По двенадцати рублей пуд.

Чичиков: Хватили немножко греха на душу, матушка. По двенадцати не продали.

Коробочка: Ей-Богу, продала.

Чичиков: Ну видите ль? Так зато это мед. Вы собирали его, может быть, около года, с заботами, со старанием, хлопотами; ездили, морили пчел, кормили их в погребе целую зиму; а мертвые души дело не от мира сего. Тут вы с своей стороны никакого не прилагали старания, на то была воля Божия, чтоб они оставили мир сей, нанеся ущерб вашему хозяйству. Там вы получили за труд, за старание двенадцать рублей, а тут вы берете ни за что, даром…

Селефаны (нашептывают): Да-а-аром.

Чичиков: Да и не двенадцать, а пятнадцать…

Селифаны (вторят): Пятна-а-адцать.

Чичиков: Да и не серебром, а всё синими ассигнациями.

Селифаны (искушают): Ассигна-а-а-ациями.

Коробочка: Право, мое такое неопытное вдовье дело! лучше ж я маненько повременю, авось понаедут купцы, да применюсь к ценам.

Чичиков: Страм, страм, матушка! просто страм!

Селифаны: Стра-а-ам!

Чичиков: Ну что вы это говорите, подумайте сами! Кто же станет покупать их? Ну какое употребление он может из них сделать?

Коробочка: А может, в хозяйстве-то как-нибудь под случай понадобятся...

Чичиков: Мертвые в хозяйстве? Воробьев разве пугать по ночам в вашем огороде, что ли?

Коробочка: С нами крестная сила! Какие ты страсти говоришь!

Чичиков: Куда ж еще вы их хотели пристроить? Да, впрочем, ведь кости и могилы — все вам остается, перевод только на бумаге. Ну, так что же? Как же? отвечайте по крайней мере. О чем же вы думаете, Настасья Петровна?

Коробочка: Право, я все не приберу, как мне быть; лучше я вам пеньку продам.

Чичиков: Да что ж пенька? Помилуйте, я вас прошу совсем о другом, а вы мне пеньку суете! Пенька пенькою, в другой раз приеду, заберу и пеньку. Так как же, Настасья Петровна?

Коробочка: Ей-Богу, товар такой странный, совсем небывалый!

Чичиков: Черт!

Селифаны: Черт! Черт! Черт!

Черта помещица испугалась необыкновенно.

Коробочка: Ох, не припоминай его, Бог с ним! Еще третьего дня всю ночь мне снился окаянный. Вздумала было на ночь загадать на картах после молитвы, да, видно, в наказание-то Бог и наслал его. Такой гадкий привиделся; а рога-то длиннее бычачьих.

Чичиков: Я дивлюсь, как они вам десятками не снятся. Из одного христианского человеколюбия хотел: вижу, бедная вдова убивается, терпит нужду... да пропади и околей со всей вашей деревней!..

Коробочка: Ах, какие ты забранки пригинаешь!

Чичиков:  Да не найдешь слов с вами! Право, словно какая-нибудь, не говоря дурного слова, дворняжка, что лежит на сене: и сама не ест сена, и другим не дает. Я хотел было закупить у вас хозяйственные продукты разные, потому что я и казенные подряды тоже веду.

Коробочка: Да чего ж ты рассердился так горячо? Знай я прежде, что ты такой сердитый, да я бы совсем тебе и не прекословила.

Чичиков: Есть из чего сердиться! Дело яйца выеденного не стоит, а я стану из-за него сердиться!

Коробочка: Ну, да изволь, я готова отдать за пятнадцать ассигнаций!

Ликуют Селифаны за спиной Коробочки. Чичиков вытирает пот со лба.

Коробочка: Только смотри, отец мой, насчет подрядов-то: если случится муки брать ржаной, или гречневой, или круп, или скотины битой, так уж, пожалуйста, не обидь меня.

Чичиков: Нет, матушка, не обижу! Не имеете ли вы в городе какого-нибудь поверенного или знакомого, которого бы вы могли уполномочить на совершение крепости и всего, что следует?

Коробочка: Как же, протопопа, отца Кирила, сын служит в палате.

Чичиков: Я попросил бы вас написать к нему доверенное письмо.

Коробочка: Написать… письмо…

Чичиков: Извольте! Чтобы избавить Вас от лишних затруднений, я возьмусь сам его сочинить.

Чичиков вышел в гостиную, где провел ночь, за своим портфелем.

Коробочка: Хорошо бы было, если бы он забирал у меня в казну муку и скотину.

Селифаны: Нужно его задобрить!

Коробочка: Теста со вчерашнего вечера еще осталось, так пойти сказать Фетинье, чтоб спекла блинов.

Селифаны: Хорошо бы также загнуть пирог пресный с яйцом!

Коробочка: У меня его славно загибают, да и времени берет немного.

Вернувшись, Чичиков «очинил перо»  и начал писать. Все ждут готового для подписи договора.

Коробочка (указывая на дорогой кожаный портфель): Хорош у тебя ящик, отец мой. Чай, в Москве купил его?

Чичиков: В Москве.

Коробочка: Я уж знала это: там все хорошая работа. Третьего года сестра моя привезла оттуда теплые сапожки для детей: такой прочный товар, до сих пор носится. Ахти, сколько у тебя тут гербовой бумаги! Хоть бы мне листок подарил! а у меня такой недостаток; случится в суд просьбу подать, а и не на чем.

Чичиков: Эта бумага не такого рода, она назначена для совершения крепостей, а не для просьб. Впрочем, я дам вам лист в рубль ценою.

Коробочка: Ой, благодарствую! Прошу покорно закусить. Грибки, пирожки, скородумки, шанишки, пряглы, блины, лепешки со всякими припеками: припекой с лучком, припекой с маком, припекой с творогом, припекой со сняточками! Пресный пирог с яйцом! А блинков?

Чичиков: У вас, матушка, блинцы очень вкусны.

Закусил Чичиков в удовольствие, но так же стремительно как провел эту ночь. Он явно знает, на что нужно тратить время, а на что нет. Но главное - время явно подчиняется ему!

Коробочка: Да у меня-то их хорошо пекут, да вот беда: урожай плох, мука уж такая неавантажная...

Чичиков: Матушка, расскажите мне, как добраться до большой дороги.

Коробочка: Как же бы это сделать?  Рассказать-то мудрено, поворотов много; разве я тебе дам девчонку, чтобы проводила, она у меня знает дорогу. Ведь у тебя, чай, место есть на козлах, где бы присесть ей.

Чичиков: Как не быть.

Коробочка: Только ты смотри! не завези ее, у меня уже одну завезли купцы.

Чичиков: Не завезу, матушка!

Коробочка: Пожалуй, дам тебе девчонку. Эй, Пелагея!  Покажи-ка барину дорогу!
Да что же, батюшка, вы так спешите, ведь и бричка еще не заложена.

Чичиков: Заложат, матушка, заложат. У меня скоро закладывают.

И действительно тройка лошадей возникла как из-под земли.

Коробочка (любуясь тройкой): Птица тройка…. Кто тебя выдумал?

Чичиков: Матушка, извольте ознакомиться (протягивает договор для подписи).

Коробочка: Так уж, пожалуйста, не позабудьте насчет подрядов.

Чичиков: Не забуду, не забуду.

Коробочка: А свиного сала не покупаете?

Чичиков: Почему не покупать? Покупаю, только после.

Коробочка: У меня о святках и свиное сало будет.

Чичиков: Купим, купим, всего купим, и свиного сала купим.

Коробочка: Может быть, понадобится птичьих перьев. У меня к Филиппову посту будут и птичьи перья.

Чичиков: Хорошо, хорошо.

Кони бьют копытом

Коробочка: Птица тройка….Куда несешься ты? Дай-то ответ? Не дает ответа.

Договор подписан.

Чичиков: Прощайте, матушка!

И вновь исчезает с лица Чичикова улыбка. И не хорошо становится на душе у Коробочки. Впрочем, у кого теперь её душа?

Помощник режиссера: Вы боитесь глубоко устремленного взора, вы страшитесь сами устремить на что-нибудь глубокий взор, вы любите скользнуть по всему недумающими  глазами. Вы посмеетесь даже от души над Чичиковым, может быть, даже похвалите автора, скажете: "Однако ж кое-что он ловко подметил, должен быть веселого нрава человек!" И после таких слов с удвоившеюся гордостию обратитесь к себе, самодовольная улыбка покажется на лице вашем, и вы прибавите: "А ведь должно согласиться, престранные и пресмешные бывают люди  в некоторых провинциях, да и подлецы притом немалые!" А кто из вас, полный  христианского смиренья, не гласно, а в тишине, один, в минуты уединенных бесед с самим собой, углубит вовнутрь собственной души сей тяжелый запрос: "А нет ли и во мне какой-нибудь части Чичикова?"

Чичиков: А что же, где ваша девчонка?

Появляется Пелагея, девчонка  лет одиннадцати, в платье из домашней крашенины и с босыми ногами. Вылитая Коробочка в детстве. Садится на козлы. И кони понесли.

Один Селифан: Направо, что ли?

Пелагея: Нет, нет, я уж покажу.

Другой Селифан: Куда ж?

Пелагея: Вот куды.

Третий Селифан: Эх ты! Да это и есть направо: не знает, где право, где лево!

Пелагея: Вон столбовая дорога!

Чичиков: А строение?

Пелагея: Трактир.

Чичиков: Ну, теперь мы точно доедем…

Помощник режиссера: Как русский, как связанный с вами единокровным родством, одной и тою же кровью, я теперь обращаюсь к вам. Я обращаюсь к тем из вас, кто имеет понятье какое-нибудь о том, что такое благородство мыслей. Я приглашаю вспомнить долг, который на всяком месте предстоит человеку. Я приглашаю рассмотреть ближе свой долг и обязанность земной своей должности, потому что это уже нам всем темно представляется.
Гаснет свет.

Занавес